Текст книги "Химеры Хемингуэя"

Автор книги: Джонатон Китс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Вечно все оправдывают Стэси, говоря, что она уникальна, – заметила Мишель, – но иногда я сомневаюсь, есть ли в ней хоть что-то особенное. – Она прошла на кухню. – Ты как думаешь, Джонатон? Она ведь, кажется, близка с тобой, как ни с кем из нас.

– Не понимаю, о чем ты.

– Она доверяет тебе то, о чем не сказала бы мужу или ближайшей подруге.

– Мисс Флаунс – это ерунда.

Мишель открыла бутылку с пивом и вручила мне. Себе из холодильника пива не взяла.

– Мисс Флаунс ерунда? Да ты вещал так, будто на ней свет клином сошелся.

– Я думал, тебя это позабавит.

– Как Саймон, вероятно, позабавился, услышав, что для него Анастасия – потенциальная обуза.

– С чего вдруг он тебе это сказал?

– Спросил, согласна ли я. – Она перекладывала ложки и вилки в ящике для приборов, словно это могло что-то изменить. – Тогда у меня не было ответа.

– Тогда?

– Может, пару часов назад.

– А сейчас есть.

– Я еще не знаю точно, чему верить.

– Может, я могу что-то объяснить? – Покончив с пивом, я выбросил бутылку в…

– В корзину для перерабатываемых отходов,пожалуйста.

– Ну да. – Я переложил пустую бутылку в мусорную корзину, специально окрашенную в голубой – напоминание о ясных днях впереди, заслуженных простейшей домашней рутиной. – Мне кажется, ты хочешь что-то сказать.

– Куда ты дел ложечку для дыни?

– Что?

– Ты один раз ею пользовался, пару лет назад. С тех пор я ее не видела.

– Возможно, она у меня дома.

– Я хочу, чтобы ты ее вернул.

– Она стоит семьдесят девять центов, вряд ли больше. – Я запустил руку в карман брюк.

– Мне не нужны твои деньги.

– Может, скажешь мне, в чем дело?

Она захлопнула ящик для приборов.

– Я слишком устала. Пожалуйста, выключи свет, когда соберешься спать.

– Сейчас всего… – Я взглянул на кварцевые часы у нее над головой. – Восемь тридцать.

– Вот и радуйся. Больше времени на книгу, да?

– Ты сама хотела, чтобы я вернулся к романам.

– Не сомневаюсь, у тебя выйдет бестселлер, дорогой.

– Почему ты так говоришь?

– Раз ты внимателен к Анастасии, я уверена, она поделится с тобой всем, чего достигла.

Она поцеловала меня в щеку и не сказала больше ни слова.

Затем почистила зубы и легла спать. Я начал разбирать учиненный бедлам. У стремянки я обнаружил свои рукописные заметки, так и лежавшие в обычной папке для рецептов, одной из трех (с пометкой Д.О.С.Л.), что я заметил у ее ног, – неизвестно, успела она их проверить или нет. Но и это ничего не объясняло: она могла иметь в виду что угодно, ее слова полнились загадочным смыслом – который вкладывала она сама или на пустом месте выдумывал я. Она рассердилась. Хотя бы в этом можно не сомневаться. Но если после разговора с Саймоном ее подозрений хватило, чтобы привести квартиру в такое плачевное состояние, возможно, одно это и объясняло ее ярость. Однако если она нашла мои записи, она узнала кое-что еще: в зависимости от того, что Саймон рассказал ей о новом романе жены, Мишель могла сообразить, что Анастасия и я, по сути дела, пишем одну и ту же книгу. Мишель сомневалась, есть ли в Стэси нечто особенное. Правда, история, которую я успел записать, рассказывала о Стэси до кражи «лирической легкости юности» Хемингуэя (каковая явилась, как Хемингуэй и предупреждал, «такой же непрочной и обманчивой, как сама юность»). Однако достигают ли тайные любовники такой близости, чтобы искусство их исказилось до нечаянной неотличимости? Я мог бы размышлять о своем интеллектуальном родстве со Стэси бесконечно, не приди мне в голову другая, несколько менее философская мысль: а что, если Мишель обнаружила ту уцелевшую страницу оригинала хемингуэевского романа, вверенную мне Анастасией? Я вложил страницу в книгу на полке Мишель: поскольку она никогда не читала того, что в своей нечувствительности ко времени нуждалось в переплете, я решил, что надежным местом будет «Исчерпывающий указатель библейских слов и выражений» Стронга, унаследованный ею от бабки вместе с собраниями сочинений Августина, Ансельма, Шекспира, Скотта и Киплинга, а также разрозненными ранними изданиями Оскара Уайльда и ему подобных; все они хранились в массивном дубовом книжном шкафу, где она рассчитывала однажды выставить наши семейные фотографии. Как и Стэси, я попытался действовать по науке, вложив последнюю страницу рукописи в конкорданс под заглавием «Падший», где, естественно, была ссылка на строку из 2 Книги Царств, 1:27 – «Как пали сильные, погибло оружие бранное!»– откуда Хемингуэй стибрил название своего первого потерянного романа.

