Текст книги "Сэр Гибби"
Автор книги: Джордж МакДональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)
Глава 15
Донал Грант
Пытливые умы появляются в крестьянских семьях не реже, чем в семьях из других сословий, и в Шотландии их было не меньше, чем в любом другом народе. Так что даже тот шотландец, которому пока не доводилось встречать пареньков вроде Донала Гранта, вряд ли откажется поверить, что такие смышлёные пастухи всё–таки бывают на свете. Кроме того, и в Шотландии, и в других странах ещё есть люди, которые видят подлинную человеческую сущность не в обыденном себялюбии, а в благородстве и священной простоте.
Именно из таких, как Донал (неважно, англичане они или шотландцы) выйдут те, кто призван сохранить в Британии честь и истину, кто станет чистым маслом в светильнике её жизни. А те, кто кичится лишь её великими познаниями или богатством, бесследно выпадут из истории, подобно тому, как дым подымается из печной трубы и растворяется в небе.
Каким бы дешёвым ни было в то время образование в Шотландии, родители Донала и думать не могли о том, чтобы отправить хотя бы одного из своих сыновей в университет. Им еле–еле удавалось откладывать даже те несколько шиллингов, которые раз в три месяца надо было платить учителю приходской школы. Младшему Доналу не досталось бы и этого, если бы не щедрая помощь старших братьев и сестёр. Однако когда он всё–таки закончил школу и нанялся в пастухи, ему повезло больше, чем остальным, потому что на ферме он нашёл себе друга и помощника в лице Фергюса Даффа, младшего сына своего хозяина. Тот как раз вернулся домой на каникулы, проучившись в университете уже две зимы. Отчасти по хрупкости здоровья, а отчасти из–за некоей джентльменской утончённости он не хотел работать на ферме рядом с отцом и старшим братом, хотя оставался в деревне с апреля по октябрь. Тем не менее, в нём теплилась живая человеческая душа, и он был бы гораздо больше похож на настоящего мужчину, если бы поменьше думал о том, как быть изысканным джентльменом. Донал понравился ему, и когда Фергюс заметил в пареньке сильное стремление к любым знаниям, которые он мог бы ему дать, он решил немного разнообразить свою скучную жизнь (которая стала уже совсем вялой из–за постоянного ничегонеделания) и передать пастуху хоть сколько–нибудь из тех сокровищ, что ему удалось собрать у себя в голове.
Этих познаний было не так уж и много, и он не смог бы далеко на них уехать, потому что студентом был довольно посредственным, не слишком усидчивым и нередко проводил время в мечтаниях и грёзах о своём блестящем будущем. К счастью, Донал был совсем не таким. Ему нужен был лишь первый толчок, лишь первоначальное объяснение – а на это Фергюс был вполне способен. Дальше Донал уже вникал во всё самостоятельно. Но самую большую службу Фергюс сослужил Доналу тем, что давал ему свои книги. В молодом пастухе жила совершенно ненасытная жажда по любым неизвестным ему доселе авторам и романам, и Фергюс утолял её из источников домашней библиотеки, кроме того принося Доналу всё, что он покупал или брал у друзей для собственного чтения (а читал он преимущественно поэзию).
Фергюс Дафф действительно наслаждался стихами некоторых поэтов своего времени, но сам не умел отыскивать поэзию в том, что его окружало. Донал проглатывал те стихи, что приносил ему Фергюс, с ещё большей жадностью, но при этом видел в самой природе ту же красоту, то же изящество, те же мысли, что подсказывали ему слова поэтов, а значит, получал из первых рук то, чем Фергюса, приходилось «пичкать», говоря словами шекспировской Селии, «как голуби, когда кормят своих птенцов». Так что каким бы жестоким ударом это ни было для самолюбия молодого Даффа, в царстве поэзии ему доставались лишь крошки с хозяйского стола – в то время, как пастух, работающий на его отца, свободно восседал за семейной трапезой.
Однако ни Донал, ни Фергюс ни о чём таком даже не задумывались, и снисходительность наставника ничуть не умаляла благодарности ученика.
