Текст книги "Журнал «Если», 1999 № 12"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Пол Уильям Андерсон,Майкл Суэнвик,Дмитрий Володихин,Владимир Гаков,Конни Уиллис,Дмитрий Байкалов,Грегори (Альберт) Бенфорд,Сергей Кудрявцев,Иван Вазов,Михаил Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Знаете, я… – начал он и умолк.

– Что?

– Ничего, – ответил он.

– Не бойся. Мне можно сказать все.

Повернув голову, он вновь поглядел на нее. Улыбка девушки чуть потускнела.

– Давай, я не обижусь.

– Ну, я просто хотел, чтобы вы не говорили этого… О том, что были Фуксией.

– Так, – сказала она и кивнула. И добавила после долгой паузы:

– А знаешь, Роджер, еще никто не делал мне лучшего комплимента.

Роджер заморгал.

– Комплимента? – повторил он. – Правда?

– Правда. Ты сказал, что моя Фуксия стала для тебя реальной. Так?

Мальчик кивнул.

– Наверное.

– Ну-ка, закрой ненадолго глаза, – попросила она. – Послушай.

Голос девушки изменился, сделавшись чуточку суховатым.

– Подсолнух, – пробормотала она с легкой хрипотцой, – сломанный подсолнух, я нашла тебя, попей воды и не умрешь – во всяком случае так быстро. Но если ты все-таки погибнешь, я похороню тебя. Укрою. Пентакост даст мне лопату. Но если ты не умрешь, оставайся…

Девушка внимательно вглядывалась в лицо Роджера.

– Видишь, – продолжила она уже обычным голосом. – Фуксия существует во мне и отдельно от меня; существует в тебе и отдельно от тебя. Словом, вне времени; она не становится старше в отличие от любого из нас.

Глаза Роджера округлились, он с удивлением сказал:

– Вы говорите о ней, как будто она на самом деле существует.

– Существует! – в голосе девушки прозвучала внезапная горькая нотка. – Не знаю, что означает это слово. А ты?

– Конечно, знаю, – проговорил он, озадаченный ее тоном. – Вы существуете, я тоже. И все вокруг, – он повел рукой в сторону бассейна и отеля за ним.

– Ты уверен в этом?

Роджер решил, что она смеется над ним.

– Да, к этому я могу прикоснуться…

– И это делает и вещи, и людей реальными?

– Конечно.

Подняв руку, она протянула ему ладонь.

Прикоснись ко мне, Роджер.

Неловко улыбнувшись, он легко притронулся правой рукой к ее прогретому солнцем плечу.

– Вы реальны, все в порядке.

– Приятно слышать, – сказала девушка. – Нет, я не шучу. В иные дни я совсем не кажусь себе реальной. – Она рассмеялась. – Спасибо тебе.

Девушка встала, подошла к краю воды, привстала на пальцах с коралловыми ноготками и нырнула – профессионально, без плеска.

Стройное тело мерцало золотом под рябью воды над кафельным дном. Захлопнув микомикон, мальчик бросился к воде и нырнул следом за нею.

Турнир должен был начаться в восемь часов. Миссис Герцгейм трепетала: недавно выяснилось, что им с Гарри Фогелем в первом круге предстоит встретиться с фаворитами их секции.

– Как по-твоему, нам повезло, Роджер? – спросила она. – Только говори честно.

– Конечно, мама, в худшем случае – блок-переход.

– Разве это не чудесно? Уверена, Гарри справится. Как в тот раз в Рейкьявике, помнишь? Я уже готова была умереть! – Она нагнулась к зеркалу на туалетном столике и принялась подкрашивать ресницы. – Ты будешь смотреть по Со-Ви?

– Конечно.

Миссис Герцгейм критическим взором окинула свое отражение и вздохнула:

– Ну, девушка, как ни старайся, лучше не выйдет. Из овцы ягненка не сделаешь. Как я выгляжу, малыш?

– Просто великолепно.

– Спасибо, дорогой, – положив кисточку на место, она застегнула молнию на косметичке. – Ну, а теперь пожелай мне удачи, милый.

– Удачи тебе, мама.

Она подошла к постели, где лежал сын, и поцеловала его.

– Я прошмыгну мышкой и не разбужу тебя.

