Текст книги "Бисмарк: Биография"
Автор книги: Джонатан Стейнберг
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
...
«22 февраля. Удивительная черта характера Бисмарка – жгучее желание мести и возмездия за реальные или химерические проявления неуважения. В своей болезненной раздражительности он воспринимает как выпад против него то, что другой человек таковым совершенно не считал и не намеревался делать… Сегодня очень приятный вечер. Он трапезничает, отрезает сам ломтики индейки, запивает четвертью или половиной бутылки коньяка вперемешку с двумя или тремя бутылками «Аполлинариса». Днем, говорит, ему ничего не идет в горло, ни пиво, ни шампанское, но коньяк с минеральной водой – это то, что надо. Он заставлял и меня пить вместе с ним, поэтому мне трудно судить о том, сколько он поглотил»27.
«4 марта. Внутриполитическая ситуация меняется с калейдоскопической скоростью… Бисмарк подходит ко всем вопросам со своей колокольни, не намерен уступать ни грана влияния и меняет позицию каждый день. Когда ему претит что-то делать, он баррикадируется волей кайзера, и все знают, что он добьется своего, если захочет»28.
Трудно представить, как можно служить под началом такого человека, который не терпит инакомыслия, воспринимает любое несогласие как проявление нелояльности и не прощает обиды. Фридрих фон Гольштейн, обожавший Бисмарка, когда был молодым дипломатом, писал позднее, разочаровавшись в своем кумире: «Бисмарк испытывал психологическую потребность в том, чтобы своей властью изводить, унижать и мучить людей. Пессимистический взгляд на жизнь отравил все человеческие удовольствия, оставив ему только один источник развлечения, и будущему историку придется признать, что режим Бисмарка представлял собой нескончаемую оргию презрительного и оскорбительного отношения к человеку, коллективного и индивидуального. Она была и причиной величайших просчетов Бисмарка. Он был рабом своего темперамента и эмоциональных взрывов, для которых не существовало разумных объяснений»29.
«Будущий историк» может согласиться с фон Гольштейном лишь отчасти. Холостяк-одиночка, старший государственный служащий писал эти слова после 1906 года, огорченный тем, как его выдворили из дипломатического истеблишмента. Он с такой же горечью отзывался о Германии и положении, в котором она оказалась. Гольштейн близко знал Бисмарка с 1861 года и одно время был его почитателем. «Будущий историк», конечно, знает, как часто Бисмарк грубил и обижал людей, и то, о чем написал Гольштейн, отмечали и другие их современники. Однако в международных делах Бисмарк вел себя совершенно не так, как дома – без злости и иррациональной раздражительности. В международных делах он должен был считаться с силами, находившимися вне его контроля, и ему приходилось действовать со всей рациональностью и осторожностью, на какую только был способен. В своей стране он тоже проявлял благоразумие и дальновидность, вводя страхование по старости, инвалидности и болезни, но страх и ненависть к социализму закрыли ему глаза на другие социальные проблемы. Мы не будем раньше времени выносить приговор оценке Гольштейном деятельности одного из самых интересных, одаренных и противоречивых представителей человеческого племени, поскольку переходим к описанию его жизненного пути. Читатель сам сделает выводы.
2. Бисмарк: рожденный пруссаком и что это означает
Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк родился 1 апреля 1815 года. Для землевладельца Фердинанда фон Бисмарка и его супруги Вильгельмины Менкен это был четвертый сын, появившийся на свет в родовом поместье Шёнхаузен, располагавшемся в Бранденбургской марке восточнее Берлина. Прежде чем вникать в происхождение личных качеств Отто фон Бисмарка, нам, очевидно, следовало бы разобраться во внешних обстоятельствах, оказавших на него то или иное влияние: историческом фоне, особенностях места его рождения, реальном значении в Пруссии статуса «помещика», каковым являлся отец, а впоследствии и он сам, социально-политической среде, идеях и ценностях людей, стоявших у его колыбели. Эрнст Энгельберг назвал Бисмарка Urpreusse– сущий, или подлинный, пруссак: это понятие он использовал и в заглавии двухтомной биографии «железного канцлера»1. Но что это означало быть «пруссаком», и особенно в те далекие времена? Ведь Бисмарк родился на исходе одного исторического периода – Французской революции и Наполеоновских войн и в начале другой знаменательной эпохи – «долгого XIX столетия», привнесшего демократию, современную государственность и капиталистическое промышленное производство.