Но, как ни справедливо было предполагать, что вряд ли Мишель – по крайней мере, в этой жизни – захочет узнать, где именно в Библии короля Якова [56]56
  Перевод Библии (Ветхого и Нового Заветов) на английский язык, сделанный в 1611 г. по указанию английского короля Якова I. Официально признан американской протестантской церковью.


[Закрыть]упоминается падшая девственница, традиция, лик, ковчег и Вавилон, я не предполагал обнаружить сам шкаф падшим на пол. Киплинг, укомплектованный в восемнадцать единообразных томов, валялся унылой грудой рядом с перевернутым ящиком стола, а «Исповедь» Августина была грубо расплющена тяжестью шкафа. « Пусть же обратятся, пусть ищут Тебя; если они оставили Создателя своего, то Ты не оставил создание Свое». [57]57
  Пер. М.Е. Сергеенко.


[Закрыть]Закрепив полки, я поставил книгу на место. Возвращая комнате обычный порядок, я обнаружил другие работы Августина, собрание стихов Лонгфелло и Лоуэлла. Я разбирал все, расставлял по местам мебель, раскладывал подушки по диванам, ставил искусственные ирисы в пластиковые вазы, имитирующие металл. Указатель исчез.

Я проверил спальню. Куда бы она его ни дела, ей все равно как следует не спрятать вещь такого размера и веса. Я подошел к ней. Опустился на колени, чтобы заглянуть под кровать.

– Иди спать, Джонатон, – сказала Мишель. – Который час?

– Около полуночи.

– Что ты делаешь? – Она подперла рукой подбородок. – Что ты шаришь под матрасом? Я здесь,сверху. – Она протянула ко мне другую руку, погладила меня по носу пальцами, что пахли мылом и кремом. – Извини, я была не в себе.

– Я не хотел тебя будить.

– Я знаю, это не твоя вина.

– Что?

– Она не так невинна, какой кажется.

– Кто?

– Есть пределы тому, что ты можешь делать для Стэси.

– Почему?

– Я знаю, я сама тебя в это втянула. Я знаю, ты пытаешься помочь. Ты не знаешь мир так хорошо, как я, милый. Вот почему ты писатель, а я журналист. Я должна тебя защищать, потому что люблю тебя. По-моему, тебе нужно перестать торчать у Стэси. Мне приходится полностью доверять тебе, но не уверена, что смогу так же доверять ей.

– Со мной она всегда честна.

– Верь во что угодно, милый. Но, пожалуйста, ложись спать. Дай мне обнять тебя. – Она притянула меня к себе. – Потому что я собираюсь защитить тебя, хочешь ты этого или нет.

– Чем заканчивается эта история? – спросил я Анастасию назавтра. – В романе что-то должно произойти.

– Зачем?

– Должно быть заключение. Точка.

– Меня поймают?

– И что тогда?

– Не знаю. Это еще не произошло.

– Постарайся представить.

