Текст книги "Донал Грант"
Автор книги: Джордж МакДональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
По щекам мальчика катились слёзы.
– Урок закончен, малыш, – сказал Донал. Он поднялся и пошёл было к двери, чтобы оставить мальчика наедине с Арктурой, но у самого выхода, повиновавшись внезапному порыву, обернулся и сказал:
– Дейви, я люблю Иисуса Христа и Его Отца больше, чем могу сказать тебе об этом – больше, чем могу выразить словами, больше, чем могу помыслить. И если ты любишь меня, то будешь слушаться того, что говорит тебе Иисус.
– Какой вы, должно быть, хороший человек, мистер Грант! – всхлипывая проговорил Дейви. – Правда, Арки?
Донал рассмеялся.
– Что ты, Дейви! Неужели ты считаешь меня хорошим, потому что я люблю единственного по–настоящему хорошего Человека во всём мире? Право, это странно! Уж если на то пошло, я был бы самым презренным существом на земле, если бы, зная Его так, как знаю сейчас, не любил Его всем сердцем. И однажды, когда Он, наконец, закончит меня творить, сердце моё станет ещё больше и глубже, и я буду любить Его ещё крепче и безогляднее.
– А Бог что, до сих пор вас творит, мистер Грант? Я думал, вы уже взрослый!
– Ну, выше–то Он меня, пожалуй, уже не сделает, – ответил Донал. – Но у меня внутри есть что–то живое – то, чем я люблю тебя, чем думаю о Боге, чем пишу стихи и читаю Библию. И вот как раз эту живую частичку меня Бог продолжает делать всё больше и больше. Уж не знаю, когда Он остановится. Знаю только, на чём Он не остановится. Это живое во мне и есть настоящий я, и Бог будет взращивать его и дальше, всю вечность, хотя сейчас оно совсем не такое, каким должно бы быть.
– А почему у Него так медленно получается?
– На самом деле, не так уж медленно, но всё могло бы быть быстрее, будь я таким хорошим, каким должен быть к этому времени – с такими–то родителями да ещё и с уймой времени на горных склонах наедине с овцами и Новым Заветом. Я молился Богу, Дейви, и на горных пастбищах, и в полях, и Он услышал меня и помог мне увидеть не только глупость многого из того, что есть в мире, но и подлинное величие и красоту. Эх, Дейви, Бог хочет отдать тебе весь мир и всё в нём. Когда ты начнёшь делать то, что говорит тебе Иисус, тогда станешь моим братишкой, и мы с тобой вместе будем младшими братьями Христа, сыновьями Его Отца, а значит, наследниками всего.
С этими словами он повернулся и вышел.
Теперь слёзы катились и по щекам леди Арктуры, хотя сама она этого не замечала.
«У него благие намерения, – подумала она про себя, – но он так жестоко ошибается! В Библии сказано, что мы должны не делать, а верить!»
Хотя бедная девушка каждый день читала свою Библию, глаза у неё были так запорошены пеплом и прахом преподанного ей наставления, что она очень мало знала, о чём там говорится на самом деле. Самые важные истины ускользали от неё пустыми, ничего не значащими словами, в которых не было и тени смысла. Они не подтверждали усвоенные ею доктрины и посему ничего ей не говорили. История Христа и учение тех, кто верно обращался со Словом Жизни, предназначены вовсе не для того, чтобы помочь людям понять, каким именно образом Бог устроил всё необходимое для их спасения. Бог хочет, чтобы мы жили, и жизнь непременно приведёт к познанию; но даже все знания во вселенной не дадут нам жизни. Послушание – это дорога ко всякой полноте и единственный способ научиться доверять Богу. Любовь, вера и послушание – это разные грани одной и той же призмы.
После этого Арктура регулярно приходила на урок, всегда с намерением возразить учителю, как только всё закончится. Но каждый раз Донал успевал сказать что–то такое, что пронзало самое сердце честной девушки, и она ничего не могла на это ответить. Она поднималась из–за стола и уходила вместе с Дейви, как будто сама была ученицей (да так оно и было, только сама она об этом не догадывалась), но после урока всегда отправлялась в сад или к себе в комнату, чтобы побыть там в одиночестве. Нередко она ловила себя на мысли о том, как было бы хорошо, если бы слова Донала действительно оказались правдой. Однако она продолжала считать их весьма опасными: а вдруг, слушая подобные вещи, и она сама, и Дейви не смогут избежать грядущего гнева Господня?
