Текст книги "Донал Грант"
Автор книги: Джордж МакДональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
Глава 31
В замешательстве
Открыв глаза, он прежде всего вспомнил о длинном и приятном путешествии верхом вместе с графом по удивительно интересным и разнообразным местам – которое почему–то привело к этому странному ощущению полной разбитости, почти тоски. Что же с ним случилось? Произошло ли это на самом деле или ему только показалось? Но если всё это – плод его воображения, то откуда тогда усталость? А если всё было на самом деле, то как такое возможно? Неужели он действительно провёл всю эту долгую ночь в обществе графа? Неужели они действительно посетили все те места, воспоминания о которых сейчас вспыхивали в его сознании? Донал был настолько сбит с толку, смущён и подавлен то ли каким–то неясным беспокойством, то ли угрызениями совести, что со страхом думал о той минуте, когда он, наконец, узнает, в чём же кроется причина его непонятного состояния. Неужели человек может так утратить ощущение самого себя, что после этого навсегда потеряет уверенность в реальности происходящего?
Подумав, Донал решил, что, должно быть, выпил слишком много вина и потому потерял голову. Однако он помнил, что последовал за графом, оставив свой недопитый бокал на столе, а та невыразимая перемена произошла с ним уже потом, позже. Неужели это всё из–за вина? Неужели опьянение наступало так незаметно, что Донал ничего не подозревал? Он просто не мог в это поверить! Но что бы ни произошло накануне, сегодня Доналу от этого было плохо, почти стыдно. Что подумает о нём граф? Наверное, решит, что ему нельзя больше доверять воспитание маленького Дейви!
Сам Донал не чувствовал в произошедшем особой вины. Он знал, что это досадная случайность. Но тогда откуда это непонятное чувство провинности? Почему ему должно быть стыдно из–за того, что вошло в него извне? Если ему и есть чего стыдиться, так это именно стыда, ведь в нём нет веры Богу! Разве Бог оставит доверившегося Ему сына на милость случая? На милость лишнего бокала вина, выпитого по неведению? Да, от такой мысли Доналу и впрямь должно быть стыдно – и поделом!
Он встал и, к собственному отчаянию, обнаружил, что уже почти десять часов. Обычно он вставал около шести. Донал поспешно оделся и сбежал вниз, удивляясь тому, что Дейви до сих пор не пришёл его разбудить. Мальчик оказался в классной комнате. Он тут же вскочил и бросился навстречу Доналу.
– Надеюсь, сейчас вам лучше, мистер Грант? – воскликнул он. – Я так рад, что вы всё–таки смогли прийти!
– Всё в полном порядке, – ответил Донал. – Только понять не могу, отчего я так проспал. А ты почему меня не разбудил, а, малыш?
– Потому что Симмонс мне сказал, что вы нездоровы и чтобы я вас не беспокоил, даже если вы опоздаете.
– Никакого завтрака я, конечно, не заслуживаю, – проговорил Донал, оборачиваясь к столу, – но если ты встанешь вот здесь и почитаешь мне, пока я ем, мы сумеем немного наверстать упущенное время.
– Хорошо, сэр. Только ваш кофе совсем остыл. Давайте, я позвоню, чтобы принесли горячего?
– Нет, нет! Не будем больше терять времени. Если кто–то не хочет пить холодный кофе, ему следует вовремя спускаться к завтраку.
– А вот Форг никогда не стал бы пить холодный кофе, – сказал Дейви. – Вы что, хуже его, что ли?
– Видишь ли, я хочу поступать со своим кофе так, как мне заблагорассудится, а не идти на поводу у собственного завтрака! Хочу оставаться Доналом Грантом, горячий у меня кофе или холодный. Вот тебе, Дейви, маленький урок практической философии.
– По–моему, я вас понимаю, сэр. Не хотите носиться со всякими пустяками.
– Смотря с какими пустяками, Дейви. Они тоже бывают разные. Иногда люди называют пустяками вещи совсем не пустячные. И потом, даже из мелочей можно вывести важные принципы. Вот, к примеру, горячий кофе или холодный – это пустяк, мелочь. Главное здесь то, что я не должен от этого зависеть. У нас в горах считается, что воспитанный человек не станет смотреть, что за ужин ему подали, а с благодарностью съест и хлеб с сыром, и жареную индейку. По крайней мере, так учили меня родители. Хотя боюсь, и у нас на севере от таких вот хороших манер мало что осталось.