За двенадцать дней до первого крика младенца Бисмарка, 20 марта 1815 года из ссылки на острове Эльба бежал Наполеон, с триумфом возвратившись в Париж. Наполеоновская империя, уничтоженная в минувшем году союзниками-победителями, поднималась из руин повсюду, где бы он ни появлялся. Битва при Ватерлоо 18 июня 1815 года положила конец мечтам возродить империю, но она не избавила ни Европу, ни Пруссию Бисмарка от последствий наполеоновских авантюр. Наполеон успел навязать и широко распространить законы и принципы государственного управления Французской революции. И это можно считать первой, если не первостепенной частью исторического наследия, доставшегося Бисмарку.
Далее. Каким образом Бранденбургское маркграфство, в котором находилось поместье Бисмарков Шёнхаузен, превратилось в Прусское королевство, а затем и в ядро Германской империи? Ясно, что не только в силу богатых природных ресурсов. Кристофер Кларк в своем превосходном повествовании об истории Пруссии «Iron Kingdom»(«Железное королевство») так представлял себе прусские пейзажи времен детства Бисмарка: «Ландшафт однообразный и ничем не примечательный. Реки скорее напоминали вяло текущие извилистые потоки воды, полностью лишенные величавости Рейна или Дуная. Повсюду монотонные березово-хвойные леса… Во всех ранних описаниях, даже самых хвалебных, обязательно отмечаются пески, болотины, скучные равнины и непаханые целинные земли. Почва почти повсеместно малопригодная для земледелия. В отдельных районах из-за песков деревья вообще не росли»2.
Небогатое и бесперспективное княжество стало ядром самого могущественного в Европе королевства только благодаря усилиям монархов, правивших им с 1640 до 1918 года. Всем им свойственна одна замечательная особенность – долголетие. В эпоху зыбких правил престолонаследия и скоропостижных смертей Гогенцоллерны умудрялись сохранять и здоровье и трон. Великий курфюрст Фридрих царствовал с 1640 до 1688 года, Фридрих Великий – с 1740 до 1786 года, Фридрих Вильгельм III – с 1797 до 1840 года, сеньор Бисмарка Вильгельм I, король Пруссии и император Германии – с 1861 до 1888 года, скончавшись в возрасте девяносто одного года. Средняя продолжительность царствования Гогенцоллернов исчислялась тридцатью тремя годами. Однако они оказались не только долгожителями, но и неплохими правителями. По крайней мере двоих из них – Великого курфюрста и Фридриха Великого – можно назвать самыми выдающимися монархами всех столетий, предшествовавших Французской революции, а Фридриха – вероятно, самым способным из всех властителей, правивших современным государством.
Великий курфюрст, преставившись в 1688 году, оставил после себя процветающую страну и регулярную армию численностью более тридцати тысяч человек. Во время правления отца Фридриха Великого – короля Фридриха Вильгельма I (1715–1740), получившего прозвище «короля-солдата», Пруссия располагала регулярной армией численностью восемьдесят тысяч человек. Фридрих Вильгельм I был приверженным кальвинистом, который в буквальном смысле лупцевал священников, не отправлявших службы должным образом. Однако все преобразования и в военной, и в гражданской сфере совершил Фридрих II Великий (1740–1786). Из Фридриха получился настоящий король: победоносный генерал, просвещенный деспот, философ и любитель музыки. Его наследие определяло последующее развитие прусской истории, и, собственно, именно его Пруссию унаследовал Бисмарк.Фридрих считал, что командующими могут быть только аристократы. Поэтому землевладельческий класс, к которому принадлежала семья Бисмарк, и состоял из служивых дворян. Он обладал монополией на высокие посты и в армии, и в государственных учреждениях. Фридрих Великий написал в «Политическом завете» от 1752 года:
...
