Текст книги "Живописец смерти"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Но почему вы? — спросил Браун.

– Вот этого я не знаю.

Рот Мида сжался еще плотнее. Значит, шеф полиции прислала ее сюда, что мы с ней понянчились?

– Вы показывали это шефу полиции Тейпелл?

– Конечно.

– Хм… – Он шумно втянул воздух через зубы. – Нам придется поставить ваши телефоны на прослушивание… и организовать охрану. – Он быстро записал что-то в блокнот.

– Насчет этого Тейпелл уже распорядилась, – сообщила Кейт.

– Если Макиннон права, – вмешался Браун, – нам следует опросить многих из мира искусства Нью-Йорка. Желательно всех.

– Правильно, – согласилась Кейт и достала из сумки «Путеводитель по галереям». – Здесь перечислены все художественные музеи и галереи в городе и окрестностях. – Она посмотрела на Мида. – На вашем месте я бы в каждую галерею послала полицейского в форме, чтобы он побеседовал с владельцами и сотрудниками.

– Премного благодарен за совет, Макиннон. – Мид кисло улыбнулся. – Это интересно, что бы вы сделали на моем месте, но, если не возражаете, давайте вначале разберемся с самым очевидным.

– Я думаю, нам следует поработать в галереях, – сказал Браун, листая «Путеводитель».

– Может быть, у вас и есть время опрашивать в каждой галерее каждого мальчика на побегушках, а у меня нет. – Мид поправил галстук-бабочку. – Потому что, кроме этого дела, есть еще дюжина других, а лишних людей, как вам хорошо известно, у меня нет.

– Послушайте, – не выдержала Кейт, – к чему такая враждебность? Я пришла сюда не мешать вашей работе, а помочь. У вас уже есть три трупа. Хотите дождаться четвертого? Так дождетесь. – Она посмотрела на Брауна и Слаттери. – Я могу начать с сотрудников Музея современного искусства, потому что всех их знаю.

– Я уже опрашивала сотрудников этого музея, – сказала Слаттери. – Именно там в последний раз видели Солану живой и…

– Вы хорошо поработали! – прервала Кейт молодую женщину-детектива и улыбнулась. – Но если не возражаете, мне бы тоже хотелось с ними поговорить.

Одну картину на небольшом телевизионном экране медленно сменяет другая, потом третья. Затем зрителю показывают фрагменты картин. Разумеется, цветопередача превосходная. Камера отъезжает назад, и становится видна стена музейного зала с висящими на ней картинами. Вдоль стены медленно идет женщина в белой шелковой блузке и черных слаксах. Волосы свободно рассыпаны по плечам.

У него перехватывает дыхание.

– Фовисты, – произносит с экрана эта потрясающая женщина. Взгляд искренний, глаза, направленные прямо в объектив камеры, теплые, доброжелательные, умные. – Что в переводе с французского означает «Дикие существа». – Она улыбается.

Он улыбается тоже. Дикие существа. Неплохо звучит.

– И вот таким довольно нелестным прозвищем, – продолжает она, вскинув брови, – наградили группу художников, куда входили теперь уже широко известные Матисс, Дерен, Вламинк и Марке, за то, что их работы противоречили традиционному представлению о живописи. За то, что эти художники решили не стеснять себя условностями. Их картины были настолько необычны, что в тысяча девятьсот пятом году администрация «Осеннего парижского салона» решила поместить работы фовистов в отдельном зале, изолировав их от традиционной живописи. Картины были такими смелыми и… мощными, что буквально приводили консерваторов в ярость.

Необычны. Не стеснены условностями. Изолированы. О Боже, как она меня понимает!

– Да, – шепчет он в небольшой экран. – Я тебя слышу.

– Андре Дерен любил повторять: «Я использую цвет ради самого цвета». – Она делает жест в сторону одной картины, затем другой. – Вы видите, какое значение здесь имеет цвет. Он интенсивен, чрезмерно подчеркнут, порой даже деформирован. Тона кричащие – пурпурные, розовые, ядовито-зеленые, кроваво-красные.

Кроваво-красные. Он вспоминает пол в мастерской Итана Стайна. Как получилось красиво!

— Начинаем очередную передачу из цикла «Портреты художников». Меня зовут Катерин Макиннон-Ротштайн.

