Текст книги "Донал Грант"
Автор книги: Джордж МакДональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)
Глава 48
Отцовская месть
Как только он появился в замке, где его с нетерпением ожидали, Симмонс пришёл сообщить, что граф желает его видеть. И только тут Донал вспомнил, что так и не принёс нужные бумаги. Если бы граф не прислал за ним так спешно, он тут же побежал бы в город и выполнил его поручение.
Лорду Морвену было хуже, чем обычно. То ли последнее сочетание дьявольских снадобий дурно сказалось на его состоянии, то ли он принял их больше, чем следовало, но настроение у него было отвратительное. Донал сообщил ему, что побывал в особняке и нашёл бумаги, но не принёс их, потому что забыл.
– Ничего себе! – желчно воскликнул граф. – Так что же вы, оставили бумаги прямо на столе, где любой проходимец может их увидеть, забрать и сделать с ними чёрт знает что?
Донал уверил его, что весь пакет в целости и сохранности всё так же лежит под замком.
– Вечно вы хитрите! – сказал граф. – Никогда ничего не говорите прямо! Как же могло получиться, что вы снова заперли их в ящик? Небось ходили по дому, шарили по всем углам, не вынюхаете ли чего?
Донал начал было рассказывать о том, что произошло в особняке, но лорд Морвен почти сразу догадался, о чём пойдёт речь, и начал ругать Донала за то, что тот постоянно вмешивается не в свои дела. Кто дал ему право мешать лорду Форгу, если тому вздумалось поразвлечься? На такие глупости даже внимания обращать не следует, как будто их вовсе не существует! Понятно, что рано или поздно вынести сор из избы всё–таки придётся, но зачем делать это при людях? Лорд Форг человек молодой, из знатной семьи; зачем Доналу понадобилось препятствовать его невинным прихотям? И потом, что если об этом узнают в обществе?
Граф остановился, чтобы перевести дух, и Донал, воспользовавшись паузой, сказал, что готов сразу же вернуться в город и принести бумаги. Если угодно, он будет бежать всю дорогу!
– Чёрта с два! Отдайте мне ключи – все ключи, от дома и от секретера! Надо быть последним дураком, чтобы снова довериться такому недоумку, как вы!
Донал подошёл к столику, чтобы выложить на него ключи, но тут в комнате появился Симмонс, говоря, что лорд Форг хотел бы побеседовать со своим отцом.
– Да, да! – неистово вскричал граф. – Пошлите его ко мне! Лучше уж сразу покончить со всей этой несносной канителью!
Ярость, неудержимо вскипающая в его груди, подымалась из таких бездонных глубин отчаяния и несчастья, о которых не знал никто, кроме него самого.
– А вы, Грант, отправляйтесь в соседнюю комнату, – прибавил он, – и ждите, пока я вас позову!
Донал повиновался. Там он взял со стола книгу и попытался читать. Он услышал, как дверь в коридор открылась, а потом снова захлопнулась, и из–за стены тут же раздались голоса. Постепенно они становились всё громче и громче, и наконец лорд Морвен так исступлённо заорал, что Донал ясно слышал каждое слово.
– Пусть мне не будет ни дна, ни покрышки, но я остановлю это безумие! Ах ты, подлый обманщик! Да стоит мне сказать лишь слово, и ты… Смотри у меня!.. Да, пока я молчу, но стоит тебе однажды вынудить меня… Клянусь Богом, я и так уже слишком долго молчал! Позволил тебе вырасти самым неблагодарным выродком, который только жил на белом свете! А твой бедный отец из–за тебя, мерзавца, готов душу дьяволу продать!
– Слава Богу, ваша светлость, титула у меня отнять вы не можете, – невозмутимо проговорил Форг, – а остальное, пожалуйста, можете хоть сейчас отдать Дейви. Всё равно у вас почти ничего нет!
– Да пропади ты пропадом со своим титулом! А этот твой титул – ха–ха–ха! Да знаешь ли ты, глупец, что на него у тебя не больше прав, чем у этой кухонной девки, на которой ты собираешься жениться? Вот подожди! Узнаешь, кто ты есть на самом деле, так сразу запоёшь по–другому! Ха–ха–ха!
