Текст книги "Инамората"

Автор книги: Джозеф Ганьеми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Финч!

Я очнулся от моих бесплодных размышлений.

– Сэр?

– Не могли бы вы налить мне еще стаканчик, – попросил профессор, – а заодно и себе тоже. Нам предстоит долгая ночь.

4

Я заказал билеты на ночной экспресс, поскольку хотел опередить остальных членов комитета и приехать в Филадельфию раньше всех. Но, когда мой поезд задержался в пути из-за того, что у Нью-Хейвена перевернулся товарный состав, я понял, что мой план рухнул. Мы простояли целую вечность. Когда же наконец пути расчистили, мы снова двинулись в путь и вползли в Квакер-сити в шестом часу вечера следующего дня – через семнадцать часов после отбытия из Бостона и на целых шесть часов позже Фокса, Флинна и Ричардсона.

Все это я рассказываю для того, чтобы объяснить, почему Филадельфия поначалу не произвела на меня должного впечатления. Оживленный вокзал на Брод-стрит, похожий на собор из-за высоких металлических перекрытий над перроном, при иных обстоятельствах показался бы мне весьма романтическим местом: пышущие паром паровозы, расторопные умелые железнодорожники, но в тот раз он представился мне тесным, негостеприимным и шумным. Был час пик, и мне пришлось прокладывать себе путь сквозь толпу спешащих вернуться в пригороды людей. Я слышал, как монотонный голос объявлял названия станций: Хаверфорд, Брин Мор, Вилланова. В тот раз я был не готов восхищаться новыми картинами, но позже понял, что в названиях улиц и районов города кроется некая загадка, так что лучший способ получить первое представление о незнакомом месте – это просто слушать. Мое постижение загадочной Филадельфии началось, едва я сошел с поезда. До меня долетали обрывки чужих разговоров, я подмечал особенности местного выговора, ловил непонятные слова: «Пассуинк», «Нешамини», «Виссахикон», «Шуйкил» – так здесь произносили название реки Скулкил. Впрочем, все это не больно меня интересовало, я слишком занят был своей ролью: изображая бывалого путешественника, я шел быстрой походкой и то и дело поглядывал на часы. Но эти древние индейские названия, полные шипящих звуков, исподволь нашептывали что-то важное о Филадельфии – небольшом городке, выдававшем себя за крупную столицу, где новости разносятся стремительно, а сплетни еще быстрее.

Как видите, торопливый молодой путешественник все же увидел в новом городе кое-что, пусть и очень нечетко. Пробившись сквозь толпу на вокзале, я в конце концов выбрался на свежий воздух, поставил на землю чемоданы и внимательнее огляделся по сторонам. Я был в центре города.

Если начинать знакомство с городом с Брод-стрит, то впечатление о Филадельфии складывается не совсем верное. Массивное здание муниципалитета, расположенное посредине кажущейся бесконечной улицы, узкий каньон гранитных административных зданий – это скорее похоже на Нью-Йорк, скажем, на Лексингтон-авеню в районе Тридцатых улиц. Но Филадельфия – не Нью-Йорк, это мне еще предстояло узнать. Во-первых, Брод-стрит – единственная столь длинная улица в этом городе, и достаточно немного отойти от нее в любом направлении, чтобы вырваться из тени ее небоскребов. Всего в нескольких кварталах от Брод-стрит Филадельфия превращается в то, что она и есть на самом деле, – городок уютных зеленых кварталов. Этим, как и приверженностью колониальному стилю – неоштукатуренными кирпичными стенами, булыжными мостовыми и домами, соединенными по три, – она напоминала мне Бостон. Таким бы он стал, случись ему испытать внезапный бум тяжелой промышленности. Ведь Филли знаменита не только своими пригородами, но и промышленной продукцией: коврами и трамваями, стетсоновскими шляпами и адвокатами.