«(Прусские дворяне) приносили в жертву свои жизни и состояния, служа государству; их верность и доблесть должны быть оплачены защитой со стороны правителей, и долг (правителя) – помогать обедневшим дворянским семьям и способствовать сохранению за ними земель, ибо они являются основой и опорой государства. В таком государстве не страшны никакие фракции и мятежи… одна из задач государственной политики должна заключаться в сохранении дворянства»3.
Фридрих был в долгу перед дворянством и осознавал это. Семья фон Клейст потеряла тридцать человек только в одной из его войн – Семилетней войне (1756–1763), и ее жертвы не были исключительными для Пруссии4.
Фридрих по праву считается действительно «просвещенным» королем. Он отличался незаурядным интеллектом, сочинял трактаты и замечательные письма – естественно, на французском языке: немецкий язык предназначался для слуг. Король поддерживал переписку со всеми светилами эпохи Просвещения, чем можно отчасти объяснить его безразличное отношение к религии. За два года до его смерти философ Иммануил Кант отметил в своем знаменитом эссе «Что такое Просвещение?» (1784): «Становится все меньше препятствий для всеобщего просвещения, избавления человека от добровольной умственной незрелости. В этом отношении наше время является эпохой Просвещения, эпохой Фридриха».
Наследие, оставленное Фридрихом Великим, имело такие долговременные последствия, влияние которых испытал на себе и Отто Бисмарк. Монарх первым подал пример обязательного, ответственного и всесторонне образованного суверена. Один из его высших чиновников Фридрих Антон фон Хейниц (а с ним согласились бы все министры и чиновники) записал в дневнике 2 июня 1782 года:
...
«Надо брать пример с короля. С ним некого даже сравнивать. Он работящий, полностью отдается делу, и для него долг превыше всего. Не найти другого такого же монарха, такого же рачительного и последовательного, способного так же бережно распоряжаться своим временем»5.
Фон Хейниц был абсолютно прав. В Европе не существовало монарха, подобного Фридриху, ни до него, ни после. Гениальные короли не появляются в результате генетической лотереи. Фридрих Великий оставил в наследство будущим монархам целый ряд основополагающих принципов государственного управления, и самый главный из них заключался в том, что король является прежде всего слугой государства. Этот завет вначале перенял Вильгельм I, как и другой не менее важный постулат: суверен не может достойно управлять королевством без предварительной тяжелой черновой работы.
Еще одной неотъемлемой частью наследия Фридриха была обязательная и особая принадлежность к классу «юнкерства», как называлось прусское дворянство. Служение короне определяло и самоидентификацию, и весь смысл жизни аристократов. Они служили в армии и дипломатическом корпусе, управляли провинциями и министерствами, но на первом месте всегда стояла служба воинская. В романе Теодора Фонтане «Irrungen Wirrungen»о любви между отпрыском из юнкерского сословия лейтенантом Бото фон Ринеккером и дочерью берлинского торговца цветами есть примечательная сцена, в которой молодой офицер идет к своему разгневанному дяде, приехавшему в Берлин специально для того, чтобы разобраться с племянником. Я передаю ее в собственном переводе: «У дворца Редера он встретил лейтенанта фон Веделя из драгунского гвардейского полка.
– Куда направляешься, Ведель?
– В клуб, а ты?
– К Хиллеру.
– Рановато.
– Ну и что? У меня ленч с дядей… Между прочим, он, то есть мой дядя, служил в твоем полку. Правда, давно это было, в сороковых. Барон Остен.
– Из Вицендорфа?
– Он самый.
– О, я же его знаю, то есть имя. Вроде бы даже родственник. Моя бабушка тоже Остен. Не он ли объявил войну Бисмарку?
– Верно, он. Знаешь что, Ведель? Тебе тоже стоило бы пойти. Клуб подождет. Там будут Питт с Сержем. Они появляются в час или три. Старина все еще без ума от драгунской синевы и позолоты. И в нем по-прежнему сидит пруссак, для которого только в радость увидеть Веделя.
