Текст книги "Химеры Хемингуэя"

Автор книги: Джонатон Китс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

xii

Я достаточно уверенно описываю эту часть истории Анастасии, потому что в то время оказался, как это часто со мной случается, практически всеобщим доверенным лицом. Я об этом не просил; сомневаюсь, что попал бы – совершенно незаслуженно – в такое привилегированное положение, выкажи я хоть малейший интерес. Я не такой уж привлекательный слушатель, мне не хватает сочувствующего вида Мишель. Но, быть может, именно из-за этого я кажусь нейтральным. Невидимым. Я был в известном смысле противоположностью Анастасии, воплощением анонимности.

Так случилось, что Саймон пригласил меня на ланч в тот день, когда Мишель навещала Анастасию. Думаю, он не знал об их планах. Он просто позвонил мне в начале первого – видимо, клиент в последнюю минуту отменил встречу и Саймону не хотелось упускать заказанные места – и спросил, есть ли у меня какие-то планы на ланч. Когда я сказал, что свободен, это скорее застало его врасплох, чем порадовало, хотя вряд ли он думал, что я занят. Очевидно, он позвонил мне, не задумываясь о последствиях. Чувствуя, что эти последствия могут заставить его задуматься.

– Я хочу обсудить с тобой детали «Посмертного предложения», – сказал он в качестве предисловия, пожимая мне руку. Брак не изменил Саймона. Он не набрал положенных десяти фунтов и не носил кольца. Безукоризненный в черном на черном, Саймон каким-то образом существовал вне времени, лишь старя всех вокруг.

Несмотря на мой старый твидовый костюм с заплатами на локтях и потертыми манжетами, метрдотель усадил нас у окна кафе. Мы не сочетались друг с другом, но Саймон за столько лет к этому привык. Саймон был самым модным из всех, кого знал. Он не скрывал ни этого, ни того, что пребывание рядом с другими людьми было с его стороны эстетическим компромиссом. Возможно, ему нравился мой стиль, ибо рядом со мной в его внушительности мог бы убедиться даже бегущий сломя голову идиот.

Официантка, которая принесла нам меню, почти узнала Саймона.

– Я вас знаю, – сказала она. – Я точно вас где-то раньше видела. – И отправилась за картой вин.

– Мне все время это говорят, – признался он после ее ухода. – Хорошенькие девушки, которые обслуживают светские рауты, думают, что кто-нибудь вроде меня на них женится.

Она вернулась к нашему столику.

– Теперь я вспомнила, – сказала она. – Вы муж Анастасии Лоуренс.

– Вы знакомы?..

– Видела вас с ней по телевизору. – Она улыбнулась ему. – Позвольте предложить вам наш фирменный ланч? У нас прекрасный нисуаз… [39]39
  Салат по-ниццки; в него, как правило, входят оливки, анчоусы, томаты, яйца и зеленая фасоль.


[Закрыть]

– Спасибо, – ответил Саймон. – Мы позовем вас, если нас что-то заинтересует.

– Напитки?

– Минеральную воду «Пеллегрино», – заказал он. – У нас встреча. – Он повернулся ко мне. – «Посмертное предложение», – с нажимом сказал он.

– Ни малейшего представления, – признался я. – Чего ты от меня хочешь?

– «Посмертного предложения», само собой. Айвен Тул не собирается расставаться со своей наивысшей заявленной ценой на «Пожизненное предложение», но Кики Макдоналд до сих пор желает что-нибудь заполучить. Помнишь Кики?

– Помню.

– Она тебя любит. Только о тебе и говорит. На самом деле, может, я ей уже и продал твое «Посмертное предложение». То есть я сказал ей, что приму ее преимущественную заявку, если она купит его заранее и не глядя.

– Ты же понимаешь, что я не художник, Саймон.

– Ты выставляешься в «Пигмалионе».

– Я перевоспитанный писатель.

– Хорошо, что ты об этом заговорил. Меня беспокоит Анастасия.

Вернулась официантка с нашей водой.

– Я еще не читала «Как пали сильные», но как раз собираюсь, раз уж встретила мужа автора. Это настоящая честь, мистер Лоуренс. А теперь вы позволите предложить вам наши фирменные блюда?

