Текст книги "Сэр Гибби"

Автор книги: Джордж МакДональд

Глава 61
Свадьба

Тем временем Фергюс – слишком недалёкий для того, чтобы усомниться в своём успехе и влиятельности (разве модное общество не уверяло его и в том, и в другом почти каждый день?) – тем не менее, постепенно утратил всякую надежду завоевать расположение Джиневры и вынужден был сообщить лэрду, что какую бы горячую благодарность он ни испытывал за его милость и доброту и как бы высоко ни ценил его общество, ему придётся отказать себе в удовольствии продолжать свои визиты, так как его общество явно неприятно мисс Гэлбрайт. Лэрд разразился угрозами в адрес дочери и начал было уговаривать молодого священника, не преминув намекнуть на то, какую неблагодарность он выказывает, вот так покидая его после всего того, что он сделал в его интересах. И потом, однажды Дженни непременно увидит, что требуют от неё и благоразумие, и здравый смысл! Но Фергюс уже успел кое–чему научиться и отказывался обманывать себя и дальше. Кроме того, недавно в его церкви начал появляться один пожилой богач, сколотивший своё состояние на торговле. У него тоже была единственная дочь; и по мере того, как надежды Фергюса жениться на Джиневре угасали, он начал всё сильнее ощущать очарование как самой мисс Лэпрайк, так и её будущего наследства.

Это очарование возросло ещё больше, когда он начал убеждаться в том, насколько сомнительной была бы в его случае честь оказаться зятем мистера Гэлбрайта. Хотя и по своему происхождению и по положению в обществе старый Лэпрайк был фигурой совершенно незначительной, рассуждал сам с собой Фергюс, по крайней мере, он пользовался всеобщим уважением. Старик и правда был честным человеком – настолько, насколько вообще может быть честным страстный почитатель маммоны. Посему Фергюс спокойно выслушал уговоры и доводы мистера Гэлбрайта, а когда тот в конце концов язвительно намекнул на низость его происхождения и на то, какую милость он сам оказывает ему своей дружбой, Фергюс откланялся и оставил его одного и больше ни разу даже не приближался к его дому. Уже через три месяца (мысль об ещё одном длительном ухаживании была ему нестерпима) он женился на мисс Лэпрайк и с тех пор зажил респектабельной жизнью в достатке и покое.

Вскоре он начал писать церковные гимны, заново прославился своими стихами и удвоил своё влияние в деле дальнейшего унижения христианства. Но разве это имело какое–нибудь значение, если сам он считал себя преуспевающим и чувствовал себя счастливым? Слава его росла, он обладал отменным здоровьем, жена обожала его, а будь у него камердинер, я не сомневаюсь, что и для того он стал бы настоящим героем, таким образом взобравшись на самую высокую и нехоженую вершину мирского величия.

Когда на следующий вечер Фергюс не появился, лэрд сначала беспокойно ёрзал в кресле, потом гневно бушевал, расхаживая по комнате, а потом, обессилев, погрузился в угрюмое молчание. Когда Фергюс не появился и назавтра, лэрд повёл себя точно так же, только беспокойство его было ещё сильнее, а бешенство – ещё яростней. Вечер за вечером повторялось одно и то же, и наконец Джиневра начала опасаться за его рассудок. Она предложила ему поиграть с ней в триктрак, но он с пренебрежительной насмешкой отказался.

Тогда она попросила его научить её играть в шахматы, но он высокомерно ответил, что для этого у неё вряд ли хватит ума. Она предложила почитать ему вслух, но на все её попытки утешить его он отвечал злобным и презрительным отказом, время от времени разражаясь неистовой бранью.

Когда Гибби вернулся в город, Джиневра рассказала ему, как тяжело и плохо обстоят дела у них дома. Они поговорили, посоветовались, решили, что лучше всего будет пожениться немедленно, и начали готовиться к свадьбе. Будучи уверенными, что отец ни за что не даст своего согласия на её брак, они, ради него самого, действовали так, как будто он дал им своё благословение.