– Ладно, Ринеккер. Только под твою ответственность.
– С превеликим удовольствием!
За разговором они не заметили, как дошли до места. Старый барон уже стоял у стеклянных дверей и посматривал на улицу: часы показывали одну минуту второго. Но он не стал выговаривать за опоздание и явно пришел в восторг, когда Бото представил ему лейтенанта фон Веделя.
– Сэр, ваш племянник…
– Никаких извинений. Герр фон Ведель, мы рады всем, кто называет себя Веделем, а тем, кто носит мундир, мы рады вдвойне и даже втройне. Заходите, господа. Мы отступим от этой позиции, занятой столами и стульями, куда-нибудь в тыл. Отступление не принято у пруссаков, но в данном случае оно желательно»6.
Этот небольшой эпизод показывает нам все, что надо знать о классе «юнкерства». Во-первых, они хорошо осведомлены друг о друге и зачастую оказываются в родственных отношениях. Во-вторых, они идентифицируют себя со своими полками так же, как англичане ассоциируются с теми или иными школами, колледжами Оксфорда или Кембриджа. Двое молодых юнкерских лейтенантов говорят кратко, рублеными, cut, а по-немецки schneidig, фразами. Когда пруссак-юнкер осведомлялся о ком-либо, то он первым делом спрашивал: Wo hat er gedient? («Где он служил?»). Имелось в виду, естественно: в каком полку? Старый барон не терпел опозданий и непременно отругал бы Бото, если бы тот не привел с собой драгуна-гвардейца Веделя. Бывалый воин воплощал в себе все добродетели прусского дворянства: преданность долгу, деловитость, пунктуальность и самопожертвование, основанные обыкновенно на лютеранском или евангелическо-протестантском благочестии и яростной, несгибаемой гордости. Женским чарам не было места в этом регистре юнкерских нравственных установок. Бисмарк после отставки говорил Хильдегард фон Шпитцемберг: «Первый пехотный гвардейский полк – это военный монастырь. Вместилище Esprit de corps(сословного духа) на грани безумия. Надо запретить этим господам жениться; я призываю тех, кто собирается выходить замуж за кого-либо в этом полку, отказаться от такой мысли. Такая женщина обвенчается с военной службой, эта служба сделает ее несчастной и доведет до смерти…»7
Близкий и давний друг Бисмарка Джон Лотроп Мотли, бостонский аристократ, учившийся вместе с ним в Гёттингенском университете, писал родителям в 1833 году: «Немцы делятся на два класса: «фоны» и «не фоны». Счастливчики, имеющие эти три магические буквы перед своими именами, относятся к дворянству или аристократии. Остальные, как бы они ни комбинировали буквы алфавита, все равно остаются плебсом»8.
На юге и западе Германии тоже были «фоны», но мало кто из них «служил» Фридриху Великому. Они принадлежали к более богатой, раскрепощенной и менее суровой, чаще всего католической аристократии. Многие из них обладали высокими имперскими титулами, вроде Freiherrили Freiherren(барон), и признавали своим сувереном только императора Священной Римской империи. Эти люди совершенно не подчинялись территориальным князьям, на чьих землях располагались их поместья. Австрийские дворяне и венгерские магнаты, чьи владения иногда занимали пространства, равные Люксембургу или американскому штату Делавер, относились к «юнкерству» со смешанным чувством восхищения и отвращения. Австрийский посол граф Алойош Каройи фон Надькарой, служивший в Берлине в первые годы пребывания Бисмарка на посту министра-президента Пруссии, принадлежал к великой мадьярской аристократии и занимал более высокое социальное положение, чем фон Ринеккер, фон Клейст или фон Бисмарк-Шёнхаузен. В январе 1864 года он информировал австрийского министра иностранных дел графа Иоганна Бернхарда Рехберга унд Ротенлёвена, человека в равной мере знатного, о конфликте между короной и парламентом в Пруссии. Дипломат с определенной долей проницательности писал: «Этот конфликт отражает не только политическое, но и социальное разделение, свойственное внутриполитической жизни Прусского государства, а именно враждебность в отношениях между различными сословиями и классами. Антагонизм… между армией и дворянством, с одной стороны, и всеми остальными добродетельными гражданами – с другой, является самой примечательной и самой темной чертой прусской монархии»9.