– Два салата нисуаз, – сказал он. – И моя фамилия – Стикли.

– Нет, Лоуренс, – заявила она, забирая меню. – Меня не проведешь. – Она кивнула и ушла.

– Вряд ли Кики…

– Не волнуйся об этом, – сказал Саймон. – Я говорил об Анастасии.

– А.

– Я не уверен, что она работает в полную силу.

– Написать роман – не быстрое дело.

– Я вообще не видел, чтобы она писала.

– Это обнадеживает. Не писать так же важно, как и писать.

– Сомневаюсь, что ее издатель будет с этим согласен. Существуют определенные сроки.

– Вот поэтому Фредди редактор, а не писатель. Но обычно он дает своим авторам время. Если Анастасия попросит об отсрочке, он наверняка…

– Я не хочу затягивать это навечно.

– Из телевизора. – Она поставила тарелки на стол. – Откуда еще?

– А, ну да.

– Хотите честно?

– Да.

– Я рассчитываю на вашу жену. В наше время такие, как она, очень нужны.

– Спасибо. – Он повернулся ко мне: – Теперь понятно?

– Она даже не читала «Как пали сильные».

– Вот именно. Только вообрази чувства того, кто читал.

– И все же ты не сможешь заставить ее писать, Саймон. Так не получится.

– Я знаю. Но ты, Джонатон, можешь ей помочь.

– Если «Как пали сильные» хоть о чем-то говорит, она намного способнее меня.

– Я не к тому, что ты должен учить ее грамматике. Ты можешь быть ей другом.

– Она мне нравится, Саймон. Очень нравится.

– Отлично. Так, значит, ты для меня будешь раз-другой в неделю проверять, как она там?

– Ты сказал, что хочешь, чтобы я был еедругом. Ты не сказал, что хочешь, чтобы я был твоимшпионом.

– Это в итоге одно и то же. Для ее же блага. Она не доверяет Жанель, а я не доверяю Мишель. Когда вы с ней поженитесь?

– Не знаю. – Я потыкал рыбу на тарелке. Саймон свою просто игнорировал. – Как ты мне предлагаешь начать проверять Анастасию?

– Просто появись там. Она всегда дома.

– Ей это не покажется странным?

– Кто она такая, чтобы судить? Она тобой восхищается. Говорит о тебе, думает, что ты способен ее понять. Не знаю почему.

– Я не могу появиться просто так. – Я покраснел. – Я не знаю, что сказать.

– Я же тебя не на свидание посылаю. Просто хочу, чтобы ты поговорил с ней, увидел, что у нее все в порядке. Узнал, о чем она пишет, и убедился, что это хорошо. Ей нужна мотивация. Я купил ей всяких офисных штук, а она, по-моему, их до сих пор не распаковала. Я одолжил ей свой кабинет, а она только и делает, что читает. Повсюду разбрасывает книги, как избалованный ребенок. – Он отпил «Пеллегрино». – Вот что ты сделаешь, – сказал он. Достал из портфеля и передал мне книгу. – Отнесешь ей это.

– Зачем мне… история катания на лыжах в Швейцарии?

– Она просила меня забрать ее из библиотеки. Попозже зайдешь и скажешь, что я попросил тебя закинуть ей книгу по дороге в… куда ты там ходишь, когда не сидишь дома. А потом останешься и выпьешь чаю. Я покупаю ей лапсанг сушонг. – Он поставил портфель. – Ты справишься, Джонатон. Я наблюдал вас вместе. Вы оба с одной планеты свалились.

– Может, мне сначала позвонить?

– Она дома. Никогда не выходит из квартиры. И к тому же редко отвечает на звонки, если, конечно, звоню не я.

– Позвони тогда сам.

– Тогда не будет элемента неожиданности. Не хочу, чтоб она подумала, будто ею манипулируют.

– Ею не манипулируют.

– Верно. Не манипулируют. – Помощник официанта унес наши тарелки с нетронутой рыбой, вполне пригодной для подачи следующим клиентам. – Просто веди себя как обычно. Наверняка даже ты знаешь, как это делается.