Роджер с улыбкой кивнул, и мать вышла, послав ему с порога воздушный поцелуй.

Он полежал на месте несколько минут, подложив под голову переплетенные пальцы и глядя в потолок. А потом встал с постели матери и отправился к себе в комнату. Там, достав из шкафчика магнитофон, прокрутил запись назад и начал слушать письмо отцу, которое надиктовал вчера. Добавив описание своей прогулки в гавань, Роджер уже собрался перейти к встрече с Анной Гендерсон, когда вдруг передумал. Отключив магнитофон, мальчик вернулся в комнату матери и извлек микомикон. Вставив на место кассету с «Титусом», он надел наушники. Лег на кровать, протянул руку к кнопке и надвинул на глаза визо-очки.

И вновь началось знакомое волшебство. Сотканные из молочно-белого тумана призраки разлетелись в обе стороны, корявые силуэты древних деревьев возникли и побрели мимо него, приноравливаясь к медленному шагу коня; он услышал звон уздечки и шепот водяных капель, барабанивших по кучам мертвых и гниющих листьев. Вот-вот он окажется наверху склона и, поглядев вниз, в болезненном свете торопливой луны увидит колоссального каменного зверя – замок Горменгаст. А потом словно какая-то огромная и безмолвная ночная птица нырнет в воздушную пустоту, стремясь к крошечной искорке света наверху заросшей плющем стены, и заглянет за оконную решетку, внутрь освещенной свечой комнаты Фуксии… Захрустел под копытами предательский гравий, и туманная завеса превратилась в тонкое полотно. Он добрался до края леса. Конь осторожно шагнул вперед и замер, ожидая приказа. Он наклонился вперед, собираясь заглянуть в Долину-которой-никогда-не-было, и вдруг видение померкло, через какой-то миг превратившись в полную тьму.

Роджер стащил очки и поднял аппарат с пола возле кровати. Рубиновый огонек «включено» горел, как раздутая ветром искра. Мальчик нажал кнопку, и огонек погас. Он мрачно поглядел на едва заметную нить, включил механизм перемотки и достал из гнезда узкую кассету. Быть может, в городе найдется ремонтная мастерская? Отключив наушники, он вернул их в мягкое гнездо возле очков и закрыл контрольную панель. А потом вышел в коридор и спустился на лифте вниз – в холл.

Роджер приободрился, узнав у регистратора, что в городе есть магазин «Универсал электронике». Роджер поблагодарил дежурного и уже собрался было отправиться к лоджии, где находился Со-Ви, когда, повинуясь внезапному порыву, передумал и вышел на террасу.

Солнце закатилось уже четверть часа назад, однако на западе над горизонтом еще горел бледно-фиолетовый ореол, сгущавшийся в индиго. Прямо над головой мальчика трепетали экваториальные звезды, подобные каплям на ветвях незримого дерева. Подойдя к бассейну, Роджер принялся рассматривать дрожащее у ног отражение незнакомых созвездий. Ласковый и теплый воздух благоухал пряными ароматами. Где-то на темном склоне внизу играла гитара, пел девичий голос. Завороженный мальчик вдруг неожиданным образом обнаружил себя в тисках смутной печали, особенно горькой оттого, что он не мог определить причину. Непривычные слезы защипали глаза; он вслепую направился к спасительному парапету, отделявшему бассейн от крутых, засаженных цветущими растениями террас.

Ступеньки, затянутые побегами какого-то мелкого ползучего растения, вели вниз – к каменной скамье, где утром ему удалось заметить гревшуюся на солнце зеленую ящерку. Спустившись в утешительный сумрак, мальчик обогнул куст жасмина; ступая осторожно, потому что глаза его еще не приспособились к темноте, он пробирался вперед. Скамья оказалась занятой.

Неожиданное открытие заморозило рвущийся из груди всхлип. Сердце болезненно подпрыгнуло в груди, и Роджер с открытым ртом уставился на внезапно обнаружившийся перед ним рдеющий кончик сигары. Из тени донесся басовитый смешок, и густой голос проговорил:

– Здравствуй, сынок. Роджер, кажется?

Проглотив комок, мальчик выдохнул:

– Простите, сэр. Я не знал…

– Конечно. С чего бы вдруг. Так что садись рядом, сынок. И не задень бутылку.

