Текст книги "Двадцать семь костей"

Автор книги: Джонатан Нэсоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

В следующие годы, после того как Губ проиграл выборы…

Воглер прервал его, нарочито кашлянув.

– Простите, Льюис.

– Да?

– Давайте прервемся ненадолго. Думаю, нам стоит вспомнить более важные вещи.

– Какие?

– Вы видели, как вашу тетю изнасиловали и убили? Вы чувствовали, что это была ваша вина? Что вы почувствовали, когда отец оттолкнул вас после всего, что вы испытали? Давайте поговорим об этом.

– Я не помню. Все было как в тумане. – На самом деле Льюис довольно долго оставался в комнате, гораздо дольше, чем это допускало нормальное чувство самосохранения. Групповое изнасилование его тети стало для маленького впечатлительного Льюиса первым опытом вуайеризма. Он не хотел, чтобы доктор Воглер слишком хорошо изучил его психику, и тем не менее понимал, что должен рассказать ему нечто особенное, поэтому решил отделаться историей об умирающем баране. – После того как Губ проиграл на выборах, он переехал из поместья губернатора – единственного дома, который я до той поры знал, – сюда, в поместье Апгардов на нашей старой семейной плантации сахарного тростника, которая в двадцатые годы была превращена в ферму. Теперь здесь выращивали коров и овец.

Большой дом был еще старше и просторнее поместья. Я пользовался здесь абсолютной свободой. Это был настоящий рай для меня, если не считать одного происшествия, которое до сих пор преследует меня в кошмарах.

Воглер оторвался от своего блокнота и ободрительно кивнул.

– Было Рождество. Я знал, что мне подарят новый велосипед, и встал пораньше, чтобы опробовать его. Я проезжал мимо загона для овец, когда увидел барана, который шел по дорожке прямо мне навстречу. Я подумал, что барану не стоило выходить на улицу так рано, ведь по округе рыскают дикие собаки, поэтому решил вернуть его в загон и, возможно, получить похвалу если не от Губа, то хотя бы от мистера Утни – старшего по ферме.

С бараном было что-то не в порядке. Но я не мог понять, что именно. Он покачивался при каждом шаге, как будто был пьяным, а его грудь была розовой, словно кто-то измазал ее краской. Когда я подъехал поближе, то увидел, что произошло. До сих пор не могу понять, как это случилось – то ли по недосмотру пастуха, то ли в изгороди была дыра, – дикие собаки порвали барану горло.

Я замер и не сдвинулся бы с места, даже если бы мне под пятки положили горящие угли, а баран шел вперед, покачиваясь из стороны в сторону, его голова была низко наклонена, а большие коричневые глаза смотрели прямо на меня. В футах двух от меня его ноги подогнулись, как будто он хотел мне поклониться. Он не сводил с меня глаз, даже когда рухнул на землю.

С тех пор эти глаза стали моим наваждением. Они часто преследуют меня во сне. Иногда я вижу их на морде барана, и это еще ничего, иногда они появляются сами по себе, без тела, и это довольно страшное зрелище, но в самых жутких кошмарах я вижу их на человеческом лице. После этих снов я почти всегда просыпаюсь с криком.

6

У Пандера, насколько ему было известно, детей не было. Иногда он жалел об этом, но иногда, например, когда беседовал с родителями убитых детей, даже радовался, что так и не стал отцом. Он видел, какая боль была в их глазах, и сколько бы времени ни прошло после смерти ребенка, один только разговор на эту тему открывал старые раны. Как ни странно, иногда легче было допрашивать этих людей сразу после убийства, когда они еще пребывали в шоковом состоянии.

С того момента, как Пандер вошел в хижину, состоящую только из одной комнаты, прошел уже час, было выпито две чашки кофе из цикория, а он так почти ничего и не выяснил о Гетти. Он посмотрел на ее любимые платья, на кровать, где она спала, и на старую, потрепанную куклу на подушке. В двенадцать лет она решила, что уже взрослая, но все равно не могла уснуть без этой куклы, даже когда ложилась вздремнуть на пару часов. «Славные ночи», – вздохнула миссис Дженканс.