Дверь в подъезд Саймона была подперта и оставлена открытой, чтобы упростить доставку антикварных стенных панелей для реконструкции третьего этажа. Я вызвал лифт, обитый войлоком для защиты дубовых панелей от грубых манер плотников и электриков, и поехал на двадцать первый этаж. Он был предпоследним, как и все остальное в жизни Саймона, не считая Анастасии (у него действительно был пунктик всегда обладать «номером два» – будь то этаж в здании, модель машины или класс бриллианта на обручальном кольце жены, – он утверждал, что это вопрос честолюбия, но я думаю, дело скорее в доминировании). Я постучал, чтобы мне открыли. Перед собой я держал «Краткую историю лыжного спорта в Швейцарии, издание второе», чтобы Анастасия сразу увидела, зачем я пришел. Честно говоря, я сомневался, что моего владения речью будет достаточно. Что я мог сказать? В последний раз я видел Стэси – не считая изображений по телевизору, в газетах и журналах – в день ее свадьбы, когда с ней танцевал, – два пьяных тела покачивались на волнах никому не слышной музыки, разделяемые, разделенные Мишель, которой хотелось еще раз повальсировать с подругой в память о старых временах, пока все не изменилось. Но все изменилось,и вот я стоял здесь – ничтожная причина, которую скоро навестит ее величайшее последствие. Даже если бы я не знал, что произойдет, все равно прекрасно запомнил бы странную амнезию, не покидавшую меня всю дорогу после ланча с Саймоном до двери Анастасии: я представлял себе Анастасию только вблизи, как во время танца. Я помнил ощущение плоти, запах пота на шее. Было такое чувство, что я не узнал бы ее на первой странице «Таймс», но узнал бы в темноте в постели. Отчасти то была проекция физического влечения, сексуально обрубленного этим смехотворным браком, но не только. Мне казалось, даже постучать в дверь Анастасии интимнее, чем трахнуть мою невесту.

Она не отвечала. Но, повернув ручку, я обнаружил, что дверь открыта. Пожалуй, я оставлю ей книгу в прихожей, и все. Просто положу… и немножко осмотрюсь, гляну, как она с ним живет. Просто загляну в…

– А, это ты, – сказала она, и ее спокойствие при виде меня было обратно пропорционально моему шоку. Она отложила книгу на большой пустой стол, за которым сидела.

– Замок на двери… я из библиотеки… – Где же книга? Я уже оставил ее в?.. Я проверил карманы, устроил шоу, несколько затянувшееся – на моем пиджаке было много карманов, – но не настолько, чтобы успеть прийти в себя.

Она закурила. Улыбнулась мне и сказала:

– Я так рада тебя видеть.

– Но я не просто так пришел, – возразил я.

– Тебя, конечно, прислала Мишель. Все нормально. Она хороший друг. Она мне рассказывала…

– Мишельздесь?

– Была до тебя.

– Когда? Она ушла?

– Так тебя прислала не она? Ты сам ко мне сюда пришел? Я так и знала! Я приготовлю тебе чай. – Она усадила меня на диван, где Мишель успела расчистить место. И вышла.

Я уже пытался описать, как она выглядела в тот день, включая ее одежду, но должен упомянуть здесь, что ни слова из написанного мною не проистекало из моих воспоминаний; очевидно, то, какой она тогда была, как была одета и как вела себя, казалось мне настолько естественным, что отнимало не больше внимания, чем вид моей собственной руки, движущейся по странице, когда я писал романы. Она так походила на образ, который я всегда воображал, что детали внешности не производили на меня никакого впечатления. Я не хочу сказать, что желал ее меньше, чем тогда, танцуя на ее свадьбе. Я желал ее намного больше.

Я подошел к столу. Сел, где сидела она. Открыл книгу, начал читать ее прозу. Я углубился в повествование, и все бы текло своим чередом, не остановись мой взгляд на странной пометке на полях: прообраз – Хедли X.?

