Текст книги "Бисмарк: Биография"
Автор книги: Джонатан Стейнберг
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Кроме того, я просто не понимаю, почему мы стыдливо отворачиваемся от идеи народной ассамблеи, сформированной на федеральном уровне или в рамках таможенного парламента; этот институт действует в каждом германском государстве; без него и мы, консерваторы Пруссии, уже не можем обойтись, и его едва ли можно назвать революционным изобретением»85.
Такого сорта Realpolitikне признает благочестивых христиан, считающих себя консерваторами в силу своей веры, а не политического эгоизма. Теперь Бисмарк уже без колебаний стремился довести свои концепции до сведения и тех, кого они могли заинтересовать, и тех, кому они были совершенно ненадобны.
Тем временем регент все-таки пошел на уступки, и коронация состоялась без каких-либо осложнений в Кёнигсберге 18 октября 1861 года. Бисмарк присутствовал на церемонии, но написал сестре не об этом историческом событии, а о том, как оно отразилось на его здоровье:
...
«Последствия сквозняков, продувавших все коридоры, и необходимость за день трижды сменить одеяния все еще ощущаются в моих конечностях. Восемнадцатого, прежде чем выйти во двор дворца, я предусмотрительно надел теплую военную форму и парик, в сравнении с которым парик Бернхарда выглядел бы пучком волос; если бы я два часа стоял с непокрытой головой, то это могло бы закончиться для меня плачевно»86.
Уступка регента по проблеме коронации никак не отразилась на настроениях избирателей. 6 декабря 1861 года в нижнюю палату были избраны 352 депутата: среди них 104 были прогрессистами, представителями крупнейшей партии, 48 – тоже считались либералами, 91 принадлежал к партии «конституционалистов» (умеренных либералов, поддерживавших правительство Ауэрсвальда). Иными словами, депутатский корпус нового ландтага на 69 процентов состоял из людей либерального толка, и самое экстремистское крыло составляло большинство. Численность консерваторов – друзей Бисмарка сократилась с 47 до 14 – сокрушительное поражение для правящего юнкерского класса87.
3 апреля 1862 года Эдвин фон Мантейфель в письме Роону с энтузиазмом предсказывал революцию:
...
«Я не признаю никакой другой битвы, кроме как с оружием в руках, и мы сейчас на полпути к ней. Разве отмена трехлетней воинской службы не навредит престижу его величества?.. Армия не поймет этого; ослабнет вера в короля, не говоря уже о последствиях для морального состояния войск… Скоро мы увидим окровавленные головы, а потом выборы с хорошими результатами»88.
Макс Дункер, либеральный журналист, перефразировал 42-й псалом, чтобы обрисовать сложившуюся ситуацию: «Как лань желает к потокам воды, так армия желает мятежей» [32] 89.
И в этой раскаленной политической атмосфере 6 мая 1862 года состоялись новые выборы. К 18 мая завершился второй этап выборов: результаты были катастрофические для правительства короля. Левые либералы получили 29 мест в дополнение к тем, которые они имели в 1861 году, теперь уже 133 депутата образовали самую большую партийную фракцию в ландтаге. Другие либералы удвоили свое представительство – с 48 до 96 человек, число «конституционалистов», поддерживавших правительство «новой эры», сократилось с 91 до 19. Статистика свидетельствовала о значительном полевении ландтага. Левым либералам теперь принадлежало 65 процентов депутатских мест, у сторонников короля осталось всего лишь одиннадцать кресел90.