Камера наезжает, создавая крупный план. Он тоже приближает лицо к экрану. Кожу начинают пощипывать статические заряды. Ему кажется, что он чувствует аромат ее духов, ощущает восхитительную теплоту кожи, настолько они сейчас близко друг к другу. Он застывает. Улыбающееся лицо Кейт окутывает его со всех сторон. Картинка на экране мерцает, переливается красками. Она куда более импрессионистская, чем работы фовистов.

Он прикладывает щеку к ее щеке.

15

У старшего хранителя Музея современного искусства Скайлера Миллса болела голова. То ли от того, что никто в музее его не ценил (ну абсолютно никто), то ли от того, что в последнее время он чересчур воздерживался от еды. А возможно, вчера просто перезанимался в гимнастическом зале. Миллс напряг бицепсы и остался доволен. То-то удивились бы школьные приятели, которые иначе, как сало, его не звали. Но все это осталось в далеком прошлом. Сейчас на теле Миллса при росте метр восемьдесят не было ни грамма лишнего жира.

В вестибюле музея он посмотрелся в зеркало и поправил галстук в голубую и красную полоску. Великолепно. Ранняя седина была ему к лицу, делала похожим на аристократа. А вот в музее к нему относились без должного уважения. И вообще его нигде по-настоящему не оценили. Во время учебы (Скайлср вначале занимался в классе живописи) профессор хвалил других студентов – за смелые мазки, за интересную графику, – а его никогда. Наверное, поэтому он решил сменить специальность, перейдя на факультет истории искусств.

Скайлер Миллс прошагал через вестибюль, не потрудившись поздороваться с новой девушкой, которую совсем недавно приняли на работу. Ну, с той, у которой повсюду вставлены металлические колечки – в нос, губу и еще бог весть куда. Кому это пришло в голову взять такую? А потом ему не повезло. Он вошел в лифт одновременно с коллегой – младшим коллегой – Рафаэлем Пересом. Этого еще не хватало. И без того на душе противно.

Они едва заметно кивнули друг другу. Миллс пригладил назад волосы. Перес перебирал ключи на связке в кармане элегантного блейзера.

– Новый пиджак? – спросил Миллс.

– Да. – Длинные пальцы Переса пробежали по лацканам двубортного красавца. – К вашему сведению, совсем новый.

– Значит, вот вы где вчера весь день пропадали. Ходили по магазинам.

– У меня были дела за стенами музея, – процедил сквозь зубы Перес. – Общался с молодыми художниками. Между прочим, как хранитель музея я не подписывал обязательства, что буду проводить все время запершись в этой башне из слоновой кости. Там, – он многозначительно кивнул куда-то вбок, – происходят поразительные события. Молодые художники, представьте творят. Но мне кажется, вас это не очень интересует. Вы слишком заняты… собственно говоря, я даже не знаю чем. Чтением?

– Нет, я пишу, — ответил Миллс. – Вы бы тоже занимались этим, если бы могли. В данный момент заканчиваю работу над докладом, который прочту на Венецианском бьеннале. Сейчас ведь искусствоведы большей частью переливают из пустого в порожнее. – Он ухмыльнулся. – А мне хочется сказать о сегодняшнем американском искусстве что-нибудь более существенное, нежели пустая болтовня о движении «Новый век».

Перес уставился на указатель этажа, тайком поглядывая на отражение Миллса в полированных дверях кабины лифта. Он ощущал острое желание ударить этого сноба по высокомерной физиономии, но понимал, что если бы даже и решился на этот безумный поступок, то потерпел бы поражение. Миллс был в рубашке с короткими рукавами, под которыми рельефно выделялись массивные бицепсы. Рафаэлю Пересу было двадцать семь, то есть он почти на двадцать лет был моложе Миллса, но, случись драка, старший хранитель музея – черт бы его побрал, – нокаутировал бы его в первую же минуту. В этом Перес был абсолютно уверен, поэтому позволил себе лишь усмехнуться.

Двери лифта раскрылись.

– Только после вас, – проговорил Перес.

Скайлер Миллс неторопливо вышел из кабины. Все правильно. Рафаэль Перес всегда и во всем будет после меня.

Кейт свернула на Пятьдесят седьмую улицу. Потянула за ручку элегантной парадной двери из тонированного стекла, которая вела в Музей современного искусства. Именно здесь Элену в последний раз видели живой.