Зато Пандер смог узнать кое-что о матери Гетти, о жизни в Сахарном городе – осколке «третьего мира» на восточной оконечности великой американской империи – и особенно о Джулиане Коффи, выросшем на соседней улице. Пандер всегда подозревал, что Джулиан отчасти сделал себя сам; теперь он понял, почему и из каких материалов.

Чтобы добраться из Сахарного города в датский квартал, имевший четырехугольную форму и известный как Парламентский двор, нужно было минут пятнадцать подниматься по склону холма. Пандеру пришлось останавливаться дважды, чтобы перевести дух. Ему было стыдно, он злился, что позволил себе так раздобреть. Впервые он осознал, что вес, набранный им за последний год, и бутылки «Джима Бима», выпитые за все это время, стали первым шагом к его знакомству с собственным пистолетом.

«К черту отставку», – сказал он себе. Как только он расследует это дело, то снова найдет себе работу в полиции или в частном секторе, что больше подходит его возрасту.

За ленчем в «Короле Христиане» Джулиан рассказал Пандеру, что у них появился либо подозреваемый, либо еще одна потенциальная жертва: моряк-путешественник по имени Роберт Брэк. Время от времени его встречают на острове, и именно его абонентским ящиком в июле пользовался убийца. Его номер был указан в рекламном объявлении, которое отметил Текс Ванджер в журнале «Солдат удачи» за июль.

Сотрудница почты не знала, кто забирает почту Брэка. Возможно, что и не он сам – стена из стекла и металла с почтовыми ящиками находилась за углом от ее конторки. Но она разрешила полиции установить над ящиками камеру наблюдения, которая начнет работать, как только кто-нибудь вставит ключ в подозрительный ящик.

– Все, что нам нужно, – это видеокамера и человек, который смог бы ее настроить, – сказал Джулиан.

– Не смотри на меня, – отозвался Пандер. – Я не могу запрограммировать даже видеомагнитофон.

После ленча Джулиан с Пандером прошли во внутренний двор, вымощенный тесаными булыжниками, к моргу, который находился в подвале здания суда, чтобы посмотреть на трупы прежде, чем мистера Ванджера отправят в Майами. Тела хранились в воздухонепроницаемых мешках на выдвижных полках морозильной камеры.

Труп женщины находился на стадии сильного разложения, единственным видимым повреждением была отрезанная рука. На теле Ванджера, умершего шесть недель назад, виднелись следы побоев, но, как объяснил следователь, самые серьезные повреждения были уже нанесены после смерти, не считая нескольких синяков и отметин от веревки на запястьях и лодыжках (к сожалению, на трупе не осталось никаких тканевых волокон). И разумеется, у него также не было правой руки.

Пандер удивился, как чисто были отрезаны руки у погибших.

Но Джулиан сказал, что в этом нет ничего удивительного. Только не на острове, где мачете (мачет – на местном наречии) столь же распространены, как карманные ножи в Штатах. Люди регулярно затачивают лезвия мачете, чтобы с их помощью собирать урожай сахарного тростника, нарезать лучины или ловить на мелководье рыбу.

Остальную часть дня Пандер знакомился с материалами дела: результатами вскрытия, данными судебно-медицинской экспертизы, фотографиями тел, выброшенных прибоем, и снимком, где Гетти Дженканс лежала в импровизированной могиле.

Он покинул полицейский участок вместе с Джулианом в пять вечера. По дороге домой они остановились около начальной школы Апгарда, чтобы забрать внука Джулиана – Маркуса – с занятий в футбольной секции. Джулиан припарковал свой «мерседес» в желтой зоне, у ступенек школы. Пандер следовал за ним. Джулиан пересек поле, чтобы пообщаться с тренером, а Пандер присоединился к группе взрослых, наблюдавших через проволочную изгородь за тренировкой команды.

Тогда Пандер впервые заметил красивого мальчика-метиса в самом центре поля, с помощью которого проходили все подачи. Пандеру понадобилось около минуты, чтобы осознать, на что именно он смотрит. Сначала он подумал, что у него стало плохо с глазами.

Затем ребята рассредоточились, и стало очевидно: у мальчика не было рук. Его торс от плеч до талии напоминал гладкое тело дельфина.

– Только посмотрите на этого бедного маленького ублюдка, – прошептал Пандер, обращаясь в пустоту.

