Текст книги "Живописец смерти"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Чарлин Кент осторожно обходила куски дерева, перевернутые ящики с гвоздями, кучи рассыпанных опилок и стопки книг.

– Это потрясающе, сколько разнообразных вещей вы используете в своем творчестве! Просто алхимия какая-то.

Она уронила свою куртку на стул, оставшись в розовом топе в форме трубы, под которым колыхались упругие холмы грудей, и устроилась на табуретке перед большой картиной, посвященной борьбе афроамериканцев за гражданские права. Скрестила ноги вначале так, а потом эдак.

– Боже, работа даже лучше, чем я ожидала. Просто гениально. Не сомневаюсь, члены совета Музея другого искусства придут в восторг от идеи выставить ее у нас… если вы согласитесь.

– Что за вопрос. – Уилли поедал глазами великолепные ноги Чарли, ее крепкие бедра. – Я, в свою очередь, поражен тем, насколько тонко вы чувствуете живопись. Должен признаться, это одна из моих немногих программных вещей.

– Понимаю. И уверена, она имеет значение не только для афроамериканцев. – Чарли улыбнулась, облизнув губы.

Это приглашение? — Уилли улыбнулся в ответ. – Я правильно расшифровываю твои сигналы?

Чарли пошевелилась на табуретке, показав на мгновение кружевные трусики. О да, конечно, правильно. И он решился. Положил руку ей на бедро и быстро приник к пухлым красным губам. Двигаясь следом за Уилли к постели мимо книг и рулонов с холстами, Чарли думала о картине. О том, какое впечатление она произведет на совет и как ловко ей удалось ее заполучить.

Уилли снял спортивную хлопчатобумажную рубашку, и вдруг на мгновение в темноте перед глазами возникло миловидное лицо Чарли. Глаза широко раскрыты, а шея погружена во что-то темно-темно-красное. Он охнул.

– Что случилось?

Уилли раскрыл глаза. Всего в нескольких сантиметрах от его губ были улыбающиеся губы Чарли.

– Нет, ничего. – Он нежно положил ее на постель. Она выскользнула из микромини, затем из кружевных трусиков.

– Когда мы можем забрать?

– Что?

– Твою картину. Для музея.

– А… – Уилли потянулся к органайзеру. – Сейчас посмотрим. В четверг ее будут фотографировать. Значит, потом в любое время.

– Замечательно, – проговорила Чарли, расстегивая верхнюю пуговицу на его черных джинсах. – Наша секретарша позвонит тебе и сообщит, когда приедут.

Уилли закрыл ей рот поцелуем, но вскоре отстранился.

– Только у меня условие: картина должна висеть в главном зале музея. Понимаешь? Это очень важно. – Он снял джинсы. – И желательно, чтобы рядом ничего не было… если, конечно, тебе не захочется дополнить ее, создать какую-нибудь композицию из рисунков. Понимаешь, чтобы создать у публики определенное настроение. – Он начал ласкать пальцами ее отвердевшие соски.

– Композицию… О… – Чарли застонала.

– Тебе хорошо?

– Да, дорогой, замечательно. Замечательно. – Она издала еще один негромкий стон. – И сколько их? Я имею в виду, рисунков. – Чарли выгнула спину.

Уилли припал губами к ее груди.

– Примерно дюжина. Ты можешь выбрать у меня, какие понравятся. – Он поднял голову и улыбнулся. – И… выбери один для себя.

– О, Уил… – Чарли взяла его лицо в ладони и впилась губами в губы. – Какой ты щедрый. Даешь картину для моего музея и еще мне рисунок в подарок. – Она заводилась все сильнее.

Он молча продолжал ласкать ее грудь.

– Уилли, – проговорила она, тяжело дыша. – Поехали со мной в Венецию на бьеннале. Я сделаю так, что расходы оплатит Музей другого искусства.

– О, дорогая! – Уилли наконец вошел в нее.

Испытывая оргазм, Чарли представила картину Уилли на стене музея и подумала, что для ее раскрутки, наверное, следует нанять рекламщика. Когда дыхание успокоилось, она окончательно решила, что это обязательно нужно сделать.

Очевидно, здесь этим заниматься не следовало. А вдруг кто-нибудь войдет? Но во-первых, уже поздно, а во-вторых, дверь заперта. Он откидывается на спинку дивана, не отрывая взгляда от экрана.