– Но, Джонатон, я не могу представить, как хоть в чем-то, что я когда-либо делала, может быть точка. Я не знаю, что случилось бы, если б меня поймали. Если б я нашла конец для своей истории, он бы не был вымышленным.

– Но ты же понимаешь, необходимо…

– Ты ждешь озарения?

– Согласен на завершение.

– По-моему, какой-то президент или генерал, или кто там еще, говорил, что история – всего лишь одно чертово событие за другим.

– Верно – для президента или генерала. Жизнь в настоящем и естьпросто одно чертово событие за другим. Но повествование бывает только после свершившегося, когда моральный вес поведения можно сопоставить с моральным весом намерений.

– Джонатон, дорогой, мы – не после свершившегося.

– Но мы ничего не достигнем, если так и застрянем в настоящем. Ты можешь бросить Саймона. Мы можем начать сначала.

Она грустно улыбнулась:

– Знаешь, что Гертруда Стайн сказала Хемингуэю, когда он прочитал ей отрывок из «Как пали сильные»?

– Я думал, никто не видел оригинала рукописи, кроме тебя, меня и…

– Он тогда очень уважал ее мнение. Наверное, пришел к ней в салон и читал ей наедине. Позже она цитировала другим только свой ответ.

– Ей понравилось, но она уже не знала почему?

– «Начни заново, – сказала она ему, – и сосредоточься».

– Он так и сделал.

– Ему пришлось. А я не могу.

– И что?

– Посмотрим.

– Ты знаешь.

– Еще нет.

– Галатея, – сказал я.

Она сжала мою руку:

– Пигмалион.

x

Судя по счетам, ты ходила в супермаркет. Вспомни, ты не выходила из квартиры, с тех пор как вернулась из клиники; почти ничего не ела и не спала по ночам, бесчинствовала каждый день и, должно быть, выглядела дай боже, мало напоминала человека, не говоря о восхитительном молодом авторе самого знаменитого романа современной Америки. Я тебя знаю, Стэси: не обладая ни координацией, ни предусмотрительностью, необходимыми, чтобы незаметно маневрировать с тележкой среди толп народу в проходах, ты взяла корзину. И в любом случае ты не собиралась принимать так много, столько лишь, чтобы мы не ошиблись, чтобы твое пробуждение не утратило драматизма, даже если бы мы вели себя так, словно это был несчастный случай.

xi

– Спишь?

– Да. – В одежде забравшись в постель к Стэси, я погладил ее волосы. Сквозь почти полуденный свет она сощурилась на меня и отвернулась к стенке. Моя рука спустилась по ее спине.

– Прекрати.

– Я не видел тебя два дня.

– В этом я виновата?

– Мишель меня отправила. Я же говорю: она сказала, это проверка, люблю я ее или нет.

– И как, любишь? – Анастасия перевернулась и уставилась на меня. Я вытер ее слипшиеся карие глаза. – Ты обгорел, – сказала она.

– На пляже. Так и бывает, когда мы ездим к океану.

– Ты по правде ее любишь.

– Океан – первое место, куда мы отправились вместе; ну, как пара. Вот и все.

– Значит, с вами все ясно. Видимо, так мне проще.

– О чем ты?

– Пожалуйста, просто женись на ней, Джонатон. Живите долго и счастливо. Это тыможешь стать Американской Мечтой. Ты это заслужил, ты сам понимаешь. А теперь уходи, оставь меня. – Завернувшись в простыню, она метнулась в ванную и принялась всухую давиться над унитазом.

Мне показалось, я слышу плач. Я вошел – ее тело скрутилось на полу, голова на унитазе. Она вытянула руку – удержать меня хотя бы на расстоянии руки. Я сжал ее ладошку, слабую, как всплеск воды. Она покачнулась. Голова легла на мои колени.

– Утренняя тошнота, – сказала она. – Наверное, женщинам, которые едят, приходится намного хуже.

Я отпустил ее руку:

– Твой муж сделал тебе ребенка?

– Саймон не смог бы при всем желании.

– У тебя его ребенок, потому что ты хочешь…

– Никакого его ребенка.

– Значит, ты собираешься…

– Тебе не кажется, что это лучше всего, при таких обстоятельствах?