Однажды утром за завтраком мистер Гэлбрайт получил более чем уважительное письмо от мистера Торри, которого знал как поверенного в делах продажи и покупки Глашруаха. Лэрд до сих пор полагал, что мистер Торри купил его поместье для майора Калсамона. В письме говорилось, что в связи с его прежними владениями появились некоторые сложности, для разрешения которых требуется его безотлагательное присутствие на месте – особенно в свете того, что документы, с помощью которых можно выяснить интересующие их вопросы, могут находиться в одном из шкафчиков, запертых им перед отъездом. Таким образом, нынешний владелец поместья через посредничество мистера Торри почтительно просил мистера Гэлбрайта пожертвовать двумя днями своего драгоценного времени и посетить глашруахское имение. Если мистер Гэлбрайт соблаговолит сообщить мистеру Торри о своём согласии, для путешествия ему будет предоставлена карета с четвёркой лошадей и форейторами, чтобы он мог добраться до поместья со всеми мыслимыми удобствами. Карета будет ждать его возле дома завтра, в десять часов утра, если ему удобно.

Уже несколько недель лэрду было томительно скучно наедине с самим собой, и это приглашение завладело его вниманием благодаря тому, что сыграло на самой выдающейся его струне – самодовольном осознании собственного величия. Он немедленно ответил на письмо самым благосклонным согласием и вечером сообщил дочери, что уезжает в Глашруах по делу, а посему попросил мисс Кимбл провести с ней те несколько дней, пока его не будет дома.

В девять часов директриса пансиона пришла к ним на завтрак, а в десять к воротам подкатила дорожная карета, запряжённая четвёркой лошадей и по размерам, казалось, почти не уступающая их дому. С чудовищной важностью, перекинув через руку свою шубу, лэрд приблизился к воротам и уселся в карету, которая тут же вихрем унесла его по направлению к западному тракту, сполна возвращая мистеру Гэлбрайту утраченное чувство своего подлинного величия: пусть он и не стал снова владельцем Глашруаха, в любом случае, в своих собственных глазах он выглядел ничуть не менее значительной фигурой.

Не успела его карета скрыться из виду, как к воротам, к несказанному изумлению мисс Кимбл, подкатила ещё одна, тоже запряжённая четвёркой лошадей. Из неё вышли мистер и миссис Склейтер, а за ними – молодой человек, казавшийся ей весьма благородным и изящным, покуда она не узнала в нём этого жалкого и непотребного сэра Гилберта! А за ним из кареты вышел ещё и поверенный мистер Торри! Все вместе они прошествовали в гостиную, поздоровались с обеими дамами и уселись, причём сэр Гилберт сел рядом с Джиневрой. Воцарилось молчание. Что это значит? Утренний визит? Нет, для этого ещё слишком рано. Да и кто разъезжает с утренними визитами на четвёрке лошадей? Священник, навещающий свою прихожанку? Но зачем же тогда приехала миссис Склейтер – да ещё и этот сэр Гилберт? Нет, наверное, всё–таки это пасторское посещение, потому что внезапно мистер Склейтер поднялся и начал нечто вроде церковной службы. Однако не успел он произнести и нескольких предложений, как перепуганная старая дева вдруг сообразила, что невольно стала участницей и сообщницей тайного бракосочетания! Заботливый отец попросил её присмотреть за дочерью, и вот как она оправдывает его доверие! Прямо перед её носом Джиневра выходит замуж в коричневом дорожном платье! Да ещё и за этого ужасного молодого человека, который называет себя баронетом, а сообщается с низкими рыночными торговками! Но увы, пока она приходила в себя, мистер Склейтер провозгласил их мужем и женой! Мисс Кимбл пронзительно взвизгнула и воскликнула:

– Я запрещаю! Слышите? Я вам запрещаю!

На это все собравшиеся вместе с женихом и невестой ответили добродушным смехом. Как только церемония завершилась, Джиневра выскользнула из комнаты и почти немедленно вернулась в своей маленькой коричневой шляпке. Сэр Гилберт подхватил свою шляпу, а Джиневра, прощаясь, протянула руку мисс Кимбл. Только тут сбитая с толку и донельзя огорчённая дама обрела дар речи:

– Джиневра! – воскликнула она. – Вы же не оставите меня одну в этом доме? После того, как пригласили меня побывать с Вами до возвращения отца?