Помедлив мгновение, Роджер осторожно продвинулся вперед и присел на самый краешек скамьи.

– Не тебя ли я видел за завтраком? – проговорил голос и, как бы поясняя, добавил: – Кстати, моя фамилия Гендерсон.

– Да, сэр, – отозвался Роджер. – Я знаю. Вы Мастер.

– Ага, – задумчиво молвил голос и после долгой паузы добавил: – А теперь скажи мне, почему ты бродишь один по ночам?

Роджер промолчал.

– Ну а я вышел поглядеть на звезды, – проговорил старик. – Как ты думаешь, нелепое занятие?

– Нет, сэр.

Сигара пыхнула ярко-алым цветом и поблекла.

– Многие считают иначе, – голос снова стал бестелесным.

– Только не я, – сообщил Роджер, удивившись своей уверенной интонации.

Рядом звякнуло стекло о стекло, булькнул глоток.

– Вина не хочешь?

– Нет, спасибо, сэр.

Последовало молчание, звякнул о камень бокал.

– Кажется, сегодня днем ты разговаривал с Анной?

– Да, сэр.

– Она тебе понравилась?

– Да, сэр.

– Прекрасна, правда?

Роджер не сказал ничего, отчасти потому, что не мог найти нужных слов, отчасти потому, что вдруг понял: именно прикосновение к прогретому солнцем плечу Анны явилось основной причиной его внезапного одиночества.

– Прекрасна, сынок, – повторил Мастер. – И позволь мне заверить тебя, что я знаю, о чем говорю.

– Я ведь не спорю, – пробормотал Роджер, гадая, где сейчас может находиться Анна.

– Но, красота, мальчик, это не только форма. Это еще и дух. Сладостная гармония. Ты знаешь это?

– Я… я не совсем понимаю вас, сэр.

– Ладно, обратимся к Игре. Какой у тебя разряд, Роджер?

– Тридцать второй, сэр.

– А в центральную звезду когда-нибудь попадал?

– Однажды… Почти попал. Около года назад.

– Ну и как? Что ты почувствовал?

– Не знаю, сэр. Просто это случилось. Я даже не думал…

– Конечно. Все происходит само собой. Ты растворяешься в игре. В этом и заключается ее тайна, мальчик. В том, что ты теряешь себя.

– Кончик сигары выписал в воздухе розовую ароматную арабеску и остановился, указывая в небо. – Вон там, за Эриданом, я понял это. Можно было и не отправляться так далеко.

Бокал вновь звякнул.

– Сколько тебе лет, сынок?

Роджер ответил.

– А знаешь, сколько мне?

– Нет, сэр.

– Так догадайся.

Роджер попробовал.

– Шестьдесят.

Мастер коротко и пренебрежительно хохотнул.

– Ну, Роджер, скажу тебе: польщен! А говорят ли тебе что-нибудь фамилии Армстронг и Олдрин?

– Нет, сэр.

Мастер вздохнул.

– Действительно, с какой стати? Но когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, на всей планете не знали более знаменитых людей. Это произошло в шестьдесят восьмом – и тогда все мальчишки в нашей округе за одну ночь выросли на десять футов.

Он еще раз безрадостно фыркнул.

– И мы, Роджер, именно мы воплотили в жизнь эту проклятую мечту… мечту о звездах: всю, целиком, от хвостало ушей. И в конце концов, кое-кто из нас там и остался. Стадо избранных. Отборные экземпляры. А знаешь, как нас называли? Рыцари Грааля!

Старик сплюнул во тьму, и мгновение спустя крошечное пятнышко сигары вспыхнуло ярким и сердитым огоньком – собеседник глубоко затянулся.

– Как сэра Ланселота и сэра Гавейна? – робким голосом предположил Роджер.

– Наверное, – ответил Мастер. – Я знаю только то, что нам предложили осуществить извечную мечту человечества за его счет. И мы поверили. Парень, мне было тогда тридцать девять лет, и я попался на крючок! Ну не дураки ли мы были?

Какая-то мелкая зверушка хрустнула сухой веткой под жасминовым кустом и снова затихла. Где-то внизу, в тени, шалью окутавшей склон горы между отелем и мерцающими огоньками городком, вновь послышался девичий голос, которому со сладкой печалью вторил гитарный перебор.