– Без сомнения.

– Спасибо, что ты так уверен.

– А Саймон согласен?

– С какой стати мне говорить ему?

– Это его вина, что…

– …что я ему изменяла? Что не предохранялась? Что впустила тебя в свою жизнь? Он не виноват, Джонатон. И раз уж я признаю свою вину, думаю, тебе самое время признать свою. – Она отползла от меня. – Ты хочешь верить, что я твое создание? Почему бы и нет? Я позволяю тебе написать мой роман, эти вещи мало чем отличаются. Но Саймон не просто какой-то там характерный актер. Мы не вправе причинять ему боль, ни ради нашей истории, ни ради нашего… нашего физического удовлетворения.

– Тогда почему тебе не взять и не родить ему ребенка?

– Потому что он бесплоден, Джонатон. Как тебе еще объяснить?

– Но я же видел, как вы…

– Он не может эякулировать, ясно? Спермы нет.

– Так, значит, твой ребенок от… меня?

– Если, разумеется, не зачат непорочно. Зачем, по-твоему, я тебя спрашивала про аборт?

– Не делай этого. – Слова вырвались неожиданно, мы оба не готовы были вообразить все последствия.

– Ты же сам сказал, что я должна, без сомнения.

– Я не понял, о чем ты спрашиваешь.

– Пожалуйста, Джонатон. Повтори, что ты сказал.

– Не делай аборт.

– Не это.

– Это наша дочь. – Я снова взял ее за руку, ее ладонь выдиралась из моей. Приложил к ее животу. Она затихла. – Анастасия, ты должна быть со мной. Саймон не поймет. Как сможет понять мужчина, который стерилен? Между нами есть что-то живое, то, что взаправду важно.

– Для романа? Ты готов на все ради продолжения.

– Мы бросим книгу. Сожжем ее, как первую, только не оставим ни единой копии.

– Ты чокнутый. Я с тобой связалась, только чтобы…

– Это неправда. Саймон разведется с тобой. Я не вижу других вариантов. Я немедленно оставлю Мишель. Она будет довольна, что получит всю компенсацию за предоплату нашего круиза.

– Какого круиза?

– На Карибы, в июне. Но с этим покончено.

– Нет.

– Пойдем со мной, Стэси. У меня есть деньги. Если мы уедем сейчас, нам не нужно будет возвращаться.

– Куда мы поедем?

– В другую страну.

– В Мексику?

– Конечно.

– Я не говорю по-испански. И ты тоже.

– Мы купим словарь.

– Если мне и впрямь надо учить язык, пусть это будет русский.

– Тогда в Москву.

– Петербург? Там Набоков жил.

– Прекрасно. Тебе нужно что-нибудь надеть. Я вызову такси. В аэропорту найдем самолет. – Я встал. Она следом. Я вышел. Набрал номер на телефоне у кровати, со стороны Саймона. – Мне нужно такси в…

– Прошу тебя. – Стэси вздохнула и нажала отбой. – Тебе нужна я, а не другая страна. – Она обернула нас своей простыней и под этим покровом раздела меня.

– Я отправлюсь куда угодно, если ты будешь со мной.

– Мы уже здесь. Войди в меня.

Значит, все не важно? Последствия отложены, мы воспользовались моментом – нашим последним моментом.

xii

Я составил нижеследующий отчет из газетных вырезок, а также полицейских рапортов и расшифровок стенограмм, ибо после случившегося все участники для меня стали недосягаемы. Я не профессиональный репортер, и обстоятельства не оставили меня беспристрастным. Но все же, несмотря на все оговорки, я чувствую, что обязан развеять слухи, которые сопровождают огласку, сопутствующую подобным обстоятельствам, и письменно изложить факты – с ясностью, каковой могу располагать по прошествии нескольких месяцев после окончания этой истории: в день возвращения из нашего трехдневного путешествия к океану Мишель взяла длинный перерыв на обед, чтобы съездить в Пало-Альто, – ее вторая за ту неделю полуденная вылазка в Университет Лиланда. В учебной части факультета английского языка она сообщила секретарю, что у нее назначена встреча с профессором Тони Сьенной, и ее отправили в факультетскую библиотеку. Она миновала закрытый кабинет, где встречалась с Тони Сьенной в прошлый раз, и попала в обшитую панелями комнату, где не было никого, кроме Тони. Он сидел за столом с библейским указателем, который она одолжила ему на днях.