Но обо всем этом я узнал позже. А пока я был совершенно сбит с толку. Оказавшись в час пик посреди необычного города, я был способен воспринимать только самые яркие штрихи: бесконечная вереница повозок, фургонов и автомобилей; неумолчная какофония автомобильных гудков, цоканье лошадиных копыт, перезвон трамваев и скрежет тормозов; а вдобавок – вонь выхлопных газов, навоза и холодного асфальта. Я почти на голову выше большинства людей, так что моему взору предстало море шляп. Пешеходы сновали вокруг меня, проталкивались вперед и сердито оглядывались: почему я застыл посреди улицы, словно упрямый лемминг. Когда мне надоело терпеть толкотню, я попытался взять такси до гостиницы «Бельвю-Стратфорд», но ворчливый таксист объяснил мне, что отель прямо передо мной.

«Бельвю-Стратфорд» поразил меня позолоченными потолками и арками из итальянского мрамора. Именно так я представлял себе отели, в которых имеют обыкновение останавливаться члены королевских семей; здесь снимают апартаменты оперные певцы, а вот голытьба вроде меня, у кого за душой ни гроша, обходит такие места стороной, ей нечего рассчитывать здесь на радушный прием. Я еще не привык к тому, что даже самые роскошные вестибюли – это общественные места, куда вход доступен и отверженным. Впрочем, от последних меня отличал достаточно приличный вид: на мне было добротное пальто, скрывавшее мятую рубашку и гарвардский галстук. Я считал, что и в дороге человек должен выглядеть пристойно. Так что если кто обратил тогда на меня внимание, то, верно, принял за начинающего репортера или помощника адвоката, который принес бракоразводные документы какому-нибудь незадачливому постояльцу. Я надеялся, что меня примут за делового человека и не догадаются, что на самом деле я представитель «нового класса американских неудачников» (как назвал нас Уильям Джеймс) – другими словами, вечный студент. Я потоптался у горшка с фикусом, опасаясь, что грубые швейцары вот-вот вытолкают меня за дверь, подобно лейкоцитам, изгоняющим опасный вирус. Но, когда дюжина ливрейных лакеев прошла мимо меня, не обратив внимания, я собрался с духом и подошел к стойке администратора. И тут-то я узнал, что существуют более изощренные способы отвадить нежелательного посетителя.

– Извините, сэр, – поджав губы, произнес услужливый клерк, листая регистрационную книгу, – увы, я не могу найти вашей фамилии.

– Вы уверены?

Я еще раз повторил мое имя, добавив по привычке: Финч, как птица.[10]10
  Финч (англ. finch) – зяблик.


[Закрыть] Чтобы уважить меня, администратор сделал вид, что повторно проверяет записи в книге, его палец заскользил по перечню имен. И тут я вдруг услышал, как кто-то окликнул меня с противоположного конца вестибюля.

– Финч!

Я поднял голову и увидел Флинна, он направлялся ко мне вместе с Ричардсоном и Фоксом. Все три господина выглядели прекрасно отдохнувшими и, судя по одежде, собирались провести вечер в городе. Рыжие волосы Флинна были навазелинены, и от него разило так, словно он по самую макушку окунул себя в лосьон. Пожимая ему руку (он оказался левша), я заметил, что с нее исчезло обручальное кольцо. В последний раз я видел Фокса пять месяцев назад, с тех пор он еще больше стал похож на грушу: раздался в талии (видимо, из-за пристрастия к обедам из трех блюд), а нос его стал цвета алой герани. Ричардсон замыкал триумвират; он, как всегда, держался в стороне. Отстав от остальных, он разглядывал величественный позолоченный потолок вестибюля.

– Весьма рад, молодой человек, что вы добрались в целости и сохранности, – сказал Ричардсон, зажигая сигарету.

– Увы, нет.

Я попытался поведать им о моих дорожных злоключениях.

– Прибереги свою историю до ужина, парень, – мы заказали столик у «Букбиндера».

– Столик на троих, – напомнил Фокс.

– Ну где трое, там и четверо, уж они как-нибудь это устроят, – возразил Флинн и обнял меня за плечи. – Бросай возиться со своими чемоданами и пошевеливайся.

Он оглушительно свистнул и заорал на весь вестибюль:

– Ричардсон! Хватит витать в облаках, вызовите-ка лучше такси.

– Произошло какое-то недоразумение, – попытался объяснить я. – В отеле не могут найти мою бронь.