Роджер спросил:

– А как было на самом деле, сэр?

Последовала столь долгая пауза, что мальчик уже засомневался, услышал ли собеседник его вопрос.

– Есть первое мгновение истины, когда ты не можешь отличить солнце от остальных звезд – даже ради жизни своей. Тогда-то и лопается ниточка, и ты попадаешь прямо к Богу. Но если тебя хорошо учили или же тебе просто везет, ты проходишь сквозь это и выныриваешь с другой стороны. Только с тобой уже что-то случилось. Ты просто не знаешь теперь, что на свете реально. Ты начинаешь раздумывать о природе времени и о том, сколько же тебе лет на самом деле. Ты сомневаешься во всем. И ни в чем. А в конце концов, если ты такой человек, как я, ты понимаешь: тебя одурачили. И в этом второе мгновение истины.

– Одурачили?

– Да, сынок. Одурачили. Надули. Околпачили. Погляди-ка. – Вынув изо рта сигару, он принялся дуть на тлеющий пепельный конус, пока тот не зардел. – Какого цвета огонь?

– Конечно, красного.

– Нет, ты ошибаешься. Я говорю тебе, что синего. Ярко-синего.

– Но ведь это не так, – возразил Роджер.

– Что «не так»? – спросил Мастер. – Ты говоришь, будто огонь красный, лишь потому, что тебе объяснили, каков красный цвет. А синий цвет, с твоей точки зрения, что-то другое. Но если наберется достаточно людей, которые скажут, что твое красное – это синее, то подобный цвет будут называть синим. Правильно?

– Но на самом-то деле он останется красным, – ответил Роджер с нервным то ли кашлем, то ли смешком.

– Все есть то, что есть, – грустно сказал Мастер, – а не то, что о нем говорят. Вот это я и узнал. Там. Иногда мне кажется, что ничего другого мне не удалось открыть.

Роджер неуютно поежился на каменной скамье..

– Но вы сказали… – начал он и умолк. – Ну, когда вы говорили о духе… о том, что он прекрасен…

– Да, – согласился Мастер. – Но ведь это одно и то же.

Действительно? Роджер не мог проверить.

– Дух это просто другое обозначение «качества» – нечто знакомое всякому и тем не менее неопределенное. Ты можешь заметить качество, Роджер?

– Я… я не совсем уверен, сэр.

– Разве? Ты ведь узнал качество в Анне, правда?

– О, да.

– И я подозреваю, что именно его ты искал сегодня утром – внизу в гавани. Именно оно и выгнало тебя сюда сейчас, вечером, когда можно было сидеть, оцепенев и со стеклянными глазами, перед Со-Ви вместе со всеми остальными тупицами.

– У меня микомикон сломался, – пояснил, не скрывая правды, Роджер.

Мастер усмехнулся.

– Ты победил, сынок.

– А вы знаете, что Анна играла леди Фуксию в «Титусе Стоне»?

– В самом деле?

– Да. Она сказала мне сегодня утром. И я хотел проверить, изменится ли мое отношение к ней теперь, когда я узнал об этом.

– Так, – сказал Мастер. – И разница обнаружилась?

– Не знаю. Кассета отключилась раньше.

– Такова жизнь, сынок, – пояснил Мастер, вновь взорвавшись своим фыркающим смешком. – Сплошной рад отключившихся кассет… Ты здесь на турнире, так?

– Мама участвует в нем.

– А отец?

– Он в Европе – в Брюсселе. Они с мамой в разводе.

– Понятно, – в интонации почудился сочувственный кивок.

– Два раза в год я гощу у него на каникулах. Нам хорошо вместе. Он подарил мне микомикон. А следующей весной мы поплывем на клиппере!

– Ты ждешь этого путешествия, так?

Роджер восторженно вздохнул, вновь увидев мысленным взором среброкрылую морскую птицу, ныряющую между склонами атлантических холмов и выныривающую наверх в окружении радуг.

– Ты любишь море?

– Больше всего на свете, – признался Роджер. – Когда-нибудь у меня будет свой собственный клиппер.

Окруженный ароматным дымком огонек сигары указал куда-то в сторону далекого Эридана.

– Такова, значит, твоя мечта?