Но ей ответил уже священник:

– По–моему, мисс Кимбл, Вас пригласила сюда не сама леди Гэлбрайт, а её отец, – сказал он, – и Вы прекрасно понимали, что Вас пригласили не для того, чтобы доставить ей удовольствие. Несомненно, Вы постарались бы задержать её отъезд в свадебное путешествие, на основании того, что её оставили на Вашем попечении, но теперь леди Гэлбрайт свободна от всяческих обязательств перед Вами.

До мистера Склейтера дошли слухи, распущенные мисс Кимбл о сэре Гилберте, и теперь он довольно грубо выказывал ей своё неудовольствие.

Мисс Кимбл расплакалась. Джиневра поцеловала её и сказала:

– Дорогая мисс Кимбл, прошу Вас, не тревожьтесь! Вы ни в чём не виноваты! Мы уже давно задумали, что всё должно произойти именно так. Сейчас мы сразу же отправимся вслед за отцом, и лошади у нас лучше, так что мы встретим его прямо в поместье.

Мистер Торри не выдержал и рассмеялся.

– Новый способ тайного венчания! – воскликнул он. – Счастливая пара догоняет упрямого родителя на четвёрке лошадей! Ха–ха!

– И уже после брачной церемонии! – добавил мистер Склейтер.

По лестнице сбежала горничная, неся в руке дорожный саквояж, и открыла ворота своей госпоже. Леди Гэлбрайт уселась в карету, за ней последовал сэр Гилберт. Возле дверцы начались прощальные поцелуи и слёзы, но вскоре миссис Склейтер отступила назад, форейторы пришпорили лошадей, и священник с женой тихонько отправились домой, оставив мисс Кимбл наедине с горничной. Директриса принялась было читать той сердитую нотацию, обвиняя бедняжку во всём, что произошло, но та так самозабвенно плакала от счастья и радости, что не услышала ни единого слова. Тогда мисс Кимбл нацепила свою шляпку и, кипя от негодования, пошла сообщить преподобному Фергюсу Даффу новости о том, как возмутительно с ней обошлись. Выслушав её, мистер Дафф заметил, что грустно видеть, как красоту и молодость отрывают от настоящего таланта и влиятельного положения в обществе и выдают замуж за полоумного богача. Затем он вздохнул и отправился в гости к мисс Лэпрайк.

Примерно на полдороги Гибби с Джиневрой заметили карету её отца. Заранее уговорившись с форейторами, чтобы те поменяли им лошадей в разных местах, они легко обогнали его незамеченными как раз в тот момент, когда он, ничуть не подозревая об их близости, важно восседал у входа в деревенский трактир.

Как раз тогда, когда мистер Гэлбрайт начал подозревать, что майор Калсамон проложил к поместью новую дорогу, его карета сделала неожиданный поворот и он увидел, что лошади везут его вверх по незнакомой ему извилистой дороге, возвышающейся над протекающим внизу Лорри. Но поместье больше не принадлежало ему, и для того, чтобы избежать неприятного чувства стыда и унижения, он решил, что не станет обращать внимания на произошедшие перемены.

Какая–то молодая женщина – это была старшая сестра Донала, но лэрд ничего об этом не знал – открыла перед ним дверь дома и проводила его вверх по лестнице в его прежний кабинет. Там был разведён жаркий огонь, но кроме этого всё в комнате, до последней мелочи на письменном столе, выглядело так, как в былые времена. Его кресло стояло на обычном месте возле камина, а на маленьком столике, стоящем неподалёку, стояло блюдо с печеньем и бокал вина.

– Очень мило! – сказал себе лэрд. – Однако, надеюсь, майор Калсамон не заставит себя ждать! Эх, мне будет чертовски тяжело уезжать из такого места!