Сколько раз он это видел? Тридцать? Сто? Во всяком случае, достаточно, чтобы изображение впечаталось в мозг. Собственно, такова и была его цель. Этот просмотр – последний, и нужно все тщательно запомнить – как она двигается, когда еще живая, – оставить в памяти прежде, чем он это разрушит. Принесет в жертву.

Девушка на экране уже разделась. Соски крупным планом, закругления бедер, потом общий план. Она медленно танцует под какую-то неслышную музыку – к сожалению, на звуковой дорожке ничего не записано. Он вздыхает, резко расстегивает брюки и сует руку под трусы.

Черт возьми! Неужели нельзя было держать камеру, чтобы она не дрожала? Студия «Любительские фильмы». Название они выбрали правильное.

И все же именно поэтому он и коллекционировал их фильмы – из-за дрянного качества и отсутствия профессиональных актеров. Потому что там все реально. Ему очень хочется, чтобы этот парень в постели исчез. Он желает видеть только ее. Такую живую, сексуальную.

Ее рука, кажется, повторяет движения его руки. Пальцы ворошат лобковые волосы, она ласкает себя, закрыв глаза, откинув назад голову.

О черт! Опять этот парень, который толкает девушку на постель, прижимает се прекрасную голову к своей промежности. Он терпеть не может эту часть фильма, не хочет это видеть. Будь оно проклято. И именно в тот момент, когда у меня уже близко. Он быстро прокручивает пленку вперед. Тоже ничего хорошего. Теперь они совокупляются. Назад. Вот это лучше. Она снова танцует, сбрасывая с себя одежду. Он наблюдает этот танец примерно с минуту, интенсивно работая рукой.

Аааа…

Успокоившись, снимает перчатки, достает из магнитофона кассету, вырезает из нее кусок пленки и кладет в карман. Это будет прекрасным подарком. И одновременно наживкой.

Она клюнет. Он в этом уверен.

22

Кофе не действовал. Кейт уже выпила третью чашку, но ей не помогло. Ночь провела ужасно, сны снились кошмарные. К тому же еще Ричард все время ворочался рядом, так что постель трясло на несколько баллов по шкале Рихтера.

Сейчас на ее столе лежал портрет человека, которого миссис Правински видела на лестнице в ночь убийства Элены. Чернокожий, лицо худое, глаза безумные. Кейт уже размножила рисунок и раздала копии патрульным. По факсу он был также передан во все полицейские участки города.

Пришло время разобрать корреспонденцию, которая красовалась на столе в трех полиэтиленовых пакетах. Теперь вся ее почта направлялась в полицию в аккуратно запечатанных пакетах. Кейт надела хирургические перчатки.

В первом пакете были: счет от Эда Кона, счета за телефон и разные каталоги. Во втором примерно то же самое. В третьем – счет за кабельное телевидение, «Ньюйоркер», «Бизнес уик», еще несколько счетов, открытка от приятельницы из Белиза, уведомление из венецианского отеля, в котором они с Ричардом забронировали номер на период проведения бьеннале. И наконец, простой белый конверт.

Внутри оказалась ксерокопия газетной вырезки, кадр из телевизионной программы «Портреты художников». На нем он пририсовал ей крылья с нимбом и зачем-то надел на ксерокопию широкую черную резинку. У Кейт задрожали руки. Черная резинка. Что она символизирует? Смерть? Возможно. Фотография была обведена красным маркером, а ниже надпись: ПРИВЕТ. Что-то в этих печатных буквах и красном маркере показалось ей знакомым.

Кейт поддела автоматическим карандашом черную резинку, сняла и поднесла к свету. Оказалось, что это вовсе не резинка, а кусок видеопленки.

– Ходить всюду в перчатках, Макиннон, нет никакой необходимости, – проворчала Эрнандес, вкладывая ксерокопию в прибор для проверки отпечатков пальцев.

– Вы правы, – сказала Кейт, – я совсем о них забыла.

– Жаль. Отпечатков нет. Никаких. Ваш клиент их тщательно убрал.

– Что еще вы можете вытянуть отсюда?

Эрнандес повертела ксерокопию в руках.

