Текст книги "Сэр Гибби"
Автор книги: Джордж МакДональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
Прислуга ощутила произошедшую в нём перемену ещё сильнее, чем Джиневра. Может быть, по существу его отношение к слугам всегда было таким же, как отношение к дочери, но внешне всё выглядело довольно пристойно. Теперь же он придирался к любому пустяку. Даже Джозеф почти не осмеливался открывать рот в его присутствии и подумывал, что настала пора предупредить хозяина о своём увольнении. Через день после своего приезда лэрд провёл целое утро с Ангусом, обходя свои поля. Он знал, что соседнему помещику не терпится их приобрести, и всё время мысленно высчитывал самую большую сумму, которую можно будет за них запросить. Вернувшись, он узнал, что Джиневра не стала без него обедать, и суровейшим образом отчитал её за это, хотя, подумай он с полминуты, ему сразу стало бы ясно, что она просто не осмелилась садиться за стол, не дождавшись возвращения отца. Естественно, после этого кусок вообще не шёл ей в горло. Увидев, что дочь ничего не ест, лэрд тут же приказал ей отправляться в свою комнату: он не собирается потакать подобным выходкам у себя дома! К концу недели (а прибыл он во вторник) Джиневра ощущала между собой и отцом такую неодолимую пропасть, что стоило ей только заслышать внизу его голос, как она тут же разворачивалась и вновь бежала вверх по ступенькам. Вскоре он почувствовал её отвращение, но в результате испытал лишь облегчение. Всё это время лэрд понимал, что поступает не лучшим образом по отношению к жене, но теперь скандальное поведение дочери позволяло ему оправдаться и даже почувствовать себя вправе и дальше лишать её наследства. В нём с детства жило сильное чувство справедливости, но стоит человеку начать идти наперекор своей совести, как сама эта совесть превращается в раковую опухоль и разъедает его изнутри.
Итак, лэрд пребывал в самом дурном расположении духа, когда кто–то (Донал был уверен, что это Фергюс) намекнул ему, что его дочь проводит слишком много времени в обществе наёмного пастуха. Уже одно то, что подобная мысль вообще могла придти кому–либо в голову, вызвало в нём такую ярость, что описать её было бы просто невозможно. Что?!! Неужели его собственная плоть и кровь, наследница Глашруаха находит удовольствие в нелепых речах какого–то невоспитанного юнца? Этого просто быть не могло! Лэрд ещё не верил в то, что это правда, но одна мысль о подобной вольности сводила его с ума от негодования. Его переполняло праведное отвращение. К его чести будь сказано, перед тем, как принимать меры, он всё же решил сначала убедиться, насколько справедливы достигшие его слухи. Он, правда, не стал разбираться, о чём именно Джиневра разговаривала на лугу с Доналом. Да это, в общем–то, было неважно. Вряд ли ему понравилось бы то, что он мог там услышать, даже не считай он поведение дочери таким возмутительным.
Лэрд наблюдал, выжидал и даже несколько раз притворялся, что уезжает из дому. Наконец, однажды утром он выглянул из–за лиственниц и увидел, что его дочь, эта несносная девчонка, сидит со своей служанкой на берегу ручья, рядом восседает пастух и что–то читает им вслух, а на другом берегу лежит давешний слабоумный немой. Он был почти вне себя от… трудно сказать, от чего именно. Он сердито окликнул её громким голосом, не терпящим возражений, и велел ей немедленно подойти к нему. Метнув на Ники испуганный взгляд, Джиневра встала, и они вместе побрели к дому, петляя между лиственниц.
Я не стану тратить время и силы на описание словесного потока бешеной ярости, уязвлённого достоинства, отвращения и презрения, с которым отец набросился на эту хрупкую, честную, искреннюю и почти падающую от ужаса маленькую женщину. Ники он прогнал в ту же минуту, без всяческих объяснений. Он не потерпит, чтобы эта тварь даже на одну ночь оставалась под крышей его дома после того, как она вероломно нарушила его отцовское доверие! Ники пришлось уйти, даже не попрощавшись с Джиневрой, и она, рыдая, поплелась домой, в страхе думая о том, что скажет обо всём этом её мать.