Тони попросил закрыть дверь. Он выразил свое удовлетворение тем, что, послушавшись совета Донателло, она сразу принесла эту вырванную страницу ему, не тратя времени на менее уважаемых ученых, но когда она спросила о происхождении страницы, он замялся. Разумеется, он не отрицал, что отрывок дословно совпадает с текстом «Как пали сильные», тогда как бумага и чернила выглядели намного старше Анастасии, – но к чему или к кому следует отнести эту несообразность, он отказывался сообщить, пока Мишель не предоставит больше информации. Особенно его интересовали обстоятельства, при которых эта страница была получена, и возможное местонахождение остальных. После неоднократных заверений в том, что любые ее слова он сохранит в строжайшей тайне, и если дело дойдет до обвинения Анастасии в каком-нибудь злодеянии, он предоставит это дело ей, Мишель, та рассказала, что нашла страницу в собственной квартире, где ее, видимо, припрятал для надежности ее будущий муж. Однако, отвечая на вопрос, не считает ли она Анастасию и Джонатона сообщниками, она заверяла, что ее жених толком не общался со Стэси до выхода из печати «Как пали сильные».

Мало того. Мишель намеревалась доказать невиновность Анастасии – дабы убедить своего жениха, что ему не нужно защищать Стэси, храня в тайне свои подозрения, что ему следует смело доверять подобные проблемы будущей жене, а не распределять свои привязанности таким образом, который менее зрелой женщине дал бы повод для подозрения в неверности. К тому же, если бы Анастасия каким-то образом оказалась невиновной в вопиющем плагиате, самой Мишель не пришлось бы выяснять, откуда у ее будущего мужа взялась столь убийственная улика против ее лучшей подруги, как она попала к нему в руки и по какому соглашению, реальному либо им измышленному, на него падала ответственность за ее сокрытие.

– Возможно ли, чтобы Стэси не могла позволить себе новую бумагу, – спросила Мишель у Тони, – и была вынуждена использовать тетради, оставшиеся от?.. – Но вопрос прозвучал настолько глупо, что даже она не смогла договорить.

От обеих сторон мы слышали, что Тони взял контроль над ситуацией на себя и, с учетом ее значения для будущего западной литературной традиции, счел себя обязанным предотвратить любые скороспелые выводы. Под этим предлогом он настоял, чтобы Анастасия ничего не знала о его расследовании, которое «должно поставить всеобщее благо выше наших личных интересов», и чтобы даже этот Джонатон, которому «красота, быть может, важнее правды», был избавлен от соблазна опорочить свое доброе имя, уничтожив другие улики, находящиеся в его распоряжении. После этого Тони отдал ей указатель, но отказался вернуть оригинал рукописной страницы, заявив, что в его кабинете она будет в полной сохранности, и пояснив, что не может работать с ксерокопией, не располагая информацией о волокне бумаги, нажиме ручки и прочих криминалистических формальностях, которыми он не желает ей докучать.

Не озадачили ли ее эти странные формулировки, скорее юридические, чем научные? Спросила ли она, зачем ему устраивать такое серьезное разбирательство или что он собирается сделать с Анастасией по его окончании? Зачем вообще Мишель отправилась к нему, помня, что Тони и Стэси когда-то были вместе? Надеялась вернуть любовника, уличив подругу? Неужели признание Стэси виновной требовалось ей, дабы понять, как важна всем нам была ее внешняя невинность? Или Мишель просто запуталась, как все остальные?

xiii

Я рано ушел от Стэси в тот день. После того, как она осталась удовлетворена тем, что я остался удовлетворен ею, она захотела, чтобы я оставил ее одну. Помню, она сказала:

– Я чувствую себя как кошка, с которой слишком долго играли, – и натянула через голову старое льняное платье. Она хотела, чтобы я вылез из ее постели. Я, прирученный, хотел было помочь ее заправить. Стэси сказала, что мне пора.