– Проанализировать бумагу, посмотреть, нет ли каких вкраплений. Впрочем, где сделана эта ксерокопия, узнать все равно невозможно. В городе слишком много таких мест. А это, – она протянула Кейт полиэтиленовый пакет с куском видеопленки, – отнесите Джиму Кроссу в отдел фото-видео.

Джим Кросс сидел за прибором для склеивания видеопленки. Очки на лбу, волосы, вернее, то, что от них осталось, растрепаны. Огромный стол завален всевозможными кассетами и инструментами. Они занимали также оба стула и большую часть пола его небольшого кабинета. Джим предложил Кейт сесть, но она продолжала стоять.

– Извините, – пробормотал он и смахнул со стула несколько пластмассовых бобин.

Кейт протянула ему пакет с куском видеопленки.

– Посмотрите, сумеете что-нибудь разобрать?

Некоторое время Кросс изучал пленку, не вскрывая пакета.

– Я сказал бы, что у нас здесь около двадцати секунд записи. Можно приклеить ее к чему-нибудь и вставить в кассету.

– Сколько времени это займет?

– Несколько минут. – Он отвернулся и немного рас чистил стол. – Вам, конечно, безразлично, к чему я это приклею. Верно? У меня где-то здесь есть старый методический видеоматериал.

Кросс перебрал примерно дюжину кассет без футляров, пока не нашел то, что нужно, вставил в прибор для склейки и начал работать. Через несколько минут он повернулся к Кейт.

– Смотрите сюда.

Кейт наклонилась к монитору, экран которого был как в кинотеатре для муравьев. Джим Кросс нажал кнопку. Пошла видеозапись. Вначале какие-то диаграммы, планы этажей, а затем сюжет резко сменился. На экране возникла фигура, по-видимому, женщины. Да, вот груди, она голая. Женщина пропала, и снова пошли диаграммы.

– Слишком быстро, – проговорила Кейт, выпрямляясь.

Кросс вытащил пленку из прибора, вставил в кассету.

– Вот, отнесите в одну из просмотровых комнат. Это рядом.

В комнате размером десять квадратных метров стояли три телевизора на подставках и шесть металлических стульев. Краска на стенах отслаивалась. Освещение было флуоресцентное. Кейт вставила кассету в видеомагнитофон и напряженно вгляделась в экран. В голове слегка гудело – она сильно волновалась. Опять пошли диаграммы, планы помещений, затем резкая смена сюжета. Цветопередача, была отвратительная. Освещение тоже. Но различить женщину оказалось возможным. Она действительно была голая и ласкала себя. Примерно через три секунды ее лицо стало совсем резким. Кейт отпрянула.

Не может быть!

Опять пошли эти чертовы диаграммы. Она перемотала пленку назад и снова включила воспроизведение.

Элена.

Кейт нажала кнопку «стоп» и устало опустилась на жесткий металлический стул, тупо глядя на пустой экран. Что это? Откуда у него эта запись? Неужели он шпионил за Эленой и тайком снимал на видео?

Кейт снова включила воспроизведение, на этот раз замедленное, при котором двадцать секунд превратились в минуту. Внимательно изучила детали. Квартира была не Элены, это точно. Кейт запустила запись еще раз, потом еще.

Элена. Комната. Постель. И только в самом конце, перед этими диаграммами, в кадре возникала тень мужчины. Кейт просмотрела сюжет еще десяток раз, но идентифицировать мужчину было невозможно. Она посмотрела на ксерокопию в руке – нимб, крылья, красный маркер, ПРИВЕТ. Но никакие идеи в голову не приходили. Этот двадцатисекундный фильм выжег в мозгу все. Не похоже, чтобы Элена действовала по принуждению, к тому же она была не одна.

Что это? Порнофильм? Домашняя интимная видеозапись, которую Элена сделала со своим дружком? Для Кейт это было самым приемлемым объяснением. Но сразу возникал вопрос: как добыл эту запись преступник? Вдруг вспомнились сексуальные атрибуты, найденные в мастерской Итана Стайна, садомазохистская маска Пруитта.

Невозможно, чтобы эти двое были как-то связаны с Эленой. Надо копать, и срочно, иначе скоро я прочту что-нибудь об этом в «Нью-Йорк пост».

Уилли… Ей нужно повидаться с Уилли.