Но действительно ли Пруссия оказалась на пороге революции? Или же это был очередной «поворотный момент», во время которого ничего на самом деле не «поворачивается»? Скорее всего правильный вывод второй. Структурные факторы указывают на то, что никакой революции не назревало. Трехклассная избирательная система, введенная конституционной поправкой 1850 года, была очень своеобразной. Первый класс составляли 5 процентов налогоплательщиков, второй разряд состоял из 13 процентов, а третий – из 81. Избирательное право было всеобщее, но абсолютно неравное и отдававшее предпочтение состоятельным людям. Для иллюстрации мы возьмем данные о выборах 6 декабря 1861 года, показывающие численность избирателей, имевших право голоса, и их пропорциональное соотношение в процентах по классам:
Несмотря на многочисленность малоимущего третьего разряда, исход выборов зависел от зажиточной части населения [33] . Налоговый ценз гарантировал, что только малая часть избирателей могла быть причислена к первому классу. На некоторых участках вообще могло не оказаться избирателей, если не была зарегистрирована необходимая сумма налогов. С другой стороны, сложная двухступенчатая избирательная система (избирались выборщики, которые затем голосовали за кандидатов в депутаты) и строгий отбор препятствовали широкому участию масс в выборах. Явка на выборы в третьем разряде всегда была низкой, обычно менее двадцати процентов. Активность проявляли, по обыкновению, избиратели первого и второго классов. Германская прогрессистская партия казалась Мантейфелю опасной, но она представляла богатую и высокообразованную буржуазию, которая менее всего способна на то, чтобы выйти на улицы и воздвигать баррикады перед королевским дворцом.
Мы говорим так, потому что знаем: либералы никогда еще не поднимали революцию и не оказывали даже пассивного сопротивления, вроде организации налогового бойкота – отказа от уплаты налогов до тех пор, пока ландтагу не будет предоставлено право контролировать бюджет армии. Налоговая забастовка недавно вынудила сесть за стол переговоров курфюрста Гессен-Касселя, вознамерившегося управлять без сейма. Но можно ли было сохранять уверенность в том, что непрестанная агитация либералов-прогрессистов не выведет в конце концов людей на улицы? Мантейфель и группа экстремистов среди высших чиновников рассчитывали на то, что «дурные головы» дадут им повод для реставрации абсолютной монархии, аннулирования конституции, удушения избирательной активности и создания военной диктатуры. Такого поворота событий не желали ни король, ни Роон, а последний стремился к длительному компромиссу – к неудовольствию Мантейфеля.
В апреле 1862 года король все-таки решил вызвать Бисмарка из Петербурга в Берлин для консультаций. 12 апреля Бисмарк сообщал Роону о том, что скоро прибудет в Берлин и его переведут либо в Париж, либо в Лондон92. Через несколько дней он уже писал бывшему сослуживцу во Франкфурт о том, что до сих пор пребывает в неведении насчет нового назначения и должен ехать в Берлин для выяснения своего будущего: «Я переезжаю, не зная в точности куда, и должен продавать спешно и мебель, и все остальное имущество, теряя на этом большие деньги»93. Когда Бисмарк явился в Берлин, он оказался в уже знакомой ситуации: король все еще раздумывал. Бисмарк писал Иоганне 17 мая 1862 года: «Наше будущее по-прежнему неопределенно. В Берлине настроены на центральный вариант (министерский пост. – Дж. С.). Я не «за» и не «против», но напьюсь от радости, если получу аккредитацию в Париж»94. Теперь мы уже знаем, что Бисмарк умел скрывать свои истинные желания. Из других источников совершенно ясно, что он хотел только одного: стать министром-президентом. В мае 1862 года Роон в своих записях особо отметил, что «король несколько раз принимал Бисмарка для продолжительных аудиенций»: «Бисмарк имел длительные беседы с некоторыми министрами и каждый день наведывался в военное министерство. Его назначение вот-вот состоится»95.В разгар министерского кризиса, 21 мая 1862 года друг Роона Клеменс Теодор Пертес составил очень примечательное описание личности Бисмарка в канун его назначения:
...