Конечно, я узнал почерк Анастасии – она подписывала мне «Как пали сильные», роман доставили через «Пигмалион», пока она была за границей. Но когда я несколько раз перечитывал книгу в поисках ее автора, меня не слишком волновали литературные предшественники. Что бы это ни значило, заметка в ее личной книге оказалась познавательной: героиня «Как пали сильные» по имени Кэсси, в которой я улавливал так много от Анастасии, обладала отнюдь не мимолетным сходством с Хедли Хемингуэй, первой женой Эрнеста. Я знал, что Анастасия специализировалась на Хемингуэе, и в том, что она выбрала такую личность, как Хедли, и использовала ее в своем романе, был определенный смысл. Нелогичным казался вопросительный знак, поставленный Анастасией в конце примечания. Разве она не знала, что прообразом Кэсси была Хедли? Или она до того углубилась в свою новую работу, что читала прошлую книгу как чужую? Не могла читать ее как свою? Я пролистал дальше. Все ее пометки на полях были написаны будто кем-то посторонним, а не исходили изнутри (в отличие, скажем, от тех замечаний, что делал я сам, перечитывая собственные романы). Изучая работу, которую она проделала со своей книгой, я понял, что из нее вышел бы прекрасный ученый, выбери она такую карьеру.

Анастасия вернулась. Она несла две чашки, обе щербатые. Я встал. Она передала мне чай.

– Значит, ты все же раскрыл мою тайну, – сказала она.

– Знаешь эту историю с Толстым, уже под конец его жизни? – спросил я. Она покачала головой. – Он тогда перестал писать романы. Отказался от своего прошлого, ударился в полемику. Однажды он взял книгу и начал читать с первого попавшегося места где-то в середине. История увлекла его. Совсем захватила. Он посмотрел на обложку, чтобы узнать название. Это была «Анна Каренина».

– Выходит, ее на самом деле написал не Толстой? – спросила она серьезно – я и не думал, что ее маленькое тело способно вместить столько серьезности. – По-твоему, «Анна Каренина» была плагиатом?

– Сомневаюсь. У плагиаторов хватает ума не связываться с серьезными произведениями. Я просто хочу сказать, что Толстой изменился настолько, что уже не узнавал… Я вспомнил об этом только потому, что твои заметки на полях заставляют задуматься… Впрочем, не важно. Я в этом ничего не соображаю.

– Посиди со мной, – попросила она. – Тебе нравится чай? Останься на минутку. Я тоже в этом мало что соображаю.

Мы сидели по углам дивана, застыло глядя друг на друга. Мы пили чай, настолько разбавленный виски, что он жег язык, хотя был чуть теплым. Заговорили мы одновременно.

– Сначала ты.

– Нет, ты.

– Пожалуйста, ты.

– Я…

– Хочешь сыграть в «колыбель для кошки»? – спросила она.

– Ты мне это собиралась сказать?

– Нет, но это лучше. Ну то есть хоть какое-то занятие. Спорим, ты даже не знаешь, как играть. – Она поднялась, достала старую бечевку со связанными концами. – Саймон считает, что это глупо, а одна я играть, понятное дело, не могу, но тебе точно понравится. Я сама научилась в Европе, у одного немецкого мальчика. Он называл это Hexenspiel.

– Hexenspiel.

– Означает «игра ведьм», но, наверное, ведьмы в нее на самом деле не играют. Для этого нужны очень тонкие пальцы.

Я показал ей свои. Она изучила их, подержала. Отпустила. Я спросил:

– Подходят?

Она кивнула.

– Навахо называют эту игру « непрерывный узор»,но больше всего мне нравится австралийское племя коко-йимидир, они используют слово капан,и этим же словом называют письмо. – Она пожала плечами. – Немецкий мальчик хотел стать антропологом. Он рассказывал, что в разновидности Hexenspielиграют во всем мире, даже в Африке. Объяснил, что так первобытные люди рассказывают истории, а в Новой Гвинее даже есть особые напевы для фигур рыб и змей. Он никогда не был ни там, ни в Африке. Но он больше всего на свете хотел попасть сюда. У него была забавная идея – он думал, что найдет индейцев. Я над ним посмеялась, и он с тех пор меня недолюбливал, хотя сам при этом всегда дразнился, потому что у меня руки запутывались. Если я буду смеяться над тобой, я тебе не разонравлюсь? – Она заглянула мне в глаза. – Я думаю, Саймон вел бы себя, как тот немецкий мальчик.