Глава 19
Управляющий
Старая буковая аллея, уже давно никуда не ведущая и закрытая с одной стороны воротами, а с другой – высокой стеной, была любимым прибежищем Донала, отчасти из–за своей красоты, а отчасти из–за того, что в ней редко кто появлялся. Могучие ветви пересекались у него над головой, и Доналу казалось, что он идёт по длинной анфиладе царственных покоев, в которых прихотливо расставленные остроконечные арки поддерживают решетчатый лиственный купол. Поскольку по аллее никто уже не ходил и не ездил, её окончательно забросили, и даже в самой её никчёмности и запертости было что–то дикое и немного жутковатое. Когда в сумерках ветер со вздохами пролетал по её жалобно шелестящим сводам, или когда зимний холодный вихрь не давал покоя корявым, древним ветвям и деревья выглядели так, как будто устали от мира и жаждали наконец очутиться в Божьем саду; или когда снег тяжёлым грузом ложился на ветхие буковые плечи, которые, казалось, едва выдерживают его натиск, и прохожий, случайно поднявший на них взор, начинал смутно понимать, каким был бы мир, исчезни из него Бог, старая аллея приобретала такой странный и нелюдимый вид, что несмелый человек с живым воображением поспешил бы оттуда убраться, чтобы как можно скорее отыскать ближайшее жильё. Но Донал, горячо и крепко, в полном и конкретном смысле любивший своих ближних, умел любить самые уединённые места, потому что даже там никогда не оставался один.
Аллея была совершенно заброшена. Вся она поросла высокой травой, которую время от времени скашивали. С одного края прямо за деревьями пролегала тропинка, по которой так редко ходили, что, хотя она ещё проглядывала сквозь траву, высокие стебельки смыкались над ней, то и дело скрывая её из виду. Доналу нравилось такое уединение, и он всё чаще и чаще бывал здесь один. Здесь он читал, здесь молился; это место стало для него маленькой часовней в великом храме природы. Здесь его чтение и размышления почти никогда не прерывались появлением другого человека.
Однажды, примерно через месяц после появления в замке, Донал лежал в траве с книгой, примостившись в тени самого величественного бука. Вдруг и в воздухе, и по земле пробежала дрожащая волна, и Донал узнал в ней стук копыт приближающегося коня. Он поднял голову, чтобы посмотреть, кто это, но его внезапно появившаяся голова испугала коня, так что всадник чуть не вылетел из седла и, конечно же, вышел из себя. Кое–как удержавшись и сдерживая возбуждённое животное, готовое сорваться с места и поскакать во весь опор, наездник повернул его прямо на Донала, которого принял за бездомного бродягу. К тому времени Донал уже начал подниматься – намеренно, чтобы не вышло чего–нибудь похуже, – но не успел ещё и выпрямиться, как наездник выхватил плётку, пришпорил коня и ринулся на него. Донал молниеносно стащил с головы шапку, шагнул в сторону и остановился. Его спокойные движения и приветливое лицо несколько усмирили ярость незнакомца. Во всём виде Донала было что–то такое, чего не мог не заметить ни один истинный джентльмен.
Наездник явно вращался в сельских кругах и не принадлежал к числу изысканных горожан, но по его осанке и выправке было видно, что он прекрасно осознаёт и с достоинством занимает своё положение (по–видимому, весьма почётное) и вполне готов перед кем угодно за себя постоять.
– Какого чёрта!.. – воскликнул было он, потому что едва не упал, а ведь ничто другое так не выводит из себя умелого ездока – разве что он всё–таки не удержится и свалится в придорожную канаву. В таких случаях любой смертный прежде всего с негодованием обрушивается на виновника сего печального происшествия, чтобы выместить на нём оскорблённые чувства (какими бы глупыми и безосновательными они ни были). Однако разглядев Донала получше, незнакомец сдержался.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Донал. – С моей стороны было очень неосмотрительно так внезапно показаться из травы. Я должен был сообразить, что конь может испугаться. Простите, я увлёкся и поступил необдуманно.
Джентльмен приподнял свою шляпу.
– Я тоже прошу у вас прощения, – сказал он с улыбкой, согнавшей с его лица остатки недовольства. – Я было подумал, что кто–то без разрешения забрался в чужие владения. Но вы, должно быть, новый учитель, а значит, не меньше меня имеете право здесь находиться.
– Вы угадали, сэр.
– Простите, я не помню вашего имени.