Тут Донал открыл дверь и вошёл.
– Я должен предупредить вашу светлость, – сказал он, – что если вы будете
говорить так же громко, я услышу каждое ваше слово.
– Так слушайте – и будьте вы оба прокляты! Этот мерзавец Форг – вот он стоит, сморчок несчастный!.. Боже мой! Как я любил его мать! И вот чем он отплатил мне за ту любовь!.. Нет, тут явно видна рука Провидения. Больше никогда не стану грешить против Провидения, говорить, что его нет! Потому что всё получается как надо, как по нотам! И зачем только я столько лет ломал из–за этого голову, терзал себе душу, шёл против собственной совести с того самого времени, как её не стало? Этот притворный аристократ – такой же лорд Форг, как и вы, Грант. И Морвеном ему не бывать, проживи он хоть сотню лет. Он ничуть не лучше любого уличного оборванца. Его мать была прекраснейшей женщиной на свете – и любила меня! Боже мой, какое это всё–таки счастье, быть любимым, особенно такой женщиной! Клянусь Богом, она была настоящей женщиной! Она была готова всё отдать для меня, отдать с радостью и благодарностью! Всё! Слышишь, негодяй? – ВСЁ!!! Я так и не женился на ней! Вы слышите меня, Грант? Я призываю вас в свидетели, запомните мои слова: мы – я и мать этого мерзавца – никогда не были женаты! Ни по какому закону – ни по шотландскому, ни по английскому, ни по французскому, ни по какому другому! Он незаконнорожденный ублюдок и может убираться отсюда куда глаза глядят! О, да! Будь так любезен! Давай, женись на своей красотке, когда тебе заблагорассудится! Ты же сам себе хозяин! Над тобой нет теперь никакого закона – абсолютно никакого! – так что ты свободен, можешь идти на все четыре стороны и делать, что Бог на душу положит! Я умываю руки! Значит, будешь делать всё, что захочешь? Давай, давай! Мне от этого только легче! Лучшего возмездия и не придумаешь! Только скажу тебе одно: как только узнаю, что ты женат на этой девке, так сразу же возвещу всему миру, кто ты такой. Стоит только шепнуть на ушко кое–каким сплетникам и сплетницам, что следующего лорда Морвена им и днём с огнём не найти, и тебе конец! Ха–ха–ха!
Он разразился дьявольским смехом и откинулся на подушки с лицом, тёмным от бешенства и невыразимой ярости, готовой вот–вот выплеснуться, словно горячая лава из огнедышащего вулкана. Оба юноши безмолвно и ошарашенно смотрели на него. Донал сочувственно оглянулся на Форга, на которого обрушился весь этот шквал безудержного отцовского гнева. Тот побелел и дрожал от отчаянного смятения – жалкое существо, сокрушённое жестоким родителем. Когда граф замолчал, какое–то время он продолжал неподвижно стоять, так и не говоря ни слова, но потом лицо его исказилось, он пошатнулся, и из горла его раздался короткий сдавленный стон. Донал помог ему добраться до стула. Форг упал на сиденье и бессильно прислонился к спинке. Его лицо было мокрым от слёз. Было страшно думать, что юноша, способный на такие сильные чувства по отношению к преходящей мирской чести, может оставаться безразличным к собственной совести и нравственной сущности своих поступков, и может быть настолько равнодушен к мучениям девушки, что готов пожертвовать её счастьем и спокойствием ради собственного удовольствия, хотя и воображает себя влюблённым, – а может, и действительно любит её больше всех на свете. Ибо Донал и раньше мало доверял словам Форга насчёт будущей женитьбы на Эппи, а сейчас верил ему ещё меньше. Эти мысли пронеслись в его голове почти безотчётно: он был слишком поглощён кипевшими перед ним страстями.