– Как это? – Фокс изобразил удивление и направился к стойке, чтобы вступиться за меня. Он с нарочитым усердием настаивал на том, чтобы администратор еще раз хорошенько проверил записи в книге. Казалось, что двое горе-актеров разыгрывают передо мной сцену из спектакля.

– Имя этого молодого человека должно быть в брони для «Сайентифик американ».

– Увы, сэр.

– Это какая-то ошибка, – заключил Фокс. – Я совершенно уверен, что велел моему секретарю заказать четыре номера.

– Но в заявке говорится только о трех.

– И вы никак не можете поселить этого молодого человека?

– Извините, но в настоящий момент в отеле нет ни одного свободного номера. У нас живут делегаты конгресса педикюрщиков.

– Так вот почему в лифте так воняет, – съязвил Флинн.

– Ага, теперь мне ясно, кто завел разговор, который я только что услышал, – проговорил Ричардсон, проходя мимо. – Известно ли вам, господа, что у ньюйоркцев самые маленькие ступни в Америке?

– Ради всего святого, – воскликнул Флинн, посмотрев на часы, – наши крабовые котлеты уже стынут!

– Поезжайте, – сказал я им. – А я останусь и все улажу.

– Вы уверены? – спросил Фокс.

– Во всяком случае, я так устал, что мне сейчас не до еды.

– Молодец, парень, – похвалил Флинн, что есть силы стискивая мою руку. – Мы привезем вам пару дюжин устриц.

И он поспешил к такси, увлекая остальных за собой.

Я повернулся к администратору. На этот раз я решил применить иную тактику и попытался воззвать к его чувствам: как-никак мы с ним почти ровесники. Я рассказал ему, что провел в дороге почти весь день, что у меня с утра и маковой росинки во рту не было и что я только и мечтаю упасть на кровать и забыться сном. Я намекнул, что поручение «Сайентифик американ», которое привело меня в этот город, сродни тем, за какие получают Нобелевские премии, так что еще одна бессонная ночь, несомненно, негативно скажется на прогрессе медицинской науки и на всем ходе Истории Человечества и поставит под угрозу национальную безопасность. Это была блестящая речь – сам Бэрримор[11]11
  Имеется в виду знаменитый американский актер Джон Бэрримор (1882–1942) из семьи актеров Бэрриморов. Дебютировал на сцене в 1903 г., стал кумиром американского театра, войдя в историю благодаря исполнению шекспировских ролей. В кино с 1913 г. Снимался в романтических драмах, комедиях и приключенческих фильмах; в частности, исполнил двойную роль в «Докторе Джекиле и мистере Хайде» (1920), сыграл Холмса в «Шерлоке Холмсе» (1922).


[Закрыть] вряд ли бы смог произнести лучше – и, судя по сочувственным звукам, доносившимся из-за стойки, она нашла отклик в сердце администратора, но, увы, мне так и не удалось разжалобить его.

Я исчерпал мои резоны, поэтому, когда администратор предложил обзвонить соседние отели и поискать мне там свободную комнату, я уступил и согласился. Пока он названивал, я растравлял себя мыслями о том, что мои коллеги наслаждаются сейчас в ресторане и, возможно, посмеиваются над моими злоключениями. Я представлял себе Фокса в нагруднике, какой повязывают, когда подают крабов, он улыбался самодовольной улыбкой, лоснившейся от масла. Это последнее видение переполнило чашу моего терпения: я перегнулся через стойку и нажал на рычаг телефона.

– Не беспокойтесь, – сказал я изумленному клерку, – пожалуй, я остановлюсь у друзей.

«У мистера и миссис Кроули», – хотел я добавить, чтобы полюбоваться на выражение его лица, но решил, что нельзя ради собственного тщеславия ставить под угрозу покой этой семьи. Поэтому я ничего больше не добавил, а подхватил чемоданы и покинул шикарный вестибюль отеля «Бельвю-Стратфорд».