Утомившись от дороги, он сел в кресло, задремал, и ему приснилась умершая жена. Внезапно он проснулся и услышал, как открывается дверь. Навстречу ему шагнул майор Калсамон, сердечно протягивая руку. Вместе с ним вошла дама – без сомнения, его жена! Но как он молод, этот майор! Он воображал его, по меньшей мере, сорокалетним. Только что же это?.. Боже правый! Неужели ему так и не удастся избавиться от этого наглого самозванца? Перед ним стоял не майор, а тот самый мошенник, называющий себя сэром Гилбертом Гэлбрайтом, тот самый полоумный бродяга, которого его дочь выбрала себя в мужья! Да как он здесь оказался, этот вездесущий дьявол? А рядом с ним – не может быть! Боже милостивый! – Дженни, дерзкая, распутная, непослушная девчонка! Да ещё и держится так, как будто сама хозяйка этого дома! Глупая сентиментальная гусыня – опять у неё слёзы на глазах! Какая дикая нелепость! Нет, он заснул, ему приснилась умершая жена, и он попросту ещё не проснулся как следует!

Он изо всех сил попытался проснуться, но сон упрямо не желал рассеиваться.

– Дженни! – сказал он, пока молодые супруги стояли и смотрели на него чуть нерешительно, но радушно улыбаясь. – Что всё это значит? Я не знал, что майор Калсамон пригласил сюда и тебя тоже. И что здесь делает этот человек?

– Папа, – ответила Джиневра со странной улыбкой, в которой угадывались и смех, и слёзы, – этот человек мой муж, сэр Гилберт Гэлбрайт, владелец Глашруаха, а ты снова дома, в своём кабинете.

– Пора бы тебе уже бросить это нелепое шутовство, Дженни, – сказал лэрд. – Пожалуйста, передай майору Калсамону, что я хотел бы немедленно с ним встретиться.

Он отвернулся к огню и взял в руки газету. Они сочли, что лучше будет оставить его в покое. Пока он сидел у камина, до него медленно и постепенно начало доходить истинное положение вещей. Но с того дня и до самой своей смерти он не сказал больше об этом ни единого слова. Когда объявили, что ужин подан, он спустился в столовую и там прямиком прошагал к своему привычному месту во главе стола. Однако Робина Грант опередила его. Она ловко выхватила из–под его носа тарелку и поставила её возле другого стула. Во главе стола уселся Гибби, и после секундного колебания Джиневра заняла своё место на противоположном конце.

На следующий день Гибби нашёл для старого лэрда подходящее занятие. Он принёс к нему в кабинет огромный сундук, стоявший когда–то в старом особняке Гэлбрайтов и полный разного рода бумаг и документов, и бывший адвокат неделями с интересом разбирал и раскладывал их по местам. Помимо документов, касающихся самого поместья, его границ и условий владения, там обнаружились кое–какие бумаги, позволившие ему усомниться в том, насколько правомерны были некоторые из сделок, в результате которых те или иные части поместья перешли от предков Гибби к предкам Джиневры (которые, кстати, были не только Гэлбрайтами, но и неплохими адвокатами), а у лэрда всегда был поразительный нюх на нечестность других людей. Уже через две недели он так прочно обосновался в своём старом жилище и так погрузился в свои книги и бумаги, что, когда сэр Гилберт сообщил ему, что они с Джиневрой возвращаются в город, он решительно одобрил их намерения, добавив, что присмотрит за делами в их отсутствие.

Таким образом, все оставшиеся зимние месяцы мистер Гэлбрайт, как и в прежние времена, важно разыгрывал перед своими арендаторами роль богатого и знатного землевладельца.

Глава62
Ручей

Как только они поселились в старом доме Гэлбрайтов, Гибби возобновил привычки предыдущей зимы, прерванные катастрофой, случившейся с миссис Кроул. Какой удивительной переменой это стало для Джиневры! Из тюремного заключения она попала туда, где можно было от всего сердца служить людям!

Сначала ей, по понятным причинам, приходилось нелегко. Но вскоре у неё появилась помощница. Услыхав об их возвращении, миссис Кроул немедленно отправилась к леди Гэлбрайт. Она пришла утром, когда сэр Гибби был в колледже, буквально встала перед ней на колени и со слезами рассказала ей обо всём, умоляя её походатайствовать за неё перед сэром Гибби.

– Мне ничего не надо, – твердила она, – только снова заслужить его благосклонность и видеть свет его милого, родного лица!

В конце концов, её, конечно же, снова с радостью приняли в дом, и она взяла на себя прежние обязанности. Перед тем, как она умерла, в ней произошли значительные и благие перемены: она уже не была одной из тех, перед кем добрым людям не стоит бросать свой жемчуг.