23

Мастерская Уилли напоминала Кейт лабораторию. Захламленная, неряшливая, но лаборатория. Длинный стол с десятками полувыдавленных тюбиков краски, кисти всевозможных размеров, мастихины, бутылки с маслом, скипидаром, лаком и смолами.

– Ты не возражаешь, если я продолжу рисовать? – Уилли подтащил к себе палитру на колесиках – переделанный чайный столик с крышкой из толстого стекла, половину которой покрывали холмики масляной краски.

– Нет, если ты не возражаешь, чтобы я наблюдала. – Кейт убрала с кресла две грязные тряпки.

– Садись осторожнее. Кресло тоже может быть в краске.

Кейт пожала плечами и посмотрела на большой чистый холст, на котором угольным карандашом был сделан грубый набросок.

– Это для какой-то определенной выставки?

– Если закончу, то для летней в Музее современного искусства. – Уилли выжал на стеклянную палитру немного красной и белой краски. – Две мои вещи уже отправлены в Венецию. Ты ведь там будешь?

– Да. Конечно.

– Отлично. – Уилли взял кисть с жесткой белой щетиной и быстро смешал краски. Вначале субстанция была полосатой, но очень скоро получился сочный розовый цвет. – Я все пытаюсь понять, из-за чего погибла Элена.

– Вряд ли это возможно понять.

– Наверное, это звучит претенциозно, не знаю, но для меня единственный способ в чем-то разобраться – работать.

– Художники всегда пытались восстановить душевное равновесие посредством творчества, – сказала Кейт. – Тебе повезло, поверь мне, у тебя есть твое искусство.

Уилли провел кистью по холсту, вначале изящно, затем растирая краску – вверх-вниз, вперед-назад, – вмазывая ее в холст. Вскоре лицо начало принимать очертания.

– Вот именно так я и думал в детстве. Если стану художником, то смогу поправить все, что угодно. Даже вылечить болезнь.

Он положил кисть, взял бутылку с широким горлышком и наполнил ее густой маслянистой жидкостью. Льняное масло. Кейт распознала его по золотистому цвету и специфическому приятному запаху. Уилли добавил туда даммарового лака, бледно-желтого, как белое вино, каплю кобальтового сгустителя и скипидара. Завинтил широкую крышку и легонько встряхнул, создавая эмульсию.

Действительно, настоящая лаборатория. Кейт часто наблюдала за тем, как готовят растворители – не только Уилли, но и другие художники, – а также особые смеси, которые они добавляли к краске или сухому пигменту для создания нужной фактуры – лоснящейся, гладкой, сухой или жирной.

– Это идеализм? – спросил Уилли.

– Возможно.

Он вылил немного только что полученного растворителя в чистую металлическую банку, погрузил туда кисть, а затем провел ею по холсту. Краска постепенно начала люминесцировать. После чего другой кистью наметил контур, отделяющий розовое от угольно-черного, отступил на несколько шагов, подумал, потом вдруг схватил тряпку и все вытер, оставив на холсте только неясные штрихи.

Кейт, как всегда, поразила эта магия, называемая живописью. Впервые за несколько дней она почувствовала, что боль и тревога слегка отступили.

– Но того, кто расправился с Эленой, я с помощью своего искусства найти не могу. Значит, это все бесполезно. – Уилли уронил кисть на палитру.

– Послушай меня, – произнесла Кейт. – Да, с помощью искусства нельзя выяснить, что с ней произошло, но заниматься этим нужно. У искусства другие задачи. И если бы Элена была сейчас здесь, она бы сказала тебе то же самое. Твое дело писать картины, а выяснить, что случилось с ней, предоставь мне.

– И ты это сделаешь?

Кейт некоторое время сидела молча, откинувшись на спинку кресла.

– Да, я это сделаю.

Уилли потянулся за другой кистью, осмотрел ее смятую щетину, бросил в большую металлическую урну и промахнулся. Кисть упала на пол.

– И ты можешь сделать так, чтобы ко мне не приставали копы?

Кейт полезла в сумку, достала из пакета фоторобот, сделанный полицейским художником Каллоуэем.

– Смотри. Это человек, которого разыскивает полиция. В ночь, когда убили Элену, его видели на лестнице, недалеко от ее квартиры. Ты его когда-нибудь видел?

