Текст книги "Бисмарк: Биография"
Автор книги: Джонатан Стейнберг
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
...
«Он был душой и телом предан королю, даже тогда, когда, по его мнению, монарх ошибался. Это видно хотя бы из того факта, что он, можно сказать, принял добровольную смерть, позволив себе следовать за мертвым королем с непокрытой головой, держа каску в руках, при сильном ветре и жутком холоде. Этот последний акт проявления верности старого слуги своему господину погубил и без того ослабленное здоровье. Он вернулся домой с рожистым воспалением и спустя несколько дней умер. Его смерть напомнила мне о том, как в прежние времена соратники германских князей по своей воле умирали вместе с ними»71.
Эта холодная эпитафия, посвященная человеку, немало способствовавшему его успешной карьере и, безусловно, причастному к его назначению посланником во Франкфурт в 1851 году, типична для Бисмарка. Без сомнения, в продолжение многих лет Герлах был исключительно полезен Бисмарку, но в мемуарах он даже не упоминает об этом. Постаревший Герлах стал для него анахронизмом. Нельзя не заметить, что Бисмарк потерял интерес к Герлаху вскоре после того, как в октябре 1857 года король Фридрих Вильгельм IV перенес апоплексический удар и не мог больше управлять государством72. Бисмарк пользовался его близостью к королю для того, чтобы доводить до сведения монарха свои идеи и предложения, минуя Отто фон Мантейфеля, министра-президента и министра иностранных дел. Уже на следующий год стало ясно, что король не оправится после удара, и 7 октября 1858 года регентом стал его младший брат Вильгельм, принц Прусский, сформировавший правительство «новой эры», в котором тон задавала Wochenblattpartei, партия «Еженедельника», группа консервативных либералов во главе с недругом Бисмарка, Робертом фон дер Гольцем. Леопольд фон Герлах наставлял его в своем последнем письме 1 мая 1860 года:
...
«Я хотел бы обратить ваше внимание на еще одно обстоятельство. Вы противопоставили себя всему министерству. Это предосудительная позиция… Почему бы вам не положиться на Р. фон дер Гольца? После образования правительства «новой эры» он разговаривал со мной вполне откровенно, и я ему доверяю. Даже Бернсторф может быть полезен»73.
Бисмарк игнорировал его совет. Меньше всего он нуждался в альянсе с умеренными консерваторами. У него на уме был совсем другой союз, который наверняка шокировал бы Леопольда фон Герлаха. Бисмарк решил разыграть карту бонапартизма. Летом 1859 года он говорил либералу-националисту Виктору Унру:
...
«Пруссия совершенно изолирована. У Пруссии есть только один союзник, если она знает, как им завладеть и управлять… народ Германии! Я такой же юнкер, как и десять лет назад… но у меня хватает разумения и понятливости, чтобы ясно видеть реальности ситуации»74.
Бисмарк понимал, что французские «массы» проголосовали за порядок, а не радикализм, и дали карт-бланш Луи Наполеону Бонапарту. Не могут ли и немцы сыграть такую же роль в исполнении его собственных замыслов по усилению Пруссии? Он настроился на то, чтобы в достижении своих целей в полной мере использовать национализм. Бисмарк пришел и к такому выводу:
...
«Политика – это тоже искусство, которому нельзя обучить. Необходим талант. Даже самый верный совет окажется бесполезным, если он бестолково реализован»75.
Бисмарку в осуществлении своих планов могли помочь и другие факторы. В первой половине пятидесятых годов стремительно разрасталась сеть железных дорог, что способствовало повышению мобилизационной готовности прусской армии. По настоянию генерала Карла Фридриха Вильгельма фон Рейхера, начальника генштаба, железным дорогам с самого начала предназначалось стать главными транспортными артериями на случай войны. С учетом военной необходимости были выделены особо важные оперативные направления; приняты обязательные нормативы для подвижных составов и железнодорожных станций, ориентированные на размещение кавалерии и артиллерии; разработаны соответствующие военные руководства для всех железнодорожных компаний и скоординированные графики движения поездов. Хотя в пятидесятых годах Пруссии не пришлось испытать полномасштабную мобилизацию, оперативные планы были готовы уже к 1856 году76.