В конце концов Кроули сами предложили остановиться у них – так пытался я оправдать свое дерзкое решение: появиться без предварительной договоренности на пороге их дома с чемоданами в руках. Мне непросто было пойти на это. Я был слишком щепетилен и старался не «злоупотреблять чужим гостеприимством», как говорил мой отец. Даже если хозяева на самом деле не испытывали никаких неудобств, а, напротив, одаривали меня вниманием и подарками, я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Полагаю, это у меня от отца. Он был независимым человеком и старался всегда платить за себя сам хотя бы потому, что в этом случае ему не надо было сетовать на тех, кто не смог или не захотел оказать ему услугу. Он был очень старомоден, мой отец.

От волнения меня даже в жар бросило. Я совсем не замечал холода, шествуя в сумерках прочь от «Бельвю-Стратфорда». Не знаю, был ли причиной вечерний морозец, моя усталость или гордость от того, что я совершил нечто мне несвойственное, но не успел я пройти и двух кварталов, как почувствовал головокружение от принятого мной решения, и ко мне постепенно стала возвращаться уверенность в себе, которую я едва не утратил за прошедший вечер. Я прошел еще квартал, моя походка сделалась легкой, я насвистывал рождественскую песенку и раскланивался с прохожими налево и направо. Молоденькая мамаша, рассматривавшая рождественскую витрину, заметила меня и мои чемоданы и поинтересовалась, что привело меня в этот город. «Я педикюрщик», – неожиданно выпалил я в ответ и пожелал ей доброй ночи.

Я пересек площадь Риттенхаус – небольшой, но уютный сквер с мощеными дорожками, отключенными фонтанами и голыми деревьями, который со всех сторон окружали роскошные дома – здесь жили представители избранного общества, – и нырнул в первую попавшуюся улочку. Вскоре я оказался в районе, который вполне можно было принять за Бэк Бей, Бикон Хилл или даже Гринвич Виллидж: мощенные кирпичом тротуары, кованые ограды и дома, выстроившиеся в ряд, словно тома в библиотеке. Улица, которую я искал – Спрюс-стрит, – судя по всему была резиденцией преуспевающих докторов, поскольку на каждом третьем парадном красовалась начищенная до блеска медная табличка. Это облегчило мои поиски, и я довольно скоро нашел нужный мне адрес: дом номер 2013 по Спрюс-стрит, частная квартира и приемная доктора медицины А. В. Кроули.

В гостиной горел свет, на окне сидела сиамская кошка и глазела на меня, раскачивая хвостом ситцевые занавески. Я позвонил в колокольчик и мысленно пожелал, чтобы не попасть в разгар семейного ужина. У одного из соседних домов я заметил мальчишку лет двенадцати, он был одет как английский школьник – шерстяные гетры и кепка. Паренек внимательно следил за мной. Я позвонил еще раз. Из глубины дома донесся лай собаки. Я услышал цокот когтей по деревянному полу и сопение пса, который нюхал воздух сквозь щель для почты. Затем послышались более тяжелые шаги, и чей-то голос на незнакомом наречии стал мягко увещевать собаку. Наконец дверь открылась, и передо мной предстал суровый слуга-азиат, который словно ребенка прижимал к груди бостонского терьера.

– Сино по кайо?

– Меня зовут Мартин Финч. Я член экспертного комитета «Сайентифик американ». Могу я увидеть доктора и миссис Кроули?

– Нет дома!

Я решил, что слуга не понял меня и принял за назойливого журналиста, и пустился в пространные объяснения, живописуя, как меня выпроводили из «Бельвю-Стратфорда». Послушав немного, дворецкий прервал меня нетерпеливым жестом.

– Да-да, – закивал он, словно уже слышал о моих злоключениях раньше, и, к моему изумлению, пригласил меня войти. – Тулой. Входите.

Я бросил последний взгляд на английского школьника, следившего за мной с другого конца улицы, и переступил порог. В передней пахло маслом, которое употребляется для жарки в филиппинской кухне: видимо, я оторвал слугу от приготовления ужина. Самих же хозяев дома не было, в этот вечер они отправились на концерт в Академию музыки.

Дворецкий закрыл дверь и опустил на пол терьера, который тут же принялся изучать отвороты моих брюк. Слуга взял у меня пальто и повесил его в гардероб в прихожей. Я стоял как истукан и чувствовал себя ужасно неловко. Филиппинец был невысок ростом, но коренаст и чем-то напоминал крепыша-терьера, на вид ему было лет пятьдесят, хотя волосы его почти не тронуло сединой. При крещении его нарекли Пасифико, но, как я узнал позже, обычно его звали просто Пайк. Забавно: имя его напоминало о пике – средневековом оружии, длинном копье, которым разили противника, и остромордой зубастой хищной рыбе.[12]12
  Пайк (англ. pike) – означает и «пика», и «щука».