Стоявшая напротив женщина еврейского или итальянского типа, довольно хорошенькая в свои тридцать с небольшим, с кудрявыми, коротко остриженными волосами, повернулась к нему. Ее зеленые глаза гневно вспыхнули.

– Этот «бедный маленький ублюдок», как вы его назвали, – мой племянник! К тому же он лучший футболист на острове в группе младше одиннадцати лет. Так что, мистер, почему бы вам не взять свою жалость и не засунуть ее куда подальше?

7

Проведя утро со стариками в доме престарелых губернатора Клиффорда Б. Апгарда и весь день на тренировке в «Синей долине» (в эти выходные должен был состояться женский турнир по гольфу), Хоки поехала домой, чтобы принять горячий душ. И что самое главное, сделать это в полном одиночестве. Она всегда стеснялась раздеваться на людях – результат подросткового комплекса, возникший у нее еще в средней школе. Хоки созрела позже всех в классе, и другие девочки нещадно дразнили ее.

Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Она стала обладательницей великолепной фигуры и вышла замуж за своего первого мужчину. Льюис Апгард был самым завидным женихом в «Синей долине» на Сент-Люке благодаря своим золотистым волосам, а также имени и состоянию.

Но, даже став взрослой, Хоки предпочитала принимать душ дома. В то утро она была приятно удивлена, когда Льюис спросил, не хочет ли она, чтобы они с Кларком присоединились к ней. Она решила поощрить его – всю неделю Льюис вел себя как ягненок, и от него больше не пахло ромом.

– М-м-м, как мило.

Он стал натирать мылом ее спину и ягодицы.

– Выиграла сегодняшний матч?

– Угу. Ой, так тоже хорошо. Подожди, я сейчас задохнусь.

– Давай используем этот шанс. – Льюис был сегодня в полной боевой готовности, как говорили мужчины на Сент-Люке. Прежде чем войти в душ, он несколько минут смотрел на Хоки через полупрозрачное стекло душевой, представляя, что подглядывает за незнакомкой.

– Тебе легко говорить, малыш.

– Послушай, давай все-таки сделаем это.

Она повернулась к нему лицом, щурясь через горячие каскады воды.

– Ты понимаешь, что говоришь, Льюис? Это не похоже на…

Его руки обвились вокруг нее. Он сжал руками ее ягодицы и прижал ее к себе, нежно целуя в губы.

– Да, я знаю, что говорю, – сказал он, заглушая шум воды. – Я понимаю, как это должно произойти.

На глаза у Хоки навернулись слезы. После всех этих лет, когда она мечтала о ребенке, а муж не давал ей такой возможности, она почти потеряла надежду. И вдруг он сказал ей нечто такое, что она не смогла сдержаться.

Игра, начавшаяся для Льюиса с сексуальной прелюдии в душе, закончилась необычайно быстрым оргазмом в спальне. Он поймал себя на мысли, что чем больше времени проводит с Хоки, тем чаще думает о ее убийстве, и чем больше он думает об убийстве, тем сильнее возбуждается.

Но пока он не решит проблему с Бендтом, его план – имитировать преступление маньяка – неосуществим. И разумеется, меньше всего на свете он хотел бы иметь ребенка-сироту.

Но что может остановить возбужденного мужчину, находящегося в душе с обнаженной женщиной? До Льюиса неожиданно дошло, что Хоки долго не задержится на этом свете и не выносит ребенка, которого они могут зачать. И какой бы план он в конце концов ни придумал, осуществить его он сможет лишь в том случае, если расположит к себе Хоки и застанет ее врасплох.

«Так пусть ее последние дни будут счастливыми, – подумал Льюис. – С меня не убудет». Поэтому после еще одного, достигнутого с большим трудом оргазма он повернулся к ней.

– Хок?

– М-м-м? – Она сосредоточилась на себе. Ей казалось, что она чувствует, как миллионы сперматозоидов Апгарда целенаправленно плывут по ней вверх, неистово виляя крошечными хвостиками.

– Я тут подумал…

– О чем?

– О нашей собственности около аэропорта.

– Пожалуйста, Льюис. Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-луйста, не начинай все сначала. Только не сейчас, когда все так замечательно.