В октябре 1857 года начальник генштаба Карл фон Рейхер умер, и на его место принц Вильгельм, объявленный королем Фридрихом Вильгельмом IV регентом, назначил Хельмута фон Мольтке, приняв одно из двух самых важных своих решений. Второе последует 22 сентября 1862 года в отношении Бисмарка [28] . Мольтке был человеком не менее примечательным, чем Бисмарк, хотя и полной его противоположностью и по темпераменту, и по социальному положению. Он родился 26 октября 1800 года в Пархиме (Мекленбург) в семье обедневшего дворянина, подавшегося из-за нищеты служить в армию датского короля. Как указывается в его биографии, «материальные трудности вынудили Мольтке и его братьев Вильгельма и Фрица, несмотря на отсутствие желания, тоже избрать военную профессию»77. Нехватка денег приучила Мольтке вести скромный образ жизни. Даже став фельдмаршалом и величайшим генералом в прусской истории, он продолжал ездить в вагонах второго класса, беря с собой в дорогу бутерброд в бумажном пакете. В 1822 году Мольтке перешел служить из датской в прусскую армию, а с 1823 до 1826 года учился в Kriegsakademie(военной академии). В те годы, как пишет Арден Бухольц, в этой академии уже с успехом применяли новый метод подготовки командиров – Kriegsspiel, военную игру:
...
«Военные игры были разработаны двумя прусскими офицерами – Рейссвицами – в период между 1810 и 1824 годами. Вначале они разыгрывались на гипсовых макетах местности, выполненных в масштабе 26 дюймов = 1 миля, при помощи фарфоровых фигурок, замененных затем металлическими символами: синими – для прусской армии, красными – для войск неприятеля…
Они велись в соответствии с установленными правилами, под надзором третейского судьи, выступавшего в роли посредника между противоборствующими сторонами, и с непременным участием в них игральной кости, вносившей элемент случайности. Военные игры проводились на трех и даже четырех уровнях сложности. Одна из них проигрывалась в закрытом помещении, у карты или песчаного макета, остальные – на природе»78.
Среди выпускников Мольтке был самым способным. Вообще в учебе он всегда преуспевал, но оказался слишком бедным для того, чтобы занять достойный пост в генштабе: ему недоставало денег для содержания лошадей. В результате, как и Альбрехта фон Роона, его зачислили в топографическое бюро картографом. В этом качестве он три года – с 1826 до 1829 года – участвовал в реализации крупнейшего в истории Германии картографического проекта, инициированного начальником генштаба бароном Карлом фон Мюффлингом:
...
«Все это время ему приходилось останавливаться в домах местных дворян… Он фактически становился членом семей древней силезской аристократии, которая до полудня занималась утренним туалетом и не всегда говорила то, о чем думала на самом деле. Они жили в прекрасных замках, окруженных великолепными парками и французскими садами, среди картин старых мастеров, которыми были увешаны стены. Мольтке писал портреты графов и графинь, сочинял стихи и перезнакомился со всеми соседями…»79
Мольтке превосходно рисовал и писал красками, говорил на шести или семи иностранных языках (данные источников на этот счет разнятся) и отличался безукоризненными манерами. Он обладал всеми качествами и добродетелями (включая благоразумие) для того, чтобы стать идеальным придворным.