– Я не Саймон.

– Я знаю. – Она взяла веревочку. – Начало простое. – Она переплела пальцы с привычным изяществом, одновременные взаимные уступки обеих рук сплели узор из запутанной бечевки. – Вот этоколыбель, – объяснила она. – Теперь ты. – Она опустила бечевку мне на колени и посмотрела в глаза.

Я захватил бечевку кончиками пальцев и просунул большие пальцы в получившиеся петли. Потянул. Она захихикала.

– Это не похоже на колыбель, – сказала она. – Это вообще ни на что не похоже.

Я перевернул руки.

– Разве не похоже на какое-нибудь животное?

– На какоеживотное?

– На дикобраза?

Она покачала головой и сняла шнурок с моих пальцев.

– У эскимосов есть фигура для дикобраза, – сказала она. – Пожалуй, я смогу вспомнить. – Бечевка так плавно струилась в ее снующих руках, будто Анастасия процеживала ими воду. Она не смотрела на руки. Она смотрела на меня. Она рассмеялась над моим изумлением, когда минуты через три непрерывного плетения ее ведьмовские чары левой руки изобразили дикобраза. Фигура была абстрактной, как письмо, и такой же определенной. Она опустила взгляд, заметно пораженная собственным результатом. – Запомни, кое в чем я мастер. – Она распустила дикобраза. – А теперь сделай мне колыбель.

Нам обоим пришлось потрудиться, чтобы наша изобретательность наконец помогла мне повторить за ней. Сначала она пыталась воспользоваться терминологией, которой учил ее немецкий мальчик, формально английской, но оказавшейся за пределами наших способностей последовать ей.

– Большим и указательным пальцем правой руки, – сказала она, – тебе нужно отвести левую нижнюю нить от себя через правую… правую… это у тебя правая?

– Думаю, да.

– Ох… Тогда, наверное, через левую. – Она протащила шнурок, обвитый вокруг моей правой руки. – Вот так. – Она прихватила и сняла снизу вверх. Протянула шнурок вокруг моих пальцев, потом еще раз. Развернула меня, чтобы видеть через мое плечо. – Может, наоборот. – Она протянула руки вокруг моего тела, зажав меня. – Готово. – Снова развернула меня лицом к себе. – Видишь, как просто? – спросила она, готовясь снять с меня шнурок, чтобы сплести очередную фигуру. Она наклонилась ко мне так близко, что я мог бы невзначай ее поцеловать.

Но тут зазвонил мобильник, который вручила мне моя подруга, чтобы держать нас на связи, – во всяком случае, пока я не вручу ей обручальное кольцо. Я полез в карман, запутавшись в наших пальцах.

– Мишель? – спросил я, притягивая к уху три лишних руки. Анастасия взвизгнула. – Что это было? Нет, ничего… Я дома, как раз за покупками вышел… Да, рулет мясной покупаю, вот я где… И овощей? Каких?.. Брюссельской капусты? – Анастасия уже высвободилась из наших пут и записывала за мной. – Это все… Да, хорошо… Тебе тоже.

Я отложил телефон. Анастасия передала мне список покупок.

– Ты ей солгал, – сказала она.

– Видимо, по привычке.

– Я не знала, что другие люди… – Она выглянула в окно.

– Ты тоже на них весь день смотришь? Когда я у Мишель, а она на работе, я за многими слежу. – Я допил чай. – Я знаю их расписания, все их прихоти и странности. Я, кажется, мог бы поменяться с любым из них, и никто бы ничего не заметил.

– А ты этого когда-нибудь хотел?

– Иногда. Глядя на них через окно, подсматривая за ними, я знаю все, но ничего не понимаю. Я думал, что так смогу изучить человеческую природу, как Джейн Гудолл [40]40
  Джейн Гудолл (р. 1934) – британский этолог и писатель, изучает поведение шимпанзе.


[Закрыть]– высших приматов.

– И?..

– И после двух таких романов я завязал. То есть я продолжал смотреть, но уже не верил, что вижу больше, чем увидел бы, сидя перед телевизором. Пожалуй, даже меньше. Вот настоящая причина, почему я бросил писать. Смирился с границами, которые нас разделяют, и их последствиями.