Уилли внимательно рассматривал рисунок, потом отвернулся.

– Ты думаешь, я знаю в городе всех чернокожих?

Кейт поморщилась.

– Я так не говорила.

– На этом рисунке изображен какой-то усредненный тип. Таких тысячи.

Уилли нахмурился, взял новую кисть и макнул в банку из-под кофе, наполненную скипидаром. Кейт раскрыла блокнот на странице, где были указаны номера телефонов, выписанные из записной книжки Элены.

– Может быть, ты поможешь мне расшифровать хотя бы несколько фамилий.

Уилли положил кисть и наклонился над плечом Кейт.

– Дж. Кук. Это Джанин. Ты же ее знаешь. Джанни Кук.

– Конечно. – Это была очень трудная девочка. Даже тогда, в седьмом классе. – Ты с ней видишься?

– Встречался иногда, но только вместе с Эленой. Они продолжали дружить.

Кейт начала ковырять на подлокотнике кресла затвердевшую краску. Тянула время, но все равно откладывать дальше было нельзя.

– Уилли… – Она глубоко вздохнула. – Элена могла быть связана с чем-то… ну, развратным?

– Развратным?

– Ну, понимаешь, с сексом.

– О чем ты говоришь, Кейт?

– Я видела кусочек… фильма, секунд тридцать, не более. С Эленой. И это было очень похоже на порно. Я… – Кейт отколупнула краску с подлокотника и отбросила в сторону. Ее пальцы дрожали. – В принципе это могло быть домашнее видео. Наверное, так и было. Но…

– Погоди! – Уилли задумался. – Домашнее видео? Очевидно, чем-то таким Элена и занималась со своим дружком.

– Да. Именно так я и подумала.

– Хм… был тут у нее один парень-киношник. Я встречал его пару раз с ней.

– Ты помнишь его имя, фамилию?

– Деймиен… как-то так.

Кейт показала ему список телефонов Элены. Уилли вытер чистой салфеткой руки, затем взял листок.

– Трайп. Вот он. Д. Трайп. Деймиен. Говорил, что учится в Нью-Йоркском университете на факультете кино, хотя мне он казался для студента немного староватым. Наверное, его исключили.

– И как долго это у них длилось? У него и Элены?

– По-моему, несколько месяцев. Элена говорила о нем все время с какими-то недомолвками. И я точно знаю, что она собиралась с ним порвать.

– Значит, студент-киношник? – Кейт начала припоминать, что Элена однажды упоминала о каком-то киношнике, но это все уже было в прошлом. Она встала. – Ладно. Давай съездим к ним. К Джанин Кук и Деймиену Трайпу. Но нужно сделать так, чтобы все вышло естественно. Не дай Бог они что-то заподозрят.

– Я буду действовать как твой агент. – Глаза Уилли радостно вспыхнули.

– Уилли, учти – это у нас не очередная серия «Закона и порядка». Так что смотри на меня, я буду подавать тебе знаки. И молчи, пока я не попрошу что-нибудь сказать.

Они двигались еле-еле. На Второй улице образовалась пробка. Зато у Кейт было время посмотреть на места, где они бывали с Эленой. Полдюжины польских кафе с вывесками, оставшимися еще с пятидесятых годов. Самым любимым у них была «Веселка», где чашку кофе подавали в дополнение к огромным пирожкам с сыром и картошкой, сдобренной жареным луком и сметаной. В кафе «Святой Марк» в давние времена собирались битники. Когда они с Эленой туда заходили, там тоже сидели какие-то типы с редкими козлиными бородками и тощими татуированными руками. Да, теперь это только воспоминания.

Наконец за два квартала до дома, где жила Элена, Кейт удалось свернуть на Восьмую улицу. Здесь движение было свободным. Они проехали всего четыре квартала, но обстановка изменилась, как в фильме, когда с помощью монтажа зритель мгновенно переносится в совсем другой мир. Польское уступило дорогу испанскому.

– Ты уверена, что адрес правильный? – спросил Уилли. – Мы так доедем до новостроек.

– Если верить телефонной компании, то правильный. Кстати, что сказал Трайп, когда ты ему позвонил?

– Он нас ждет. Купился на твою идею насчет поминальной службы по Элене.