В 1833 году он наконец заимел достаточно средств для поступления на службу в генштаб, но в 1835 году попросил дать ему шесть месяцев на поездку по Балканам и в Константинополь. В 1836 году посол султана обратился к прусскому правительству с просьбой предоставить Турции офицера-инструктора, и выбор, естественно, пал на Мольтке, который уже находился в этом регионе. Три года он служил военным советником при турецкой армии, объездил Балканы и Средний Восток [29] и в 1841 году опубликовал мемуары, сразу же его прославившие80. В наше время книгу переиздали под названием «Under the Half-Moon»(«Под полумесяцем»). В 1842 году Мольтке женился на англичанке Мэри Берт, но детей у него так и не появилось.
Арден Бухольц в своей книге, посвященной войнам Мольтке, писал:
...
«Среди дебелой когорты старших офицеров Мольтке моментально стал уникумом. Никто из его коллег не обладал практическим военным опытом. Никто из них не служил советником при командующем армией и не получал ордена Звезды и Меча чести от османского султана и ордена «Pour le mrite» от прусского короля. Такой славы офицер мог удостоиться лишь в годы освободительных войн. Но сейчас было мирное время, и, возможно, поэтому он привлек внимание членов королевской семьи. Они были приятно удивлены, увидев в нем блестящего офицера, привлекательного, грациозного и умного, непринужденно чувствующего себя при дворе и к тому же обладающего даром художника. Для общества, насквозь пронизанного духом коленопреклонения и поделенного на покровителей и их клиентов, он стал находкой. Три последующие назначения сблизили его с тремя представителями монаршего семейства: племянником короля, тоже человеком военным, принцем Фридрихом Карлом, младшим братом короля принцем Генрихом и еще одним племянником короля принцем Фридрихом Вильгельмом. Мольтке хорошо ладил со всеми принцами. Это и определило успех его карьеры. Элегантный и благонравный офицер всем пришелся по душе»81.
Служба адъютантом у принца Генриха, ведшего уединенный образ жизни любителя искусств в Риме, дала Мольтке возможность выучить итальянский язык и зарисовать величайшие архитектурные шедевры Вечного города82. Но самым полезным для него было адъютантство при Фридрихе Вильгельме, позволившее ему сойтись с принцем Прусским. У них оказалось много общего. «Мольтке и король Вильгельм были очень похожи, – отмечается в энциклопедии «Новая немецкая биография», – одинаково бережливы, просты, скромны и непритязательны. Оба имели привычку делать заметки на не заполненных до конца страницах писем и не любили менять старые одеяния на новые»83. У Мольтке была еще одна особенность, отличавшая его от других военных деятелей Пруссии. Его можно считать первым действительным воспитанником генерального штаба как военного образовательного учреждения. Все его предшественники – Грольман, Рюле фон Лилиенштерн, Мюффлинг, Краузенек и Рейхер – делали карьеру во времена Наполеона, до того как генштаб начал функционировать в 1817 году. Только Мольтке от начала до конца испытал на себе влияние военной системы, которой и руководил84.
Известно множество историй об исключительном хладнокровии и бесстрастности Мольтке. Об одной из них, относящейся к июлю 1870 года, рассказал в мемуарах Гольштейн:
...
«Полковник Штиле (Густав фон Штиле, начальник штаба у принца Фридриха Карла) застал Мольтке лежащим на софе с романом сэра Вальтера Скотта в руках. Когда полковник сказал что-то по поводу чтения книг в такое горячее время, генерал безмятежно ответил: “А почему бы и нет? Все готово. Нам осталось только нажать кнопку”»85.
Во время Франко-прусской войны подполковник Юлий Верди дю Вернуа служил штабным офицером. 9 января 1871 года он записал в дневнике:
...
«Мольтке… никогда не забывает о нас и неизменно добр со всеми. За всю кампанию никто не слышал от него резкого слова. С нами он всегда весел, жизнерадостен и прост в обхождении. Рядом с ним мы чувствуем себя в безопасности, все мы его любим и обожаем. Но и вне штаба превалирует одно чувство – восхищение. Все говорят: у него идеальный склад характера»86.