«Бисмарк-Шёнхаузен обладает исключительным духовным мужеством. Твердость и решительность натуры передает жесткий и энергичный тон всех его выступлений. Он способен вести за собой людей. В прошлом большого политического опыта и политического воспитания не имел… Характер противоречивый. Жена, урожденная Путткамер, – правоверная лютеранка, знакомая Тадден-Триглаффа, относящаяся к нему с большим почтением. Бисмарк имеет склонность к тому, чтобы стать лютеранином, но слишком безответственен для этого. Ему свойственна рассеянность, и он легко поддается чувствам симпатии и антипатии… Бисмарк абсолютно честен и искренен, но его политические действия могут быть аморальными. По натуре своей он склонен к злопамятству и мстительности, однако религиозная чувствительность и благородство души позволяют ему держать эти эмоции под контролем»96.
Пертес в этом кратком обзоре уловил самое главное – двойственность и противоречивость натуры Бисмарка. Я бы усомнился в «абсолютной честности и искренности» Бисмарка. Мы знаем из его собственных свидетельств о том, что он постоянно лгал и родителям, и жене Иоганне, и я не нахожу никаких доказательств того, что христианская вера хоть как-то притормаживала его мстительность. Фон Белов продемонстрировал нам, как мало в сердце Бисмарка было христианской любви. Но Пертес в целом верно предугадал внутреннюю борьбу, которой будет характеризоваться многолетнее пребывание во власти Бисмарка. Современники интуитивно постигали те свойства его натуры, которые могли опустить потомки.
23 мая 1862 года Бисмарк мог сообщить жене о том, что его, похоже, пошлют в Париж, хотя «не исключен и иной исход. Меня чуть было не взяли за бока. Мне надо поскорее уезжать… Им будет легче найти другого министра-президента, если я не буду мозолить глаза»97.
Через пару дней он написал и жене и брату: «Все готовы поклясться в том, что мое место здесь, и если я поеду в Париж, то ненадолго»98. 30 мая Бисмарк прибыл в Париж и 2 июня сообщал Роону: «Добрался я в целости и сохранности и живу, как крыса в пустом амбаре». Он с явным намеком выражал надежду на то, что король подыщет себе другого министра-президента, и объяснял, почему его не устроит пост министра без портфеля:
...
«Должность совершенно негодная: ничего не решать и за все отвечать; везде совать свой нос, когда тебя об этом не просят; получать нахлобучки от всех, кому есть что сказать»99.
Роон ответил: «Вчера имел возможность поднять вопрос о министре-президенте в высших сферах и встретил ту же реакцию: предпочитают вас, но никак не могут решиться. Что я могу сделать? И чем это закончится?»100 Роон описал безысходную ситуацию, сложившуюся в новом ландтаге, собравшемся первый раз 19 мая 1862 года: только депутатское большинство способно обуздать демократов, а это в данный момент представляется немыслимым: «В данных условиях логично предположить, что сохранится нынешнее правительство»101. Бисмарк прокомментировал: «Это значит, что я не предприму никаких контрмер и маневров… Я не пошевелю и пальцем»102.
В конце июня Роон в некотором возбуждении призывал Бисмарка:
...
«Мужайтесь! Побольше активности за границей и на родине! Побольше остроты в эту драму. Вы незаменимы… разве можно допустить, чтобы Пруссия скатилась на дно? – Мы должны бороться до последней капли крови. Нож с самым острым лезвием бесполезен, если некому взять его в руки. Вы сейчас где-нибудь в Лондоне, Виши или Трувиле. Не знаю, где и когда вы получите это письмо…»103
Действительно, когда Роон отправлял письмо, Бисмарк приехал в Лондон, где оставался до 4 июля. Во время этого визита в доме русского посла Бруннова он познакомился с Бенджамином Дизраэли, писателем, денди, блестящим оратором, единственным его конкурентом по остроте ума и политической энергии. Дизраэли, уже побывавший в роли и спикера палаты общин, и министра финансов в правительстве лорда Дерби в 1852 году, в те дни находился в длительной оппозиции. Оказавшись вне рамок государственной службы, он возглавил консервативную партию, которая в 1868 году сделала его премьер-министром. Дизраэли аккуратно записал заявление Бисмарка относительно своих политических намерений, сделанное посланником с удивительной откровенностью:
...