– Да, сэр, – просто ответил Роджер.

– А как насчет Игры?

Прежде чем Роджер успел ответить, с террасы над ними позвал голос:

– Эй, Пит! А тебе не пора одеваться?

– Наверное, раз ты так говоришь, – отозвался Мастер.

– Джулио уже в зале. А кто это там с тобой?

– Один из твоих почитателей, как мне кажется.

– Роджер?

– Добрый вечер, – отозвался мальчик.

Со сладким стоном Мастер поднялся со скамьи, бросил недокурен-ную сигару на каменную дорожку и раздавил ее каблуком. А потом взял бокал и почти опустевшую бутылку вина. Уже совсем привыкший к темноте Роджер увидел, что старик самым серьезным образом кланяется ему.

– Прошу прощения, однако, как ты понимаешь, долг требует. Наш разговор оказался весьма занимательным. Мы непременно продолжим его. Быть может, завтра?

– Спасибо, сэр. Удачи вам.

– Удачи? – Мастер, похоже, какое-то время обдумывал пожелание. И вдруг улыбнулся. – Роджер, мне так давно никто не желал удачи. Спасибо.

Благословенная тьма скрыла яркий румянец стыда, окрасивший щеки мальчика.

Мастер и претендент, Джулио Романо Амато, сидели лицом друг к другу на приподнятом помосте в одном конце турнирного зала, отделенные от других игроков широким пологом красной ковровой ткани и символическим барьером – толстым золотым шнуром. На стене над их головами огромное электронное табло фиксировало ходы, сделанные в очередной, третьей сессии тридцать третьего чемпионата мира по калире.

Кроме двух соперников на помосте находились еще семеро человек: Верховный арбитр, два секунданта Мастера, секунданты Амато и два официальных судьи-секретаря, одним из которых являлась Анна. Все они сидели, скрестив ноги на подушках, чуть поодаль от главных действующих лиц. Если они и осознавали, что каждое их движение, каждая перемена выражения лица передается спутником в миллион храмов калире, рассеянных по всему миру, то ничем не выдавали этого. Люди эти существовали в одиночестве, не соприкасаясь друг с другом, покоренные не знающим времени чудом Игры Игр, даром звезд.

И в эти безмолвные, неизмеримые межзвездные просторы, одна мысль о которых некогда повергла в ужас Паскаля, человек посмел запустить свою руку. Через два полных столетия, когда Гендерсона давно уже считали покойником, он возвратился на Землю, доставив на родную планету непостижимый Грааль, за которым и отправлялся в космос.

Вернувшись, он обнаружил мир измученным и истощенным, и в этом мире миссия «Икара» сделалась всего лишь неловким воспоминанием о самом чистом и красноречивом из наиболее безрассудных поступков, когда-либо предпринимавшихся человечеством во всей его сумасшедшей истории.

Когда огромный звездолет, обожженный, покрытый шрамами, охваченный пламенем, вывалился из небес и, словно легкое перышко, приземлился на месте своего старта, на берегу озера Окигоби, немногие из присутствовавших при этом событии могли до конца поверить в реальность происходящего. Огромный почерневший серебряный столп, появившийся среди ржавеющих останков и руин стартовых башен, напоминал о временах, давно канувших в прошлое, – в те времена люди еще умели надеяться.

Спешно собранный комитет вышел приветствовать возвратившихся путешественников. Собравшись живым полукругом на растрескавшемся и поросшем растительностью бетоне древней стартовой площадки, делегация ожидала, когда раскроется люк и аргонавты выйдут наружу.

Люк приоткрылся и медленно пополз назад, являя собравшимся одинокую фигуру, замершую в портале и смотрящую на них сверху вниз.

– Кто это? – шептались встречающие. – Далглиш? Мартин? Нет, клянусь, это сам Гендерсон!.. Боже, да он и на день не стал старше, чем на портрете, правда?.. А вы уверены, что это действительно он?.. Ага, точно, Гендерсон. Христе Боже, да это же невозможно!

Кто-то зааплодировал. И через мгновение все последовали его примеру, ударяя ладонями в сухом, безразличном воздухе.