– Эх, доченька, – сказала Джанет, услышав о том, что произошло, – если кто–то в этом и виноват, так это я. Ведь ты же давно мне сказала, что ходишь вместе с барышней к Доналу на луг, и я никак не думала, что в этом можно увидеть что–то плохое. Но мирские–то видишь, рассудили по–иному, и для меня это тоже крепкий урок, ведь Господь велел нам быть мудрыми, как змеи. Поживи немного дома, ласточка моя. Ты же знаешь, у меня всегда есть место для любого из вас, случись ему нежданно–негаданно оказаться без места и жилья.
Однако Ники не пришлось долго жить с родителями, потому что на умелые работящие руки в долине всегда был неплохой спрос.
Глава 32
Пролог
С тех пор, как Гибби поселился на Глашгаре, он не забыл своего первого восхождения на вершину и той удивительной встречи, которая там произошла. И теперь, как только он видел, что на горизонте собираются тучи, и знал, что дома его не ждут, он проворно взбирался на холку самого верхнего утёса и там ожидал приближения грозы.
В каждом из нас живёт некое внутреннее противление, беспокойно подымающееся из глубины нашего существа, которое, не находя иного выхода, выплёскивается в ссорах и вспышках гнева. Но Гибби так беззаветно и щедро любил людей, что сама эта любовь не давала ему искать удовлетворения и облегчения в раздорах с ближними и весь его внутренний напор вырывался наружу лишь в стычках с ревущими силами природы. При первой возможности он радостно и бесстрашно кидался с ними в бой и сам, казалось, увлекался и заражался безудержной яростью бушующей стихии. У ветра и бури не было души, и поэтому с ними можно было смело враждовать и, ничего не боясь, бросаться им навстречу. Гибби знал подлинную радость жизни. Истина, впервые загорающаяся в душе, близость и притягательность сидящего рядом человека – всё это пробуждало в нём настоящий восторг, спокойный и глубокий, силу которого знают лишь немногие из нас. Но ничто не зажигало в нём кровь так, как добрая буря, и хотя Гибби был ещё совсем юным, он приветствовал бурю как свою старую знакомую и бессознательно выучил наизусть все части её грозной симфонии.
Однажды вечером, когда чудный августовский день, сияющий величавой красотой полнокровного лета, уже клонился к закату, из внезапно собравшихся туч вдруг начал накрапывать дождик. На следующий день склоны и утёсы Глашгара то радужно сияли под солнечными бликами, то скрывались под серой пеленой настоящего ливня, с силой хлеставшего о камни под мощными порывами северного ветра. Гибби даже не смог бы сказать, сколько раз за день он успел промокнуть до нитки, а потом опять обсохнуть под выглянувшим солнцем. Правда, на нём было так мало одежды, что и промокнуть и высохнуть было делом одной минуты, и он ничуть не возражал против этих неожиданных капризов. Ветер и дождь пронизывали его ледяным холодом, но от этого он только радостнее встречал выходящее солнце, всем свои существом вбирая в себя тепло его лучей.
К полудню солнца уже почти не было видно, а ливень и ветер заметно усилились. Наконец, солнце бессильно сдалось и совсем скрылось из виду, ветер превратился в ураган, а дождь нарастал с таким упорством, как будто хотел захватить себе всё свободное пространство. Казалось, вся гора превратилась в великанью ступку, а ветер вообразил себя гигантским пестиком и с неистовой силой накидывался на дождь, бесплодно пытаясь сокрушить его под своими ударами. Гибби отвёл своих овец в надёжное укрытие чуть ниже по горе, где они были хорошо спрятаны от ветра за отвесной скалой и огорожены крупными валунами от напора воды. Старожилы говорили, что сюда не добирался ещё ни один потоп. Затем Гибби побежал домой, рассказал Роберту, куда он увёл овец, поужинал и в рано надвигающихся сумерках отправился в путь, чтобы поскорее взобраться на вершину. Приближалась могучая буря, и Гибби слышал её голос, зовущий его на единоборство.