Вечером после битвы при Седане, величайшей победы прусского оружия в XIX веке, король дал обед для высших командующих. Граф Альфред фон Вальдерзе, тогда еще молодой штабной офицер, записал в дневнике:
...
«На обеде присутствовали Роон, Мольтке и Бисмарк. Король поднял бокал и выпил за здоровье «человека, наточившего для меня меч, применившего его и успешно направлявшего мои действия». Эти слова часто цитировались в различных вариантах, но я ручаюсь, что он произнес именно эту фразу»87.
25 января 1858 года кронпринц Прусский Фридрих Вильгельм обвенчался с принцессой-цесаревной Великобритании Викторией в часовне Сент-Джеймсского дворца. Бисмарк еще не был великим, и его не пригласили в Виндзорский замок, но он участвовал во всех свадебных празднествах в Берлине, о чем свидетельствует его письмо другу: «Вечером я был на грандиозном балу с банкетом, где непрактичное цивильное платье и холодные коридоры наградили меня катаром желудка»88. Как мы увидим дальше, Бисмарк не любил дворцы, считая их опасными питомниками вирусов, сквозняков и властных женщин.
Принцессе-цесаревне было всего семнадцать лет, а выглядела она еще моложе. Графиня Вальбурга фон Гогенталь писала о ней в 1858 году:
...
«Принцесса показалась мне необыкновенно юной. В ней еще сохранилась детская округлость, усиливавшая впечатление малышки. Она была одета по моде, уже давно не принятой на континенте. На ней было пышное платье из цветастого шелка, застегнутое на спине, а волосы она зачесывала назад. Но больше всего меня поразили ее глаза: изумрудные зрачки цвета морской волны в яркий солнечный день и улыбка, открывающая ослепительно белые зубы, очаровывали всех, кто к ней приближался»89.
В 1858 году у Фридриха Вильгельма IV случилось несколько апоплексических ударов, нарушивших мозговые речевые центры и лишивших его возможности адекватно управлять монархией. 7 октября 1858 года он передал властные полномочия младшему брату принцу Вильгельму, ставшему регентом королевства90. Кронпринц уже в роли регента уволил консерватора Мантейфеля и сформировал новое правительство, состоявшее из членов Wochenblattpartei(партии «Еженедельника»): многих из них Бисмарк относил к числу своих «врагов». Назначение правительства «новой эры» было с энтузиазмом поддержано прусскими либералами, но для Бисмарка оно означало катастрофу. Бисмарк усматривал опасность для королевства и в английском влиянии, и в «новой эре» во главе с регентом. С другой стороны, как отметил Пфланце, перемены не были уж столь радикальными: «На смену феодальным консерваторам пришли аристократические парики»91. Оценка, безусловно, правильная. Но в то время казалось, что Бетман-Гельвег, Рудольф фон Ауэрсвальд, князь Карл Антон Гогенцоллерн-Зигмаринген, ставший министром-президентом, и те члены нового кабинета, считавшиеся в 1848 году либералами, привнесут какие-то изменения. Либеральная принцесса-регент Августа, принцесса Саксен-Веймарская приветствовала «новую эру». Принц-регент сомневался. «Чем это я мог заслужить восторги этого сброда?» – спрашивал он с раздражением92.
Правительство «новой эры» действительно оказалось в некоторой степени новаторским. 2 февраля 1859 года оно наделило еврея, владельца дворянского поместья в Бреслау, некоего герра Юлиуса Зильберштейна, правом голоса в окружном сейме, то есть предоставило ему те самые stndische(традиционные) права, которых евреи были лишены в 1847 году при самом активном участии Бисмарка. Истинные дворяне запротестовали и отказались признавать решение правительства. Кампания в защиту традиционных дворянских прав от посягательства евреев продолжалась два года93. Мрачное пророчество Бёрка сбывалось: земля становилась товаром. Еврейские плутократы угрожали вытеснить подлинных носителей традиции и чести.