– И эти границы существуют, даже когда ты играешь со мной в «колыбель для кошки»?

– Еще не знаю. Наверное, нет.

– Хорошо. Со мной то же самое. И все равно я могу никогда больше не начать писать. – Она подобрала бечевку, лежавшую у моих ног. – Тебе правда нужно купить брюссельскую капусту и мясной рулет?

– Наверное, мне пора.

– Так она никогда не узнает, что ты был здесь со мной.

Снова зазвонил телефон, на этот раз ее.

– Саймон, – прошептала она. Она вложила мне в руку связанную бечевку, для сохранности, и мы расстались, как два приятеля, которых позвали по домам родители.

Мишель любила мясной рулет – он сочетался с ее стилем жизни. В горячем виде он определенно сходил за домашний, и в то же время его вполне можно было есть в холодном виде после позднего дежурства в газете. В отличие от курицы, обладавшей четко выраженной анатомией, или хот-догов, которые продавались как отдельные единицы, мясной рулет делился на порции под стать любому аппетиту. Из-за отсутствия костной структуры для него подходил весь диапазон пищевых контейнеров для хранения с максимальной компактностью, а с корочкой из кетчупа уже не требовалось неряшливости гарнира. Мясной рулет был прост в транспортировке, хранился вечно, не требовал особого внимания и был плотным, но все же не жестким. Другими словами, он, мне кажется, нравился ей, потому что напоминал наши отношения.

В тот вечер она вернулась домой рано; рулет был еще теплым, как она любила, поэтому в те дни, когда я покупал нам свежий, она покидала свой отдел новостей в шесть. Упаковку готовой брюссельской капусты я ей тоже купил, хотя бы как напоминание мне об Анастасии и времени, проведенном с ней.

– Сегодня утром я видела Стэси, – сказала Мишель у меня за спиной, пока я резал рулет. – Я провела с ней день, – преувеличила она. – Думаю, я ей на самом деле нужна.

– Они живут в старой квартире Саймона?

– Наверное. Я раньше там никогда не была.

– Даже в ту ночь, когда дожидалась Саймона у него на диване?

– Я что, тебе уже рассказывала? Совсем забыла. – Она беспомощно улыбнулась. – А ты там бывал?

– Нет.

– Так забавно. Весь дом полностью в его стиле, кроме кабинета. Там Стэси и проводит все свое время, будто квартирантка.

– И у нее другой стиль? – спросил я, передавая ей тарелку с рулетом и капустой.

– Другой? У нее вообще нет стиля. Странные книги и прочий хлам на полу, не проберешься, и одевается, как беженка. – Она отнесла свой рулет в гостиную вместе с бутылкой домашнего пива. – По-моему, с ней что-то не то, Джонатон. Серьезно.

Я прошел за ней со своей едой. Мы всегда ели в гостиной, когда ели вместе; впрочем, там же мы ели, когда ели отдельно. В отличие от столовой, где был стол, в гостиной у нас были только собственные колени, но зато там стоял телевизор, и Мишель предпочитала есть перед ним, даже когда он был выключен, сидя в кресле напротив того, куда обычно сажала меня. Сколько я ее помню, она всегда отказывалась даже думать о перемещении телевизора в столовую или стола в гостиную – ей не хотелось, чтобы кто-нибудь вдруг решил, будто нам с ней не о чем говорить. У ее родителей телевизор стоял в столовой. И она не собиралась повторять этуошибку.

– Думаешь, Анастасия несчастлива замужем? – спросил я, стараясь, чтобы это звучало с любопытством, а не с надеждой, а главное, стараясь не выдать собственных подозрений, что дела у Анастасии хуже, чем вообще можно предположить. – Мне казалось, она боготворит Саймона.

– Видел бы ты ее сегодня, ты бы понял. Потерянная, как ребенок.

– Она всегда так выглядела, ты сама говорила. Когда еще училась и таскала твои старые шмотки.

– Ты помнишь лучше меня. Я и не думала, что ты на это обращал столько внимания. – Она подняла взгляд от тарелки и с подозрением в меня вгляделась. – Брюссельскую капусту ты тоже ешь?