«Меня скоро заставят взять на себя руководство прусским правительством. Первым делом я реорганизую армию – с помощью ландтага или без оной… Как только армия выйдет на уровень, вызывающий уважение, я под первым же удобным предлогом объявлю войну Австрии, распущу германский сейм, подчиню малые государства и осуществлю национальное объединение Германии под эгидой Пруссии. Я прибыл сюда для того, чтобы сказать все это министрам королевы».
По дороге домой Дизраэли проводил до австрийской резиденции посланника Вены графа Фридриха Фицтума фон Экштедта. Когда они прощались, Дизраэли сказал Фицтуму: «Берегитесь этого человека. Он умеет не только говорить. У него дела со словами не расходятся»104.
5 июля Бисмарк возвратился в Париж, где его ждали письма Роона. Посол наскоро и вкратце описал свои впечатления от поездки в Англию: «Только что приехал из Лондона, где о Китае и Турции знают больше, чем о Пруссии… Если мне предстоит пробыть в Париже дольше, то я должен обосноваться здесь с женой, лошадьми и слугами. Я должен знать, что и когда буду есть…»105 А в письме жене, назвав посольский дом в Париже «жутким», Бисмарк изложил предложения, как превратить его в достойное жилище106. Планы на будущее пока оставались по-прежнему туманными. 15 июля Бисмарк писал Роону: «Я не собираюсь бросить якорь в Берлине и давить на короля. Не поеду я домой и по той причине, что опасаюсь оказаться пригвожденным на неопределенное время в каком-нибудь постоялом дворе…»
Тем временем Роон ушел в отпуск. Перед отъездом из Берлина он в письме другу Пертесу с грустью обрисовал свое непростое положение:
...
«Я нажил решительных и зловредных врагов, немножко меня боящихся, и любезных друзей, немножко прощающих меня за бессилие. В определенных высших кругах меня считают la bte [34] , для других же я – pis-aller [35] , последний надежный гвоздь в шаткой структуре. Поскольку моя значимость переросла мои реальные возможности, я чувствую необходимость в минутах покоя, позволяющих отвлечься на чтение жизнеописаний Стаффорда и Латура, благородных графов, которые, как и я, страстно желали служить своим сюзеренам, с той лишь разницей, что дело, которому я служу, нужнее. Много лет назад я предрек себе, что «виной моей смерти будет шея», и теперь это пророчество приобрело еще одно смысловое содержание»107.
Действительно, с годами астма, которой страдал Роон, обострялась, и можно сказать, виной его смерти «стала шея».
Бисмарк же отправился проводить отпуск на юг Франции. С 27 до 29 июля он находился в Бордо, а 1 августа – в Сан-Себастьяне. 4 августа Бисмарк прибыл в Биарриц, откуда с удовольствием описывал Иоганне открывавшиеся перед ним «чарующие виды на синеву моря и волны, перекатывающие между утесами к самому берегу и маленькому домику на нем гребни белой пены»108. Здесь он сдружился с князем и княгиней Орловыми и уже вместе с ними две недели наслаждался морем, солнцем и прогулками. Орловы принадлежали к самым высшим кругам русского дворянства. Князь Николай, приятной наружности, обаятельный дипломат, участвовал в Крымской войне, был тяжело ранен, потерял глаз и чуть не лишился руки. Его жена княгиня Трубецкая происходила из еще более аристократической и богатой семьи. Тогда ей было двадцать два года, то есть примерно столько же лет, сколько и Марии фон Тадден в день ее первой встречи с Бисмарком. Нет никаких сомнений в том, что Бисмарк воспылал к княгине той же любовью, которую питал к Марии, запрещенной и недоступной. Они вместе прогуливались, купались, загорали под солнцем, обменивались взглядами. У Бисмарка пробудился интерес к жизни, и он писал Иоганне:
...