Лорд Морвен тоже, казалось, утратил всякую способность двигаться. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Через несколько минут он сделал слабый знак рукой. Донал решил, что тот хочет позвать старого дворецкого, и позвонил. Вскоре в комнате появился Симмонс и, увидев, в каком состоянии находится его господин, немедленно поспешил к буфету, вытащил какую–то бутылочку, налил оттуда немного бесцветной жидкости, добавил воды и подал стакан графу. Лекарство подействовало быстро. Граф приподнялся, опираясь на подушки, и хриплым зловещим голосом произнёс:
– Подумай о том, что я тебе сказал, Форг! Если сделаешь так, как я велел, никто об этом не узнает. Если же ты мне воспротивишься, пеняй на себя. А теперь ступай!
Донал повернулся и вышел. Форг не двинулся с места.
Что теперь делать? Как на всё это смотреть? Донал чувствовал себя совершенно растерянным. К счастью, у него было достаточно времени для того, чтобы подумать и помолиться, а ведь молитва – это высшая форма размышлений. Ему открылась тайна, способная круто изменить судьбу как молодого графа, приходившегося Доналу врагом, так и его младшего братишки, который был Доналу другом. Как посмотрит на всё это светское общество? И хотя само оно вполне способно на такие же проступки – а чаще всего и повинно в точно таких же грехах, – оно всегда немилосердно наказывает вину отцов в их детях, наваливая грехи обидчиков на головы обиженных. Как хорошо, что есть Тот, Кто всегда готов посетить этих несчастных и принести им ту милость, в которой отказали им люди!
Только что теперь делать ему? Держать язык за зубами, предоставив Форгу самому решать, станет он разглашать подлинную историю своего происхождения или нет? Или открыто сказать правду, как он и поступил бы, если бы речь шла о нём самом? Должен ли он позволить безымянному юноше жениться на своей благородной кузине, чтобы законный наследник титула остался ни с чем? Разве он не обязан сообщить правду хотя бы тем, для кого она небезразлична, – леди Арктуре и мистеру Грэму? Сам Донал мало заботился о титулах и наследстве, но не мог не задавать себе вопрос, в чём заключается сейчас его долг. Человек может совершенно не беспокоиться о деньгах, но это не значит, что он должен спокойно смотреть, как уличный воришка вытягивает кошелёк из чужого кармана!
В конце концов, у него нет никакой уверенности в том, что граф сказал правду! Вполне возможно, он придумал эту жестокую историю, чтобы заставить сына покориться. Но в любом случае он оставался отъявленным негодяем, потому что даже если сейчас осмелился сказать правду о своей первой жене, то тем самым лишь доказал свою способность обманывать и лгать.
Глава 49
Сын
В одном Донал не сомневался: по крайней мере, сейчас вмешиваться в это дело ему не нужно. Даже если граф не солгал, вопрос о наследовании титула будет решаться ещё не скоро. Кто знает, что может случиться за несколько лет? Может, к тому времени Форга уже не будет в живых, или отец сам раскроет тайну его происхождения. Чем дольше Донал об этом размышлял, тем больше сомневался в правдивости всей этой истории. Понятно, что человек, могущий говорить сыну подобные вещи о его собственной матери, вполне способен и на то злодеяние, в котором признался. Однако в то же самое время он достаточно низок и подл, чтобы легко измыслить самую гнусную ложь. Донал сомневался и потому точно знал, что пока не должен и не может ничего предпринимать.
Но как поведёт себя Форг? Ведь от нынешнего решения зависит всё дальнейшее развитие его характера! Если он действительно так благороден, каким хочет казаться, то непременно расскажет Эппи обо всём, что произошло, и тут же либо займётся поисками места, чтобы хоть как–то добывать себе пропитание, либо станет учиться зарабатывать себе на хлеб. Казалось, сам Форг нисколько не сомневается в правдивости того, что в ярости слетело с уст его отца. За всю неделю Донал видел его лишь мельком, но судя по его виду, он не находил себе места от отчаяния и выглядел совершенно потерявшимся.