– Это и правда здорово, – решительно сказал Дейви. – Не просто хорошие манеры, а настоящее благородство. Хотел бы и я не смотреть на то, какой ужин мне подали! Но, наверное, у меня так никогда не получится.
– У тебя действительно ничего не выйдет, если ты и дальше будешь мечтать только о том, как бы поскорее стать благородным. И потом, не думай, что жареная индейка ничуть не лучше, чем пустой хлеб. Я этого не говорил. Так думать – значит не признавать различия там, где оно есть. Если бы хлеб ничем не отличался от хорошего куска мяса, тогда и говорить было бы не о чем, и в нашем смирении и довольстве не было бы никакой добродетели.
– Понятно, – проговорил Дейви. – Тогда, может быть, и мне пора приучать себя кое без чего обходиться? Вдруг в будущем понадобится? А, мистер Грант?
– Знаешь, лучше не выбирать себе уроки по собственному разумению, а трудиться над тем, что задаёт тебе тот, кто знает чему и как он тебя учит. Я вот, например, не уверен, что мог бы стать хорошим учителем для самого себя.
– Но меня же вы хорошо учите!
– Я стараюсь, конечно, но ведь мне поручено учить тебя, а не себя! Я сам должен делать только одно: заставлять себя исполнять то, чему меня учат. Вот например, когда ты учил меня кататься на коньках, я же старался делать всё, что ты мне показывал. Разве не так?
– Так.
– Но я же не себя самого слушался, верно?
– Верно. Да вам и не надо себя слушаться. И никого другого. Вам уже не нужно, чтобы вас кто–нибудь чему–нибудь учил!
– Как же не нужно, Дейви? Наоборот! Я бы и минуты не смог прожить, не будь рядом Того, Кто постоянно преподаёт мне Свои уроки! И знаешь что? Этих уроков так много, что у меня не остаётся ни времени, ни нужды добавлять к ним ещё и свои. Ну, допустим, сегодня ты пойдёшь и попросишь кухарку подать тебе холодный ужин. И что? Скорее всего, этот ужин только раскормит твою гордыню, хотя хвалиться–то особо нечего: когда есть хочется, и холодный ужин неплох. Но тот мальчик, который не ворчит и не жалуется, если ему не разрешают гулять, потому что на улице плохая погода, а он простыл, наверное, не станет жаловаться, если ему вдруг подадут подгоревшую кашу или холодное молоко.
Дейви покаянно опустил голову. Это был совсем незначительный проступок, но ведь именно незначительные грешки уж никак не стоят того, чтобы их совершать, и обычно для них у нас гораздо меньше оправдания, чем для грехов посерьёзнее. И зачем мы только идём у них на поводу? Ведь тут и в самом деле овчинка выделки не стоит! К сожалению, повзрослев, мы начинаем совершать эти мелкие грешки гораздо чаще, чем в детстве, и в результате становимся не искренними и простыми, как малые дети, а лишь ребячливыми и глупо–наивными.
– Легко исполнять урок, который ты сам себе установил, – продолжал Донал.
– Выполнишь его и ходишь гоголем: вон, мол, я какой молодец! Так глупо, что и смотреть противно! Но когда урок задаёт нам кто–то другой, даже имеющий на это полное право, мы тут же начинаем жаловаться, даже если урок этот задан нам по истине и доброте сердца и во всём мире для нас не найдётся сейчас ничего важнее, нужнее и разумнее… Не забывай, Дейви: делать то, что нам говорят, гораздо лучше и благороднее, чем самим налагать на себя суровые правила и законы!
– Но разве нет таких добрых дел, которые мы могли бы сделать, даже если никто нам об этом не говорит?
– Когда человек начинает исполнять то, что ему велено, – а значит, то, в чём явно состоит его долг, – он вскоре убеждается, что рядом с ним всегда остаётся Тот, Кто никогда не забудет сказать ему, что делать дальше.