– Ты не поняла. Я подумал, что ты была права, абсолютно права. Тот ребенок, которого мы хотим… Я представил себе, с какой гордостью отведу его – или ее – туда, покажу эти деревья, расскажу, как люди вырубают леса по всему миру по сотням акров в день…

– Тысячам.

– Ладно, по тысячам акров в день… и что в тот момент, когда он был зачат, его мама и папа решили защищать леса на той земле, которой они владеют, пока оба они способны дышать.

Хоки почувствовала, как внутри у нее все задрожало.

– Льюис, не знаю, о чем вы говорили с доктором Воглером, – произнесла она мягко, – но если это результат всего лишь двух дней, то мне просто не терпится увидеть, каким ты станешь через несколько месяцев.

– Мне тоже, Хоки, мне тоже.

В среду у повара был выходной. Льюис готовил себе сам. Он спустился на кухню, чтобы сделать сандвичи. Но не успел он дойти до холодильника, как его внимание привлекла газета, лежавшая на кухонном столе. Это был утренний «Сентинел», который он еще не читал. На первой полосе фотография пропавшего жителя Флориды в белой ковбойской шляпе, внизу надпись: «Вы видели этого человека?»

– Разрази меня гром! – громко пробормотал Льюис. Он схватился за край стола для поддержки и осторожно опустился на кухонный стул с высокими ножками и широким сиденьем. – Разрази меня гром!

Он видел этого мужчину в августе, когда лежал, прижавшись к земле, под кустом олеандра, наблюдая за окнами гостиной в доме надсмотрщика. На этот раз он был разочарован: ничего интересного не произошло. Все были одеты. Бенни, Фил Эпп, даже Эмили, часто ходившая топлес.

Четвертым человеком, которого Льюис видел в ту ночь в домике надсмотрщика, был тот самый мужчина, по словам Фрэна Бендта, впоследствии зверски убитый. Он тоже был полностью одет: в поношенных ковбойских ботинках и белой широкополой шляпе. Льюис не сомневался, что тот же самый человек смотрел теперь на него со страницы газеты.

Как только Льюис снова почувствовал под собой ноги, он нашел бутылку рома, которую повариха Салли обычно хранила в холодильнике. Налил себе немного, поставил бутылку на место и прочитал статью под фотографией. После третьей рюмки он убедил себя, что один или оба жильца в домике надсмотрщика – убийцы. Четвертую рюмку он выпил уже для вдохновения – белый ром помог ему придумать план. Он должен вступить в контакт с Эппами, сказать им о том, что все знает, и предложить хорошую сумму за помощь в деле с Хоки.

Но неужели ему хотелось связываться с подобными людьми? Льюис задал себе этот вопрос и получил утвердительный ответ. Если ищешь убийцу для своей жены, не время быть щепетильным.

Пятую рюмку он опрокинул для храбрости.

8

Супруги-антропологи не такое уж и редкое явление. Отличительная черта Эппов заключалась в том, что Фил специализировался на культурной антропологии, а специализацией Эмили – физического антрополога – была остеология. «Кости, кости, совсем сухие кости», – часто говаривала она.

После Индонезии Эмили действительно пришлось изучать очень старые кости: древние останки аборигенов Северной Калифорнии, возрастом от восьмисот до двух тысяч лет, коричневые фрагменты, из которых она собирала целые скелеты, разрушенные во время застройки.

В этом деле она была мастером. Дайте Эмили кусок лобковой кости, и она без труда определит возраст и пол человека. Между тем Фил заслужил известность своими исследованиями народностей доисторических поселений в Санта-Кларе, ориентируясь на остеологические данные Эмили.

Но в деятельность супругов вмешалась политика. «В Калифорнии трудно проводить раскопки и не столкнуться с запретами со стороны индейцев, кричащих о неуважении к своим предкам», – объясняли потом Эппы своим знакомым.

Естественно, такое отношение не внушало особой любви к этим самым предкам. Когда отец Эмили умер, оставив ей приличное наследство, пара решила переехать на Сент-Люк, где местные аборигены вымерли еще четыреста лет назад.

Однако в тот вечер Эппы не думали ни об индейцах, ни о калифорнийцах, ни о Карибах. Вместо этого они просматривали еще одну пленку, которую собирались занести в каталог.