Какое несчастье принесла ему эта жалкая и ничтожная гордыня мира сего, как подкосила и ослабила душу! Вряд ли можно было ждать благородства от человека, способного так горевать; вряд ли у него достанет честности и мужества отказаться от титула, который на самом деле ему не принадлежит, даже если в этом случае он сможет свободно жениться на Эппи. Быть может, он сокрушался ещё и из–за того, что Донал тоже был вместе с ним в комнате, когда отец раскрыл неприглядную правду? В любом случае, он наверняка считает Донала человеком опасным и готовым ему противостоять. Но страшное известие так поразило молодого графа, что он оцепенел и почти не замечал того, что творится вокруг, и Донал уже начал подумывать, что, придя в себя, Форг мог вообще позабыть о том, кто ещё присутствовал при разговоре кроме него, а иначе давно прибежал бы к нему, чтобы попытаться уговорить его молчать. Или он всё–таки решил поступить как подобает честному человеку? Но если так, то чего он медлит? Ведь тут всё проще простого, даже думать нечего!
Однако вскоре Донал увидел, как много иных соображений может нашептать малодушному Форгу демон колебания и двусмысленности. В конце концов, думал он, нельзя забывать о чести всего рода Морвенов. И потом, неизвестно, кто унаследует титул вместо него – может быть, какой–нибудь проходимец? А ведь он, Форг, вполне способен управиться с собственностью не хуже любого другого. И вообще, с ним обошлись жестоко, а если всё выплывет наружу, каким страшным оскорблением это будет для памяти его матери! В любом случае, её брак с отцом оставался священным в глазах Господа, и уж он–то, Форг, имеет полное право считать его заключённым на небесах, а значит, настоящим и действительным. Ведь мать была отцу самой нежной и преданной женой на свете! Донал видел, как подобные соображения могут возникнуть в мятущейся и опечаленной душе, и знал, что такой человек, как Форг, скорее всего, будет к ним прислушиваться. Он начнёт припоминать или предполагать похожие истории из жизни благородных семей. Он станет говорить, что, судя по характеру нынешних аристократов, в высшем свете нет ни одного семейства, в котором не было бы хотя бы одной нигде не записанной, хорошенько скрытой, а подчас так и не узнанной тайны незаконного происхождения предполагаемых наследников. И, хуже всего, он станет горько упрекать жестокого отца за то, что тот раскрыл ему этот постыдный секрет; не знай он ничего, он мог бы унаследовать титул со спокойной совестью!
Но какой отец станет так осквернять совесть собственного сына? Ведь лорд Морвен сделал это не просто ради мести, но для того, чтобы добиться от сына покорности. Неудивительно, что бедняга бродит по замку неприкаянным отщепенцем, едва заслуживающим звания человека и мужчины. Ах, если бы он только пришёл за помощью к Доналу! С какой радостью тот принял бы его! По крайней мере, он попытался бы помочь Форгу отвернуться от зла и бесчестия, избрать добро и подлинное благородство. Однако вспоминая их прошлые стычки и споры, сам Донал с грустью думал, что надеяться на это почти не приходится. Судя по печальному и тревожному виду Эппи, с ней молодой граф пока больше не встречался. Что ж, если он не пожелает пожертвовать собственной гордыней ради истины, то, наверное, сможет так же легко пожертвовать счастьем девушки ради лжи… Но чего он ждёт? Вряд ли сейчас он в муках молится Богу о том, чтобы Тот не ввёл его в искушение: отказываясь сразу поступить по правде, он, даже если сам не искушает себя, то, по меньшей мере, не отворачивается от искушения и опасно медлит на грани греха и бесчестия.
Эндрю Комен прожил ещё неделю, медленно и неслышно уходя из мира в подлинную жизнь, погружаясь во тьму, чтобы проснуться там, где вечно стоит день, забываясь, чтобы очнуться в объятиях самого Познания. Когда его не стало, Донал был рядом, но всё произошло так мирно и тихо, что никто ничего не говорил и не делал. Лишь за час до своего ухода, Эндрю еле слышно прошептал: «Когда я пробуждаюсь, я всё ещё с Тобою» [25]25
Пс. 138:18.