– Немножко. – Я уже зачем-то проглотил несколько штук, словно это мой долг перед Стэси. – Расскажи мне, что, по-твоему, с ней не так? Она и впрямь похожа на самоубийцу, как говорят? Она останется с Саймоном?

– Она курит. Сегодня она начала пить с полудня, а может, и раньше. По-моему, она не работает. На самом деле я вообще сомневаюсь, что она хотя бы начала новый роман. Она в напряжении, особенно с тех пор, как стало известно, что через две недели объявят, кому достанется Американская книжная премия.

– Ее волнует победа?

– Должна, по идее. Среди номинантов – Барни Оксбау, Дик Козуэй… Нора Уорблер Барликорн… хотя, конечно, никто не принимает ее всерьез.

– То есть, по-твоему, Анастасии не все равно?

– У нее нет выбора. Ей никак не может быть все равно.

– Не каждый писатель побеждает.

– Она – медийный феномен, который произведет взрыв в научных кругах. Ты не хуже меня знаешь – чтобы стать частью литературной традиции, ей нужна респектабельность, которую может дать только нужная премия – или смерть в нужный момент.

– Разве они не равноценны?

– Ты ехидничаешь только потому, что сам даже не номинировался, пока писал.

– Думаю, самое страшное – если она выиграет. Может, Саймону и удастся уберечь ее от славы, но нельзя защитить человека от ответственности за успех.

– Чем и объясняется твое безделье день-деньской.

– Возможно, – пожал плечами я.

– Извини. Я не это имела в виду. – Она приторно мне улыбнулась. – Но, милый, ты вообще ничем не занимаешься, и это меня беспокоит.

– А чем я, по-твоему, должен заниматься?

– Ты – и это было бы невероятное одолжение – мог бы заглянуть к Стэси, например, завтра? Ты ей нравишься, она часто тебя вспоминает. Думаю, ты каким-то образом ее успокаиваешь. А я не могу оставить отдел, только не в четверг. Если бы ты просто мог меня заменить, посидеть там полчаса и поговорить с ней – скажем, чтобы забрать книгу или платок, который я забыла.

– Твой платок на тебе. – Вообще-то она все еще была в костюме, в котором ходила на работу, с такими пухлыми подплечниками, что он напоминал кресло, в котором она сейчас откинулась с пустой тарелкой на животе.

– Это не важно, Джонатон. – Она сняла платок и сложила, чтобы убрать. У нее их был целый ящик, стопки всплесков красного, зеленого и оранжевого, но ни одному не хватало дерзости неистовствовать над абсолютным отсутствием ложбинки между грудями. – Саймону, похоже, до нее нет дела, не считая, конечно, ее положения на рынке, и я не знаю, есть ли у нее вообще друзья. Кто-то должен следить, чтобы она заботилась о себе. Думаю, вы оба пойдете друг другу на пользу.

– Кики, возможно, сделает заказ на мое художественное произведение.

– Ты не художник, Джонатон. Ты писатель.

– Ты же поддержала мое шоу в «Пигмалионе». «Пожизненное предложение».

– Это был писательский проект.

– Посвятить остаток жизни своему первому предложению – это писательство?Представляю, как замечательно я повлияю на Анастасию.

– Во всяком случае, замечательнее, чем женщина наподобие Кики повлияет на тебя.

– Так вот в чем все дело?

– Да. Нет. Ты вообще думаешь о ком-нибудь, кроме себя?

– Явно недостаточно. Иначе, вместо того чтобы числиться писателем, я бы, может, до сих пор взаправду писал.

– Значит, ты не думаешь о других женщинах?

– Если бы я думал о ком-нибудь, кроме себя, Мишель, я уверен, что думал бы о тебе. Не сомневайся.

– Но я же люблю тебя, даже если раньше и были другие женщины. Ты здесь в безопасности, милый, что бы ни случилось. – Она подошла ко мне. Поцеловала в лоб, взяла с моих коленей тарелку, еще обремененную рулетом. – Тебе нужно больше есть, – сказала она, уходя в кухню мыть посуду. – Я действительно тебе нужна, сам знаешь.