В течение многих лет каждую зиму сэр и леди Гэлбрайт проводили в старом городском особняке. Понемногу этот дом стал известен как надёжное прибежище для всех честных людей, оказавшихся в беде, спасение для тех, кому нужна была помощь, и гостеприимный кров и ночлег для любого бесприютного человека – кроме тех, кто был в тот момент в подпитии.

Хозяева старались действовать осторожно и благоразумно, но осторожность была ласковой, а благоразумие строгим. Через год после свадьбы они построили ещё один дом в укромном местечке на Глашгаре и привозили туда из города больных и увечных, чтобы те провели летние месяцы под присмотром Джанет и её дочери Робины, благодаря чему многие из них поправились, смогли снова встать на ноги и честно зарабатывать свой хлеб.

Как только у Гибби закончился семестр, они с Джиневрой вернулись в Глашруах, где лэрд (как его до сих пор называли) принял их, как хозяин принимает гостей. Они обнаружили, что дворецким снова стал Джозеф, а егерем – Ангус. Джиневра с радостью приветствовала старого Джозефа, но при первой же возможности сказала Ангусу, что сэр Гилберт разрешает ему оставаться в имении только ради её отца; но стоит ему хоть раз незаконно применить силу, как его не только выгонят, но и, скорее всего, подадут на него в суд. Гибби сделал самого старшего брата Донала судебным приставом, а потом взял ему в помощники и двоих других братьев, поселив их всех вместе на одной из своих ферм, как только она освободилась. Пока Джанет была жива, они всё так же собирались в её домике по субботам – только с той разницей, что Джиневра занимала место отсутствующего Донала. Больше к удовлетворению самой Джанет, чем её мужа, она первой отправилась в Небесный дом, «чтобы быть неподалёку, – сказала она, – и открыть ему дверь, когда он появится». Тогда Роберт перебрался в долину, чтобы жить на ферме вместе с сыновьями, где все нежно о нём заботились. Но, к счастью, он не долго задержался после ухода жены. В самое первое лето Ники вернулась, чтобы прислуживать леди Гэлбрайт, но была для неё, скорее, подругой, чем служанкой и, выйдя замуж, поселилась тут же, в имении.

Какое–то время Джиневра деловито приводила в порядок дом и обставляла его новую часть. Когда приготовления были завершены, сэр Гилберт собрал всех арендаторов под своей крышей. Старый лэрд предпочёл уехать в город «по делу», чтобы не испытывать унижения от того, что не он выступает в роли настоящего хозяина всего этого великолепия, – хотя, быть может, это не задело бы его самолюбие так сильно, если бы в былые времена он хоть раз догадался угостить обедом обитателей своего поместья.

Роберт и Джанет отказались от приглашения.

– Больно мы стары, чтобы праздновать да веселиться, разве только у себя в сердце, – сказала Джанет. – Но подожди, подожди, мой милый сэр Гибби, пока мы встретимся там, на Небесах. Вот уж тогда пойдёт веселье!

Таким образом, почётное место предоставили тётушке Джин Мейвор, которая была вне себя от радости, увидев, что её домовой стал владельцем всего поместья и она может сидеть рядом с ним за столом, радуясь его уважению и дружбе. Однако брат её проворчал, что всё это «сплошная нелепица», и до последнего упорно считал нового лэрда полоумным дурачком, настаивая, что всеми делами заправляет его жена, а весь этот разговор на пальцах – чистое притворство.

Когда главная часть обеда подошла к концу, сэр Гибби и его жена встали во главе стола и вместе обратились к собравшимся с небольшой речью: он знаками показывал, что хочет сказать, а она произносила его мысли вслух. В этой речи сэр Гилберт шутливо извинился за то, что когда–то переполошил всю округу, тайно заделавшись домовым, и пересказал все свои приключения, сопровождая слова жены такими выразительными жестами, что все его слушатели покатывались со смеху, то и дело отдуваясь и вытирая слёзы.

Затем, немного поведав им о своём странном детстве, он поблагодарил Бога, ибо Он провёл его через тернии прямо в объятья любви и покоя, которые он нашёл в пастушеском домике Роберта и Джанет Грантов; и весь его покой кроется именно там, а не в том богатстве, что сейчас перешло к нему по наследству.