Доналу действительно было за что благодарить Фергюса, и он смотрел на него с восхищённым уважением, как на одного из сильных мира сего. И теперь, когда он сам оказался в роли старшего, в роли учителя для маленького бродяги, совершенно бездомного и едва прикрытого одеждой, в нём вдруг проснулись неизведанные и странные чувства, а благодарность к наставнику тут же обратилась в нежность к своему ученику.
Всё время, пока Донал гнал коров домой, поил и привязывал их в стойлах, а потом ужинал сам, Гибби лежал на траве, и счастье переполняло его до краёв. Заботливая рука, прикоснувшись к его рукам и ногам, почувствовала бы, что они совсем ледяные, но Гибби было всё равно, потому что он совершенно не обращал на это внимания. Он с радостью умял бы сейчас огромную миску кислого овсяного пудинга да ещё десяток картофелин в придачу – но что человеку голод, пока о нём не думаешь и пока он не начинает валить тебя с ног? Однако солнце уже начало скатываться за гору, и её огромная, зубчатая тень, сотканная из сумерек и пронизанная холодом, уже перебиралась через реку к долине и полям. Молчаливой волной она окутывала всё на своём пути и вскоре добралась до Гибби, набросив на него тёмное одеяло и напомнив ему о том, что человеческое тело всё же нуждается в тепле.
Когда мрачная тень дохнула на него ночной прохладой, Гибби вздрогнул, поёжился, вскочил на ноги и вприпрыжку побежал по полю, мчась всё быстрее и быстрее, как дикая ночная птица, дождавшаяся своего часа и знающая, что весь мир вот–вот раскроется перед ней, как на ладони. Вдруг он заметил, что маргаритки, весь день без страха глядевшие на солнце, как преданные детские души глядят в лицо своему отцу, плотно сложили свои лепестки. Теперь их головки торчали из травы, как маленькие копья, обмакнутые в воинственный пурпур и ощетинившиеся против нашествия тени и ночи, а внутри у каждой бережно хранилось золотое сердечко их жизни – до тех пор, пока великий отец вновь не появится на горизонте, чтобы охватить края земли, стряхнуть с неё нечестивых и возвратить земле покой ещё на один чудный, славный день.
Гибби смотрел на цветы и удивлялся. Пока он смотрел, к нему медленно и незаметно подкралось воспоминание о призрачном духе – духе матери из услышанной баллады, и в каждой маргаритке Гибби видел, как эта мать прижимает к груди своих бедных сироток и отгоняет прочь несчастье и темноту. Ему тоже захотелось, чтобы какой–нибудь дух прижал его к своей груди. Наверное, когда–то у него тоже была мама, но он никак не мог её вспомнить – да и она, должно быть, позабыла о нём. Гибби не знал, что великий Дух и сейчас держит его в своих вечных любящих руках; что этот Дух есть Смерть смерти, жизнь и душа всех мыслей и всего на свете. Божье Присутствие было рядом с ним, но Гибби ощущал его лишь как ветер, тени, небо и сомкнутые лепестки маргариток; оно вошло и воплотилось во всё это, чтобы оказаться к малышу поближе. Божье Присутствие было в самой его душе, иначе он никогда не смог бы обрадоваться другу или загрустить по незримой матери. Гибби не узнавал его, но оно всё время приближалось к его сознанию, приходя к нему снова и снова в облике солнца и воздуха, ночи и облаков, пастуха и его стада, пока не открылось однажды его сердцу и не предстало перед ним Господом Жизни. Потом, став уже совсем взрослым мужчиной, Гибби узнает Его во всём том, что любил, будучи маленьким оборвышем, бегающим по лугу.
Гибби, снова улёгшийся на траву, чтобы поближе рассмотреть маргаритки, взглянул вверх и увидел, что на небо высыпали звёзды, как сверкающее стадо, пасущееся по ночам на тёмно–синих полях с золотой травой. Он почувствовал, как сон, струящийся прямо со звёздных высот, смежает ему веки. Но спать в поле слишком холодно, особенно когда знаешь отличное место, где можно переночевать в тепле. Как лис, возвращающийся в свою нору, Гибби решил пробраться в заветный уголок, где сам Господь приготовил ему сладкий сон. Он вприпрыжку побежал к амбару и угрём пролез в кошачий ход.