«Рядом со мной самая очаровательная из женщин, и ты, безусловно, полюбила бы ее, если бы узнала получше: немного похожа на Марию фон Тадден, немного – на Нади, но совершенно самобытная, забавная, умная и милая…
Когда вы встретитесь, ты простишь мне мои восторги… Я чувствую себя до смешного здоровым и счастливым – в той мере, в какой это возможно вдали от дорогих моему сердцу людей»109.
В таких же тонах Бисмарк написал и сестре, добавив, правда: «Ты же знаешь, что подобные вещи случаются со мной иногда, не нанося никакого вреда Иоганне»110. Можно лишь догадываться о том, как отнеслась Иоганна к сравнению Екатерины с Марией.
Нам трудно судить и о том, какие чувства испытывала Екатерина. Ее внук, опубликовавший переписку бабушки с Бисмарком в разгар Второй мировой войны, не нашел в их отношениях ничего предосудительного. Бисмарк называл ее «Катти», а она его «дядей»: он все же был старше ее на двадцать пять лет. Мне представляется, что она была польщена и зачарована магнетизмом, исходившим от блистательного пруссака, но в ее отношении к нему не было даже и намека на любовь. Бисмарку пришлось расстаться с курортной идиллией Биаррица, но переписка продолжалась еще несколько лет, самая интенсивная и напряженная в его жизни. Их отношения внезапно прервались – через три года, когда Бисмарк, уже будучи министром-президентом, желая приобщиться к восторгу, испытанному в 1862 году, в сентябре 1865 года вывез семью в Биарриц, предварительно сообщив Катти о своих планах. После того как Бисмарки приехали в город, разместившись в отеле «Европа», все дни, не переставая, лил дождь. Катти так и не появилась, не прислав даже и записки. Она забыла о своем обещании, и они с мужем решили провести отпуск в Англии. 3 октября 1865 года Катти прислала письмо с извинениями: «Дорогой дядя, что вы теперь подумаете обо мне? Я оказалась плохой племянницей, нарушив данное вам слово. Увы, но нам на этот раз пришлось отказаться от нашего любимого Биаррица…»111 Бисмарк не отвечал две недели, а когда написал ответное послание, в нем перемешались и формальный тон, и горечь:
...
Дорогая Екатерина!
Верно, вы сыграли со мной шутку, выходящую за рамки привилегий « mchante enfant » [36] , так как он уже повзрослел и приобрел скверные манеры… Вы сделали бы мне большое одолжение, если бы предупредили меня об изменении ваших планов… Я специально ждал отбытия моего знакомого, чтобы свободно написать вам о mischief [37] (написано по-английски. – Дж. С .), причиненном мне вашим молчанием… Мне больно видеть, как быстро забыт несчастный дядя, для которого исключительно важно малейшее проявление душевности. Но я прошел слишком большой жизненный путь, и у меня крайне мало шансов…112
В этом месте письмо обрывается: якобы продолжение отсутствует. Я полагаю, что князь Орлов подверг цензуре письмо и убрал чересчур откровенные фразы. Но и с купюрами нельзя не заметить, как тяжело перенес Бисмарк разрыв с Екатериной. Влюбленность пятидесятилетнего мужчины в женщину, которая вдвое его моложе, может показаться кому-то нелепой, а кому-то и естественной. В любом случае налицо – боль отверженности. Жажда любви красивой женщины – одна из характерных деталей личности великого Бисмарка, и не самая последняя.
На обратном пути в Париж, в Тулузе, Бисмарк получил пространное письмо от Роона, датированное 31 августа:
...
Мой дорогой Б.! Надеюсь, вы догадываетесь, почему я не ответил вам раньше. Я ждал и продолжаю ждать решения или по крайней мере такой ситуации, которая поспособствует развязке… Полагаясь на ваше согласие, я намерен рекомендовать, чтобы вас временно назначили министром-президентом без портфеля, чего я прежде хотел избежать. Но другого пути нет! Если вы категорически против этого, то дезавуируйте меня или заставьте замолчать. Седьмого числа у меня личная аудиенция с государем… У вас есть еще время для возражений… Пока никакой внутренней катастрофы не произойдет, но к весне вы должны быть на месте113.