Когда он добрался до самого верха, было уже почти темно, но Гибби знал уступы Глашгара так же хорошо, как глиняный пол родительского домика. Изо всех сил сопротивляясь свирепым порывам ветра, он вскарабкался–таки на самый гребень горы, как вдруг внезапно полыхнувший из тучи огонь превратил небеса в дымящееся жерло громадной печи, из которого тут же извергся страшный грохот трескучего грома, выплюнувшего без передышки сразу несколько разрядов. Гора тряслась от неистовых ударов ветра, но сама гроза, казалось, израсходовала все свои припасы на первую и единственную вспышку, и тут же сошла на нет. Ветер и дождь не кончались, и Гибби слышал, что кромешная тьма всё больше и больше наполняется шумом ревущей воды, яростно колотящейся об отвесные скалы. Всю ночь всё новые и новые потоки извергались с небес на землю. Они слетали с далёких прозрачных высот, с грохотом обрушивались на твердокаменные склоны и тут же, с негодованием обнаружив, что их изгнали из родного дома, начинали злобно бесчинствовать, круша всё на своём пути. Их шум и грохот казался Гибби несвязной, нестройной музыкой. Он знал, что вода непременно поднимается каждую весну и каждую осень, и радостно приветствовал наводнения, посещавшие долину в назначенное время. Спуститься назад к дому, пробираясь в темноте сквозь бурлящую воду, было нелегко, но Гибби не испытывал ни страха, ни спешки и потому спускался ловко и осторожно, ощупывая скалы руками и ногами там, где глаза уже не могли ничего различить. Когда он добрался, наконец, до своей кровати, то долго не мог заснуть, а всё лежал и слушал, как ветер бушует со всех сторон маленького домика, а стремительные потоки с шумом несутся вниз мимо его стен. Ему казалось, что он лежит на самом дне глубокой реки и его со всех сторон обнимают дивные воды, струящиеся с небес к земным долинам.
Когда он всё–таки заснул, то увидел во сне реку воды жизни, изливающуюся из–под Божьего престола. К ней подходили люди, черпали воду, делали первый глоток, и каждый из них тут же понимал, что он един с Отцом и всеми Его детьми по всей бесконечной вселенной.
Гибби проснулся, и ушедший сон оставил в его сердце ощущение любви, а в ушах – шум многих вод. Наступило утро. Он поднялся, наскоро оделся и распахнул дверь. Его глазам предстала великолепная картина свинцовой бури, охватившей весь мир. Ветер грозно нападал на маленькую хижину, каждый его удар был мокрым от дождя, и Гибби поспешно отступил назад, прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить стариков. Вокруг дома почти ничего не было видно из–за плотной пелены, падающей с неба, и поднимающегося из долины тумана, с которым не мог справиться даже ветер. Но повсюду, где Гибби мог хоть что–то разглядеть, он видел бегущие вниз потоки воды. Он снова начал карабкаться вверх по горе, пожалуй, даже сам не зная почему. Пока он взбирался, ветер на одно мгновение разорвал плотную завесу тумана, и Гибби вдруг увидел лежащий внизу мир, мокрый и глянцево поблескивающий от разливающейся воды. Когда он добрался до вершины, было уже совсем светло, и на небо выкатилось солнце, но целый день оно лишь тупо взирало на мир мутным жёлтым глазом, как будто целиком окутанное ядовитым дымом, подымающимся от полусгоревшего мира, залитого теперь водой. Это было печальное, безнадёжное зрелище – как будто Бог отвернулся от людского мира, и вся земля лежала теперь в слезах. Казалось, уже не одна Рахиль убивается по своим детям, а всё творение рыдает по Отцу и не хочет утешиться.
Гибби стоял, смотрел и думал. Интересно, а Богу тоже нравится смотреть, что творит с землей Его буря? Если Иисусу это и впрямь нравится, то почему же Он тогда забыл о ней и улёгся спать, когда вокруг бушевали волны и ветер, швыряя лодку во все стороны, как детскую игрушку? Да, наверное, тогда Он и вправду устал! Только вот отчего? И тут Гибби впервые увидел, что Иисус, должно быть, очень уставал от того, что всё время исцелял людей. Конечно, ведь каждый раз, когда Он прикасался к больному, из Него выходила жизнь, – если не из сердца, то из тела–то точно, – и Он это чувствовал. Если так, то неудивительно, что Он заснул прямо посереди такого роскошного, такого дивного урагана. И тут Гибби вспомнил, что говорил святой Матфей перед тем, как начать рассказывать про бурю: «Он изгнал духов словом и исцелил всех больных, да сбудется реченное через пророка Исаию, который говорит: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни».