Сразу же после Томпкинс-сквер Кейт увидела, как мелькнул черный тент с четкой надписью белыми буквами: ПЕШЕХОДНАЯ ДОРОЖКА, а дальше неоновые вывески – «Красный пес», «Гиннесс», «Неприкаянные», – которые вскоре растворились в мерцающем сиянии.

– Я здесь обедала, с Эленой, – тихо сказала Кейт. – Пару раз.

Теперь они въехали в район Алфавит. Так называлось это место, где авеню не имели названий, а обозначались только буквами в порядке алфавита: А, В, С и D, словно были чем-то хуже остальных с названиями.

На авеню В было многолюдно. Кругом сновали люди, нагруженные пакетами с покупками, толкали тележки с бельем из прачечной, тащили за руку капризничающих детей. Поскольку стекла в их машине были опущены, то туда со свистом врывались обрывки фраз на испанском, арабском и прочих языках, как будто на тротуаре стоял психически больной лингвист.

– «Кафе поэтов» в двух кварталах отсюда, – промолвил Уилли. – Помнишь?

Конечно, Кейт помнила. Там Элена исполняла свою последнюю вещь – авангардный вокализ под электронную музыку. Публика была в восторге.

Движение стало свободнее. Кейт закурила, подумав, что в ближайшее время вряд ли бросит, выпустила дым в окно, наблюдая, как мужчина-латиноамериканец и чернокожая женщина подметают тротуар перед участком, застроенным трехэтажными зданиями, раскрашенными в разные пастельные цвета – светло-зеленый, небесно-голубой, кремовый.

– Знаешь, а здесь красиво.

– Что-то вроде Уоттса[40]40
  Район Лос-Анджелеса, где в августе 1965 г. возникли негритянские волнения в знак протеста против расовой дискриминации.


[Закрыть]? – спросил Уилли.

Кейт разозлилась.

– Теперь тебе остается только назвать меня глупой белой женщиной, которая никогда не поймет вас, афроамериканцев.

– Один – ноль в твою пользу, – произнес Уилли и рассмеялся.

Однако настроение, которое у Кейт начало улучшаться, вскоре испортила возникшая слева автостоянка с несколькими обшарпанными машинами. Роспись на стене сзади мог выполнить Диего Ривера[41]41
  Мексиканский художник-монументалист.


[Закрыть], если бы наглотался ЛСД. Трехметровый Иисус, из полузакрытых глаз которого струились кровавые слезы. Кейт свернула за угол, и в глаза бросилась еще одна роспись. Почти все пространство торцевой стены дома было покрыто огромными крестами и черепами, черными и белыми, а внизу надпись: «В память о тех, кто умер».

Кейт замедлила ход, вглядываясь в номера домов.

– Тут идут тридцатые, – сказал Уилли. – Поезжай дальше. Дом Трайпа должен быть в самом конце.

Так и оказалось. Кейт поставила машину перед пятиэтажным зданием из серого кирпича. На первом этаже располагался испанский бакалейный магазин «Ариас». На потрепанном оранжевом тенте, натянутом над витриной, ярко-красной аэрозолевой краской было крупно выведено короткое популярное ругательство. Звонков рядом с дверью подъезда было штук семь, и все без единой подписи. Впрочем, дверь все равно оказалась не заперта.

На лестнице их встретил застоялый запах капусты, неизменный атрибут любого старого жилого дома. Лестница была узкая и крутая;на каждой площадке по две квартиры. Второй и третий этажи имели жилой вид – крики детей, звук громко работающего телевизора (пела группа «Гейм бойз»), – на четвертом двери обеих квартир были заколочены досками, а вот на пятом Кейт и Уилли оказались в совсем другом мире.

На площадке была только одна дверь, зато дорогая стальная и с наклейками, извещающими о наличии охранной сигнализации. Под металлический кронштейн рядом со звонком была всунута карточка с надписью: «Любительские фильмы».

«Любительские фильмы»? Кет вспомнила стопку порнокассет, принадлежавших Биллу Пруитгу. Совпадение? Инстинкт подсказывал ей, что такое возможно в любом случае, только не в этом.