– Меня зовут Донал Грант, – сказал Донал, тоном голоса и всем своим видом давая понять, что был бы не прочь в ответ узнать имя незнакомца.
– А меня Грэм, – ответил тот. – Я принадлежу к родовому клану Грэмов и служу у графа управляющим. Пойдёмте, я покажу вам свой дом. И пожалуйста, приходите нас навестить. Моя сестра будет очень рада с вами познакомиться.
Живём мы одиноко и приятных людей видим нечасто.
– Значит, говорите, одиноко, – задумчиво повторил Донал. – Но здесь же так приятно!
– Так–то оно так – до поры до времени. Вот подождите до зимы! Может, тогда ваше впечатление тоже несколько изменится.
– Вы уж меня простите, но я сомневаюсь, что вы так же хорошо знакомы с зимой, как я, – улыбнувшись, сказал Донал. – Конечно, на восточном побережье зима тоже не подарок, но, наверное, только на горных склонах можно по–настоящему почувствовать душу и сердце крепкой снежной бури.
– Тут я с вами согласен, – откликнулся мистер Грэм. – Правда, здесь нам тоже бывает несладко. Хорошо хоть в доме тепло.
– Мы пастухи и этим не всегда можем похвалиться, – засмеялся Донал.
Впоследствии мистер Грэм говорил, что ещё ни разу не чувствовал такой внезапной приязни ни к одному человеку. Одной из самых привлекательных особенностей и привычек Донала было то, что он никогда не выставлял себя кем–то иным, кроме обыкновенного деревенского пастуха, каким он родился и вырос. Отчасти он вёл себя так, потому что гордился отцом и матерью, отчасти – из–за врождённого достоинства, отчасти – из–за своей веры. Для него история жизни Христа была главной и подлинной реальностью, и он радовался, зная, что по рождению принадлежит почти к тем же самым кругам общества, что и Господин его судьбы и устремлений. И если можно дать высокой страсти обычное, земное имя, Донал стремился к той свободе, которая с самого начала была дана ему в наследие и обрести которую можно было лишь послушанием Господним словам. Перед лицом этого стремления всякое притворство убегало, как тени бегут прочь от света, и потому Донал целиком и полностью был настоящим джентльменом. Что с того, что сюртук его не был сшит по последней моде? Что с того, что в нём не было привычки к тому, что называется «светским обществом»? Он был выше всего этого. Он желал лишь научиться вести себя так, как ведут себя в «горней стране», где манеры существуют лишь потому, что они есть на самом деле и выражают внутреннее существо самого человека. Он не помышлял о том, каким его видят окружающие. Он был вежлив и тактичен, неизменно старался помочь другим, в разговоре прежде всего стремился увидеть, в чём он может согласиться с говорящим, а если и возражал, то кротким и примирительным тоном – кроме, пожалуй, тех случаев, когда в его присутствии говорили какую–нибудь особенно вопиющую несправедливость. Пожалуй, ни в светском кругу, ни вне его не нашлось бы ни одного по–настоящему воспитанного человека, который не согласился бы, что с Доналом Грантом не стыдно появиться в любом обществе. Мистер Грэм окинул оценивающим взглядом его высокую, широкоплечую фигуру, чуть сутуловатую от постоянных размышлений и недостатка физических упражнений, но готовую распрямиться в ответ на малейшее внутреннее движение, и подумал: «Да, это человек необычный!»
Они медленно двинулись вдоль аллеи, мистер Грэм верхом, Донал рядом, беседуя как люди, которые не прочь познакомиться друг с другом поближе.
– Я смотрю, по этой аллее уже почти никто не ездит, – заметил Донал.
– Да, она своё отжила. Замок тоже какое–то время стоял совсем пустой. Тогда у графской семьи денег было маловато, и все они жили в том самом доме, где сейчас живём мы. По мне так у нас гораздо удобнее.
– Должно быть, ваш дом тоже очень старый и большой, если к нему проложили такую огромную аллею!
– Ну, буки–то посадили вовсе не за этим, они все намного старше. То ли раньше здесь был лес, и остальные деревья просто срубили, то ли на месте нашего дома раньше стоял другой, гораздо более древний. Честно говоря, я сам склоняюсь к последней мысли, особенно если взглянуть на сад и на расположение нашего дома и других построек.
– Я его ещё не видел, – признался Донал.
– Так вы ещё не всё здесь осмотрели? – удивился мистер Грэм.
– Знаете, наверное, я был так занят своим учеником, что пока не удосужился хорошенько осмотреться и никуда особенно не ходил. Разве что спускался в город, навестить Эндрю Комена, сапожника.