Самым значительным достижением Бисмарка и стало «сохранение» этой «самой темной» черты «юнкерства», несмотря на три войны, объединение Германии, пришествие демократии, капитализма, индустриализации, телеграфа, железных дорог, а в конце его карьеры и телефона. Внуки Бото и Веделя и им подобные командовали полками у Гитлера. Они поддерживали войну нацистов до тех пор, пока ее не проиграли, и они же – фон Мольтке, фон Йорк, фон Вицлебен и другие представители этого класса снобов участвовали в заговоре 1944 года против Гитлера. Вторая мировая война унесла жизни десятков миллионов невинных людей, и лишь оккупация русскими войсками Бранденбурга, Померании и Прусского «герцогства» и других «коренных» территорий позволила уничтожить юнкерские поместья и изгнать их владельцев. 25 февраля 1947 года союзные оккупационные власти подписали распоряжение о ликвидации Прусского государства – единственный в истории прецедент аннулирования целого государства по декрету: «Прусское государство, с первых дней являвшееся источником милитаризма и реакции в Германии, прекращает свое существование»10.
Этим актом союзники вогнали осиновый кол в сердце Фридриха Великого. Бисмарк тоже принадлежал к классу «юнкерства». Нет никаких сомнений в том, что эта принадлежность определяла и его характер, и многие его моральные установки, и поступки. Он гордился своим происхождением, однако далеко не всегда соответствовал образу истого юнкера. Ленч у Хиллеров в романе Фонтане начинался очень душевно. Но он принял совсем другой оборот, как только речь зашла о Бисмарке:
...
«Старый барон, и без того страдавший гипертонией, налился кровью, вся его лысая голова покраснела до самой макушки, а сохранившиеся завитушки на висках, казалось, встали дыбом.
– Не понимаю тебя, Бото. Что это значит – «конечно, можно сказать и так»? Это означает, что «можно так и не сказать». Я знаю, чем все это заканчивается. Все эти разговоры о неком офицере-кирасире в резерве, у которого нет ничего за душой… о неком человеке из Хальберштадтского полка с зелено-желтым воротником, штурмовавшего Сен-Прива и окружившего Седан. Бото, не говори мне такие вещи. Он был гражданским подготовишкой в Потсдамском правительстве при старике Мединге, не сказавшем о нем, кстати, ни одного доброго слова. Я это знаю, и все, чему он научился, – как составлять депеши. Это все, что я могу о нем сказать. Он знает только, как писать депеши; иными словами, он – канцелярская крыса. Но Пруссию сделали великой не канцелярские крысы. Разве при Фербеллине одержал победу бумагомаратель? Разве бумагомаратель победил при Лейтене? Разве Блюхер был бумагомарателем? А Йорк? А он – настоящая прусская канцелярская крыса. Я таких типов не переношу»11.
По понятиям старика Остена, Германию объединила армия, а не Бисмарк. Армия создала Пруссию, и Курт Антон барон фон Остен, юнкер-землевладелец и отставной офицер олицетворял и эту армию, и эту Пруссию так же, как и молодые лейтенанты, побледневшие от его гнева. Прусские юнкеры по любому поводу надевали военную форму, пытался это делать и Бисмарк, хотя ему довелось служить очень недолго и безо всякой охоты в качестве резервиста. Друг и патрон военный министр Альбрехт фон Роон посчитал нелепостью настойчивое стремление Бисмарка носить мундир. В мае 1862 года Бисмарк приехал в Берлин, предвкушая назначение министром-президентом, и в конце месяца присутствовал на ежегодном параде гвардейцев на поле Темпельхоф. Роон в связи с этим записал в дневнике: «Его высокую фигуру облегала популярная в армии униформа кирасира – правда, в звании майора. Все прекрасно знали, каких трудов это ему стоило. Он долго пытался доказать, что по крайней мере эполеты майора необходимы прусскому послу для престижности при дворе в Санкт-Петербурге. Тогдашний глава военного кабинета (генерал фон Мантейфель) не сразу согласился дать соответствующие рекомендации»12.