Соломы в углу не было! Однако Гибби вспомнил про сено. К счастью (потому что за день он сильно устал) к сеновалу была приставлена лестница. Малыш залез прямо наверх, не сворачивая к полке с сыром, – слава Богу, хотя бы сон всё ещё оставался всеобщим достоянием! Гибби на ощупь полз по тёмному настилу, пока не нашёл сено, и тут же зарылся него поглубже, как рыбка–песчанка зарывается в мокрый песок. Всю ночь рядом с ним за дощатой перегородкой будет стоять дивный белый конь, скрытый сейчас покровом темноты. Гибби слышал его сонное дыхание, и под этот сладостный аккомпанемент сам он крепко заснул и спал, пока его не разбудили проснувшиеся лошади.
Глава 16
Пастушья школа
Гибби выбрался из вороха сена и подтянулся наверх, чтобы посмотреть на красавца–коня, чьи крутые бока уже засияли от утреннего света, выйдя нетронутыми из чёрной ночной утробы. Конь был совсем не таким ухоженным, как полагается белоснежным скакунам. Но Гибби он показался таким ослепительно чистым, что он впервые в жизни забеспокоился, достаточно ли чист он сам. Позднее надо непременно сбегать к ручью и как следует отмыться. Но, может, всё–таки сначала сделать что–то приятное этому прекрасному созданию? Гибби заполнил кормушку коня сеном, но накануне тот съел столько сочной травы, что сейчас даже не взглянул на сухую еду, и мальчуган расстроился.
Что же делать дальше? Больше всего ему хотелось снова заглянуть на кухню через потолочную щель, посмотреть, как давешняя женщина управляется со своим хозяйством, и вдохнуть сладкий запах булькающей каши и горелых овсяных хлопьев, упавших в огонь. Гибби подтащил лестницу в противоположный конец амбара, ценой немалых усилий поднял её и прислонил к стене. Он осторожно пролез через окошко, тихо прокрался вдоль верхней полки (самой опасной части всего путешествия) и через щёлку в потолке опять заглянул на кухню.
Однако бояться было пока нечего, потому что, судя по беспорядку, с утра на кухню ещё никто не заходил. И тут Гибби подумал, что перед ним открывается отличная возможность, новая тропа, которая поможет ему вернуться в мир людей. Нетерпеливая и радостная надежда придала ему смелости. Он снова слез на верхнюю полку, а с неё на пол, неслышно ступая по нижним полкам и стараясь не задеть стоящие на них крынки молока. Дверь на кухню была заперта лишь на щеколду. Гибби вошёл и тут же начал делать всё, что накануне делала на его глазах сама хозяйка, стараясь подражать ей как можно точнее. Он подмёл пол, схватил брошенный на стуле передник и протёр им лавку, подоконник и стол. Потом он аккуратно расставил всё по местам, раздул полупогасший огонь и, после некоторого раздумья, решил, что наполнить котёл водой ему удастся только в том случае, если он сначала повесит его над очагом, а потом постепенно будет наливать туда воду. Однако в ту же самую секунду его острый слух поймал звуки приближающихся шагов. Он молниеносно юркнул в молочную, буквально в считанные секунды (ведь это было уже делом не новым) вскарабкался по полкам наверх и тут же прижался носом к потолочным доскам: ему ужасно хотелось посмотреть, как женщина воспримет его помощь.
Открыв дверь, Джин Мейвор (кстати, она была сводной сестрой самого хозяина фермы) в изумлении остолбенела: кухня выглядела совсем не так, как она оставила её накануне вечером! Она подумала, что ей, должно быть, просто привиделось, – ну кто мог придти сюда так рано? – и вошла. Через минуту она убедилась, что кто–то уже подмёл пол, вытер со стола, разложил всё по местам и развёл огонь.
– Вот так штука! Неужто я начала во сне по дому расхаживать? – вслух сказала Джин сама себе. – А может, этот славный паренёк, Донал Грант, решил мне помочь? Матери–то он всегда помогает, да и вообще парнишка хороший, слава Богу, и умный – хоть в священники его отдавай!