Задачей Кейт было выяснить, как провел последнюю неделю каждый сотрудник музея. Особенно ее интересовало, где они были в ночь, когда убили Элену. Разумеется, прямо в лоб спрашивать нельзя, но Кейт по опыту знала, что получить ответ можно и не задавая никаких вопросов. Просто следует завести непринужденную беседу на какуюнибудь животрепещущую для данного человека тему и тактично намекнуть, что его проблемы вполне разрешимы. Тогда он сам выложит все, что нужно.

Девушка за стойкой не отрываясь читала биографию Фриды Кало[29]29
  Мексиканская художница, известная своими сюрреалистическими портретами, изображавшими физическую и душевную боль.


[Закрыть]. Увидев Кейт, она немедленно выпрямилась. Кейт приветливо улыбнулась, отметив обилие пирсинга, и быстро двинулась по вестибюлю мимо бронзовой таблички на стене, где среди других меценатов были упомянуты также мистер и миссис Ричард Ротштайн.

Коридор был сравнительно короткий, семь, от силы десять метров. Он напоминал дорожку кегельбана и поражал неземной белизной. Кейт вдруг стала прозрачной. Иллюзию создавали особым образом расположенные флуоресцентные лампы. Это уже постарался не архитектор, а художник. Некоторым такая холодная белизна не нравилась, а Кейт наоборот. Здесь она ощущала себя красавицей, сделанной из детского деревянного конструктора. Ей казалось, что сейчас она по коридору не шагает, а плывет.

Главный выставочный зал со сводчатым потолком и выложенным белыми плитками полом имел вид ультрасовременного плавательного бассейна, но без воды. Сначала Кейт подумала, что здесь меняют экспозицию, но потом заметила, что к белым стенам прикреплены практически невидимые белые листки, квадратики туалетной бумаги. При ближайшем рассмотрении на каждом листке можно было обнаружить какое-нибудь слово – любовь, ненависть, жизнь, смерть, сила, слабость, – накарябанное в центре вроде бы шариковой ручкой.

Что это? Минимализм? Концептуализм? Одноразовая живопись? Скорее, и то, и другое, и третье.

Кейт не поленилась понюхать один квадратик и констатировала, что эта живопись, а может быть, графика, непахучая.

– Кейт!

Она оглянулась. Степенно вышагивая по зеркальному паркетному полу, к ней направлялся старший хранитель Скайлер Миллс.

– Я рад, что вы заглянули к нам. – Он широко улыбнулся, но затем, спохватившись, посуровел. – Я пытался поймать вас на похоронах Билла Пруитта, но безуспешно. Неужели он напился до такой степени? Просто не верится. – Последнюю фразу старший хранитель произнес шепотом, чуть наклонившись к ней.

– Вы о чем, Скайлер?

– Я имею в виду, что утонуть в собственной ванне… это надо ухитриться. – Миллс посмотрел на Кейт и опечалился. – Впрочем, Господь ему судья. А вот что касается Элены, это действительно настоящая трагедия. Надеюсь, вы получили мою открытку с соболезнованиями. Это была очень одаренная девушка. Мы с ней тогда очень мило побеседовали, как раз перед перфомансом. Я заметил, что она немного нервничала. Бедное дитя. Пришлось даже уговорить ее выпить немного бренди. У меня, знаете ли, в кабинете всегда под рукой коньяк, бренди, чтобы иметь возможность достойно угостить, если зайдет кто-нибудь из наших щедрых меценатов, вроде вас, например. – Он сдержанно улыбнулся.

– А после перфоманса вы с ней встречались?

– Нет. Пошел к себе работать. Нужно было срочно закончить редактирование небольшого каталога. – Миллс на секунду замолчал. – Я люблю тишину, поэтому часто работаю по вечерам.

Кейт подумала, что Скайлера Миллса легко представить в его кабинете, как он сидит там один, зарывшись носом в книгу. Сомнительно, чтобы у него были какие-то интересы за пределами музея.

Вот только может ли кто-нибудь подтвердить его слова? Это вопрос.

Она сменила тему:

– Вы знали Итана Стайна?

– То, что ним случилось, ужасно. – Миллс покачал головой. – Но знакомы мы не были.

– Интересно… – Кейт не знала, как правильнее сформулировать вопрос, – он продолжал заниматься минималистской живописью?

– Понятия не имею.

– Вы не следили за его творчеством?

– Меня, знаете ли, минимализм особенно не интересует.

– Нет?