Пришествие «новой эры» означало также, что Бисмарк утерял прямой доступ к власти и из-за этого чувствовал себя подавленным и больным. 20 февраля 1859 года он писал Леопольду фон Герлаху:
...
«По международным делам мне не о чем писать, и это меня угнетает. Когда, как сейчас в Берлине, мне нечего осмысливать и затевать и передо мной нет ни перспектив, ни каких-либо признаков вдохновения и пробуждения желаний, тогда из-за осознания бесцельности и бессмысленности существования я начинаю терять силу духа. Я делаю не более того, что мне приказывают, и все пустил на самотек»94.
В письме брату Бисмарк жаловался на неважное здоровье:
...
«Я чувствую переутомление и болезненную слабость и с трудом нахожу время для крайне необходимых мне физических упражнений. У меня часто случаются приливы крови, и я очень подвержен простудам»95.
Ипохондрия, всякого рода болезни и депрессия всегда сопутствовали любым переменам в политической жизни Бисмарка. С возрастом и, как ни странно, по мере достижения новых высот в своей карьере он переносил их все тяжелее и острее.
Пока Бисмарк сокрушался по поводу навалившихся на него невзгод, Альбрехта фон Роона пригласили на церемонию посвящения в рыцари ордена Святого Иоанна. Как Роон сообщал потом жене Анне, регент, передавая ему мантию и регалии и «горячо пожимая руку», сказал:
...
«Это мантии (то есть плащи) рыцарей-командоров, которые станут командорами рыцарей. И вы им будете в “самое ближайшее время”»96.
Альбрехт фон Роон от себя добавил: «“Самое ближайшее время” – это значит, как я понимаю, не больше года».
Фон Роон не мог похвастаться знатным происхождением. Скорее всего он был выходцем из мелкобуржуазного голландского рода. Фамилия де Роон вовсе не свидетельствовала о принадлежности к дворянству: его дед владел винокурней во Франкфурте. Во времена нацизма многочисленные «Нои» и «Исааки» среди голландской родни вызывали определенные подозрения у людей, исследовавших его генеалогию97. В 1846 и 1847 годах фон Роон воспитывал племянника принца, а 1 ноября 1848 года генерал фон Унру сообщил ему о том, что принц Вильгельм и принцесса Августа желают, чтобы майор фон Роон стал военным наставником их сына, семнадцатилетнего Фридриха Вильгельма (старшего отпрыска и будущего императора Фридриха III)98. Мы уже видели, какое влияние на карьеру Мольтке оказало монаршее благоволение. Генерал вручил майору фон Роону письмо от принцессы Августы, поясняющее ее мотивы: ей хорошо известны его чистосердечие, праведность и благочестие, и она желает, чтобы таким же был и юный принц. «Сила характера и интеллекта, а именно острот ума и логики мышления, развита неравномерно», – писала принцесса Августа. Она хотела бы, чтобы ее сын шел в ногу со временем: «Он принадлежит настоящему и будущему. Он должен впитать новые идеи и научиться применять их, развить в себе ясное и глубокое понимание нашей эпохи и жить не вне времени, а в нем самом и его идеями»99.
Через пять дней после получения этого знаменательного приглашения фон Роон ответил со свойственной ему искренностью. Майор заявил, что он не считает себя способным «судить о внутренней истинности или внешней оправданности так называемых современных взглядов… Я слишком старый, заржавелый и искалеченный предрассудками. Не навредит ли молодому человеку впитавшаяся в меня «реакционная эссенция»?»100
Малозначительный и не очень богатый майор не только отказался от предложенной ему «золотой лесенки» в высшее общество, с помощью которой он мог бы быстро поправить свое социальное и материальное положение. Альбрехт фон Роон честно порекомендовал принцессе изолировать юного принца «от двора и его влияний»101. В определенном смысле он подвергал серьезному риску свою дальнейшую карьеру, и, наверно, у супругов полегчало на душе, когда они 10 декабря получили от принцессы подтверждение своего выбора. Принцесса Августа написала, что правильность ее решения определить именно фон Роона военным наставником сына «наилучшим образом доказал ваш откровенный и честный ответ… Относительно изолирования сына от двора и родителей наши взгляды расходятся, и по этой причине мы его никуда не отпустим от себя ни в настоящий момент, ни в ближайшем будущем»102.