Наутро я отправился к Анастасии. По поручению моей подруги. По просьбе ее мужа. Дверь в подъезд была открыта, как и в прошлый раз, а вот дверь в квартиру – закрыта. Я позвонил.

– Снова ты, – прошептала она, только что из постели, свободная фланель с Саймонова плеча, карие глаза, рассеянные без очков. Волосы смущали ее лицо, припухшее там, где ночью касалось подушек. Что еще? Все размыто. Все размыто, кроме того, что я позвонил и она впустила меня, и это всегда будет происходить так, словно так всегда и было.

– Приготовишь мне чаю, пока я умоюсь?

Я сам нашел кухню. Диета Анастасии была абсолютно очевидна, детская техниколорная мечта о сладких хлопьях и консервированных спагетти; если Саймон когда-нибудь ел дома, он явно не доверял ей планировать их совместный рацион. Я нашел у плиты листовой чай в жестянке без надписей, обнаружил тайник Анастасии по разлитому следу, четко выделявшемуся на мраморной столешнице и на плиточном полу. По расположению листьев я вычислил местонахождение чашек и маленького фарфорового чайника. Я поставил воду кипятиться в начищенной стальной кастрюле и начал осматривать кладовую в поисках чего-нибудь перекусить. Но среди всего варенья, приготовленного французскими горничными на деревенских кухнях, и всего конфитюра, одобренного Ее Величеством Королевой, не нашлось и корочки хлеба. Что ж, тогда хлопья. Я пошел к ней спросить какие.

Анастасия лежала на кровати, совершенно обессиленная, как я понял, попытками завернуться в одеяло. Лицо мокрое. Глаза закрыты. Волосы беспорядочно разметались по белоснежному белью. Она лежала тихо, неподвижно – шевелились только губы. Что двигало ими, что за слова, я не мог разобрать, но в них была явная сдержанность молитвы. Я вышел, чтобы принести ей чай. Вложил чашку в ее ладошки. Она улыбнулась, не открывая глаз.

– А свою ты принес? – спросила она.

– Да.

– Хорошо.

Я сел на пол у нее в ногах. Через некоторое время она голой коленкой подтолкнула меня в плечо.

– Мишель знает, где ты? – спросила она.

– Да.

– Хорошо. – Она снова толкнула меня коленкой. – А она знает зачем?

– Нет.

– Хорошо. – Она обмякла. – Ты принес шнурок для «кошачьей колыбели»?

– Он у меня с собой. Ты голодная?

– Это ты голодный.

– Нет.

– И я нет.

– У тебя столько хлопьев.

– Саймон их мне покупает. Без толку.

– Не любишь их?

– Люблю. Но не хочу.

– Понимаю.

– Неужели?

– Я почти ничего не ем больше. Столько же, сколько пишу. Только если Мишель заставляет.

– Она-то наверняка ест. Ей понравился мясной рулет?

– И брюссельская капуста, не будем забывать. Я тоже немножко съел.

– Какая гадость.

– Не любишь ее?

– Она отвратительна.

– Знаю.

– Тогда зачем ты ее ел?

– Я думал, тебе она нравится. То есть… я думал…

– Понимаю.

– О.

– Сыграй со мной в «колыбель для кошки». Я хочу, чтобы ты научился, тогда будет весело. Ты же это сделаешь, да? Мы нужны друг другу. Тебе ведь никуда не надо сейчас, как всем остальным?

– Я счастлив здесь.

– Хорошо. Я тоже.

Я повернулся к ней. Она открыла глаза.

– А тебе разве не нужно писать? – спросил я.

– Ты мое вдохновение, Джонатон. Они же не могут заставить меня писать, так?

– Тебе придется вернуть аванс.

– У меня нет денег. Они у Саймона. Он все вложил в галерею, чтобы расширить ее и сделать самой большой.

– Наверное, ты сможешь вернуть авторскими отчислениями.

– Он уже взял под них кредит.

– Ты можешь продать свою биографию. Она у тебя точно стоящая.

– Да, этого у меня не отнять. Об этом я рассказать могу.

– Почему бы и нет?

– Сыграй со мной в «колыбель для кошки».