[Закрыть] Пожалуй, трудно было придумать более подходящее имя. Я ничуть не сомневался, что Пайк вполне способен в случае необходимости укусить недруга.

Впрочем, нельзя сказать, что он был негостеприимен, наоборот: едва я переступил порог, он поспешил обогреть меня и даже одарил белозубой улыбкой, когда я, отведав его жаркого – сильно перченной смеси креветок, рисовой лапши и овощей, которую он назвал «пансит луглуг», покраснел как свекла. Пайк настоял, чтобы я разделил с ним трапезу, и я вдруг почувствовал, насколько проголодался. Ужинали мы в кухне, куда обычно не приглашают гостей, но поскольку Кроули наслаждались симфонической музыкой, а у горничной был выходной, в доме номер 2031 по Спрюс-стрит меня принимали без обычных формальностей.

А это был весьма чинный дом. Пока дворецкий вел меня в кухню, я успел краем глаза заглянуть в комнаты и попытался по внешнему виду определить, что за люди здесь живут. Комната, которую поначалу я принял за гостиную, оказалась на самом деле приемной мистера Кроули. Здесь стоял низкий, довольно неудобный диван, на котором посетители ждали своей очереди, а другая дверь, в глубине, видимо, вела в кабинет. Немного дальше по коридору располагалась гостиная, она была обставлена весьма унылой мебелью, стены украшали невзрачные картины (изображавшие в основном сцены охоты, оленей и иную дичь), каминная полка была отделана египетским мрамором, и на ней красовались часы работы дрезденских мастеров, отсчитывавшие секунды до Судного дня. Я честно пытался найти хоть что-то привлекательное в картинах в коридоре, это были сельские пейзажи, изображавшие окрестности Пенсильвании, причем как раз в тот момент, когда солнце только что скрылось за тучами. Вряд ли кому пришлась бы по душе подобная живопись, разве только бедняге, пребывающему в глубокой депрессии.

Я тщетно искал в обстановке следы женского присутствия. Во всех отношениях это был дом викторианского джентльмена, сохранившийся словно медицинский экспонат, для консервации которого применили состав из равных частей высокой нравственности и строгих традиций. Мне стало немного грустно, когда я представил, что в подобных условиях живет тридцатилетняя женщина. Но потом я спохватился, что не видел другие этажи: гостиные и комнаты для шитья, кабинеты и спальни – именно там протекает жизнь хозяев дома. Обнадеживало и то, что Кроули любят домашних животных, причем столь разных по повадкам – сиамская кошка и терьер. Это свидетельствовало о добросердечии хозяев и их веселом нраве (о чем нельзя было догадаться по обстановке), а возможно, и склонности к философии, стремлении соединить инь и ян и примирить столь противоположных по характеру животных. Все эти наблюдения свидетельствовали о том, что мне не терпелось поскорее заполнить белые пятна на портрете Мины Кроули.

Отдавая должное восточному кушанью, которое напоминало жареный рулет с капустой и рубленой свининой, я попытался расспросить Пайка о его загадочных хозяевах.

– Давно вы служите у Кроули?

– Мистеру Кроули – двадцать пять лет.

– Так долго! Как же все началось?

– Испанская война, – сказал слуга, имея в виду конфликт в тропиках четвертьвековой давности – войну, которую вел Рузвельт, сражаясь на два фронта на Кубе и на Филиппинах. Я постарался разговорить Пайка, чтобы выведать его историю. Он был ранен в стычке с испанскими завоевателями и брошен в тюрьму в Кавите, где никому и в голову не приходило позаботиться о его лечении. Освобождение пришло, когда флот Дьюи разгромил испанцев в битве в Манильском заливе. Узников освободили, Пайк попал на борт «Олимпии» и был спасен – от гангрены и верной смерти – молодым американским хирургом, который смог сохранить пациенту жизнь, но не сумел сберечь ногу.