– Он говорит, – сказала леди Гэлбрайт, – что был среди вас странником и пришельцем, а вы, люди Даурсайда, приняли его к себе, и если кому–нибудь из вас или ваших близких понадобится помощь, он с радостью сделает для вас всё, что может. Ещё он говорит, что все вы должны знать, что у вас есть собственный поэт, вскормленный и вспоенный здесь, в Даурской долине. Это Донал Грант, сын Роберта и Джанет. Он близкий друг сэра Гилберта, бесконечно дорогой его сердцу и один из благороднейших людей на свете. Сэр Гилберт хочет, чтобы я прочла вам стихи, которые он получил от Донала сегодня утром – наверное, только что написанные. Это стихотворение называется «Жаворонок». Я постараюсь прочесть его как можно лучше. Если кому–нибудь из вас не нравится поэзия, сэр Гилберт говорит, что вы можете пойти на кухню и выкурить трубочку–другую за бокалом вина, которое вам подадут прямо туда.

Она замолчала. Никто не пошевелился, и она начала читать стихи, которые – ради того, чтобы Донал снова, хоть и в самом конце, появился в моей книге, – я приведу целиком. А если кто из моих читателей не любит поэзию, что ж… Они тоже могут – выражаясь образно (ибо я не хочу никого обижать) – пойти и выкурить трубочку–другую на кухне.

Жаворонок

 

Человек:

Жаворонок, постой!
Песню свою не пой!
Поговори хоть минутку со мной,
Послушай меня, наконец
Весь день просвистел вчера,
И снова поёшь с утра!
Ох, не доведёт тебя до добра
Веселье твоё, глупец!
Сколько можно свистать
И в облаках летать,
Звонкие трели свои рассыпать
Даром на белый свет?
Разве не знаешь ты
Горе людской бедноты?
Нет тебе дела до их маяты,
Нет в тебе сердца, нет!
Лучше с небес спустись,
Червей поищи, потрудись,
Деток своих покорми, не ленись!
Пользы с тебя ни на грош!
Надо жене помочь
Бедняжке одной невмочь.
Бьётся она весь день, всю ночь
А ты всё поёшь да поёшь!
Вниз хоть раз посмотри:
Видишь, идут косари?
Скосят твой луг до вечерней зари.
Как тогда будешь жить?
Спускайся скорей сюда,
Пока не пришла беда,
Пока не коснулась коса гнезда,
Не всё ж без забот парить!
Ты видно сошёл с ума А ну, как придёт зима?
Песни не сложишь, как хлеб, в закрома,
Будет тебе урок!
Видно, придётся ей,
Бедной жене твоей,
Трёпку тебе задать поскорей Может, и выйдет толк!
 
 

Жаворонок:

В заботливых ладонях
Гнездо моё лежит,
И серп его не тронет,
Но мимо просвистит.
Весельем небо дышит,
Мне ветер старый друг,
Я с ним парю и вижу,
Как дивно всё вокруг!
Моя простая песня
Летит к жене моей
И радостью небесной
Сердечко греет ей.
Здесь в небе так прекрасно!
Такая благодать!
Когда б ты мог подняться
И это увидать!
Покрыто сердце пылью,
Но руки рвутся ввысь.
Ты к солнцу, как на крыльях,
В молитве поднимись!
 
 

Человек:

Ты смело и cвободно,
Летя, звеня, паря,
Как внук седой Природы
В чертогах у Царя,
Поёшь, не зная страха,
О счастье и любви Моя простая птаха
С мелодией в крови.
Священник мой незнатный
Без ризы и венца,
С сердечком благодатным,
С восторгом без конца,
Поёшь ты в упоенье
И, как левиты встарь,
Возносишь всесожженье
На плотяной алтарь.
Хожу в тоске сердечной,
Вокруг туман и мгла,
А ты, пророк беспечный,
Взлетаешь выше зла.
Даётся мудрость туго,
Гордиться не с руки.
Возьми меня, пичуга,
К себе в ученики.
Ведь если ты так весел,
Беспечен и не пьян,
Тогда тебе известен
Бальзам от горьких ран.
За завесью унылой
Ты видишь тьмы конец,
Твоей достанет силы
На дюжину сердец.
И все твои собратья
Снуют то там, то тут,
Крылатой, звонкой ратью
Хвалу Ему поют,
Молве людской не внемлют,
Не сеют и не жнут,
Пока ничком на землю
Однажды не падут.
 