[Закрыть]. Он заснул и не проснулся – и прямо из сна выбрался на чистый горний воздух. Он проснулся от снов жизни и от снов смерти, и от воспоминаний об этих снах и увидел, что они смешались и остались позади, как откатывающаяся волна прибоя, превратившись в один долгий сон трудной, но такой драгоценной ночи, которой больше нет.
Дори была совершенно спокойна. Когда Эндрю вздохнул в последний раз, она тоже вздохнула и сказала:
– Я долго не задержусь, Эндрю.
Больше она не говорила ничего. Эппи сидела в углу и горько плакала.
Донал приходил к ним каждый день, пока старого сапожника не похоронили. Удивительно, сколько народу собралось, чтобы проводить его в последний путь. Правда, большинство горожан всегда считали Эндрю всего лишь нищим философом–любителем, никогда не упускавшим возможности поговорить, и полагали, что ума он был небольшого, но зато язык ему достался длинный. Конечно – ведь сапожник был настолько дальше и выше их, что казался им совсем маленьким и незначительным!
Но любые похороны, какими бы они ни были – полными суровой шотландской простоты или тихого, задумчивого смысла, как это часто бывает в Англии, – должно быть, кажутся ненужным пустяком самому духу человека, наконец–то сбросившего свои тесные башмаки на бесконечную, томительную дорогу, оставившего позади и пыль, и полуденную жару да и саму дорогу вместе со всем миром своего странствования, который никогда не мог и не должен был стать ему своим и всегда оставался для него лишь землёй паломничества.
Самый величавый мраморный особняк мог стать для него лишь временным и весьма шатким пристанищем, а не постоянным жилищем и, уж конечно, не родным домом. Здесь, в мире, человеку не дано почувствовать себя уютно; разве только решительно подавить, искалечить или свести на нет само его существо. Те же, кто и сейчас считает его своим домом, возрастая, однажды тоже поймут, что здесь им так же тесно и неловко, как невылупившемуся из яйца жаворонку.
Какое–то время Донал продолжал приносить в дом Коменов свои сбережения, но вскоре Дори начала вязать на продажу чулки и другие мелочи и стала сама зарабатывать себе на жизнь. В городе было немало добрых людей, которые уважали её больше мужа, потому что считали её более практичной и обыкновенной. Они не забыли про старушку–вдову и то и дело подыскивали ей несложную работу, так что теперь Дори почти не обращалась к Доналу за помощью. Мисс Кармайкл предложила найти место и для её внучки, если та сможет удовлетворительно ответить ей на кое–какие вопросы. Не знаю, пришёлся ли этот допрос по душе самой Эппи, но мисс Кармайкл была вполне ею довольна и подыскала ей место горничной в Эдинбурге. Эппи безутешно плакала, расставаясь с Арктурой, но тут уж ничего нельзя было поделать. По всей округе уже ходили слухи, жестокие, но по большей части правдивые, да и самой Эппи было не найти покоя, пока она оставалась поблизости от замка.
Лорд Форг ни разу не попытался увидеться с нею с того самого дня, когда ей пришлось уйти вместе с Доналом, и Эппи думала, что он, должно быть, отказался от неё навсегда. Донала же, несмотря на всю его доброту, она почти ненавидела – наверное, отчасти из–за того, что по совести не могла не чувствовать его правоту.
В замке всё вернулось на круги своя. Лишь Доналу не хватало радостных мыслей о том, что где–то там, внизу у себя за верстаком сидит весёлый и мудрый сапожник. Конечно, теперь в своём новом доме старый мастер стал настоящим аристократом; но ведь он был им всегда!