– Нет. Мне нравится искусство, наполненное жизнью.

– Но вы должны признать, что в это направление живописи Стайн внес определенный вклад.

– Возможно. – Миллс пожал плечами.

– И что же, вы никогда не включали его работы в экспозицию музея и не посещали мастерскую?

– Я уже сказал вам, Кейт, – его работы меня не интересовали. Нет. – Старший хранитель скептически улыбнулся. – Ваши вопросы очень похожи на те, какие обычно задают полицейские. Должен заметить, эта роль вам совсем не идет.

– В самом деле? – Кейт рассмеялась. – Вы думаете, я не похожа на Анджи Дикинсон, крутую красавицу копа, у которой прическа всегда в идеальном порядке?

– Какую Анджи?

– Может быть, вы не знаете и кто такие Кэгни и Лейси?

– Я так понимаю, речь идет о персонажах какого-то телевизионного сериала. – Скайлер Миллс иронически улыбнулся. – Я никогда не смотрю телевизор. Никогда. Разумеется, кроме ваших замечательных передач.

– Неужели? – Кейт вопросительно, посмотрела на Миллса.

– Да, ваши передачи я действительно смотрел. И они мне понравились. – Он пригладил назад волосы. – А вообще так называемая поп-культура, которую усиленно навязывает нам телевидение, кажется мне отвратительной. – Миллс шмыгнул носом. – Я считаю, что она разрушает цивилизацию. Это своего рода болезнь, с которой пока не нашли средств справиться. Что-то вроде герпеса!

– Забавная аналогия, Скайлер. Откуда это, из Пруста или Мольера?

– Они ничего о герпесе не ведали, – ответил он без улыбки. – А что касается меня, то я просто пытаюсь среди этого океана пошлости и бескультурья сохранить хотя бы какой-то вкус, а возможно, интеллигентность.

Кейт посмотрела на стену, где чуть колыхались квадратики туалетной бумаги.

– К этому я никакого отношения не имею, – проговорил Скайлер, проследив за ее взглядом. Его губы побелели. – Эту экспозицию навязал нам один независимый менеджер. Если бы я был директором музея…

– Возможно, вы им станете, ведь Эми уходит. – Кейт положила руку на рукав его голубого пиджака. – И я решила на совете поддержать вашу кандидатуру.

Миллс напрягся. – Вот как?

– Да. Но для этого мне нужно получить от вас кое-какие сведения, касающиеся работы. Например, чем вы занимались весь последний месяц. Не сомневаюсь, вы очень много работаете, однако для успешного прохождения на совете нужны факты.

– Вы даже не представляете, насколько правы! – воскликнул Миллс. – В работе вся моя жизнь. Я с удовольствием напишу для вас подробный отчет.

– Нет, никакого отчета не надо. Просто сделайте ксерокопию с вашего ежедневника.

Рафаэль Перес порылся в бумагах на своем столе и вытащил цветной диапозитив десять на двенадцать. Поднес к свету, внимательно рассматривая мужчину, вылизывающего крупные капли пота на собственной подмышке. Затем вложил его в одну из нескольких стопок слайдов и фотографий. Все. Подготовка к этой чертовой экспозиции подходит к концу. Впрочем, если бы Билл Пруитт не препятствовал, она бы открылась, как и планировалось, в прошлом году. А так потерян целый год. Теперь Переса беспокоила судьба этой выставки, которую он назвал «Функции организма». Она должна открыться осенью и, если все пройдет гладко, обеспечит ему определенное имя в мире искусства. О нем должны заговорить. Рафаэль молился, чтобы интерес к такого рода вещам продержался чуточку дольше. Ведь мода в искусстве так непостоянна. И дело не в том, нравится ему самому это или нет. Просто иначе здесь не пробьешься. И что же тогда – всю жизнь провести в должности хранителя Музея современного искусства? Вот если бы я стал директором… Рафаэль Перес достал очередной «шедевр», претендующий на место в его экспозиции. На цветной глянцевой фотографии восемнадцать на двадцать четыре молодой человек восседал на унитазе совершенно голый, с лицом, искаженным заметным усилием. Перес брезгливо поморщился и швырнул диапозитив на пол. Будь его воля, он бы порвал всю эту мерзость в клочки и спустил в унитаз.

– Извините за вторжение, – произнесла Кейт, заглядывая в кабинет.