В тридцати футах над ними Питер Гендерсон, командир «Икара», услыхав странные рукоплескания, медленно поднял левую руку в знак приветствия. И тут какой-то остроглазый наблюдатель отметил, что в правой руке прибывший держит нечто вроде продолговатой деревянной коробки.

Поначалу Гендерсона не принимали всерьез, и чему здесь удивляться? Тем не менее банк памяти «Икара», похоже, подтвердил многие из его слов. Однако главное заключалось в том, что там, позади Эридана, на планете, которую назвали Дектир III, люди наконец обнаружили именно то, что и отправлялись искать. Объект этот имел облик сказочного города, получившего имя Эйдотея; город этот, если верить Ген-дерсону, воплощал собой все мечты человечества. Его населял кроткий, словно олени, народ, отличавшийся от людей только андрогенной природой и лишним пальцем на каждой руке. Еще, с человеческой точки зрения, их можно было считать бессмертными. Эйдотейцы пылко поклонялись гермафродической богине по имени Калиринос, которая властвовала над половиной существующей Вселенной. Другая половина принадлежала ее сопернику (а некоторые утверждали – близнецу) Ариманосу. Калиринос и Ариманос были заняты бесконечной игрой в калире, где фигурами служили галактики, звезды и планеты всего космоса. Достигнув Эйдотеи, человечество в лице экипажа «Икара» засвидетельствовало тем самым, что готово вступить в Игру, совершив новый шаг по пути эволюции.

Примерно шесть месяцев ушло на обучение земного экипажа основам калире, после чего лишь Гендерсон получил самый низший эйдотеанский ранг, примерно равный первому году начального отделения. После этой победы он предстал перед Верховным Советом, получил одеяние посвященного, доску, разделенную на сто сорок четыре квадрата, в каждом из которых были выгравированы его имя и идеограмма, и коробочку со ста сорока четырьмя священными фишками, синими с одной стороны и красными с другой – нотами, из которых составляются божественные гармонии Игры Игр. А после ему сказали:

– Теперь возвращайся на родную планету, чтобы стать учителем собственного народа. Вскоре, если мы не ошиблись в суждении, твой мир будет готов занять место в не знающей времени федерации, и Калиринос улыбнется тебе.

Гендерсон принялся с жаром возражать, утверждая, что недостоин подобной чести, однако правда заключалась в том, что он и помыслить не мог о расставании с роскошью здешних чудес, которые – подобно знаменитому лотосу – навсегда забирали душу вкусившего их. Однако эйдотеанцы были вполне готовы к подобной реакции. Командира погрузили в неглубокий гипнотический транс, доставили на борт «Икара», и компьютер корабля получил приказ доставить его на родную планету. Остальным членам экипажа любезно позволили остаться в Раю.

В терминах вечной символической борьбы между Калиринос и Ариманосом (и безусловно, вопреки всем ожиданиям) обращение Земли произошло с быстротой, необходимой, чтобы перевернуть одну-единственную фишку на доске. Через двадцать четыре часа после того, как нога его ступила на родную почву, командир Гендерсон дал интервью по Со-Ви. И там перед изумленным взором целого миллиарда скептиков раскрыл свою доску, выставил на ней в предписанном порядке четыре начальные фишки и дал озадаченному миру первый урок калире.

Японцы с их долгой традицией зен и го первыми увлеклись бесконечными тонкостями игры, так что уже через несколько недель огромные фабрики игрушек начали штамповать наборы для калире. За японцами скоро последовали русские и китайцы. А потом – едва ли не за одну ночь – весь мир свихнулся на калире. Игра перешагивала через все политические и языковые барьеры; ничего не требуя, она предлагала все. Перед ней были бессильны армии, бесполезными стали освященные временем и корыстью ценности, древние предрассудки, окостеневшие логические схемы – все оказалось тенью, а калире сделалась всем. Но была ли эта игра религией, философией или непрерывным развлечением? Наверное, и тем, и другим, и третьим, и еще многим и многим. Чем глубже погружался в нее игрок, тем более тонкой и сложной оказывалась калире. Посвященного ожидали все новые откровения, но каждый понимал: в какие глубины ни погружайся, дна не достигнуть никогда.