Форг уныло слонялся по замку, ничего не предпринимая и не видя перед собой иного выхода кроме самого нечестного и недостойного. Будь у него хоть искра доверия к Доналу, тот мог бы помочь ему стать настоящим человеком, а ведь это гораздо лучше и выше, чем быть просто графом. Донал научил бы его прямо смотреть на жизнь и называть вещи своими именами, и это стало бы для него подлинным перерождением и искуплением. Быть человеком – значит видеть всё так, как оно есть, и действовать по правде в соответствии с реальностью. Но Форг ни в малейшей степени не проявлял подобных стремлений, и надежда когда–нибудь увидеть в нём истинного мужчину блекла с каждым днём. Его часто видели верхом. Иногда он бешено скакал, словно гонимый дьявольской силой, перелетая через всё, что попадалось ему на пути; иногда пускал коня шагом, вяло покачиваясь в седле с отсутствующим видом и отпущенными поводьями. Однажды Донал повстречался с ним в узкой аллее. Увидев его, Форг тут же свирепо натянул поводья, что есть силы пришпорил коня и поскакал прямо на него, притворяясь, что ничего перед собой не замечает. Донал отпрянул в колючие кусты и остался невредим; только вылетевшая из–под копыт грязь попала ему в лицо.
Глава 50
Долгожданный ветер
Однажды утром, когда Донал сидел с Дейви в классной комнате, в дверь постучали, и вошла леди Арктура.
– Ветер дует с юго–востока, – сказала она.
– Тогда слушайте внимательно, миледи, – ответил Донал. – По–моему, это как раз то, чего мы ждали.
– Хорошо, – отозвалась она и вышла.
День склонился к закату, но больше она так и не появлялась. После ужина в тёплых вечерних сумерках Донал сидел за книгами у себя в башне, как вдруг в комнату к нему ворвался Дейви и радостно сообщил, что вслед за ним поднимается Арки. Донал встал ей навстречу. Да, она всё–таки слышала музыку, сказала Арктура, совсем тихую. Может быть, стоит подняться на крышу?
– А где вы её слышали, миледи? – поинтересовался Донал. – И когда? Тут мне совсем ничего не слышно.
– У себя в маленькой гостиной. Сегодня она и правда совсем тихая, но ведь её ни с чем не спутаешь.
Они втроём поднялись на обзорную площадку. Ветер был лучше некуда, мягкий и ровный. Они уже достаточно освоились на крыше и потому без труда добрались до нужного места. К тому же, было совсем светло, хотя круглая и большая луна, карабкающаяся вверх по небосклону, ещё не вошла в полную силу. Вскоре они уже стояли возле знакомого скопления дымовых труб, возвышающегося подобно дереву, неожиданно выросшему на крыше дома. Они уселись и стали ждать.
– Я почти жалею, что мы разгадали эту тайну, – признался Донал.
– Почему? – удивилась Арктура. – Ведь в любом случае лучше знать правду, какой бы она ни была. Уж вы–то наверняка думаете именно так!
– Конечно, – кивнул Донал. – Если эта штука в трубе и впрямь окажется эоловой арфой – а я полагаю, что так оно и будет, – то просто замечательно, что мы её нашли. Но мне было бы интереснее, окажись тут что–нибудь такое, чего мы не могли бы объяснить.
– Я не очень вас понимаю.
– Но ведь необъяснимое так расширяет наши горизонты! Задаёт нам новые вопросы, открывает новые ответы, в которых столько новых возможностей и столько радости! Знаете, сколько удивительных открытий скрывается под твёрдой скорлупой кажущихся противоречий?.. Кстати, миледи, вы, наверное, слышали множество историй о старинных домах, в которых то и дело звучит загадочная музыка, предвещающая недоброе для их обитателей.
– Конечно, слышала. Но какой прок в таком предзнаменовании?
– Не знаю. Сам я никакого прока в этой музыке не вижу, а иначе, такие вещи, наверное, и встречались бы намного чаще. И потом, будь от неё польза, почему она всё время звучит только в домах сильных мира сего и никогда не посещает лачуги бедняков?
– Наверное, по той же причине, по которой богачам достаются и все другие блага земной жизни, – сказала Арктура.
– Прекрасный ответ, – улыбнулся Донал. – Возразить тут нечего. Но если, вооружившись подобными историями, кто–то попытается меня убедить, что о знатных семействах, проживающих в великолепных замках, Господь печётся больше, чем о бедняках, ютящихся в самых нищих хижинах Шотландии, я и слушать его не стану!