Со жгучим, жадным интересом Гибби следил за каждым её движением, желая научиться и подмечая всё до мелочей. Завтра у него получится гораздо лучше! Вскоре мужчины пришли на завтрак, и он уже собирался было порадоваться вместе с ними, но от дразнящего запаха каши у него до тошноты скрутило желудок, и ему пришлось снова уползти в амбар. Он с радостью полежал бы ещё немного в сене, но для этого надо было снова ворочать лестницу, а Гибби чувствовал, что сил у него на это не хватит. В амбаре его легко могли застать, и поэтому он потихоньку выбрался во двор к курятнику. Однако еду курам пока не выносили, так что ему придётся подождать где–нибудь неподалёку. Если его поймают, то непременно прогонят, и тогда он навсегда потеряет Донала Гранта. За завтраком Гибби его не видел, потому что летом Донал почти всегда ел на свежем воздухе, разве только ужинал со всеми на кухне. Тогда Гибби (которому так и не удалось ничем поживиться) побежал к ручью и напился, даже не вспомнив о том, что собирался получше умыться. Сейчас ему просто хотелось отыскать Донала. Главное, чтобы он был рядом, а тогда и голод будет совсем не страшен.
Донал обнаружил его присутствие только тогда, когда увидел, как Рогатка со всех ног улепётывает с запретного поля, а за ней вприпрыжку бежит Гибби, за неимением дубинки швыряя в неё увесистыми камнями. Доналу стало ужасно стыдно. Он отбросил книгу и побежал навстречу малышу.
– Камнями не надо, слышишь, пичуга? – сказал он. – Хотя мне–то, пожалуй, жаловаться не пристало, – тут же сокрушённо добавил он. – Сам рассиживаю с книжечкой, как дурак, а коровы по полю шастают. А ведь хозяин мне платит, чтобы я за ними следил! Ну что я за человек такой, а?
В ответ Гибби умчался прочь, туда, где Донал только что сидел. Через секунду он вернулся с книгой, сунул её в руки своему другу и в то же самое время осторожно вынул у него из под мышки дубинку. Он раз или два взмахнул ею, резвой трусцой побежал к стаду, быстро обогнул его кругом и вернулся к своему наречённому хозяину. Однако в следующее мгновение он снова понёсся к полю наперерез Рогатке и ловко отогнал её из овса на другой конец луга; она уже начинала его побаиваться. Понаблюдав за ним какое–то время, Донал заключил, что даже ему самому не справиться лучше, чем этот малыш, даже если бы у него было сто пар глаз как у Аргуса и все они дружно следили бы за скотиной, ни на секунду не заглядывая в книгу. Тогда он спокойно предоставил Гибби полную свободу действий и целый час не поднимал головы от чтения. Всё шло как нельзя лучше, и даже Рогатке в тот день не удалось больше ухватить ни одного колоска. Однако самому Гибби, который так ничего и не ел, пришлось несладко. Каждый раз, пробегая мимо Донала, он видел в траве пузатый узелок; какая–то маленькая девочка принесла ему с фермы обед. Но Гибби, как никто другой, умел терпеливо ждать и обходиться даже без самого нужного.
Наконец Донал либо действительно проголодался, либо, повинуясь каким–то внутренним часам, отмечающим передвижение солнца и исчисляющим, как соотносится с ним жизнь человеческого тела, отложил книгу в сторону, взял свой узелок и позвал: – Эй, пичуга, айда обедать!
Гибби подбежал, радостно сверкая глазами. В его голоде не было жадности, и даже в самый трудный час он охотно поделился бы с другом последней горбушкой хлеба. Но он так нетерпеливо переступал с ноги на ногу, что Донал, никогда не знавший нужды, понял, что тот совершенно изголодался, и начал поспешно дёргать непослушные узлы. По–видимому, сегодня тётушка Джин туже обычного завязала ему обед перед тем, как отдать его маленькой дочке десятника. Когда последний узел всё–таки развязался, он изумлённо уставился на небывало щедрую провизию, лежавшую перед ним в траве.
– Ну и ну! – воскликнул он. – Тётушка Джин как будто знала, что нас двое!