В то же мгновение Гибби показалось, что и сам он сидит не на крепком горном утёсе, а в утлой лодчонке, вздымающейся на волнах: Глашгар под ним вдруг вздрогнул, закачался и затрясся из стороны в сторону, а потом снова успокоился и застыл так незыблемо, как будто в жизни своей не знал, что такое движение. Но в следующую секунду раздался грохот оглушительного взрыва, за которым последовали мощный рёв и удары, как будто вода извергалась из недр земли и выбрасывала оттуда огромные камни. Сквозь туман Гибби увидел, что на соседнем склоне внизу подымается нечто вроде пыльного, дымного облака. Он вскочил и побежал ему навстречу. Чем ближе он подходил, тем гуще и плотнее оно ему казалось, и вскоре он явственно увидел, что это не облако, а огромная струя воды, столпом вырывающаяся из расселины в скале. Она то устремлялась вверх, то опадала наподобие мощного пульса. Гора треснула, и казалось, что через эту трещину с каждым ударом сердца толчками изливается вся кровь, вся жизнь каменного великана, возвышающегося над землёй. Вода уже выметнула на поверхность массы камней, и сейчас её потоки грохочущим водопадом неслись вниз, круша и сметая на своём пути траву и деревья и легко, как пену, неся на своих бешеных волнах тяжёлые валуны и зазубренные камни. Исполинский пульс всё продолжал биться, и новорождённая полноводная река бежала вниз, как новый Ксант, изливающийся из самого сердца горы. И вдруг Гибби, глядевший на чудо–реку c изумлением и благоговейным восторгом, внезапно встрепенувшись, посмотрел ей вслед и, прекрасно зная свою родную гору, понял, что мощный поток направляется прямо к дому его родителей. Вскочив на ноги, он стремительно понёсся вдогонку, как будто река была диким и опасным зверем и вырвалась из клетки по его недосмотру.
Гибби не чувствовал никакой паники. Ведь тому, кто твёрдо верит в совершенную, безупречную Любовь и совершенную, безупречную Волю Отца человеков, бояться нечего. Страх – это маловерие. Но в мире так мало настоящей веры, что такая полная уверенность в Боге кажется нам не только невероятной, но и бессердечной. Даже Сам Господь не слишком надеется отыскать её среди нас. Помните, как Он сказал: «Сын Человеческий, придя, найдёт ли веру на земле?» Совершенная вера подымет нас над всяким страхом. Именно в расселинах, в укромных трещинах, в провалах и пустотах нашей веры, где самой веры вовсе нет, собираются снега боязни и тревоги и застывает лёд недоброты.
Поток уже прорыл себе русло. Он смёл с лица скалы всю почву, обнажив гранитные утёсы, выбросил вон непрочно лежавшие камни или смёл их вниз, увлекая за собой. Гибби нёсся вниз вдоль ревущей воды, ничуть не уступая ей в стремительности и ловкости, но вдруг остановился, как вкопанный, внезапно увидев ещё одно поразительное зрелище: неподалёку от него мчался ещё один поток, сбегающий с вершины и устремляющийся в долину, спеша пополнить собой большую реку. Гибби побежал дальше, но по пути с растущим изумлением то и дело видел всё новые и новые потоки. По дороге к дому он насчитал их шесть или восемь и уже начал было подумывать, не пришло ли время ещё одного всемирного потопа, который на этот раз спустится на землю с шотландских гор. Два новорождённых потока впадали в реку, извергающуюся из недр скалы, и Гибби пришлось немало потрудиться, пока он не перебрался на другую сторону. Другие бежали неподалёку, в стороне, как пенные духи, вырвавшиеся из горной души и изливающиеся из самого её сердца, как пленённые бесы, вырвавшиеся из заключения и мчащиеся теперь вниз, чтобы бушевать в мире с удесятерённой ненавистью, скопившейся за унылые, долгие столетия. Время от времени гигантский валун, сорванный с места одной из могучих водяных змей, подпрыгивая на ухабах, скатывался вниз по холму, изо всех сил спеша убежать прочь от следующего, который, как живой, срывался с места вслед за ним и летел в погоню, как бы желая поглотить свою удирающую жертву. В тот день не только Глашгар извергал со своих склонов бешеные потоки, хотя из–за ливня Гибби не мог увидеть, чем заняты другие горы Гормгарнета. Казалось, лопнули сами земные глубины и теперь стремились вырваться на поверхность, чтобы затопить весь мир. Ветер всё так же свистел, а дождь всё так же хлестал по утёсам, уже даже не струями, а нескончаемым серым полотном.