12 сентября Бисмарк ответил Роону из Тулузы. Положение его невыносимо. Все имущество раскидано по Европе, основная часть так и останется на зиму мерзнуть в Петербурге, если не выяснится наконец, куда отсылать вещи. Наступил момент, когда он уже был готов согласиться на что угодно, лишь бы покончить с неопределенностью. «Если вы гарантируете мне эту или любую иную определенность, я подрисую ангельские крылья на вашей фотографии»114, – написал Бисмарк.
17 сентября 1862 года Роон выступил в ландтаге с примирительной речью. Правительство вовсе не хотело разжигать то, что сейчас называется «конфликтом». Напротив, оно стремилось прийти к согласию по «наболевшим проблемам»115. Бисмарк написал в мемуарах:
...
«В Париже я получил следующую телеграмму, подписанную условленным именем:
“Берлин, 18 сентября.
Periculum in mora. Поспешайте.
Дядя Морица Хеннинга”»116.
Этот прием, как мы уже видели, Роон использовал во время предыдущей попытки вознести Бисмарка на пьедестал министра.
22 сентября 1862 года Роон отправился в Бабельсберг с докладом о голосовании в ландтаге: депутаты большинством голосов – 308 против 11 – одобрили бюджет на 1862 год и большинством голосов – 273 против 68 – отвергли всю программу реформирования армии, являвшуюся частью бюджета. Подали прошения об отставке Гогенлоэ, Хейдт и Бернсторф. Король обратился за советом к Роону. Тот ответил: «Ваше величество, вызывайте Бисмарка». Король сказал: «Он не желает, а сейчас тем более не захочет. Кроме того, его сейчас здесь нет, и с ним ничего нельзя обсудить». Роон: «Нет, он здесь. И он охотно примет распоряжение вашего величества»117. Бисмарк появился в Берлине 20 сентября118. Вот как он описал в мемуарах дальнейшие события:
...
«…Я был приглашен к кронпринцу. На его вопрос, как я оцениваю ситуацию, я мог ответить лишь весьма сдержанно, так как последние недели не читал немецких газет… О впечатлении, какое произвела моя аудиенция, я узнал из сообщения Роона, которому король, имея в виду меня, сказал: «От него тоже не будет толку, он уже побывал у моего сына». Я не сразу понял тогда все значение этих слов, так как мне не было известно, что король носился с мыслью об отречении от престола; он же предположил, что я, зная или догадываясь об этом, старался заручиться расположением наследника» [38] 119.
Несмотря на подозрения, король тоже пригласил Бисмарка на аудиенцию:
...
«На самом же деле я и не думал об отречении короля, когда был принят 22 сентября в Бабельсберге; ситуация стала ясна мне лишь тогда, когда его величество определил ее примерно так: «Я не хочу править, если не могу действовать так, чтобы быть в состоянии отвечать за это перед Богом, моей совестью и моими подданными. Но этой возможности я не имею, раз я должен править по воле нынешнего большинства ландтага; я не нахожу более министров, которые были бы согласны возглавить мое правительство, не заставляя меня и самих себя подчиняться парламентскому большинству. Поэтому я решил отречься и набросал уже проект акта об отречении, обосновав его вышеизложенными причинами». Король показал мне лежащий на столе документ, написанный им собственноручно; был ли он уже подписан или нет, не знаю. Его величество закончил разговор, повторив еще раз, что без подходящих министров он не может править.
Я ответил, что его величеству уже с мая известно о моей готовности вступить в министерство; я уверен, что вместе со мною останется при нем и Роон, и не сомневаюсь, что нам удастся пополнить состав кабинета, если мой приход побудит других членов кабинета уйти в отставку. После некоторого размышления и разговоров король поставил передо мной вопрос, согласен ли я выступить в случае назначения министром в защиту реорганизации армии, и, когда я ответил утвердительно, задал второй вопрос: готов ли я пойти на это даже против большинства ландтага и его решений? Когда я снова ответил согласием, он наконец заявил: «В таком случае мой долг попытаться вместе с вами продолжать борьбу, не отрекаясь от престола». Уничтожил ли он лежавший на столе документ или сохранил его in rei memoriam (на память), я не знаю [39] »120.