Он не знал, что сегодня она положила ему еды больше обычного в знак благодарности за утреннюю помощь, оказанную ей тем же малышом, что сейчас делил с Доналом честно заработанный обед. Нечасто бывает, что награда так быстро находит своего героя, даже когда всем вокруг известно, кто именно её заслужил.
Но в тот день Донал ещё раз отплатил Гибби за его помощь, и на этот раз плата была совсем иная, ещё лучше прежней. Он выбрал удобный момент, когда все коровы сгрудились вдалеке от поля, а Рогатка бродила возле каменной изгороди, вытащил из кармана изрядно потрёпанный томик баллад и сказал: – Ну, пичуга, садись. Пусть они пока сами попасутся, а я тебе почитаю.
Гибби тут же, как жаворонок, камнем упал на землю, уселся, скрестив ноги, и замер. Донал внимательно перелистал книгу, нашёл то, что хотел, и начал читать. Гибби слушал, и трудно было бы сказать, кому из них чтение доставило больше удовольствия. Потому что у Донала почти никогда не бывало слушателей, и уж, конечно, никто ни разу не слушал его с таким упоением и восторгом.
Когда настало время гнать скотину домой, Гибби снова остался на лугу, дожидаясь, пока на ферме всё стихнет. Он ничком лежал на насыпи, раздумывая над услышанным и дивясь, как это Доналу удаётся извлекать из книги такие прекрасные звуки и чудесные истории.
Глава 17
Тайный помощник
Наверное, мне не стоит томить вас подробностями того, как день за днём в жизни Гибби постепенно происходили перемены. Рано утром он пробирался на кухню и каждый день не только успевал переделать всё больше работы, но и делал её всё лучше и лучше. Вскоре до прихода Джин ему удавалось закончить все утренние дела, которые надо было сделать, пока не явятся мужчины, – кроме, разве что, приготовления самой каши. Теперь тётушке Мейвор оставалось лишь снять с котла крышку, посолить воду, взять ложку, протянуть руку к миске с мукой, которая уже ждала её на каменной приступочке возле огня, и начать бросать муку в котёл, чтобы приготовить простой и добрый завтрак, милый сердцу каждого истинного и здорового шотландца. Без лишних вопросов она решила, что ей помогает этот «славный паренёк» Донал Грант, и каждый день в знак благодарности увязывала ему щедрый обед, который впоследствии попадал в руки её настоящего помощника.
Какое–то время Гибби ещё продолжал совершенствовать свои познания о домашних делах, наблюдая за Джин в потолочную щель, но вскоре научился даже сбивать масло, и у него это стало получаться совсем неплохо. Однажды утром, когда он не только сбил, но и тщательно вымыл масло и не хуже самой Джин сформовал его в ровные кирпичики, она с изумлением начала спрашивать себя, как это самому обыкновенному парнишке удаётся с таким упорством и мастерством выполнять всю женскую работу. Она уже привыкла, что по утрам на кухне её встречает весело полыхающий огонь, кипящая в котле вода, чисто выметенный пол, вымытая посуда, расставленная по шкафам и полкам; ей надо было только следить за тем, чтобы у невидимого помощника всегда были под рукой чистые тряпки. Она никому не рассказывала о происходящем; они с Доналом понимают друг друга, и это главное.
Если бы Гибби удовлетворился лишь помощью на кухне и продолжал только так платить людям за свой ночлег на сеновале, то дела, возможно, и дальше шли бы так же гладко и спокойно. Однако наблюдая сверху за конюшней, он постепенно научился ходить за лошадями. Вскоре то один, то другой из работников, ничего не знавших о кухонных чудесах, с недовольным удивлением начал подмечать, что кто–то вычистил его лошадь ещё до его прихода. По утрам в кормушках появлялось сено, которое никто туда не клал, а за белым хозяйским конём кто–то явно ухаживал с особым старанием – только вот кто?