Гибби свернул в сторону от новоявленной реки, чтобы срезать путь, и вскоре добежал до того места, с которого всегда оглядывался на свой дом. На секунду всё смешалось перед его глазами: никакого домика на горе не было. Прямо с того утёса, под которым он притулился, с грохотом падали водные громады, то совсем тёмные от массы валунов и камней, мелькавших в волнах, то серые от пены, то тускло поблёскивающие на мертвенно–жёлтом свету.
«Господи Христос!» – вскрикнул он про себя и кинулся вниз. Приблизившись, он, к своему несказанному изумлению, увидел, что домик стоит целёхонький, как ни в чём не бывало, а прямо над ним клубится огромный водопад. Вода сбегала по нависавшему над крышей утёсу с такой скоростью, что мощным изогнутым потоком пролетала вперёд, начисто минуя домик, так что ему доставались лишь брызги от нижнего края гигантской арки. Сад и огород исчезли, и вместо них красовалась голая скала; мощный поток соскальзывал по ней, спрыгивал вниз и скрывался из виду. Гибби метнулся к дому прямо через брызги и пену, подскочил к двери и поднял засов. В то же самое мгновение он услышал радостный голос Джанет.
– Ой, сынок, как хорошо! – сказала она. – Пойдем, пора уходить. Кто бы мог подумать, что вода прогонит нас с горы? Только тебя и ждём. Пошли, Роберт, надо спускаться.
Она стояла посреди комнаты в своём лучшем наряде, как будто собралась в церковь, в одной руке держа зонт, а другой крепко прижимая к себе свою большую Библию, аккуратно завёрнутую в чистый платок.
– Кто верит, тому нечего торопиться, – сказала она, – только и Господа Бога искушать нельзя. Давай–ка Гибби, выпей молока, возьми лепёшку и пойдём.
Роберт, сидевший на краю кровати, поднялся и стоял наготове, с посохом в руке. Он тоже принарядился в свою лучшую воскресную одежду. Оскару переодеваться было не во что, и он всегда был готов последовать за хозяином. Последние минут десять он стоял, выжидательно вглядываясь ему в лицо, а когда тот поднялся, завилял хвостом и отпрыгнул в сторону, давая ему пройти. На столе виднелись остатки завтрака, кувшин с молоком и овсяные лепёшки. Кашу сварить не удалось, потому что огонь, который Джанет оставила на ночь в очаге, превратился в массу набухшего, торфа, такого сырого, как будто его только что выкопали из болота. Сквозь крышу прорывались струйки воды, пол стал совсем скользким, а тут и там в углублениях начали скапливаться бурые лужицы. Нижние струи водопада стекали по стене утёса, проникали в щель между ней и краем крыши и потихоньку заливали хижину, угрожая полностью выгнать оттуда людей.
– А зонтик–то тебе зачем? – спросил Роберт. – Ты же его весь промочишь!
– Да вот дай, думаю, возьму, – ответила Джанет, улыбаясь мужней шутке. – Чтобы дождь глаза не застил.
– Если ты его, конечно, удержишь. Вон ветер как разгулялся, того и гляди из рук вышибет. Ну, может, хоть Библия твоя не так промокнет.
Джанет улыбнулась, но не возразила.
– А теперь, Гибби – сказала она, – пойди отвяжи Красулю, тебе придётся её повести. Она сама дорогу не найдёт при таком ветре, да и не видно кругом ничего.