Пайк задрал штанину и показал мне протез – он был на два тона светлее, чем его смуглая кожа. Тем хирургом оказался Артур Кроули.

– После войны доктор Кроули решил остаться на флоте, – продолжал Пайк, – а мне нужна была работа, с которой я мог бы справиться и на одной ноге.

Так был заключен этот союз. Добрый десяток лет они странствовали по Тихому океану в Южном полушарии. Наконец Кроули надоела тропическая медицина, он решил вернуться в Филадельфию. И взял с собой Пайка.

Мне было интересно, как появление женщины в холостяцком доме повлияло на долголетний мужской союз, но я благоразумно удержался от этого вопроса. И все же я попытался перевести разговор на жену мистера Кроули:

– А что, мистер и миссис Кроули часто путешествуют за границей? – поинтересовался я.

Слуга покачал головой:

– Она боится.

– Иностранцев?

Пайк многозначительно пожал плечами, давая понять, что это лишь одна из фобий его хозяйки.

– И молнии, и больших собак, и пауков… – В глазах дворецкого заиграли озорные мальчишеские искорки, и он добавил: – И моей ноги.

– Твоей ноги?

– Однажды доктор Кроули велел мне поставить ее у края кровати.

– Когда?

– Во время их медового месяца, – радостно сообщил Пайк. – Вы бы слышали, как кричала миссис Кроули!

Его плечи затряслись от смеха. Я не удержался и тоже рассмеялся, хотя в глубине души посчитал шутку слишком грубой. Довольно странный способ начинать семейную жизнь.

– Вот уж не думал, что миссис Кроули такая пугливая, – заметил я. – Я-то подумал, что женщина, которая отваживается разговаривать с мертвыми, не знает страха.

При этих словах по лицу филиппинца пробежала тень. Я понял, что зашел слишком далеко. Лицо слуги словно окаменело: видно было, что он раскаивается, что смеялся над своей хозяйкой, и сердится на меня за то, что я подзадоривал его.

– Миссис Кроули букал са луб, – сказал он настороженно. – Она христианка.

– Конечно, – кивнул я. – А как же иначе?

Воцарившееся молчание стало непереносимым, я посмотрел на часы, подавил зевок и спросил:

– Когда, ты сказал, вернутся хозяева?

– Поздно.

Пайк с усилием поднялся; я понял, что мне вряд ли предложат кофе. Слуга собрал остатки ужина в собачью миску, а затем принялся мыть посуду.

– Надеюсь, что не засну и дождусь их возвращения, – произнес я, желая поскорее убраться с кухни. – Пойду, пожалуй, почитаю.

Пайк сказал, что библиотека Артура Кроули находится на третьем этаже, и вызывался проводить меня, как только закончит мыть посуду. Но я заверил его, что сам найду дорогу, поблагодарил за то, что он разделил со мной ужин и поспешил удалиться.

Библиотеку я отыскал без труда. Она выглядела такой же строгой, как и все прочие комнаты в доме, хотя здесь нарочитая простота производила иное впечатление: если гостиная казалась неприветливой, то в библиотеке полки орехового дерева, восточные ковры и глубокие тени, наоборот, вызывали приятные чувства. Я обошел комнату, машинально читая названия книг, тисненные золотом на красивых кожаных переплетах. Собрание было весьма эклектичным: книги по медицине стояли вперемежку с трудами по метафизике и эротическими творениями Анонимуса («Мое оружие натирало вход в ее лоно… а указательный палец правой руки проник в ее разгоряченный фундамент»), издаваемой благодаря стараниям издательства «Олимпия». Две полки были посвящены интересам миссис Кроули – здесь стояли популярные романы и всяческие руководства вроде «Как со вкусом обставить дом» Люси Аббот Троп или «Естественная философия любви» Реми де Гурмон. Вряд ли я мог найти среди них что-то интересное для себя, а потому взял наугад один из медицинских справочников, соблазнившись названием «Иллюстрированная анатомия женщины», но, заглянув внутрь, обнаружил, что все рисунки выполнены с трупов. Запах переплета ударил мне в нос, и мне показалось, что от него разит формалином. Я поторопился захлопнуть книгу, поставил ее на место и решил выбрать нечто более безопасное и не чреватое ночными кошмарами. Мой выбор остановился на печально знаменитом голубом томике «Улисса», который был издан год назад парижским книготорговцем в обход лицемерных французских законов. Я поворошил угли в камине и устроился в кожаном кресле. Мне уже случалось читать рассказы Джойса, но его более пространная и увлекательная проза была мне не знакома. И все же, как и большинство скандально известных книг, эта соблазняла ограничиться чтением лишь самых фривольных отрывков, которые Артур Кроули, увы, не позаботился выделить. Я изо всех сил старался отогнать сон, чтобы дождаться возвращения хозяев, но то и дело клевал носом. Очнувшись очередной раз от дремы, я обнаружил, что рядом со мной у камина расположился пес, но тут мои веки снова отяжелели и окончательно сомкнулись.