Это была уже другая ниасианская деревня, но с точно такой же широкой площадью, вымощенной большими камнями и окруженной узенькими домиками с островерхими крышами. Свадьба дочери богача. Невесту, одетую в золотые свадебные одежды, которые принято возвращать в родную деревню после церемонии, несли вокруг площади на деревянном троне, закрепленном на шестах. Родственники громко оплакивали ее символическую смерть. После свадьбы она умрет для своего родного клана, а он – для нее.

– Я плакала на нашей свадьбе, – проговорила Эмили, садясь рядом с мужем на низкое кресло из ротанга; пока он крутил проектор, она делала кое-какие заметки.

– Мне тоже хотелось плакать, – ответил Фил.

Эмили бросила на него быстрый взгляд исподлобья.

– Я пошутил, это был самый счастливый день в моей жизни, – быстро добавил он.

– Вот так-то лучше, – с угрозой отозвалась Эмили. Затем она перегнулась через проектор, стоявший на низком столике между ними, и похлопала мужа по плечу, показывая, что она тоже шутит.

Когда в дверь постучали, супруги вздрогнули. Они не ждали поздних посетителей. Фил остановил проектор и зажег свет. Эмили, в удобной юбке, которую она обертывала вокруг талии, поспешила к себе в спальню и надела похожую на халат длинную блузу из батика. Фил подошел к двери.

Двадцать минут спустя Льюис Апгард, Эмили и Фил сидели рядом на одинаковых ротанговых стульях в гостиной. Они только что закончили смотреть пленку с ниасианской свадьбой. Фил выключил проектор. Комната погрузилась во мрак, и в доме надсмотрщика стало так тихо, что Льюис слышал, как шелестят на ветру тонкие листья американских лавров, посаженных на пляже еще его прапрадедушкой, когда на острове был рабовладельческий строй. Он похлопал по рукоятке револьвера 38-го калибра, лежащего во внутреннем кармане его хлопковой рубашки, убеждаясь, что он на месте, и быстро отдернул руку, когда Эмили включила свет.

– Где это было? – спросил он.

– В Пулау-Ниасе, в Индонезии, – объяснила Эмили. – На острове к западу от Суматры.

– Очаровательно.

– Вы правы. Так чем мы можем быть вам полезны, мистер Апгард?

– Можете называть меня Льюисом.

– Чем можем быть вам полезны, Льюис? Мы не часто имеем честь общаться с землевладельцем. Но сейчас уже поздно.

«Мужайся», – сказал себе Льюис. Где же она, хваленая смелость Апгардов? Он пожалел, что не принес с собой фляжку. Прежде, когда он был пьян, а его план был всего лишь проектом, он казался ему таким простым: прийти, рассказать им все, что он знает, и предложить то, что он хочет.

– Тогда я перейду к делу… Вы видели сегодняшние газеты?

– «Сентинел»? – спросил Фил.

– Да.

– Нет, не видел.

Льюис достал из кармана клочок бумаги и протянул его Эмили. Ее пальцы коснулись его руки и ненадолго задержались на ней. Он почувствовал, уже не в первый раз, что нравится этой женщине. Если бы здесь не было ее мужа, возможно, он проверил бы свое предположение.

– Никого не узнаете? – спросил он ее.

– Нет, не припоминаю. А ты, дорогой? – Она передала вырезку Филу, который пробормотал что-то на непонятном Льюису языке, затем покачал головой и вернул вырезку жене.

– Вот странно, – протянул Льюис. – Шесть недель назад я заглянул к вам в окно, – Льюис указал на одно из двух окон, между которыми висел экран, – и увидел этого человека. Он сидел на стуле, а вы – по обе стороны от него, показывая ему карту или что-то в этом роде. Что вы теперь скажете?

– Толонг, – пробормотала Эмили.

– Что, простите?

– Толонг, – повторила она громче. – Толонг, толонг, толонг!

– Что это, черт возьми, значит? – успел спросить Льюис прежде, чем его голос сорвался на крик боли, а из глаз посыпались искры.