Прочитав стихи, сэр Гилберт и леди Гэлбрайт удалились и пошли в новую часть дома, где находились их комнаты и спальня. Проходя по мосту, Джиневра почти всегда бросала взгляд вниз и вверх вдоль пустого русла, виднеющегося в скале. Сегодня она, как обычно, остановилась и выглянула в окно. Внизу пересохшее русло выходило в широкую даурскую долину, вверху его перегораживал оползень, за которым, весело сверкая, бежал с горы ручей. Гибби показал на него. Джиневра с минуту смотрела вдаль и затем тяжело вздохнула. Он спросил её – теперь они разговаривали, скорее, как два духа, слившихся в одно; даже знаки и жесты были им порой уже не нужны, – почему она вздыхает, чего ей так не хватает.

– Только песенки моего ручейка, Гибби, – ответила она.

Тогда он вынул из кармана маленький пистолет и положил его ей на ладонь. Затем он открыл окно и знаками показал, что она должна выстрелить.

Джиневра никогда не стреляла из пистолета и немножко испугалась, но ей было бы стыдно не исполнить любую просьбу своего Гибби. Она подняла пистолет, рука её дрожала. Он накрыл её своей, и дрожь сразу утихла. Она нажала на курок и тут же выронила пистолет, пронзительно вскрикнув. Он дал ей знак внимательно прислушаться. Ещё секунда – и вдруг, как стократное эхо, раздался мощный грохот, скачущий с горы на гору, как гулкий, раскатистый гром. В следующее мгновение Джиневра увидела, что оползень со страшным шумом катится вниз по руслу, подпрыгивая и крутясь: это бурые от земли волны ручья, беснуясь от сумасшедшей радости, с ликующим кличем возвращались в своё родное русло. Джиневра смотрела на всё это, приоткрыв рот от изумления и радости, которая превратилась почти что в испуг, когда вода, как живая, с рёвом приблизилась к мосту и с размаху кинулась под него. Они обернулись и увидели, как ручей несётся дальше, спускаясь к Лорри по крутым уступам своего русла. Пока они смотрели ему вслед, комки земли в воде растаяли, волны прямо на глазах становились всё чище и чище, и через несколько минут под мостом текла, играя и танцуя, уже самая настоящая речка со светло–коричневой водой, прозрачной, как дымчатый горный хрусталь, и её неистовый рёв сменился нежным журчанием.

– Давай посмотрим на него из моей комнаты, Гибби! – сказала Джиневра.

Они поднялись в её башенку, выглянули из окна и стали смотреть на воду. Они смотрели на неё до тех пор, пока в сгустившихся сумерках волны стали уже почти неразличимыми для глаза и угадывались лишь по неясному и непрестанному движению.

– Мой старый добрый ручеёк! – сказала Джиневра. – Со своей старой доброй песенкой! Послушай, Гибби, он не забыл ни одной нотки и поёт совсем, как прежде. Ах, Гибби, какой чудесный подарок!

«Будь я ручьём вроде тебя», – запел Гибби, и Джиневра ясно услышала знакомые слова, хотя Гибби мог повторить лишь мелодию, найденную для них так много лет назад. Джиневра подошла и положила голову ему на грудь, тесно прижавшись к своему молчаливому мужу. Поверх её милой каштановой головки он смотрел в прохладную весеннюю ночь, сверкающую звёздами и испещрённую тенями от высоких гор. Его взгляд вскарабкался по ступеням Глашгара к одинокой вершине, живущей посреди Божьего света. И даже если на своём пути он не встретил ни одного привратника Небес, которого можно было увидеть человеческими глазами, то ему и не нужно было видеть ни прекрасных лестниц, ни сходящих по ним ангелов, ибо Тот, Кто лучше и больше всех ангелов на свете, был здесь, рядом с ними.

Конец