Так они говорили, пока Донал быстренько расправлялся с завтраком, а Дейви стоял рядом с ним. Но этот коротенький разговор надолго отпечатался в душе мальчика. Он с такой готовностью исполнял то, что говорил ему любимый учитель, что на него было приятно смотреть. Для самого Донала радостное послушание Дейви было большой поддержкой, утешением, а иногда и решительным обличением, побуждавшим его стряхнуть с себя тоскливые и беспокойные мысли.
«Что же это я? – говорил он сам себе в такие минуты. – Малыш Дейви верит мне так беззаветно, что немедленно исполняет всё, что я ему говорю. Так неужели я стану хоть на мгновение сомневаться в Отцовской любви или в том, что Он не только силён исправить всё дурное и сомнительное в сердце Своего сына, но и жаждет это сделать? Молодец, Дейви, так держать! Я тоже буду держаться за послушание и правду!»
Однако в тот день после уроков Донал снова задумался над тем, что же такое могло приключиться с ним накануне. Когда именно он потерял ощущение реальности и отключился? Должно быть, граф тоже это заметил, иначе Симмонс ничего не сказал бы Дейви про нездоровье Донала – разве что сам успел заметить его в таком помрачённом состоянии. Если с дворецким поговорил именно граф, то, по–видимому, на этот раз он отнёсся к произошедшему снисходительно и решил дать Доналу возможность отоспаться. А вдруг он просто хотел уберечь мальчика от неприятного зрелища? В любом случае, что ему теперь делать?
Размышлял Донал недолго. Будучи человеком прямым и открытым, он решил не медля увидеться с лордом Морвеном и извиниться. Для этого требовалось сначала отыскать Симмонса, который обнаружился в буфетной за чисткой столового серебра.
– А, мистер Грант, – сказал он, не дав Доналу вымолвить ни слова. – А я как раз собирался к вам. Его светлость лорд Морвен хотел вас видеть.
– Я бы тоже хотел увидеться с его светлостью, – ответил Донал.
– Вот и ладно, – проговорил Симмонс. – Пойду спрошу, когда вам лучше прийти. Лорд Морвен ещё не вставал и вряд ли скоро поднимется. Нездоровится ему сегодня. Он сообщил мне, что вчера вы тоже не очень хорошо себя чувствовали.
С этими словами он пристально посмотрел на Донала с добродушным, но не слишком сочувственным выражением на багрово–красном лице.
– Видите ли, Симмонс, – ответил Донал, – обычно я не пью ничего крепкого и потому боюсь, что вчера выпил чересчур много вина его светлости.
– Вино его светлости,.. – пробормотал Симмонс, но тут же замолчал. – И позвольте спросить, сколько же вы выпили? – поинтересовался он.
– Один бокал за ужином, а после ещё один и из второго графина немного…
– Ай–яй–яй, сэр! Уж вам–то что сделается с такой малости? Как же вы так оплошали? Вот возьмите, к примеру меня…
Тут он замолчал и не стал больше ничего говорить о себе, но через минуту снова покачал головой и добавил:
– Ну и ну! Значит, после вчерашнего вы спали до десяти часов?.. Подождите меня в коридоре, сэр, или в классной комнате, а я как только всё узнаю у его светлости, так сразу к вам и приду.
Тщательно вымыв руки и сняв с себя белый передник, Симмонс отправился к своему хозяину. Донал присел на нижней ступеньке парадной лестницы и стал ждать.
Вдруг у себя над головой он услышал лёгкие шаги и, невольно подняв глаза, увидел, что из–за поворота широкой винтовой лестницы показалась стройная фигура леди Арктуры, спускающейся вниз так медленно и тихо, как будто ноги у неё о чём–то задумались. Она вздрогнула и на мгновение остановилась, но тут же двинулась дальше. Когда она проходила мимо, Донал поклонился. Она ответила на его почтительное приветствие едва уловимым кивком, но при этом подняла на него глаза, в которых мелькнула странная, испытующая тревога, не слишком явная, но всё–таки заметная. Она прошла и скрылась из виду, но этот взгляд озадачил Донала и немного его смутил. Что это было? Может, ничего особенного? И что значит эта немая тревога? И была ли она вообще или ему лишь показалось?