Начались толки, пересуды, подозрения и обиды, ведь мужчины весьма ревностно оберегали своё достоинство и никому не хотели уступать свои привилегии и обязанности, особенно когда речь шла об их собственных лошадях. Какое право этот невидимка имеет прикасаться к чужой собственности? Даже начищенная уздечка (когда Гибби удавалось это проделать) воспринималась как кровная обида: разве непонятно, что это намёк на нерадивость хозяина? Обидчика много раз пытались поймать, для него устраивались настоящие засады и ловушки, но поскольку Гибби трудился в конюшне всего полчаса, пока мужчины спали или сидели за завтраком, ему удавалось оставаться незамеченным.
Поскольку теперь Гибби постоянно бывал рядом с великолепным белым скакуном, он не мог больше откладывать то, что давно собирался сделать, и однажды попробовал посмотреть, какое действие произведёт вода на его руки и лицо. Увидев полученный результат, он немало удивился, и вскоре у него вошло в привычку тщательно умываться и чиститься каждый день. Но некоторые животные, которые никогда не умываются, всё равно остаются чище тех, кто постоянно моется. На самом деле, Гибби всегда был сравнительно чистым, ведь одежды на нём почти не было, он постоянно бегал на свежем воздухе, нередко купался под дождём и почти никогда не спал в грязных и затхлых местах. Кроме того, будучи чистоплотным в своих мыслях, он был естественным образом чистоплотен во всём остальном.
Этой новоявленной аккуратности, пробудившейся благодаря Снежку, ещё больше способствовало то обстоятельство, что на кухне Джин всегда старалась поддерживать идеальную чистоту, особенно из–за того, что сбивала масло прямо здесь и в него не должно было попасть ничего постороннего. Надо было немало потрудиться, чтобы угодить её взыскательному вкусу. Нередко с потолка Гибби напряжённо следил за тем, как тётушка Мейвор суёт свой длинный нос внутрь маслобойки, и сердце его замирало в тревоге, что на этот раз ему не всё удалось так, как нужно. Со своей одеждой он, увы, ничего не мог поделать, но каждый вечер, стоило Доналу уйти со скотиной домой, он отправлялся к ручью купаться. Однажды он поскользнулся и попал в глубокий омут, но ему удалось выбраться, и он понял, что умеет плавать.
Весь день он проводил с Доналом и делал за него большую часть работы, а для того настали золотые дни почти беспрерывного чтения. Он платил Гибби тем, что делился с ним своим обедом, а тому всегда было достаточно поесть один раз в день. Кроме того, Донал щедро возмещал ему за труды всё новыми и новыми стихами. Он видел, что малыш не говорит ни слова, и ему не приходило в голову научить его читать. Он попытался было разузнать у Гибби, откуда он и что с ним произошло, но на все вопросы о себе малыш лишь серьёзно и печально качал головой, так что Доналу пришлось оставить свои расспросы. С другой стороны, всякий раз, когда Донал спрашивал у Гибби, где тот провёл ночь, в ответ он слышал только весёлый, захлёбывающийся смех.
Однако благодаря Гибби Донал приобрёл не только больше времени для чтения. Этот маленький полуголый бродяга с таким живым вниманием слушал то, что он ему читал, и с каждым днём его понимание и осознание прочитанного так явственно возрастало, что от его присутствия жизнь, мысли и чувства самого Донала стали глубже, яснее и богаче. Ушами Гибби он слышал теперь самого себя, и это помогло ему лучше понять многие вещи. Более того, когда Донал видел, что Гибби чего–то не понимает, и принимался объяснять, иногда, к своему крайнему удивлению, он обнаруживал, что и сам как следует не понимает того, о чём говорит. Так юноша и мальчик по–настоящему привязались друг к другу – привязались сильнее, чем Донал мог бы себе представить. Ибо хотя время от времени к нему возвращалось прежнее ощущение, что Гибби принадлежит к какому–то неведомому, нечеловеческому, бессловесному роду и ему, Доналу, никогда не узнать, откуда он приходит и куда уходит (может быть, он даже послан Небом для того, чтобы раскрыть ему глубины его собственного духа и возместить недостаток учителей и наставников здесь на земле?), такие мысли посещали его только тогда, когда он пребывал в поэтическом, мечтательном настроении. Большую часть времени Донал продолжал относиться к малышу с добродушной снисходительностью.