Она нажала звонок. Тяжелая металлическая дверь со скрипом отворилась. Деймиену Трайпу было лет тридцать пять, и внешность он имел ангельскую. Очень бледный, шелковистые белокурые волосы, ясные голубые глаза и шрам на подбородке, как у Харрисона Форда, что создавало превосходную комбинацию крутости и уязвимости. Не исключено, что он сам ее намеренно себе устроил. Торчащая из мягких полных губ сигарета совершенно не подходила его херувимскому облику.

Белый парень, о котором говорил толстый Уолли.

Уилли пожал руку Трайпу. Кейт улыбнулась.

– Я Кейт Макиннон-Ротштайн. Приятельница Элены.

– Кейт… Макиннон… Ротштайн. Хм… я… чертовски… – Казалось, слова вытекали из Трайпа очень тоненькой струйкой. – Элена рассказывала о вас… «Она мне как мама»… – вот что она говорила… о вас.

Кейт показалось, что его пухлые губы в этот момент сложились в усмешку, но слова – как мама – ее приятно удивили. Сквозь завесу сигаретного дыма Трайп долго (несколько секунд) внимательно рассматривал Кейт своими светло-голубыми глазами младенца, не отпуская руку.

– Я видел… вашу книгу. Сейчас… для многих… вы вроде как… богиня искусства.

Да, он над ней насмехался. Теперь Кейт была в этом уверена. Но она заставила себя улыбнуться. Трайп тоже улыбнулся и совершил ошибку, потому что зубы у него были цвета песка, смешанного с грязью. Улыбающийся, он уже не был похож на ангела.

– Ужас, я… не могу в это поверить. Элены… нет. – Улыбка на его лице растаяла. – Я не видел ее… уже несколько месяцев… наверное, шесть.

– Что так?

Трайп коснулся вялыми пальцами шрама на подбородке.

– Да мы вроде как… постепенно разошлись, потеряли друг друга из виду.

– Почему?

Трайп помолчал пару секунд, прищурив глаза, а затем снова улыбнулся своей трухлявой, совсем не ангельской улыбкой.

– Сказать по правде, мне надоели ее разговоры про компакт-диск, который она записывала… у меня возникло чувство, что этот чертов компакт-диск для нее важнее, чем я… Понимаете? В общем… женщина стремилась сделать карьеру. Поймите меня правильно, Кейт, я… я был с ней действительно счастлив, но в конце концов всему есть предел…

Уилли посмотрел на Кейт, вскинув брови. Она кивнула Трайпу, осматривая комнату, которая выглядела как смесь офиса и ночлежки шестидесятых годов. Пурпурнокрасные стены, потрепанный диван с обивкой из кожзаменителя, пара старых комодов, один бледно-розовый, другой небесно-голубой; большой письменный стол, как из гангстерского фильма тридцатых годов, на котором были разбросаны художественные открытки, программы выставок и товарные накладные. Накладные большей частью были перевернуты, но в любом случае без очков Кейт прочитать бы не удалось, что там написано.

– Вы здесь живете?

Трайп наклонился к столу и загасил сигарету в большой керамический пепельнице, одновременно слегка передвинув ее, чтобы заслонить товарные накладные.

– Мы здесь работаем, – мечтательно и сонно произнес он. – Но иногда и… ночуем. Когда… задерживаемся допоздна… Понимаете?

Кейт с самого начала показалось, что Трайп либо под наркотическим кайфом, либо вообще ненормальный. И сейчас она наконец-то поняла. Конечно, наркота. Это так портило его ангельский вид и не соответствовало одежде ученика выпускного класса частной школы – застегнутая на все пуговицы розовая рубашка, аккуратные брюки цвета хаки. Если бы он держал рот закрытым, то мог бы служить ходячей рекламой сети магазинов «Гэп», где продается недорогая модная молодежная одежда.

– А кто это «мы»? – спросила Кейт.

– Мои друзья… партнеры.

– По студии «Любительские фильмы». – Кейт улыбнулась. – А какие фильмы вы снимаете?

– Большей частью… экспериментальные.

– Вы всегда занимались кино?

Трайп насторожился.

– Нет… одно время ходил на занятия в художественное училище. Думал, что удастся стать художником.

– Я тоже закончил художественное училище, – подал реплику Уилли.

– Да? А вот мне учение никакой пользы не принесло. Я вроде как… там пространства для меня оказалось маловато. Надеюсь, вы уловили, куда я клоню?