– Но разве по–настоящему влиятельные семьи не должны быть важнее других?
– нахмурившись, произнесла Арктура.
– Конечно, если они несут в себе благо. Но ведь про большинство знатных семей такого не скажешь. Даже Сам Господь родился не асмонейским царевичем, а пришёл в мир сыном простой крестьянки, и отцом его считался обыкновенный плотник.
– Что–то я не вижу, какая тут связь.
– Можно не сомневаться, что Господь занял в мире именно такое положение, которое лучше всего позволяло Ему сделать то высшее добро, ради которого Он и пришёл. Я не хочу принижать иные сословия, ведь у каждого жизненного пути есть свои особенности. Но мне кажется, что и продолжать Его истинное дело лучше всего получается у простых и незнатных, нежели у людей с высоким титулом и положением.
– Вы всегда говорите так, как будто в жизни человек должен заботиться лишь о том, ради чего пришёл Иисус Христос, – проговорила Арктура. – Неужели кроме спасения нам вообще ни о чём не стоит думать?
– Если вы обрисуете мне спасение в его истинном и полном смысле, я тут же скажу, что да, ни о чём! Только по мере того, как Бог спасает человека, тот способен истинно творить в мире приготовленное ему дело. А ведь всё здесь предназначено для того, чтобы все мы выросли в одну дивную, благословенную семью. Мир – это ясли Господни, и в нём Бог вскармливает младенцев, которые потом будут жить в Его доме. Всё истинное устремляет нас к Богу, чтобы однажды мы соединились с Ним навсегда. И когда это произойдёт, мы и правда будем творить дела даже больше тех, что творил на земле Сам Господь!.. Ой, слушайте, слушайте! По–моему, это оно!
Откуда–то сверху до них донёсся негромкий, протяжный, переливающийся звуками аккорд. Лестница была наготове, и Донал быстренько взобрался к отверстию с приготовленным листом плотной коричневой бумаги. Он примостился на верхней ступеньке и стал ждать, когда заключённые в трубе струны снова запоют своими неземными голосами. Ждать пришлось долго, и у него уже онемела нога, но тут ветер неожиданно окреп, и Донал явственно услышал призрачную музыку, раздающуюся в глубине трубы. Нежные звуки росли и становились громче. Донал ловко залепил отверстие листом бумаги, подувший ветер ещё крепче прижал его к трубе, и звуки мгновенно смолкли.
Он убрал бумагу, и музыка зазвучала вновь. Ветер не унимался, а, напротив, становился всё сильнее, и после ещё нескольких экспериментов у них не осталось ни тени сомнения в том, что они действительно отыскали источник загадочной музыки. Теперь они могли даже немного изменять её, поворачивая бумагу то так, то этак. Донал спустился и, обняв за плечи своего ученика, сказал:
– Дейви, я хочу попросить тебя никому не говорить о том, что мы нашли, пока я или леди Арктура не дадим тебе разрешения. Теперь у нас троих будет своя тайна. Замок принадлежит леди Арктуре, и она имеет полное право просить тебя какое–то время никому и ничего об этом не говорить. У меня есть на это веские причины, миледи, – пояснил он, поворачиваясь к Арктуре.
– Не могли бы вы попросить Дейви послушаться меня? Я сразу же объясню вам, в чём дело, но не хочу ничего говорить Дейви до того, как вы сами об этом не узнаете. Вы можете немедленно убрать этот запрет, если сочтёте мои доводы неубедительными.
– Дейви, – сказала Арктура, – я доверяю мистеру Гранту и потому прошу тебя пока сохранять наше открытие в тайне.
– Конечно, кузина Арки! – воскликнул мальчик. – Но мистер Грант, мне вполне хватило бы и ваших слов. Зачем вам понадобилось, чтобы Арки тоже запретила мне об этом рассказывать?
– Потому что это тайна принадлежит не мне, а ей. А теперь беги и подожди меня в моей комнате. Только будь осторожнее на смотровой площадке.
Когда Дейви скрылся из глаз, Донал повернулся к Арктуре.