Вскоре начали организовывать международные турниры, появились и первые чемпионы. Они сражались между собой за право бросить вызов Питеру Гендерсону. Первым претендентом стал мастер го Катумо. Он сыграл с Гендерсоном шесть игр и все проиграл. Начиная с этого мгновения, Гендерсона стали звать коротко – Мастер. Он путешествовал по всему миру, давая демонстрационные сеансы и читая лекции восхищенной аудитории. Кроме того, он основал в Пасадене академию

Калиринос, где наставлял своих учеников в фундаментальных духовных дисциплинах, жизненно важных для овладения искусством калире. Гендерсон написал книгу под названием «Игра Игр», предварив ее эпиграфом, взятым из «Парадоксов отрицательного пути» Св. Иоанна от Креста [3] 3
  Испанский мистик и теолог XVI столетия.


[Закрыть]: «Чтобы стать тем, кем ты не являешься, нужно пройти путем, которого не знаешь…»

«Игра Игр» сделалась бестселлером еще до того, как попала в книжные магазины, и за шесть месяцев была переведена на все языки Земли.

Но Гендерсон старел. И теперь, на тридцать четвертом году после возвращения, физически находясь в возрасте семидесяти восьми лет, он снова защищал свой титул. Претендент Джулио Амато, двадцативосьмилетний неаполитанец, считался лучшим выпускником Академии Калиринос. В игре своего ученика Мастер впервые заметил намек на тот внутренний блеск, который остальные приписывали гениальности, однако сам он рациональным образом счел высочайшим «качеством». А заметив его, позволил себе роскошь надежды на то, что долгое бдение наконец приближается к концу.

Пока они сыграли две игры из шести – одну в Москве, другую в Риме. Мастер выиграл обе. Но в каждой, чтобы добиться победы, ему приходилось глубже, чем когда-либо прежде, обращаться к своим внутренним ресурсам в поисках ключа к стратегии собственного ученика. Теперь третья игра близилась к критической последней четверти. В случае победы Мастера (а кто сомневался в ней?) титул останется за ним. Даже если каким-нибудь чудом Амато сумеет выиграть остальные три партии, ничья оставит титул за обладателем. И прибегая к терминам, полностью чуждым духу состязания, – чтобы сохранить шансы, Амато должен был победить в третьей игре.

Вот в такой ситуации войдя в зал, Мастер поклонился Верховному арбитру, сел, протянул над доской руку претенденту и принял запечатанный конверт с ходом Амато. Вскрыв его, он пробежал взглядом бумажку, кивнул ученику и позволил себе, быть может, самую призрачную улыбку. Мастер рассчитывал увидеть именно этот ход. Наклонившись вперед, он поставил синюю фишку на заранее выбранный квадрат. На демонстрационной доске над ними моргнул и отключился голубой огонек. Тихий вздох пробежал по залу. Борьба возобновилась.

Сразу после завтрака Роджер отнес свой микомикон в мастерскую – вниз, в город. Получив уверения в том, что забрать исправный аппарат можно будет уже через час, он решил повторить маршрут вчерашнего дня – вдоль мощенной камнем пристани к молу, перекрывавшему вход в гавань.

Утреннее солнце проливало столь же ослепительные лучи на склоны вулканических гор; на беспокойных волнах в заливе трепетали такие же отражения; стоя на тех же вычурных балконах, женщины в ярких накидках перекрикивались друг с другом на той же самой тарабарщине; чайки с прежними воплями кружили и ныряли за отбросами… на первый взгляд все было в точности как вчера. И тем не менее мальчик сознавал, что каким-то не вполне определенным образом все вокруг слегка изменилось. Что-то стало иным. Хмурясь, он поискал на горизонте клипперы, следующие тем же самым торговым маршрутом, но ничего не заметил. А потом, поддавшись порыву, перепрыгнул через парапет и спустился по камням к карнизу, на котором вчера видел двух юных рыбаков.

Кусочками слюды на камнях поблескивали присохшие рыбьи чешуйки, и мальчик сковырнул ногтем одну или две из них. Бегло глянув на них, он бросил чешуйки в зеленую воду внизу. А потом присел на корточки, подпер подбородок руками, разглядывая тени мальков, сразу засуетившихся вокруг блестящих пластинок.