Итак: киношник, студент художественного училища, порнограф.

– А в каком художественном училище вы занимались? – спросила Кейт.

Трайп снова прищурился.

– А… какая разница?

– Но вы, я вижу, по-прежнему любите искусство. – Она взяла со стола открытку с репродукцией многоцветной абстрактной картины.

– Не очень, – отозвался Трайп. – Ко мне приходит уйма… таких открыток. Должно быть, я числюсь у них в… сотне списков на рассылку.

Внимание Кейт привлекла еще одна открытка. Она перевернула ее. На обороте было напечатано: «Белый свет», художник Итан Стайн. Ей показалось, что открытка обожгла ей руку.

– Итан Стайн? Вы его знаете? – спросила Кейт безразличным тоном.

– Кого? – Трайп бросил взгляд на открытку и пожал плечами. – Нет. И вообще это такая чепуха.

Тогда зачем же она у тебя на столе?

– А вот мне нравится, – сказала Кейт. – Можно я ее возьму?

Трайп кивнул и изобразил зевоту. Кейт не могла решить, то ли он прикидывается, то ли действительно накурился травки. Трайп опустился в кресло за письменным столом, уперся ногами в перекладину, вытряхнул из пачки сигарету «Голуаз» без фильтра, сунул в рот и прикурил.

– Итак, что там с поминальной службой?

– Друзья решили ее организовать, – сказал Уилли. – Мы подумали; что, возможно, и вы захотите принять участие.

– О… конечно, – протянул Трайп, вытаскивая табачную крошку из грязных зубов. – Запишите меня, дружище… я буду. Я… э-э… мне бы хотелось… в этом участвовать.

Кейт посмотрела на тяжелую стальную дверь, ведущую в соседнее помещение.

– Насколько я понимаю, ваша творческая лаборатория находится там?

– В данный момент там ничего не находится, – ответил Трайп, неожиданно становясь почти нормальным.

Кейт пожалела, что она не супермен, потому что сейчас ей остро захотелось рвануться вперед и выбить эту стальную дверь. Но надо сдерживаться, ведь если Трайп ее клиент, то не дай Бог его спугнуть. Как известно, знание – сила, поэтому рисковать не стоит.

Трайп оперся ладонями о стол и поднялся.

– Мне пора идти.

– Так рано? – спросила Кейт.

– Назначил встречу, – сказал Трайп, гася сигарету.

– Мы будем вам звонить, – произнесла Кейт, опуская в сумку открытку с репродукцией картины Итана Стайна.

– Что? – Взгляд Трайпа переметнулся с Кейт на Уилли, затем обратно.

– По поводу мемориала. – Кейт улыбнулась. – А… конечно. – Он начал теснить их к выходу.

Когда дверь наконец за ними закрылась, Кейт услышала звук задвигающегося засова.

– Ты знал, что Элена записывает компакт-диск? – спросила Кейт по дороге к машине.

– Она говорила об этом. Но это было давно.

– И кто ее записывал?

– Мой приятель, Дартон Вашингтон.

Кейт вспомнила, что эта фамилия есть в списке телефонов Элены.

– Работа была закончена?

– Не думаю. Если бы диск вышел, я бы знал.

Почему же тогда я об этом ничего не слышала? Нужно обязательно выяснить. Но вначале посетим Джапин Кук.

Молодая женщина неплохо смотрелась на обитом бархатом диване в своей красивой квартире на Пятой авеню, почти пентхаусе.

Она была недурна собой. Темно-коричневая кожа, шоколадные глаза, выпрямленные волосы, пышная прическа. Черная кожаная микромини-юбка едва прикрывала резинки от чулок в сеточку, облегающий кремовый свитер делал рельефными груди, но все равно в ее внешности ощущалось что-то мужское. Очевидно, виной тому были ее низкий глубокий голос и резкие манеры, но она напоминала Кейт актера Джея Дэвидсона в фильме «Чудовищная игра».

Она давно не видела Джанни и сейчас недоумевала, что могло быть общего у нее и Элены. Тем более что Джанин всегда выглядела значительно старше.

Уилли устроился в большом кожаном кресле с откидной спинкой. Кейт обвела взглядом гостиную. Диван высшего качества, ковер, похоже, настоящий персидский, хрустальные фужеры на встроенном баре.