Обычно я сплю очень чутко, особенно в незнакомой обстановке; возможно, когда поздно вечером вернулись Кроули, я пребывал в полудреме и вплел их возвращение в мой сон. Увы, я не могу с полной определенностью судить, что происходило на самом деле: мне слышались приглушенные голоса, доносившиеся снизу, звуки тихих шагов, поднимающихся по лестнице, странные серые лица заглядывали в комнату и смотрели на меня словно заботливые родители…

А позже мне приснились другие звуки: в тишине уснувшего дома, когда дедушкины часы прекратили отбивать неизвестный час, мне послышались приглушенные женские – или мужские? – крики; короткие, все убыстрявшиеся всхлипы с каждой секундой становились все настойчивее, а затем, достигнув пика, стали постепенно стихать, пока совсем не смолкли спустя, как мне показалось, целую вечность, и в доме воцарилась тишина.

5

Утром я встретился с хозяевами.

– Мистер Финч! – воскликнула Мина Кроули, вставая из-за стола. Несмотря на то что супруги поздно вернулись с концерта, они встали с петухами и уже заканчивали завтракать, когда я только спустился вниз, разбитый и смущенный после ночи, проведенной в кресле в библиотеке.

Но стоило мне увидеть Мину Кроули, как я и думать забыл о затекшей шее. Не знаю, кого я ожидал увидеть – возможно, невзрачную серенькую церковную мышку в строгом платье. Но Мину Кроули нельзя было назвать невзрачной; это была одна из прелестнейших женщин, каких мне посчастливилось видеть. Впрочем, по меркам того времени, когда предпочтение отдавалось узким бедрам и неразвитой груди и в моде был тип девушки-подростка, помешанной на танцах и занятиях спортом, миссис Кроули вряд ли бы сочли красавицей. Хотя кое-кто и назвал бы ее хорошенькой, как принято выражаться в чопорном кругу учительниц воскресных школ и старых дев. И все же в неярком облике Мины было нечто такое, что одновременно и притягивало взгляд, и заставляло меня отводить глаза в сторону. Одета она была просто, на ней было платье для чая из голубой саржи с кружевным воротничком и легкой вышивкой на манжетах. Не по моде длинные каштановые волосы были отброшены назад и заколоты черепаховым гребнем. Черты ее лица казались открытыми и приветливыми, словно на рисунке пастелью, выполненном в солнечный день в парижском парке студентом-живописцем, который особое внимание уделил глазам, добавив изящные линии в уголках, чтобы передать любопытный и чуть насмешливый взгляд, и чуть смазал кончиком пальца зрачок, чтобы подчеркнуть мягкость и доброжелательность.

– Мистер Финч! – повторила хозяйка приветливо, беря обе мои руки. – Мы с Артуром так рады, что вы согласились быть нашим гостем!

Пожимая вслед за женой мою руку, Кроули добавил:

– Надеюсь, что следующей ночью вы позволите нам предложить вам постель поудобнее.