– А, значит, вы с ним знакомы! Я слышал, он человек замечательный. Заезжал к нам как–то проповедник, по–моему из Глазго, не помню, как зовут. Эндрю так его поразил, что тот принял его чуть ли не за пророка! В нём, говорит, выжили и возродились древние мистики. Хотя мне лично крайности не по вкусу.
– Но, может быть, то, что со стороны кажется вам крайностью, выглядит совсем иначе, когда узнаёшь это изнутри, – сказал Донал тоном человека, мирно высказывающего своё предположение.
– Тем больше оснований держаться от всего этого подальше! Если одно приближение к таким вещам уже вызывает к ним любовь, то чем они от меня дальше, тем лучше.
– Но разве такая осторожность не помешает вам по–настоящему увидеть мир? Ведь по чужим рассказам ничего как следует не узнаешь!
– Это, конечно, так. Только ведь в мире не оберёшься глупостей и чепухи!
– Да, но многое кажется нам глупым лишь потому, что мы ничего о нём не знаем, хотя и полагаем себя людьми вполне осведомлёнными. Разве можно понять, как выглядит стул, если видишь только его тень? И разве можно узнать что–нибудь о вере, если не знать о ней ничего кроме того, что говорится в церкви?
Мистер Грэм не любил ходить в церковь, хотя исправно посещал служения, и потому слова Донала ему даже понравились. Но он ничего не ответил, и разговор перешёл на другую тему.
Глава 20
Старый сад
Доналу показалось, что аллея вот–вот упрётся в высокую стену, но чуть не доехав до конца, они свернули под прямым углом, какое–то время ехали вдоль стены, а потом вместе с нею снова повернули. Стена была немного унылая, сложенная из серых камней, скреплённых такой же серой известью, и совсем не похожая на уютные английские стены из старого красного кирпича, но её пасмурный вид немного оживляли островки зелёного мха и лишайника, а также свешивающиеся сверху пучки проросшей сквозь известь травы. Стена привела их на широкий двор. Мистер Грэм оставил коня возле конюшни и повёл Донала в дом.
Они вошли через заднюю дверь, пройдя через увитую плющом веранду, миновали несколько тесных коридоров и попали на другую половину дома. Мистер Грэм провёл Донала в большую старомодную гостиную с невысоким потолком. Здесь пахло сухими лепестками розы, и этот странный аромат наводил на мысли не столько об увядших цветах, сколько о печальных сердцах. Там хозяин оставил Донала оглядеться, а сам пошёл за сестрой.
Осмотревшись по сторонам, Донал увидел низкое окно, открывающееся до самого пола, и подошёл к нему. За ним простирался удивительный сад, который был волшебнее и сказочнее всего, что он только мог себе представить. Раньше он только читал о такой красоте, но ещё никогда не видел ничего подобного, и сейчас ему показалось, что он узнаёт его из давних, забытых времён. Аллеи, проложенные по прямым линиям, были устланы мягким дёрном, и растения тоже устремлялись прямо вверх, словно вовсе не желали застилать собой всю землю, а страстно хотели лишь одного: подняться как можно выше. Донал шагнул через окно в сад, как будто детская мечта властно повлекла его за собой, и неспешно пошёл по широкой тропе; ноги его тут же утонули в бархатистой траве, и прелесть мечты ничуть не померкла.
Прекрасно–нетерпеливые штокрозы, чьи бутоны, как будто не в силах дождаться своего часа, прямо–таки взрывались жизнью и сплошь покрывали свои стебли великолепными яркими соцветиями, приветствовали его подобно сказочным феям и манили его всё дальше, а он, сдержанно–радостный, шёл между ними. Пурпурные и молочно–белые, бледно–жёлтые и золотистые, они, конечно же, влекли его в какую–то чудесную страну, где обитают дивные грёзы и прекрасные видения! Аллея привела его в беседку, увитую розами.
Розы карабкались по резным решётчатым стенам и соединялись вверху в один буйный костёр – или в благоухающий алтарь, охваченный алым и белым пламенем. Доналу казалось, что разум его не может вместить подобного чуда.
Увидеть – ещё не значит поверить, но вера всегда больше видения. Нет ничего настолько прекрасного, во что нельзя было бы поверить, но в мире есть множество самых удивительных вещей, которые просто не объять человеческим разумом: так изумительно они хороши!