Этим летом погода в горах была совсем неласковой. В первую неделю июня ветер принёс с собой град и снег, как последние слёзы изгнанной зимы, подхваченные им на пути через море откуда–нибудь из Норвегии или Исландии. В такие дни у Донала сердце обливалось кровью при виде того, как лохмотья малыша рваными знамёнами развеваются по ветру, а на голых руках и ногах тают снежинки. Многие, пожалуй, сочли бы его собственный вид тоже довольно жалким, но приведись Доналу услышать что–нибудь подобное, он только рассмеялся бы с негодованием, причём совершенно справедливо. Наверное, по–настоящему щедрая натура острее всего ощущает свою нищету – и вообще начинает её ощущать – лишь тогда, когда видит нужду другого человека и ничем (или почти ничем) не может ему помочь. У Донала не было ни пледа, ни куртки, ни зонта, чтобы как–то защитить Гибби от непогоды и прикрыть его дырявые отрепья. Однажды не в силах больше терпеть, он стащил с себя куртку и накинул на плечи Гибби. Но малыш только издал счастливый вопль радости, отшвырнул от себя куртку и понёсся в самую середину стада. Донал ошёломлённо покачнулся и даже немного рассердился, услышав этот торжествующий, радостный клич, но Гибби не хотел его обижать, а просто всем своим сердцем ликовал от такой удивительной доброты своего друга. Негодуя, Донал побежал за ним, собираясь оттрепать сорванца за уши и тем самым научить его прилично себя вести. Но Гибби нырнул под свою любимую корову и ухватился руками за её передние ноги. Корова преспокойно продолжала подцеплять траву своим широким языком, а Гибби выглядывал из под неё с таким весёлым выражением на безоблачном лице, что гордыня уязвлённого великодушия тут же растаяла, и Донал рассмеялся так же радостно, как и маленький бродяга.
На самом деле в такие дни Доналу приходилось даже тяжелее, чем Гибби: своих книжек у него не было, а брать с собой чужие он не решался, потому что боялся, что они промокнут под дождём, ведь некоторые из них были из библиотеки поместья Глашруах, которое крестьяне чаще всего называли Большим домом. Отойдя от Гибби, Донал стал безутешно бродить по лугу, а тот сидел укрывшись под надёжным коровьим кровом, смеялся в лицо и снегу, и граду и не скучал по книгам, которых у него не было. Правда, ветер и дождь всё равно хлестали его босые ноги, и ему совершенно нечем было их прикрыть, но в его груди билось великодушное и доброе сердечко, а дух его был совсем не таким утомлённым, как у Оселка, так что он нимало об этом не беспокоился. Самая жуткая буря на свете не смогла бы поколебать его сердце. Ещё бы! Ведь сильный, хорошо одетый, учёный, мудрый, во всех отношениях великолепный и могущественный пастух Донал только что хотел отдать свою собственную куртку, чтобы он, маленький сэр Гибби Гэлбрайт, изгнанный из городского горнила, вечно голодный и оборванный бродяга, мог укрыться ею от непогоды! Одной этой мысли было достаточно для вечного ликования, и Гибби, переполненный этой неслыханной любовью, звонко и радостно смеялся, как блаженный юный херувим, укрывшийся под коровьим брюхом. В его ликовании не было ни мельчайшей примеси гордыни, ведь он и подумать не мог, что чем–то заслужил такую доброту, а просто радовался её ослепительному великолепию. Что же до града и снега, так они ещё никому не причинили особого вреда! Правда, оставаться в их обществе было весьма неуютно, но они же в этом не виноваты – надо лишь чуть–чуть подождать, и они непременно закончатся! К завтрашнему утру они уже переберутся в другие, дальние луга, и солнце снова сможет вернуться назад к Доналу и его стаду, и тогда Гибби тоже получит свою скромную долю тепла и света. А пока его, не хуже, чем самого настоящего короля, защищает самая милая и приветливая корова на свете. Гибби так уверенно и спокойно вёл себя с животными, что всё стадо уже успело полюбить его даже больше, чем Донала, – всё кроме Рогатки. Душа у неё была низкой и зловредной, слушаться она не умела, а потому чем крепче вы её били, тем подобострастнее она к вам относилась.