Решение назначить Бисмарка министром-президентом неизбежно должно было создать королю Вильгельму головную боль дома. Кронпринцесса пометила в дневнике, что королева придет в отчаяние. 23 сентября 1862 года она записала: «Бедная мама! Как же она расстроится, узнав о назначении своего злейшего врага!»121 Еще в июле королева Августа заявляла:
...
«Будучи посланником при бундестаге, герр фон Б. всегда возбуждал в правительствах, дружественных Пруссии, недоверие, а дворам, враждебным Пруссии, внушал такие политические взгляды, которые не отражают позицию Пруссии в Германии, представляя ее как угрожающую великую державу»122.
Началась борьба между королевой и министром-президентом. Ненависть королевы не была плодом воображения Бисмарка, как в свое время зловредность несчастных стенографисток в рейхстаге. Она стала его лютым врагом и всеми силами старалась от него избавиться.
24 сентября 1862 года Блейхрёдер писал барону Джеймсу де Ротшильду:
...
«У нас правительственный кризис. Герр фон Бисмарк-Шёнхаузен как министр-президент формирует новый кабинет. Роон, военный министр, остается, и уже одно это свидетельствует о том, что конфликт между палатой и короной не разрешится… Похоже, мы получим полностью реакционное правительство»123.
Такая перспектива беспокоила даже друзей Бисмарка, хотя и по иным причинам. О вызове Бисмарка в Берлин все узнали моментально. 20 сентября, еще до аудиенции, Людвиг фон Герлах написал Клейсту-Ретцову:
...
«Какие бы опасения Бисмарк ни вызвал у меня не только с точки зрения отношений с Австрией и Францией, но и в плане Божьих заповедей, я бы не стал выступать против него, потому что не знаю более подходящей кандидатуры. Если и он не справится, то нам останется полагаться только на Господа. Не могли бы вы позвать в Берлин Морица как политического духовника Роона? Да и для пользы Бисмарка?»124
«Ганс фон Клейст сообщил 22 сентября о том, что отправил в Берлин своего друга, добавив: “Бисмарк полон сил и в прекрасном настроении. Я думаю, что мы поступаем несправедливо, упрекая его в сомнениях в истинности катехизиса”»125.
Бисмарк вступил в должность и сразу же начал приводить в порядок свои дела. Он попросил Венцеля во Франкфурте разыскать своего бывшего повара Рипе и выяснить у него, согласится ли корифей кухни переехать в Берлин. Заодно новый министр-президент сообщил Венцелю о том, что граф Бернсторф между 7 и 10 октября отправляется прусским послом в Лондон, а Бисмарк займет пост и министра иностранных дел126.
Кризис, похоже, никого не оставлял равнодушным. Майор Штош писал своему другу, судье-либералу Отто фон Хольцендорфу:
...
«Все только и обсуждают слухи об отставке короля. Кто знает, возможно, это и был бы правильный политический шаг? Если король уступит и прогрессисты победят, то мы попадем в водоворот теоретических революций, мелочной догматической склоки и амбициозной, оторванной от жизни демократии. Кронпринц всячески пытается переубедить отца. Мой генерал (Генрих фон Брандт. – Дж. С .) считает, что в армейской сфере ничего не произойдет, поскольку общество пожилых господ, которых они используют в качестве советников, не осмелится сказать то, чего не хотят слышать в высших кругах. Мантейфель держит в руках кукол и назначает им роли»127.