Перес выскочил из-за стола, как «Джек из коробочки»[30]30
  Детская игрушка; фигурка, выскакивающая из коробочки.


[Закрыть]. Моментально выдвинул стул, предлагая ей сесть. Все это было настолько поспешно, что в маленьком кабинете без окон поднялся ветер. Еще бы, такие важные персоны сюда заглядывали нечасто.

– Я просто прошлась по экспозиции, – беспечно проговорила Кейт, рассматривая молодого хранителя музея: его прямой нос, полные губы, окаймленные темными ресницами глаза. – И вот решила зайти поздороваться.

– Замечательно, – сказал Перес. – Надеюсь, вы получили удовольствие от выставки. Этакие краткие комментарии к действительности, как по-вашему?

– По-моему… эти экспонаты из всех проявлений нашей действительности больше всего комментируют проблемы гигиены.

Перес очень громко засмеялся. Кейт подняла с пола фотографию.

– Это он пытается доказать, что знает, как пользоваться унитазом?

– Художник, – усмехнувшись, произнес Перес. – Их сейчас развелось слишком много. И все хотят прославиться. Может, свою следующую книгу, хотя бы частично, вы посвятите этому виду искусства? – Ок посмотрел на нее, вскинув темные брови.

– Действительно, можно в одной из глав дать анализ «сортирной живописи». От дней сегодняшних до истоков, например, до знаменитого полотна Дюшана[31]31
  Американский художник и скульптор.


[Закрыть] «Писсуар». Но пожалуй, эту животрепещущую тему я оставлю вам, музейным работникам. – Кейт улыбнулась. – Кстати, как идет подготовка к вашей выставке?

– Вам ведь известно, что ее отложили. Теперь я надеюсь успеть к осени.

– Не сомневаюсь, что сейчас вам работать легче. После того как Билл Пруитт перестал дышать в затылок. – Она посмотрела на Переса. – Кажется, я допустила бестактность. Извините.

– Не надо извиняться. – Молодой хранитель музея попытался изобразить улыбку.

– У Билла были довольно консервативные вкусы. Верно?

– Пожалуй.

– Знаете, Рафаэль, теперь, в связи с его уходом, а также скорой отставкой Эми Шварц, музею нужно будет оживить работу. Неплохо, если бы ее место занял молодой способный искусствовед.

Перес выпрямился на стуле, сделав стойку, как нетерпеливый щенок.

– Давайте поступим так… – задумчиво промолвила Кейт. – Подготовьте для меня отчет о вашей работе за последний месяц, а я выступлю на совете. Они должны знать, кто здесь действительно работает, а кто просто делает вид. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Перес кивнул.

– Отчета даже не нужно, – добавила она. – Просто сделайте ксерокопию вашего ежедневника.

– У меня все заложено в компьютер. Правда, прошлую неделю я стер, но это нетрудно восстановить.

– Проследите, чтобы туда вошло также и то, что вы делали вечерами. Я имею в виду встречи с коллекционерами и художниками, сверхурочную работу здесь или дома. Не обязательно с книгами. Например, если вы обдумывали какие-то вопросы музейной работы, это тоже считается.

– Только за прошлый месяц?

– Я думаю, этого будет достаточно, чтобы дать совету представление о том, как вы трудитесь.

Перес снова кивнул и пригладил густые черные волосы с седой прядью. Кейт вздохнула.

– Здесь недавно выступала Элена. Такая необыкновенная девушка. Вы с ней, случайно, не виделись после перфоманса?

– Нет, – ответил Перес – К сожалению, мне пришлось сразу же уйти. Договорился поужинать с двумя знакомыми художниками. Начали у одного в мастерской, а потом продолжили в маленьком ресторанчике на Десятой улице, в Ист-Сайде.

Это в четырех кварталах от дома Элены, – отметила Кейт.

– Я знаю это место, – сказала она. – Там много чудесных маленьких ресторанчиков. В каком именно вы ужинали?

– Дайте подумать… – Он качнул головой в одну сторону, затем в другую. Его седая прядь трепыхалась взад-вперед как мультипликационный вопросительный знак. – Вспомнил. Это заведение называлось «Спагеттини».

Кейт знала этот ресторанчик. Бывала там несколько раз с Эленой. Вспомнила, как они сидели за столиком в маленьком садике, пили дешевое красное вино и поглощали спагетти.