Любование армией зиждилось на победах Фридриха Великого. Только после ее сокрушительного поражения в 1806 году «оборонные интеллектуалы» позволили себе пожурить любимое детище прусского юнкерства. Они учредили Военную академию для подготовки будущей элиты и разработки новых технологий, особенно в артиллерии. Лучшим выпускникам академии предстояло образовать костяк новой организации – генерального штаба, вскоре появится и современное военное министерство. Как написал Арден Бухольц в историческом исследовании, посвященном Мольтке, прусская армия «научилась учиться… прусский генеральный штаб и армия стали пионерами в сфере предметного и системного познания»13. Закоперщиком реформы в Пруссии была небольшая группа «просвещенных» армейских офицеров, государственных служащих и берлинских интеллигентов. Они полагали, что французские революционные идеи остановить невозможно, да и незачем. Однако преобразование Пруссии неминуемо означало превратить ее в нечто, не похожее на Пруссию. Даже военным реформаторам вроде Йорка не нравилось то, что происходило вокруг. Когда Наполеон в ноябре 1808 года лишил должности одного из самых главных реформаторов барона фон Штейна, Йорк написал: «Одна безумная голова слетела, остальные обитатели змеиного гнезда подохнут от собственного яда»14.
Помощь прусскому юнкерству пришла из страны, от которой ее меньше всего можно было ожидать, – из Англии, от Эдмунда Бёрка. Английский парламентарий и публицист прославился не только своими политическими выступлениями и ораторским искусством. Знаменитым он стал прежде всего благодаря книге, написанной сразу же, как только разразилась Французская революция: «Размышления о революции во Франции и о процессах, происходящих в некоторых обществах в Лондоне в связи с этим событием, в письме, предназначенном для отправки джентльмену в Париже», ноябрь 1790 года (“ Reflections on the Revolution in France And on the Proceedings in Certain Societies in London Relative to That Event in a Letter Intended to Have Been Sent to a Gentleman in Paris”). Это бунтарское в определенном смысле произведение породило современную разновидность консерватизма. Бёрк выразил очень мрачный взгляд на человеческую природу. По его мнению, «гомо сапиенс» совершенно не меняется. Порочность и глупость человека лишь приобретают другие маски. Не менее пессимистично публицист оценивал и наши способности к благоразумию и предвидению. В своих расчетах люди всегда ошибаются, поскольку игнорируют закон непреднамеренных последствий.
По сути, новый консерватизм Бёрка противостоял новому радикализму во Франции.
Новый консерватизм получил широкое распространение на континенте Европы и лишь слегка задел Англию в 1800–1820 годах. Бёрк выдвинул целый ряд аргументов против либерализации реакционных режимов: человек глуп, люди от рождения неравны, любое планирование улучшений безнадежно, стабильность лучше перемен. Оппоненты Франции использовали «Размышления» Бёрка для обоснования «управления» людьми сверху – то есть аристократией – и для доказательства того, что нет никакой нужды в «реформировании» просвещенного деспотизма. Им не нужны были ни французские революционеры, ни Фридрих Великий с его атеизмом и рационализмом, поскольку разумность сама по себе вредна.Они обрушились на либеральный капитализм, Адама Смита, свободный рынок, используя аргументы Бёрка по своему усмотрению. Бёрк превозносил английских крупных лендлордов, потому что земля перманентна, а «денежный капитал» зыбок и невоздержан. Деньги имеют привычку растекаться и распыляться. И земля теперь становится товаром, предметом купли-продажи, а не основой стабильного общества. Бёрк объяснял это таким образом: «Духом наживы и спекуляции заразилась земля. Вследствие таких операций эта разновидность собственности разлагается и улетучивается, становится предметом противоестественной и чудовищной активности, попадая в руки к манипуляторам, крупным и мелким, парижским и провинциальным, представителям денежного капитала»15.