Штош еще не осознал роли нового министра-президента. Отто фон Бисмарк, а не Мантейфель «держал в руках кукол». Тем временем Бисмарку предстояла схватка с воинственным ландтагом. 29 сентября он отозвал бюджет, совершив свой первый провокационный акт на посту главы исполнительной власти. Следующий демарш Бисмарк предпринял, выступив в парламентской бюджетной комиссии, притоне оппозиции. Эта речь получила наибольшую известность, и ее стоит процитировать:
...
«Пруссия должна крепнуть и беречь силы для благоприятного момента, который уже неоднократно появлялся и бесследно исчезал. Ее границы, установленные договорами в Вене, непригодны для полноценного существования государства. Великие проблемы нашего времени решаются не речами и резолюциями большинства – это были колоссальные ошибки 1848 и 1849 годов, – а кровью и железом»128.
Этот текст не вызовет удивления у внимательных читателей, каких, я надеюсь, немало. В течение многих лет Бисмарк говорил примерно то же самое в самых разных аудиториях. В мае 1862 года он изложил тот же самый аргумент министру иностранных дел фон Шлейницу, использовав аналогичную фразу – ferro et igni, «железо и огонь», по смыслу близкую к «железу и крови». Конечно, латинский язык отличается от немецкого, как и частное письмо от публичного выступления перед комиссией нижней палаты парламента. Но разница не только в этом. Бисмарк и его идеи остались прежними. Изменилась атмосфера. И Бисмарк переоценил свою значимость.
Я не сомневаюсь в том, что он применил тактику кнута, учитывая достаточно узкий характер слушаний на бюджетной комиссии. Но Бисмарк недооценил – редкий случай – влияние своей «давней репутации человека с безответственными силовыми склонностями». Либералы в нижней палате и в целом по стране решили, что король назначил Бисмарка, желая спровоцировать ландтаг на совершение еще более безрассудных действий, с тем чтобы кукловод Мантейфель вынудил монарха объявить военное положение и распустить парламент. Тогда армия оккупирует Берлин, и в стране утвердится режим военно-монархической диктатуры. Наполеон III 2 декабря 1851 года поступил именно таким образом, и ему все сошло с рук, хотя Франция имеет гораздо более богатый опыт в организации революций и беспорядков, чем Пруссия. В своем разгоряченном воображении люди вроде Твестена только так могли объяснить назначение министром-президентом столь одиозного, упорного и неисправимого реакционера, как Отто фон Бисмарк. А знатоки истории могли усмотреть в этом аналогию с возвышением в 1829 году французским королем Бурбоном князя Жюля Полиньяка, самого отъявленного и непримиримого ультра из всех имевшихся в наличии. Тем самым Карл X подал знак о конце конституционной монархии во Франции и спровоцировал революцию, последовавшую в 1830 году. Не повторится ли такой же сценарий и в Пруссии?
Бряцание «железом и кровью» могло поставить крест на карьере Бисмарка, и это чуть было не случилось. Просвещенная часть общества была шокирована и беспредельно возмущена. Правый либерал и уже прославленный историк Генрих фон Трейчке писал родственнику:
...
«Ты знаешь, как горячо я люблю Пруссию, но когда я слышу пустые и фанфаронские угрозы сельского помещика Бисмарка «железом и кровью» подчинить Германию, меня воротит от такой убогости мышления, граничащей с абсурдом»129.
Нам трудно судить о том, что говорили по поводу заявления Бисмарка монаршие супруги за завтраком или в постели, если они все еще продолжали спать в ней вместе, находясь на курорте в Баден-Бадене, куда король Вильгельм отправился отдыхать после потрясений, перенесенных в Берлине. В любом случае можно предположить, что королева Августа без конца повторяла: «Я же тебе говорила!» Разве она не предупреждала своего господина и государя, чтобы он не доверял Бисмарку? Разве его не отговаривали великий герцог Баденский, король Саксонский, и многие другие родичи? Etc., etc. И видимо, упреки подействовали. Король, желая мира и покоя, сдался. Да, он поедет в Берлин, разберется с этим Бисмарком и, так и быть, избавится от него.