– А куда ты думаешь пойти? – спросил Роберт, который был, как обычно, вполне уверен в рассудительности жены и до сих пор ни разу не поинтересовался, что она решила.
– Лучше нам, наверное, спуститься на главную ферму, к Даффам. Конечно, если ты, Роберт, не против, – ответила она. – Мы ведь живём на их земле, а в такую погоду даже нищим в крове не отказывают, не то что своим.
С этими словами она открыла дверь и выглянула наружу.
– И глас Его – как шум вод многих, – прошептала она как бы про себя, вслушиваясь в усиливающийся грохот водяных потоков.
Гибби мигом нырнул за угол, забежал в хлев, откуда даже через рёв водопада то и дело раздавалось утробное мычание коровы, тихое и жалобное. Её копыта уже скрылись под водой, и неудивительно, что ей хотелось поскорее выбраться. Гибби мигом отвязал её от стойла и за верёвку вывел из хлева. Увидев со всех сторон воду, Красуля задрожала, и им пришлось немало с нею повозиться, прежде чем она решилась–таки пройти под водопадом. Однако вскоре корова уже спускалась вниз по холму, так же осторожно и ловко, как и все остальные.
Для двух стариков добраться до фермы было делом нелёгким, да ещё в такую непогоду. Но когда выбора нет, лучше всего делать то, что надо, и не жаловаться. Джанет было немного не по себе из–за того, что гора, всегда надёжно лежавшая под ногами, вдруг так её подвела. Однако она утешилась, что всё земное – это лишь тень небесного, прообраз подлинной истины, и на обыкновенную гору не стоит уповать, как и на князей, на силу коня и на крепость ног человеческих. Роберт шагал вниз по склону в спокойном молчании, а Гибби почти что скакал от радости, беспрерывно что–то мурлыча себе под нос, хотя яростные порывы ветра то и дело затыкали ему горло, обдавая его холодным веером дождевых капель, хлёстких, как большие градины.
Вдруг Джанет остановилась и начала оглядываться по сторонам. Естественно, в подобных обстоятельствах мужу такое её поведение показалось довольно странным.
– Что это ты, Джанет? – прокричал он, борясь с ветром, втайне довольный, что можно на минутку остановиться, хотя перевести дыхание или хоть раз глубоко вздохнуть в такой буре было совершенно невозможно.
– Да вот, хочу положить свой зонтик куда–нибудь подальше, чтобы не потерялся, – ответила Джанет. – Только бы найти подходящее местечко. Прав ты был, Роберт, не под силу мне его нести.
– Так что же ты стоишь? Брось его и всё! – снова прокричал ей Роберт. – Неужто сейчас время заботиться о мирских пожитках?
– А почему бы и нет, – возразила она. – Хоть сейчас, хоть когда, а лучше делать всё как полагается.
– Да ты что? – разгорячился Роберт. – Посмотри, что делается! Тебе что, жизнь не дорога? Выбраться бы отсюда живыми, и то ладно!
– А что жизнь? Господь никогда особенно не заботился, чтобы человек обязательно оставался живым. По–моему, так жизнь человеческая тоже вроде пожиток. Что же о ней печалиться?
– Интересно ты рассуждаешь! Жизнь не дорога, а о зонтике печёшься! – не уступал Роберт.
– Да заботься я о своей жизни, то разве думала бы сейчас о старом зонте? – ответила Джанет. – Только ведь и то, и другое в руках Господних, а значит, можно и зонту полминутки уделить. Старый он, конечно, и подштопанный, и складывается плохо, но нехорошо будет просто его бросить. Ведь Господь тоже хлеба умножал целыми лепёшками, но потом велел все кусочки собрать, до единого, чтобы ни одного не пропало! Нет, – продолжала она, всё ещё оглядываясь по сторонам, – старый мой зонтик или нет, а позаботиться о нём надо как следует. А там будь что будет!
С этими словами она подошла к подветренной стороне большого валуна и засунула зонтик прямо под него, для верности привалив его ещё двумя камнями. Добавлю только, что позже зонтик извлекли из этого укрытия, сделали к нему две новые спицы, и он прослужил Джанет до самой её смерти.