Симмонса не было очень долго. Когда он вошёл к лорду Морвену, тот только что встал с постели, и старому слуге пришлось остаться, чтобы помочь хозяину одеться. Наконец он появился, извиняясь и говоря, что в таких случаях – то есть во время приступов меланхолии – его светлость бывает особенно нервным и вспыльчивым и потому обращаться с ним надо с превеликой осторожностью. Однако лорд Морвен готов принять мистера Гранта. Только не может ли мистер Грант сам подняться к графу в кабинет? А то его несчастные стариковские кости совсем разболелись от этой бесконечной ходьбы вверх и вниз по лестнице. Донал ответил, что знает дорогу, и тут же взлетел по ступеням на нужный этаж. Однако он, должно быть, задумался о предстоящем разговоре и поэтому не заметил, что, отойдя от лестницы, свернул не в ту сторону. Обычно он неплохо ориентировался, но в горах это получалось у него куда лучше, чем в замке, так что сейчас неожиданно для себя Донал оказался в давешней картинной галерее.
Когда он понял, где находится, внутри у него поднялось неприятное болезненное чувство, как будто здесь его подстерегало то самое состояние, в котором он больше ни за что не хотел оказаться. Тем не менее, он пошёл прямо по галерее, полагая, что так быстрее всего отыщет лорда Морвена; ведь тот либо до сих пор сидит у себя в спальне, либо уже прошёл в гостиную. Проходя, он рассматривал висящие на стене полотна, и к собственному изумлению, узнавал некоторые из них, хотя накануне вряд ли мог разглядеть их в темноте. Казалось, именно из них были сотканы сны и видения его ночных скитаний, только его грёзы и фантазии были удивительно прекрасными, полными жизни и света, а в этих картинах не было ничего особенного. Да, тут есть над чем подумать! Но не сейчас. Сейчас его ждёт лорд Морвен.
Подойдя к той двери, за которой, как ему казалось, находилась спальня графа, Донал негромко постучал. Не услышав ответа, он осторожно заглянул внутрь и оказался в узком проходе. Почти прямо напротив виднелась ещё одна дверь, которая была чуть приоткрыта. Уловив за ней какое–то движение, Донал решил постучаться, и в ответ ему прозвучал голос, в котором он тут же узнал леди Арктуру. За дверью оказалась старинная, приятная, немного сумрачная комната, где за столиком сидела леди Арктура и что–то писала.
Здесь было всего одно низкое решётчатое окно, смотрящее на запад, но в старомодном камине радостно полыхал огонь. Леди Арктура подняла голову. На её лице не отразилось ни малейшего удивления, как будто к ней вошёл слуга, за которым она посылала.
– Прошу прощения, миледи, – сказал Донал. – Меня хотел видеть лорд Морвен, но я заблудился.
– Я вас провожу, – ответила она и, поднявшись, подошла к нему. Она провела его по узкому извилистому коридору, показала дверь в спальню графа и снова пошла к себе. Но Доналу показалось, что она опять бросила на него.
испытующий, беспокойный взгляд.
Донал постучал и услышал голос графа, приглашающий его войти. Закутавшись в халат, граф сидел на выцветшем диване с золотой атласной обивкой, и на её фоне его изжелта–бледное лицо выглядело мёртвым и страшно изнурённым.
– Доброе утро, мистер Грант, – произнёс он. – Я рад видеть, что вам лучше.
– Благодарю вас, ваша светлость, – ответил Донал. – Я хотел бы извиниться. Не знаю, как это могло случиться. Должно быть, из–за непривычки к вину я…
– Право, вам незачем извиняться, – проговорил граф. – Вы ни разу не повели себя неподобающим образом и всё время держались как истинный джентльмен.
– Вы очень добры, ваша светлость. И всё равно, мне очень жаль, что так получилось. В будущем я постараюсь сделать всё, чтобы ничего подобного не повторилось.
– Может быть, вам и правда нужно установить для себя норму, – как бы уступая, сказал граф. – И в вашем случае, понятно, небольшую. Бывает, что организм реагирует прямо–таки мгновенно, – пробормотал он как бы про себя.
– Малейшая доза и сразу… Но человек вроде вас, мистер Грант, всегда сможет о себе позаботиться.