Если Мина Кроули напоминала мне рисунок пастелью, то Артуру больше бы подошел уголь: он словно весь состоял из острых углов, отбрасывавших густые тени. Глаза доктора были похожи на темные пятна, и, хотя он наверняка брился всего час назад, щетина уже проступила у него на подбородке. Кроули был красив особой аскетичной красотой – высокий и прямой, как сложенный зонт. Как многие стройные мужчины, он носил двубортный пиджак, чтобы казаться солиднее. С годами волосы, которые он носил разглаженными на прямой пробор, не поредели и были такими черными и блестящими, что казались налакированными. Вообще-то я стараюсь сторониться преуспевающих господ, но, несмотря на то что Артур Кроули был человеком состоятельным, обладал приятной наружностью и очаровательной женой в придачу, я почувствовал к нему скорее симпатию, чем отчуждение. Полагаю, этому помог легкий юмор, с каким он приветствовал меня, одарив, как и его жена, радушной улыбкой. Это помогло мне развеять первоначальное впечатление от строгой обстановки докторской квартиры: возможно, смех здесь звучал чаще, чем мне показалось с первого взгляда.

– Мне не хотелось проявить бесцеремонность и сразу завалиться в кровать, – попытался я объяснить, почему провел ночь в библиотеке. – Я хотел дождаться вашего возвращения, но, увы, усталость сморила меня.

– И очень хорошо, – подхватила Мина Кроули, дружески похлопав меня по руке. – Только подумать, какой дальней была ваша дорога! Вы так сладко спали в кресле, что мы побоялись тревожить вас.

– Хотя я хотел сначала попросить Пайка взвалить вас на плечо и отнести в постель, – признался Артур Кроули.

– Прекрати, Артур! Ты бы этого не сделал, – запротестовала его жена.

– Она права, – согласился Кроули. – У этого старого вьючного мула уже силы не те. Больше семи стоунов[13]13
  Около 44 кг. 1 стоун равен 14 фунтам, или 6,34 кг.


[Закрыть] ему не поднять, а в вас сколько?

Он придирчиво оглядел меня, словно определяя мой вес.

– Пожалуй, все десять, так?

– Некоторые говорят, что почти сто пятьдесят фунтов.

– Вот-вот, почти одиннадцать, – кивнул Кроули.

– Не так-то это и много, – заметила Мина, провожая меня к столу. – Пойдемте. Вы наверняка проголодались. Скажите миссис Грайс, что ей для вас приготовить.

Она подозвала жестом стоявшую у двери в кухню бесформенную женщину в переднике и полосатом платье.

– Просто кофе, благодарю вас.

– У нас с вами одинаковый вкус, – объявил Кроули.

Я заметил среди использованной посуды подставку с его нетронутым вареным яйцом. Мина строго посмотрела на мужа.

– Милый, мне так хочется, чтобы ты съел хоть что-нибудь. Если ты отказываешься сделать это ради меня, так подумай о своих пациентах. Ты же не хочешь, чтобы у тебя дрожали руки!

– Ни в коем случае, – отвечал Кроули, озорно мне подмигивая. – Того гляди, еще удалю кому лишний яичник.

– Ах, Артур!

Кроули явно забавляло возмущение жены. Он подошел к ней сзади и поцеловал в щеку. Мина не преминула воспользоваться ситуацией и запихнула кусочек тоста мужу в рот, тот покорно проглотил и сказал:

– Я постараюсь вернуться пораньше, дорогая. Сегодня – никаких операций после четырех. – И добавил, обернувшись ко мне: – Надеюсь, у вас крепкие нервы, мистер Финч? Сегодня вечером членам вашего комитета предстоит увидеть такое, отчего волосы могут встать дыбом.

– Пожалуйста, зовите меня просто Мартин, – попросил я. – Смею вас заверить, мы с нетерпением ждем этого сеанса.

Услышав мой ответ, Кроули кивнул, пожелал нам хорошо провести день и откланялся. Мина Кроули улыбнулась мне, и я почувствовал, что краснею. После ухода мужа меня еще сильнее стало волновать присутствие этой женщины. Миссис Грайс вернулась с кухни со свежезаваренным кофе, вареным яйцом и несколькими ломтиками того, что хозяйка назвала скрэпл[14]14
  Скрэпл (амер.) – кушанье из свинины с кукурузной крупой и кореньями.


[Закрыть] («Вдруг вы передумаете»). Терьер и сиамская кошка пришли с кухни вслед за миссис Грайс.