В начале января принц Вильгельм любезно информировал фон Роона о том, что наставником юного принца назначен подполковник Фишер из военного министерства. Принц Вильгельм выразил по этому поводу свои сожаления:
...
«Пока я могу лишь сказать вам о том, как я огорчен тем, что не удалось привести в исполнение наш первый выбор, и заверить вас в нашем неизменном к вам уважении»103.
Весь 1849 год, когда прусские войска подавляли восстание в Бадене, майор фон Роон служил начальником штаба I армейского корпуса «Оперативной армии Рейна» под началом генерал-лейтенанта Хиршфельда. Всей операцией руководил принц Вильгельм Прусский, что позволило фон Роону закрепиться в окружении будущего короля104. Он вошел в группу приближенных лиц наряду с генерал-адъютантом фон Кирхфельдтом, подполковником Фишером и одним или двумя другими офицерами. Их сближало то, что все они не одобряли политический курс прусского правительства. Обычно эта группа встречалась во временной резиденции принца Вильгельма в Кобленце105. В декабре 1850 года фон Роону присвоили звание подполковника и отправили командовать 33-м резервным пехотным полком в Торн, что (назначение командиром непрестижного резервного полка в далеком польском городе. – Дж. С.) Анна в письме мужу от 31 декабря 1850 года расценила как «глумление со стороны военного министра»106. Тем не менее в следующем декабре, несмотря на опалу, фон Роон получил эполеты полковника, а его полк был переведен из далекого Торна в Кёльн, поближе к монаршей чете в Кобленце, откуда принц Прусский часто выезжал инспектировать 33-й полк и регулярно встречался с фон Рооном107.
Кобленц расположен не так уж далеко от Франкфурта, но отношения между Рооном и Бисмарком носили сугубо формальный характер. Об этом свидетельствует, в частности, письмо Роона от 14 июля 1852 года, в котором полковник, обращаясь к Бисмарку как к послу с просьбой организовать для генерала визит в крепость Нанси и встречу с Луи Наполеоном Бонапартом, называет его сначала «высокочтимым другом», а затем в тексте «вашим превосходительством». Роон передает приветы от общих друзей Клейста-Ретцова и Морица фон Бланкенбурга и выражает надежду на то, что милостивая леди, возможно, еще помнит его по Венеции и 1847 году108. Фон Роон, должно быть, осознавал свою ущербность. Как-никак, ему исполнилось почти пятьдесят лет, он был всего лишь командиром достаточно банального полка, а молодой Бисмарк, который еще не достиг сорокалетнего возраста, уже как метеор взлетел на политический олимп. Рооны жили на его скромную полковничью зарплату. И через пять лет он особенно не преуспел, о чем и писал другу Клеменсу Теодору Пертесу, боннскому профессору, 9 ноября 1857 года: «Я все еще занимаюсь только тем, что набираю рекрутов и рассылаю письма, бессодержательные, сверху вниз и снизу наверх». Однако он упоминает о поездке в Берлин и неких «планах на будущее». Фон Роон, очевидно, имел в виду обмен письмами с Бисмарком и возможный перевод во Франкфурт в качестве федерального военного полномочного представителя109.