– Мишель нет дома, по крайней мере сейчас.

– Если ты правда собираешься с ней расстаться, тебе, наверное, чемоданы пора собирать?

– Мне ничего не нужно. Мы купим все новое.

– Но я не…

– Помнишь, что ты мне сказала в «Пигмалионе» в нашу первую встречу?

– Когда Мишель представила меня Саймону? – Она нахмурилась.

– Я спросил тебя, предложила ли ты, как остальные, свою цену за «Пожизненное предложение». Ты сказала, что не стала бы тратиться на мертвое.

– Неужели ты это помнишь?

– Думаю, я смог бы повторить весь этот разговор – или любой другой.

– Тогда у тебя в голове больше, чем у меня в кофре. Я тебе уже не нужна.

– Ты сказала мне, что не стала бы тратиться на мертвое,Стэси. Оглянись. – Я обвел рукой комнату, перевернув Саймонову коллекцию старого веджвудского фарфора, разбив вазу. – Ты живешь в кунсткамере. Ты что, не понимаешь – мы можем оказаться где угодно? Мы начнем все сначала.

– А что мы скажем нашему ребенку? Ты забываешь, я известный писатель.

– Ты когда-нибудь читала Мортона Гордона Гулда?

– Нет.

– Человек, в честь которого ежегодно вручается премия. Слышала когда-нибудь о Рене Франсуа Армане Сюлли-Прюдоме?

– Нет.

– Первый Нобелевский лауреат по литературе. О твоем бессмертии необязательно знать живым.

– Рене. Мне нравится это имя, Джонатон. Подойдет и для мальчика, и для девочки.

– А кого бы ты хотела?

– Ты хочешь девочку.

– Да?

Поглаживая плоский живот, она сказала:

– Ты ее называешь нашей дочерью.

– Рене.

– Пожалуй, я бы предпочла мальчика.

– Почему?

– Он не станет таким, как я. Он будет как Саймон.

– Или Тони.

– Тони был не так уж плох. Может, вел себя по-свински, но я не верю, что со зла.

– Что ты имеешь в виду?

– Я обманываю людей, Джонатон. Его, теперь тебя. Люди получают право быть жестокими. После аборта ты вряд ли станешь со мной разговаривать.

– Но ты хочешь сына.

– Больше, чем дочь. Но кто бы ни родился, я потеряю мужа.

– И получишь другого.

– Как мне объяснить? Это вопрос веры. Если просто что-то принимаешь, потом можешь передумать по какой-нибудь мелкой причине. Но если жертвуешь любой альтернативой, если вместо пари Паскаля испытываешь свою веру русской рулеткой, ничего не остается, только верить, даже если все, во что веришь, утрачивает достоверность. Я научилась смотреть вслепую. У каждого из нас есть только одна возможность пожертвовать всем – потом ее уже не будет. Я этого не сделала, как когда-то воображала, ради того, чтобы стать хорошей католичкой, и не смогла быть правоверной иудейкой.

– И ты успокоилась на Саймоне.

– Ты воображаешь, будто очень умный, но ты идиот. Это же очевидно. Почему ты так усердно пытаешься обвинить бедного ничтожного Саймона? Я решила поверить в Американскую Мечту. Я должна жить со своим мужем и своей ложью. Когда я определилась с верой, я плохо выбрала судьбу. Но дело сделано. Поэтому люби меня. Спасай моей ложью. Сочини из моей истории все, что можешь. Возьми от моего тела все, что хочешь. Постарайся меня понять, только не бросай меня, пожалуйста.

– Думаешь, что можешь пожертвовать всей своей жизнью ради того, во что я не верю, и при этом удержать меня. Нет, Анастасия. Ты должна выбрать. – Я встал на колени. – Выходи за меня.

– Нет.

– Тогда я должен уйти.

– Прошу тебя.

Я отправился домой, делать предложение Мишель.