– Вот, Рафаэль, какого рода информацию вам следует обязательно включить в отчет, который я представлю на совете музея. Понимаете? Встречи с художниками за ужином. Это тоже работа. В общем, кратко запишите все. С кем встречались и где.

– Я займусь этим прямо сейчас.

– Замечательно, – сказала Кейт.

Чтобы попасть в большую лекционную аудиторию Музея современного искусства, нужно было спуститься на один пролет по широкой лестнице, которую художники недавно решили покрыть золотой фольгой.

«Что это, – подумала Кейт, – стремление превратить обыкновенное, в данном случае лестницу, в необыкновенное или просто блажь? Ведь украшать то, что я без того красиво, пустое занятие. Впрочем, не важно – все равно у них получилось великолепно».

Кейт поднялась на сцену, где Элена устраивала свой последний перфоманс, и посмотрела в пустой зрительный зал, пытаясь восстановить в памяти заключительные минуты этого вечера. Все разошлись кто куда. Ричард направился к себе в офис, ему нужно было подготовить записку в апелляционный суд. Уилли пошел домой рисовать. А у Элены – это Кейт запомнила хорошо – было плохое настроение. Они поцеловались, пожелали друг другу спокойной ночи. И все. Конец.

Это было настолько тяжело, что Кейт покачнулась. И вдруг откуда-то из задних рядов послышался слабый шум. Кейт пристально вгляделась в серую мглу. По проходу медленно двигался молодой человек. Остановился у первого ряда и опустил на пол щетку с длинной ручкой.

– Я вас напугал? Извините.

Ему было лет двадцать семь, короткие баки, как у генерала Кастера[32]32
  Американский генерал кавалерии, сражавшийся в Гражданскую войну на стороне северян.


[Закрыть], висячие усы, рыжеволосый, симпатичный.

– Вы давно работаете в музее?

– Шесть месяцев. Я художник. Зарабатываю, чтобы платить за квартиру. Понимаете, пока не подвернется большая выставка, приходится туговато.

– Не сомневаюсь, подвернется. – Кейт улыбнулась, не смогла удержаться. Глаза у него были небесно-синие. – Как вас зовут?

– Дэвид Уэсли. – Он протянул руку. – Я вас, конечно, узнал. Вы – ведущая передач на телевидении «Портреты художников», очень интересно. У меня есть также и ваша книга. – Он смутился или просто ловко изобразил смущение. – Мне очень хотелось бы как-нибудь показать вам свои картины.

– Это можно устроить. Вы сначала пришлите мне слайды.

Художник просиял.

– А по субботам вы здесь работаете? – спросила Кейт.

– К сожалению, да. – Он вздохнул, пригладив рыжие волосы. – С четверга по субботу вы всегда можете застать меня здесь со щеткой, вот как сейчас.

– Значит, вы здесь находитесь во время субботних представлений?

Он посмотрел вниз, на тяжелые рабочие ботинки.

– Я работаю до пяти и обычно ухожу до начала представления.

– А в прошлую субботу, когда выступала Элена Солана?

– Я знаю, что с ней случилось. Прочитал в газете. Ужас.

– Так вы остались на перфоманс?

Художник почесал затылок.

– Вообще-то да.

– Значит, вы не все представления пропускаете?

– В данном случае получилось так, что мы познакомились. Элена Солана пришла пораньше, чтобы подготовиться к выступлению. Красивая девушка. В общем, я решил задержаться.

– И досидели до конца перфоманса?

– Да. Надеялся, что повезет.

– И повезло?

Он отрицательно покачал головой:

– Нет, она меня отшила, сославшись на усталость.

Кейт подождала немного, но художник больше ничего не добавил.

– Знаете, я сейчас обдумываю план новой книги по искусству и, возможно, новую серию передач на телевидении, поэтому готова посмотреть ваши работы.

– В любое время! – воскликнул он.

Кейт достала блокнот и авторучку, протянула ему.

– Напишите ваш адрес и номер телефона.

Молодой художник был очень возбужден. Кейт наблюдала, как он сжал авторучку и побелели костяшки пальцев. Значит, должен остаться превосходный набор отпечатков. Но как забрать у него авторучку, чтобы не оставить своих? Она достала из сумки бумажный носовой платок, поднесла к носу.

– Вот. – Парень передал ей ручку и блокнот вместе с ослепительной улыбкой.

Кейт незаметно обернула ручку салфеткой.

– Хорошо. Я вам позвоню.