– Однако иногда, по–видимому, это происходит с некоторым опозданием! – возразил Донал. – Но мне не хотелось бы утомлять вашу светлость дальнейшими выражениями моего сожаления.
– А не поужинаете ли вы со мной и сегодня? – предложил граф. – Мне сейчас одиноко. Порой целыми месяцами я могу жить совершенно один, ни в ком не нуждаясь; мне вполне достаточно книг и картин. А потом мною внезапно овладевает тоска по обществу, но здоровье не позволяет мне выезжать. По натуре нелюдимом меня не назовёшь, как раз наоборот. Вы, наверное, удивляетесь, что я так мало бываю со своими собственными сыновьями, но, увы, я так болен, что не переношу громких звуков и резких движений.
«А как же леди Арктура?» – подумал про себя Донал.
– Вряд ли я смогу заменить то общество, которого вам так не недостаёт, – вслух сказал он. – Но я всегда к вашим услугам.
Сказав это, он внутренне вздохнул и подумал о том, как было бы хорошо вместо ужина провести вечер у себя в башне наедине с книгами и своими мыслями. Однако он чувствовал, что отказаться от приглашения он не вправе.
Глава 32
Ещё один ужин с графом
Как и накануне, Донал поднялся к лорду Морвену в сопровождении Симмонса. Тот доложил графу о его приходе, и войдя, Донал с изумлением обнаружил, что вместе с его светлостью за столом сидит леди Арктура. Граф попросил Донала взять её под руку и повести к ужину, а сам последовал за ними.
Это был совсем не такой ужин, как вчера. То ли присутствие племянницы заставило графа быть более приветливым, то ли ему действительно полегчало и у него поднялось настроение, но он выглядел совсем другим человеком.
Говорил он принуждённо–весёлым тоном, но рассказал две–три весьма занятные истории, с живостью описал кое–какие приключения своей молодости, вспомнил свои встречи с великими мира сего – иными словами, вёл себя как самый любезный и учтивый хозяин. Вина Донал за ужином не пил, граф, как и прежде, едва прикасался к своему бокалу, леди Арктура тоже к вину не притрагивалась. Она с уважением слушала своего дядю и внимательно взглядывала на Донала, когда тот что–то говорил. Ему показалось, что дважды или трижды она посмотрела на него с настоящим сочувствием, а один раз он уловил в её лице ту же самую тревогу, которую уже видел раньше. Он думал о том, как это странно, что они с леди Арктурой увиделись трижды за один день, хотя обычно почти не встречались. Когда со стола убрали остатки ужина и принесли вино, Доналу показалось, что граф выжидательно взглянул на племянницу, словно желая, чтобы она поскорее вышла. Однако та не тронулась с места. Лорд Морвен спросил, какого вина ей налить, но она вежливо отказалась. Тогда граф наполнил свой бокал и подтолкнул графин Доналу. Тот тоже наполнил свой бокал и решил, что будет пить как можно медленнее.
Разговор оживился, но Донал не мог избавиться от впечатления, что время от времени леди Арктура поглядывает на него с каким–то непонятным вопросом в глазах, как будто боится, что с ним вот–вот что–то произойдёт. Должно быть, она слышала, как он отличился накануне, решил он. Что ж, ситуация не из приятных, но придётся её перетерпеть. Когда Донал отказался от второго бокала вина (правда, граф нисколько не настаивал), то увидел, что по её лицу пробежала тень облегчения. И всё равно, даже после этого Доналу казалось, что она нет–нет да и посмотрит на него с неясным беспокойством.
Почему–то они заговорили об овцах, и Донал с большим увлечением принялся рассказывать о своих прежних подопечных и о собаках–пастухах, как вдруг точно так же, как вчера, что–то как будто взорвалось у него в голове, и он, прекрасно помня, что находится за столом вместе с графом и леди Арктурой, в то же самое время ясно увидел, что сидит на одиноком утёсе посреди волшебной летней ночи, повсюду вокруг него лежат кудлатые овцы и лохматые псы, а впереди среди вереска то и дело вспыхивают огоньки, возвещающие приход ангелов, незримо и легко спускающихся на землю. Ему казалось, что он читает мысли лежащих вокруг овец, и в то же самое время он продолжал говорить, зная, что обращается к лорду Морвену и его племяннице.