– Вы знаете, миледи, что говорят в замке о пропавшей комнате? – спросил он.
– А вы сами в это верите? – ответила она вопросом на вопрос.
– По–моему, такая комната вполне может существовать.
– Если бы она была, её бы давным–давно нашли.
– Наверное, точно так же люди откликались на первые вести о том, что Колумб открыл Америку.
– Это было далеко и за огромным океаном.
– А здесь у нас толстые стены, и множество легкомысленных и робких людей.
Скажите, кто–нибудь хоть раз искал эту комнату всерьёз?
– На моей памяти – нет.
– Значит, ваше возражение несостоятельно. Если бы вы сказали мне, что ни одна серьёзная попытка найти потайную комнату не увенчалась успехом, тогда я вынужден был бы признать его силу, – хотя и тогда, наверное, не удовлетворился бы, пока не узнал, что именно было предпринято и каким образом. С другой стороны, я подозреваю, что многие из ваших предков, даже если и знали что–то об этой комнате, предпочитали держать язык за зубами. Неужели вам не хочется и тут докопаться до правды?
– Что вы, очень даже хочется! А вам не жаль будет расстаться с ещё одной необъяснимой тайной?
– Напротив, сейчас это даже не тайна, а только досужие слухи, в которые мы не слишком–то верим. И хорошо, что не верим, потому что обычный здравый смысл не даёт нам для этого никаких оснований. Но если нам удастся отыскать эту комнату, тогда–то, наверное, и появится тайна – тайна, которую не объяснить по эту сторону вечности. Можно предполагать, строить тысячи догадок, но так и не узнать, какая из них истинна… Простите меня, миледи, я нисколько не хочу настаивать!
Леди Арктура улыбнулась.
– Вы можете делать всё, что хотите, – сказала она. – Если вам и показалось, что я сомневаюсь, то это лишь потому, что я подумала о дяде. Мне очень не хотелось бы причинять ему неудовольствие.
– Конечно, нет. Но разве он сам этому не обрадуется?
– Я попробую спросить его об этом. Во–первых, он ненавидит все так называемые предрассудки, а во–вторых, достаточно любопытен, чтобы не возражать против наших поисков. Вряд ли он согласится на то, чтобы мы разбирали стены или вскрывали заложенные проёмы, но, наверное, против остального возражать не станет. Я даже ничуть не удивлюсь, если он к нам присоединится!
«Странно одно: почему граф сам не попытался отыскать загадочную комнату?» – подумал Донал. Почему–то ему казалось, что подобная идея будет лорду Морвену совсем не по душе.
– Но скажите, мистер Грант, как вы собираетесь её найти? – спросила Арктура, когда они уже почти подошли к его башне.
– Если мы только хотим узнать, существует такая комната или нет, но не собираемся её искать…
– Простите, – перебила Арктура, – но разве найти её – это не единственный способ убедиться в её существовании? Как ещё можно понять, что она есть, если мы не знаем, где она?
– Очень просто. Нам нужно посмотреть, нет ли внутри замка лишнего пространства, о котором мы ничего не знаем.
– Я вас не понимаю.
– Тогда, может быть, вы зайдёте ко мне в комнату? Я вам всё объясню, и для Дейви это тоже будет полезным уроком.
Арктура согласно наклонила голову, и вскоре Донал уже давал им обоим урок трёхмерной геометрии. Он показал им, как определить объём пространства в заданных пределах, и объяснил, что если измеренного пространства почему–то получается меньше, значит, часть его где–то прячется. Сначала надо измерить стены замка (конечно же, принимая во внимание их толщину, а также все неожиданные выступы и углубления) и вычислить, сколько кубических метров пространства должно в нём содержаться. Потом нужно измерить все комнаты и открытые места в стенах (не забывая о внутренних стенах и перегородках) и снова сложить всё это вместе. Если получившееся внутреннее пространство окажется меньше того, что должно заключаться в стенах замка, это будет означать одно из двух: либо они что–то неправильно подсчитали, либо в замке действительно есть некое место, куда они не сумели проникнуть.