Ему представилась Анна, золотой рыбкой скользящая по глади напоенного солнцем бассейна, затем память мальчика перепорхнула к разговору со стариком. Начиная вспоминать беседу, Роджер внезапно понял, что как раз этот ночной разговор вносит раздор между ним и солнечным миром вокруг. «Все есть то, что есть, а не то, что о нем говорят». Что должна означать эта фраза? И как красное может оказаться синим? Пусть все зовут огонь синим, он все равно останется красным. Или нет?.. Острый лучик солнечного света, отразившись от гребешка волны, уколол его прямо в глаза. Мальчик прикрыл их руками, и вдруг яркий отпечаток, оставшийся на сетчатке, превратился в рдеющую искру сигары Мастера. И пока Роджер провожал огонек взглядом, цвет его начал меняться, сделавшись сперва лиловатым, потом пурпурным и, наконец, превратившись в яркий ультрамарин. И все же – вне сомнения – искорка осталась сама собой.

Он открыл глаза пошире, моргнул и огляделся. И тут услышал окликающий его голос. Поглядев вверх, он увидел на фоне высокого синего купола неба чью-то голову. Мальчик прищурил глаза, улыбнулся и качнул головой.

Мужской голос послышался снова, и Роджер решил, что это, должно быть, один из официантов отеля. Беспомощно пожав плечами, он сказал:

– No habba espanol, senor. Scusi. Esloy americano [4] 4
  Я не говорю по-испански. Извините. Я американец.


[Закрыть].

Человек засмеялся и ответил на идеальном английском.

– Я просто спросил, хорошо ли там внизу.

Роджер пожал плечами.

– По-моему, ничего. Если вы любите сидеть на камнях.

– Прекрасное занятие. Можно присоединиться к тебе?

– Конечно.

Переступив через невысокий парапет, мужчина уверенными шагами спустился вниз. Там он огляделся, выбрал камень поглаже и сел, свесив над водой длинные ноги. Набрав полную грудь воздуха, он глубоко вздохнул и пробормотал:

– Великолепно, просто великолепно.

Краешком глаза Роджер изучал соседа. Под темными волосами на загорелом лице от уголков глаз и рта разбегались веселые светлые морщинки. Роджер решил, что незнакомцу около тридцати.

– Вы здесь на турнире? – спросил он.

– Да.

– Я так и думал.

– Отчего? Я ведь хорошо говорю по-испански? Правда?

– Наверное. Но ведь вы не испанец?

– Нет.

– И откуда же вы?

– В основном из Калифорнии.

Роджер поднес к носу мизинец и задумчиво поскреб кожу. А потом поглядел на незнакомца, убрал от лица палец и сказал:

– А если я задам вам вопрос, вы ответите?

– Ну, это зависит от вопроса. Я хочу сказать, что вопрос вопросу рознь.

– Это не личный вопрос, – поторопился Роджер.

– Тогда должен признать, что мои шансы ответить тебе уменьшаются. Но продолжай.

Роджер указал на противоположный берег гавани – на женщину в огненной накидке, склонившуюся к рыбаку.

– Видите вон ту женщину в красном?

Человек всмотрелся.

– Вижу.

– Что будет, если я скажу, будто на ней синее одеяние?

Мужчина поглядел на него, и в карих глазах его проглянуло удивление.

– Повтори, кажется, я не расслышал.

Роджер повторил. Темная голова молодого человека повернулась к женщине:

– Синее одеяние? И это твой вопрос? Что это за безумие, скажи, ради Бога?

– Не знаю, – признался Роджер. – Но прошлой ночью Мастер сообщил мне, что если много людей назовет красное синим, тогда оно и впрямь сделается синим.

Молодой человек повернулся и внимательно посмотрел на него.

– Кто это сказал, повтори.

– Мастер. Я вчера беседовал с ним после ужина – в саду возле отеля. И я подумал о том, что будет, если есть только два человека: один говорит, что вещь красная, а другой, что синяя…

Человек задумчиво посмотрел на своего собеседника.

– Так он заявил, что красное это синее?

– Ну не совсем… Он сказал: все есть то, что есть – не красное и не синее, а просто само по себе.

Глаза молодого человека странным образом утратили прозрачность, и хотя Роджер видел, что они обращены к нему, однако же нисколько не сомневался, что глаза эти его не замечают.

– По-моему, все это довольно странно, – сказал наконец мальчик, – однако почему-то смущает меня.