Земля перестает быть средством самоидентификации, превратившись в товар. Нагревают на этом руки евреи: «Новое поколение аристократов будет больше походить на сословие кустарей и лапотников, а спекулянты, ростовщики и евреи станут их постоянными спутниками и даже хозяевами»16.
В определенном смысле публицист оказался прав. Новое поколение аристократов, как он и предвидел, включало в себя таких людей, как барон фон Оппенгейм, несколько лордов и баронов Ротшильдов, фон Мендельсонов и т. д. Для Бёрка евреи представляли все самое кричащее, безвкусное и спекулятивное на рынке: «Евреи-брокеры, состязающиеся друг с другом в том, кто быстрее избавится от жульнических и обесцененных бумаг, довели страну до нищеты и разрухи своими советами»17.
Самыми способными учениками Бёрка стали реакционные прусские лендлорды и враги «прогресса» в каждой европейской стране. По всей Европе в 1790 году правящим классом было сословие землевладельцев и феодалов. Их враждебное отношение к идеям свободного рынка, свободного гражданства, свободного крестьянства, свободного движения капитала и труда, к свободомыслию, биржам и банкам, к евреям и свободе прессы сохранялось до 1933 года и в итоге привело к возникновению нацистской диктатуры. Именно группа юнкерских заговорщиков во главе с Францем фон Папеном (1879–1969), католиком-дворянином из Вестфалии, побудила юнкера-президента Веймарской республики фельдмаршала Пауля Людвига Ганса Антона фон Бенекендорфа унд Гинденбурга (1847–1934) назначить Адольфа Гитлера на место, которое когда-то занимал Бисмарк. Прусские юнкеры хотели использовать австрийского капрала в своих целях, но все вышло наоборот: прыткий капрал заставил их работать на себя.
Бёрк, классический либерал, превратился в проповедника реакции, сам став жертвой непредвиденности. В этом превращении есть еще один парадокс – в том, что прусского читателя с его книгой познакомил не кто иной, как блистательный пройдоха начала XIX века, молодой интеллектуал по имени Фридрих Генц (1764–1832). Генц сыграл двоякую роль в жизни Бисмарка. Он перевел Бёрка на немецкий язык, но еще и посвятил нас в жизненный путь Анастасия Людвига Менкена (1752–1801), деда Бисмарка по материнской линии. В своей карьере Генц дорос до советника реакционера-князя Меттерниха, который в день рождения Бисмарка председательствовал в Вене на общеевропейском конгрессе.Когда началась Французская революция, Генц обрадовался. 5 марта 1790 года он писал: «Дух новой эпохи бурлит и будоражит меня. Для человечества настало время проснуться от долгой спячки. Я молод, и всеобщее стремление к свободе, прорывающееся отовсюду, мне любо и дорого»18.
Генц жонглировал принципами с беззаботностью и ловкостью истинного прохиндея. Поначалу он действительно приветствовал Французскую революцию, сообщая 5 декабря 1790 года Кристиану Гарве: «Революция являет собой первый практический триумф философии, первый в истории мира пример организации правительства на основе рационально выстроенной системы. Она воплощает надежды человечества и дает утешение тем, кто все еще стонет под гнетом застарелого зла»19.