«Бедные мы, маловерные пташки Божии, – подумал он про себя. – Под нами целый лес дерев жизни, а мы порхаем себе над ними, едва осмеливаясь спуститься и клюнуть разок–другой, как будто плоды их ядовиты и всё сотворённое ведёт лишь к погибели! Покачиваем умудрёнными совиными головами и возглашаем, что деревьев жизни и быть–то не может, слишком уж они замечательные! Нет, любой атеист в десять раз последовательнее того верующего, кто видит в Боге самую что ни на есть обычную, умеренную посредственность, – разве только у этого бедняги и вера под стать его Богу, такая же серенькая и плохонькая!»
Такие мысли неспешно плыли в его переполненном сердце, пока цветы один за другим заглядывали ему в глаза, поднимаясь из тёмной земли подобно духам её скрытых сокровищ, которые сами не могли дотянуться до солнца, но выпустили на поверхность листья и бутоны, как свои тайные воздыхания. По траве, ласковой, как руки старой няни, Донал медленно обошёл розовую беседку и повернул назад, к дому, но на полпути его встретила хозяйка сада, лёгкой походкой шествующая ему навстречу – не древняя, как сам сад, а юная, как его цветы, и полная жизни.
Рассказ брата настроил её на дружелюбный лад, она встретила Донала приятной улыбкой, и тот увидел, что в её сияющих тёмных глазах мелькают лучики смеха. Лицо её было смуглым, но чистым, с открытым лбом и приятным носом, который нельзя было назвать ни римским, ни греческим, ни восточным.
Рот её был, пожалуй, несколько больше, чем полагается по обыкновенному человеческому суждению, но при этом оставался довольно милым, открывая в улыбке два ряда ровных, белых зубов. Её приближение нисколько не смутило Донала. С женщинами он чувствовал себя так же свободно и спокойно, как с мужчинами, хотя его отношение к ним носило сильный отпечаток благородного рыцарского почтения. Пожалуй, он не смутился бы даже в присутствии ангела, потому что вся его смелость произрастала из истины; поэтому, облачившись в достоинство почтения, он мог без стеснения и замешательства взирать в лицо самой прелести. Он не стал бы прятаться от Того, Чей голос звучал в саду, но поспешил бы припасть к Его ногам.
Сняв с головы шапку и зажав её в руке, он шагнул навстречу Кейт Грэм. Она протянула ему небольшую изящную руку, явно не чурающуюся работы (и способную, например, отлично подоить корову). Донал увидел перед собой решительный подбородок и чуть растрёпанные тёмные волосы. Хозяйка сада была довольно высокой и стройной, но производила впечатление не угловатой хрупкости, а приятной округлости форм. Доналу понравилось, как легко она приблизилась к нему и как неслышно ступала по траве. Если он и любил что–нибудь в мире зелени и растений, то это были не розы, не маргаритки и даже не душистый горошек, а простая трава, которую то и дело сминает человеческая нога, которая смиренно прорастает в любом пустынном месте и благодарно радуется небесной росе, исцеляющей её жгучие раны, оставшиеся от острой косы. Для него каждая тварь даже в бессловесном зелёном царстве несла в себе свой смысл, свою жизнь и даже (пусть не в такой степени, как у людей или зверей) свои радости и страдания.
Глава 21
Знакомство
Донал принял протянутую руку и почувствовал, что в его ладони лежит честная, а значит, надёжная и приятная рука.
– Брат сказал мне, что привёл вас с собой, – сказала мисс Грэм. – Очень рада познакомиться.
– Вы очень добры, – ответил Донал. – Но как вы оба обо мне узнали? Полчаса назад я сам даже не подозревал о вашем существовании!
Может, это было грубо с его стороны? На секунду он замолчал, но было видно, что он вот–вот заговорит снова. Так оно и случилось.
– Вы когда–нибудь задумывались, как много в мире людей, рождённых быть друзьями, но так никогда и не встретившихся? Людей, рождённых для того, чтобы любить друг друга с первого взгляда, но так и не увидевших друг друга? – спросил он.
– Нет, – откликнулась мисс Грэм, рассмеявшись чуть веселее, чем Донал ожидал в ответ на свои слова. – Признаться, я никогда ни о чём таком не думала. Я принимаю людей, приходящих в мою жизнь, и никогда не думаю о тех, кто так в ней и не появляется. Но, наверное, вы правы.
– Жить в мире – значит иметь великое множество братьев и сестёр, которых мы пока не знаем, – сказал Донал.