25 июня 1858 года, через день после посвящения в рыцари ордена Святого Иоанна, принц Вильгельм вызвал его к себе и попросил изложить в письменной форме «мысли и планы» относительно реформирования армии. Регент пожелал, чтобы Роон представил предложения по более эффективному набору рекрутов и использованию личного состава. В то время призыву на военную службу сроком на два года теоретически подлежал каждый взрослый мужчина. На практике в пятидесятые годы в армию призывалось около сорока тысяч человек в год. Повысить эффективность армии можно было только увеличением численности призывников, срока их службы и совершенствованием военной подготовки. Надо было что-то делать и с ландвером, местными территориальными ополченцами, которые служили семь лет и могли быть призваны еще на семь лет.
18 июля 1858 года Роон представил «Bemerkungen und Entwrfe zur vaterlndischen Heeresverfassung»(«Замечания и наброски по структуре армии для отечества»)110. Роон начинал свое исследование весьма категорическими утверждениями:
1. Ландвер политическиявляется ложным инструментом, поскольку не производит должного впечатления на иностранцев и его значение сомнительно как для внутренней, так и внешней политики.
2. Ландвер является ложным и слабым инструментом и в военномотношении, поскольку ему недостает:
а) подлинного, сильного воинского духа; иб) действенного контроля за дисциплиной, без которой немыслима ни одна надежная военная организация.
Реформа должна быть, таким образом, нацелена на:
1. Слияние ландвера и линейных частей. 2. Изыскание адекватных методов руководства111.
Роон предложил также продлить срок службы до трех лет и увеличить призыв.
...
«Ландвер «первой мобилизации» в мирное время должен быть полностью инкорпорирован в линейные части… Если на то есть желание, то название «ландвер» можно и сохранить. Фактически можно всю армию называть «ландвером», если кому-то это покажется предпочтительным»112.
План Роона предусматривал ежегодный призыв в армию 63 тысяч человек и восемь лет воинской службы: три года – на действительной службе и пять лет – в активном резерве. Новая прусская армия, по его схеме, должна насчитывать не менее 300 тысяч в совершенстве обученных солдат – в отличие от нынешней дряблой системы, способной выставить не больше двухсот тысяч посредственных вояк.
Замысел был радикальный, и не только потому, что Роон предлагал резко увеличить численность армии. Он подверг сомнению два фундаментальных принципа, лежавших в основе существования ландвера. Право ношения оружия всегда было важнейшим признаком человеческой свободы. Вера в это право человека нашла отражение во второй поправке к конституции Соединенных Штатов Америки, являвшейся неотъемлемой частью Билля о правах и ратифицированной 15 декабря 1791 года. В ней совершенно четко провозглашалось право свободного гражданина иметь оружие:
...
«Поскольку хорошо организованное ополчение необходимо для безопасности свободного государства, не должно нарушаться право народа хранить и носить оружие»113.
Пруссия не была свободным государством. Ее народ состоял не из свободных граждан, а из подданных. Ни регент, ни его военный советник вовсе не собирались менять социальный строй. Роон, называя ландвер «ложным инструментом», имел в виду то, что его наименование вводило в заблуждение солдат. Его «ложность» определялась еще и прямой связью с «народными восстаниями» 1813–1815 годов, когда впервые появились добровольческие подразделения, сражавшиеся бок о бок с прусской королевской армией. Легенды о героических молодых людях в стильной черной униформе, сражавшихся в войне за свободу, импонировали буржуазии, представителей которой не брали в регулярную армию, и она с удовольствием заявляла о своем участии в патриотической борьбе. На проповедников этих сантиментов и обрушился Бисмарк в своем первом пламенном выступлении на Соединенном прусском ландтаге в 1847 году, отвергнув заодно и саму идею о том, что такая война имела место [30] . Инкорпорирование «свободного» народного ополчения в традиционную прусскую армию, построенную на принципе Kadavergehorsam(«послушания трупа»), было оскорбительно для либерального среднего класса. Вряд ли прусский ландтаг согласился бы и с неизбежными высокими финансовыми расходами.