Он читал Бёрка, когда книга вышла на английском языке, и она ему не понравилась. Его не устроили «фундаментальные принципы и заключения». Но Генц обладал чутьем игрока. Он переменил свое мнение в 1792 году после буйства толпы в Париже и особенно после того, как убедился в огромной популярности «Размышлений о революции во Франции». Только за шесть месяцев были проданы 19 тысяч экземпляров английского издания книги Бёрка. К сентябрю 1791 года она выдержала одиннадцать переизданий. Тогда-то Генц и решил перевести ее на немецкий язык, и книга моментально разошлась в немецкоязычных странах. Возможно, Эдмунду Бёрку повезло в том, что его книгу переводил «величайший немецкий памфлетист эпохи». По крайней мере удовлетворение испытывал сам Генц. Памфлетист написал своему приятелю: он перевел Бёрка «не потому, что считает его книгу революционной в истории политической мысли, а лишь постольку, поскольку она красноречиво обличает развитие событий во Франции»20. В декабре 1792 года Генц составил предисловие и послал экземпляр с посвящением императору в Вену, но не удостоился даже ответа. 23 декабря 1792 года он отправил своего Бёрка Фридриху Вильгельму III. Король принял книгу и присвоил памфлетисту звание Kriegsrat(военного советника)21. «Размышления» сразу же стали бестселлером. Последовали два дополнительных издания, не считая дюжины перепечаток22. Стоит привести хотя бы один параграф из предисловия, написанного Генцем к своему переводу, чтобы показать, как далеко он ушел от первоначального мнения о Французской революции: «Деспотичный синод Парижа, поддержанный изнутри инквизиционными судами, а извне – тысячами добровольных миссионеров, с нетерпимостью, невиданной со времени падения папской непогрешимости, объявляет ересью любые отклонения от его максим… Отныне должен быть один рейх, один народ, одна вера и один язык. Ни одна эпоха, ни прошлая, ни нынешняя, еще не испытывала столь опасного кризиса»23.
Чем примечателен этот параграф? Зимой 1792/93 года тридцатилетний клерк прусской администрации Фридриха Вильгельма II описал потенциальную угрозу последствий Французской революции, которую не заметил даже Бёрк. Наступит день, когда в искаженном и омерзительном виде террор и насилие Французской революции проявятся в том же самом городе, в котором писал предисловие Генц, – в Берлине, и Адольф Гитлер повторит фразу «Один рейх, один народ, одна вера и один язык» в несколько ином варианте: «Один рейх, один народ, один фюрер». Творцами современного консерватизма следует считать обоих – Бёрка и Генца.
Позднее Генц познакомился с Александром фон дер Марвицем (1787–1814), которого Эвальд Фрай описал как человека «со всеми признаками выдающегося романтика»24. Александр приходился младшим братом Людвигу фон дер Марвицу (1777–1837), и в Людвиге фон дер Марвице мы находим первого бёркианского заступника юнкерского класса и автора структурного антисемитизма, определившего вначале прусское, а затем и немецкое ненавистное отношение к евреям. Они превратились во врагов прусского государства именно в том смысле, в каком их изобразил Бёрк: евреи «разлагают» собственность, ставят деньги выше реальных ценностей. Для Генца Александр фон дер Марвиц, влюбившийся к тому же в его хозяйку-еврейку, оказался чересчур неудобным: слишком тяжелым «для моей нервной системы, подобно тому как некоторые люди делают вам больно, пожимая руку»25. Привлекательный молодой юнкер принадлежал к самым просвещенным кругам в Берлине до и после 1806 года.У меня нет доказательств того, что Александр фон дер Марвиц давал книгу Бёрка в переводе Генца своему брату, однако идентичность взглядов Бёрка и старшего фон дер Марвица вряд ли случайна. Из превосходной биографии Людвига, написанной Эвальдом Фрайем, мы знаем о том, что братья были близки и регулярно переписывались, хотя и отличались разными темпераментами. Если Генц считал Александра слишком тяжелым в общении, то сам Александр характеризовал старшего брата в письме от 19 декабря 1811 года как человека, «чьи черты лица, принципы и недюжинные способности были тверды как камень»26. Вот как отзывался старший фон дер Марвиц о реформах Штейна: «Они предатели, и Штейн их вожак. Он начал революционизировать наше отечество, объявил войну неимущих против состоятельных; войну промышленности против сельского хозяйства; распущенности против порядка и стабильности; грубого материализма против божественных институтов; так называемой пользы против закона; настоящего против прошлого и будущего; индивида против семьи; спекулянтов и барышников против землевладельцев и профессионалов; надуманных теорий против традиций, укоренившихся в истории страны; книжности и самодельных талантов против добродетели и честности»27.