Потом всё переменилось. Овцы вместе с графом и леди Арктурой куда–то исчезли, и он осознал, что быстро идёт по парку навстречу яростному ветру, прилетевшему с северо–востока, борясь с ним и укрощая его, как горячего коня. Постепенно откуда–то возникла жуткая хриплая музыка, и хотя Донал знал, что это грохочут волны на морском берегу, ему казалось, что мелодия раздаётся из чрева какого–то неописуемого инструмента, гигантского и фантастически нелепого. Сначала он почувствовал его – ногами и всем телом, как мы иногда чувствуем звучание органных труб, слишком мощных и властных для маленькой, тесной церквушки. Донал шёл, а волны вздымали землю и заставляли её биться о его ноги, но вскоре их рокот стал похож на непрестанный рёв органа, раскинувшегося во всё небо. Музыка повлекла его к морю – телесно или вне тела, сказать он не мог. Он лишь ощущал некие формы существования, но не понимал, относятся они к внешнему миру или только к миру внутри его собственного сознания. Рёв водяного органа становился всё громче и громче. Донал знал каждый шаг на пути к берегу – через поля, мимо заборов и крыш. Он поворачивал то туда, то сюда, чтобы не упасть в канаву или обойти зыбучий песок, а музыка становилась всё громче, и наконец ему на лицо упали холодные капли. То было мимолётное прикосновение крыльев, на которых звуки пронеслись мимо него, чтобы тут же кануть в жуткую глубину неразличимых далей. Его ноги шли по берегу, из которого торчали примятые кустики травы, а впереди простирался голый, жёсткий, прибитый водой песок.
В темноте он видел белую ярость волн, спешащих на берег; они неумолимо надвигались, вздымались, скручивались и, не выдерживая собственной тяжести, падали, разом выплёскивая весь накопившийся в них грохот поражения. Каждая волна была подобна сложному аккорду, вокруг которого вились стайки отдельных нот и тонов. Донал быстро ходил по берегу туда–сюда. Ему казалось, что он ходит так уже целую вечность. Зачем он это делает, он не знал, как не знал, почему неизменно поворачивается и снова возвращается к морю вместо того, чтобы уйти прочь.
Внезапно на гребне волны, бегущей к неминуемому падению, ему почудилось что–то тёмное. Луна взошла как раз тогда, когда водяная громада обрушилась на берег, и что–то выкатилось на песок. Донал стоял и смотрел. Зачем ему двигаться? Что ему за дело? Следующая волна утащит случайную находку в океан. Похоже, это человеческое тело, но какая разница? Это не первое и не последнее тело, подхваченное могучей морской мелодией! Но тут ему припомнилось что–то из древней старины: в прежние годы каждый человек делал для другого всё, что мог. Для этого даже было какое–то особое слово… А, вот! Они говорили, что человек должен делать то–то и то–то!
Может быть, в этом теле ещё сохранилось дыхание. Но даже если и нет, может быть, кому–то захочется его взять? Донал рванулся к воде и успел схватить то, что лежало на берегу, пока его не накрыла ещё одна волна, хотя ему показалось, что между этими двумя мгновениями прошли долгие часы размышлений, воспоминаний и умозаключений. Накатившая волна окатила его с ног до головы, но он крепко уцепился за свой трофей и вытащил его из воды.
Мгновение замешательства – и Донал пришёл в себя. Он лежал на песке, обеими руками сжимая мокрую груду спутанных верёвок; должно быть, невод, выпавший из чьей–то лодки.
Его видения пропали. Он сидел на холодном ветру, вымокший до нитки, прямо на берегу ревущего моря. Бедный, дрожащий, совершенно обыкновенный и бесприютный смертный, он сидел на берегу Северного моря, из которого только что вытащил чужой невод, облепленный водорослями. Он оттащил свою находку подальше от прибоя и поспешил домой.
К тому времени, как он добрался до замка, он уже вполне согрелся. Дверь в самом низу его башни оказалась открытой. Он бесшумно поднялся к себе в вскоре уже крепко спал.