С другой стороны, Пруссия могла бы безболезненно перенести такие траты, хотя этот факт и не проник в сознание налогоплательщика. Благодаря Zollverein, Таможенному союзу, созданному в 1819 году, Пруссия превратилась в могущественный внутренний товарный рынок, из которого была исключена Австрия. В шестидесятых годах на Пруссию приходилось девять десятых производства чугуна и добычи угля, две трети добычи железной руды, Пруссия поставляла почти всю сталь и цинк114.
Менее заметную, но тоже немаловажную роль сыграла революция в просвещении, происходившая в Пруссии с 1815 года. Виктор Кузен, французский министр образования, в 1833 году назвал Пруссию «страной казарм и школьных классов». Гораций Манн, известный американский реформатор просвещения, побывавший в сороковых годах в Пруссии, особо отметил необычайную свободу, отличавшую прусские школы:
...
«Я посетил сотни школ… и видел десятки тысяч школьников, но мне не встретился ни один случай наказания ребенка за плохое поведение. Я не видел ни одного ребенка, плачущего из-за наказания или угрозы подвергнуться наказанию»115.
Грамотность населения, оцениваемая способностью читать и писать, в Пруссии в 1850 году составляла около 85 процентов, тогда как во Франции умел читать 61 процент населения, а в Англии читали и писали только 52 процента граждан116.
Образованная рабочая сила легко находила себе применение в промышленных отраслях, широко использовавших последние достижения науки и техники. Университеты выпускали научных первооткрывателей, а технические колледжи – инженеров, внедрявших достижения науки в промышленность. Университеты своими научными исследованиями и прикладными колледжами эффективно помогали Германии занимать передовые позиции в борьбе за доминирование в Европе.
Фридриха Энгельса, впервые вернувшегося в Пруссию после революции 1848 года, искренне поразили произошедшие в стране перемены:
...
«Любой человек, видевший прусский Рейнланд, Вестфалию, Саксонское королевство, Верхнюю Силезию, Берлин и морские порты в 1849 году, не узнал бы их, приехав сюда в 1864-м. Повсюду механизмы и паровые машины. Пароходы постепенно вытеснили парусные суда, сначала в прибрежной торговле, а затем и на морях. Многократно выросла протяженность железных дорог. В доках и копях, на рудниках и чугунолитейных заводах выполняются такие трудовые процессы, участвовать в которых, казалось, совершенно не способен тяжелый и неповоротливый немец»117.
В июле 1858 года, когда Альбрехт фон Роон представил свой меморандум регенту, Пруссия была скопищем парадоксов. Государственной моделью все еще была система Фридриха Великого. Сохранялась прежняя абсолютистская монархия, слегка поправленная конституцией 1850 года. И в армии, и на государственной службе господствовала аристократия, хотя общество уже видоизменялось в соответствии с индустриализацией. Быстро рос богатый средний класс, а вместе с ним набирал силу и более многочисленный класс трудящихся, требовавший парламентского представительства для себя и действительного, не дутого парламентаризма. Пруссия оставалась милитаристским государством Фридриха Великого, но с огромными фабриками, большими городами и новыми технологиями. Армия тем не менее оставалась такой же, как и прежде. В 1862 году 85 процентов кадетов, вступивших в прусскую армию, были выходцами из «старых прусских регионов», а 79 процентов – отпрысками традиционных прусских семей (офицеров, государственных служащих и землевладельцев). Хотя офицерский корпус на 35 процентов состоял из представителей класса буржуазии, высший эшелон командования принадлежал аристократам: 86 процентов полковников и генералов были дворянами118. Иными словами, Пруссией по-прежнему правила аристократия Фридриха, но Пруссия, которой они правили, уже была совершенно другая. Под влиянием этого парадокса формировалась карьера Бисмарка, Роона и Мольтке. Величайшее достижение Бисмарка, если это можно назвать достижением, и состоит в том, что ему удалось сохранить этот парадокс до конца XIX столетия.