– Моя матушка рассказывала мне про одного человека, – оживлённо заговорила его собеседница, – у которого было так много жён и детей, что один из его сыновей, матушкин знакомый, так и не знал всех своих братьев и сестёр.
– По–моему, – сказал Донал, – мы должны знать своих братьев и сестёр.
– Я вас не понимаю.
– Более того, мы должны ощущать человека своим братом с самой первой минуты знакомства, – продолжал Донал, поясняя и углубляя своё предыдущее замечание.
– Вы меня пугаете, – снова рассмеялась мисс Грэм. – Моему бедному сердечку не вместить столько братьев сразу!
– Но хуже всего бывает то, – не унимался Донал, который, начав разговор, не желал сразу натягивать поводья и останавливаться, – что люди, изо всех сил проповедующие всеобщее братство, часто совсем дурно и невнимательно относятся к своим домашним. Они полагают, что любить всех – значит любить кое–как. Как будто можно научиться любить больше, любя меньше, – или стать настоящим мастером, не научившись держать инструмент. Если человек мало любит своих родных, то других людей он будет любить ещё меньше.
– Но как можно любить тех, кто ничего для нас не значит? – возразила мисс Грэм.
– Это действительно невозможно. И семья дана нам ради того, чтобы с её помощью научиться такой любви, корни которой уходят гораздо глубже семейных, хотя и не так широко признаны среди людей… Но прошу у вас прощения, мисс Грэм, я совсем забыл, что меня наняли в учителя только для маленького Дейви.
– Я рада вас послушать, – ответила мисс Грэм. – Не могу сказать, что готова с вами согласиться, но в нашем медвежьем углу это уже кое–что – послушать речи, достойные даже того, чтобы с ними поспорить.
– Ну, это вы зря. Такие речи можно услышать и здесь, когда вам угодно.
– Неужели?
– Если вам действительно хочется послушать мнения, с которыми вы, скорее всего, не согласитесь, то тут в городе живёт старик, оригинальнее и мудрее всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Но он беден, ремесло его незавидно и потому на его слова никто не обращает ни малейшего внимания. В мире всегда так: великих узнают лишь после того, как они уходят.
– Тогда что проку в таком величии? – проговорила мисс Грэм.
– Весь прок в том, чтобы быть великим, – ответил Донал. – Только чаще всего люди стремятся, чтобы все о них узнали, а это само по себе губит всякое подлинное величие. Быть великим – значит, казаться ничтожным в глазах других.
Мисс Грэм ничего не ответила. Она не привыкла к серьёзным размышлениям. В каком–то (и очень верном) смысле, она была хорошей девушкой, но ещё ни разу не помышляла о том, что должна быть лучше. Она вообще пока не думала о том, что должна кем–то или чем–то быть. И хотя она была неспособна понять слова Донала, но сразу почувствовала, что он говорит серьёзно, а это уже неплохо. Понять, что человек несёт в себе что–то значимое и реальное, это большой шаг к тому, чтобы понять его самого.
– Какой прелестный у вас сад, – заметил Донал после небольшой паузы. – Я сроду не видел ничего подобного.
– Такие сады давно вышли из моды, – откликнулась она. – Вам не кажется, что он слишком скучный и правильный?
– Скорее, размеренный и величественный.
– Нет, вы не подумайте, что он мне не по душе. Мне здесь даже нравится – в каком–то смысле.
– По–моему, этот сад не может не нравиться, если, конечно, судить о нём, исходя из собственных чувств, а не из чужих мнений.
– Вы же не станете утверждать, что здесь всё устроено по законам природы!
– Именно – по законам природы человеческой. Человек должен учиться у природы, но не подражать ей. Его дело заключается в том, чтобы выражать свои мысли и чувства в тех формах, что даны ему Природой. Тогда он скорее произведёт нечто естественное, нежели если попытается рабски повторить её размах в своих узких, игрушечных рамках.
– Вы так философски мыслите, что мне за вами не угнаться, – сказала мисс Грэм. – Должно быть, вы совершенно правы, но я так мало читала об искусстве, что не могу следовать за вашими рассуждениями.
– Наверняка вы читали не меньше меня. Я говорю лишь о том, что вынужден был обдумать по чистой необходимости – необходимости понять. Надо, чтобы разные мысли как следует выстраивались в голове и слагались воедино, хотя бы для того, чтобы не утратить способности думать дальше.
Для мисс Грэм это тоже оказалось недоступным. Она опять замолчала, и Донал решил оставить эту тему, пока для неё не наступит должное время.