– «Толонг» – по-индонезийски крик о помощи, – тихо сказала Эмили, когда Льюис согнулся на своем стуле, а из раны у основания его затылка закапала кровь. – Терима касих (спасибо), Ама Бене.

– Кембали (пожалуйста), Ина Эмили, – ответил маленький человек из Ниаса, заткнув резиновую дубинку с короткой рукояткой за пояс своего шитого золотом ниасианского саронга.

Сознание вернулось к Льюису через несколько минут. В голове стучало, руки были привязаны к стулу длинными нейлоновыми веревками для белья, а подняв глаза, он увидел черное дуло пистолета, направленное прямо на него. В руке Фила был его собственный револьвер. Он попытался откинуть голову, но Бенни стоял позади него, прижимая полотенце к окровавленному затылку.

– Моя жена знает, где я, – сказал он мягко.

– Тогда вы подписали смертный приговор и ей тоже, – ответил Фил.

– Да, – подтвердил Льюис. – Совершенно верно.

– Что вы имеете в виду?

– Именно этого я и хотел. За этим я и пришел!

Эппы удалились в спальню, пока Бенни обрабатывал рану Апгарда. Их потрясли откровения землевладельца. Супругов не так тревожил тот факт, что Льюис видел их с Тексом, как рассказ о двух телах, вынесенных приливом. Это известие едва не повергло их в смятение.

Фил сразу же понял, что случилось. Как только дверь спальни закрылась за ними, он рассказал Эмили о том, как услышал плеск воды, когда они бросили тело Арина в колодец.

Шепотом он сказал, что, возможно, они упустили что-то из виду. Они были беспечны. Радуясь тому, что нашли способ избавляться от тел – трудность, с которой сталкивались все серийные убийцы с незапамятных времен, – они забыли об элементарной геологии. Подземные реки создавали пещеры после плейстоцена. Но даже подземные реки иногда выходят на поверхность и рано или поздно попадают в море. Разве нет? По крайней мере так было на маленьких островах вроде Сент-Люка.

Очевидно, вода, поднявшаяся во время прошлого урагана, каким-то образом вынесла тела в море, а это значит, что их линия защиты пробита. За долгие годы они усвоили, что самый надежный способ избежать расследования – устроить все так, чтобы о преступлении никто не узнал.

Но теперь было уже слишком поздно. Исчезновение девочки Дженканс, а также внезапное появление ее тела не вызвало таких серьезных мер со стороны полиции, как это может произойти сейчас, когда стало ясно, что на острове орудует маньяк. Теперь любой человек без прочного алиби попадал под подозрение, и полицейские в любой момент могли появиться у дверей дома надсмотрщика.

И хотя поначалу предложение Апгарда оскорбило их – они ведь не были наемными убийцами, – с другой стороны, они тоже могли выдвинуть ему свои условия.

– Око за око, зуб за зуб, услуга за услугу и все такое, – шепнула своему мужу Эмили.

– А может, просто убить их обоих, закрыть вход в пещеру и уехать с острова?

– Это тоже вариант, – согласилась Эмили. – Но мы его ближайшие соседи, если они внезапно исчезнут, нас начнут обо всем расспрашивать. Признайся, все это время нам очень везло. И возможно, Апгард – наша лалуа тонуа. (По-ниасиански это означало «десница судьбы».)

– Ты так думаешь? – спросил Фил.

– Я чувствую это, – ответила Эмили, – здесь. – Она прижала большую, костлявую и волосатую руку Фила к низу своего живота.

Возможно, кому-нибудь показалось бы странным, что опытные ученые вроде Эппов полагаются на такие ненаучные аргументы. Но для ученых, настоящих ученых, факты всегда превосходят теорию. Существует истина, и она неоспорима, не важно, можешь ли ты объяснить ее или нет. Матка Эмили никогда не ошибалась прежде, и этого им было вполне достаточно.

Но даже если ты имеешь дело с неопровержимыми фактами, всегда остается место для их интерпретации. Фил посоветовал Эмили не делать встречного предложения, а подождать, пока все будет кончено, и лишь потом сказать Льюису, во что ему все это обойдется.

Льюис Апгард должен был хорошенько усвоить: когда дело касается убийства, ты поневоле впадаешь в зависимость от убийцы и вынужден плясать под его дудку.