Текст книги "Патология"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 39

Послышался оглушительный рев сирен. Это примчалась полиция. За нею последовали криминальные службы, коронеры.

Все, как обычно, но Петра смотрела на это другими глазами. Они приехали к ней и к Эрику. За все это время он даже глазом не моргнул. Человек, на которого можно положиться.

В участке Долины дежурил лейтенант, которого вскоре сменил капитан. Поначалу оба обращались с Петрой и Эриком как с преступниками, но вскоре все поняли.

Два следователя из отдела внутренних дел допрашивали Эрика и Петру по отдельности. Сначала – Эрика.

Петра знала, какую историю он рассказывает: они приготовили ее заранее. Это была его идея отправиться на поиски Селдена, ему пришлось уговаривать Петру. Как только встреча состоялась, она делала неоднократные попытки вызвать подкрепление, но под конец решила, что выбора нет, и стала действовать.

Тот факт, что все выстрелы сделал Эрик, подтверждал эту историю.

Петре недвусмысленно угрожали, и он защитил женщину-офицера.

В лучшем случае его отстранят от работы с выплатой жалованья, пока не проверят все обстоятельства. Если об этом прознают журналисты – какой-нибудь идиот из «Таймс» или одна из желтых еженедельных газетенок попробует углядеть в этой истории расовый след или жестокость полиции, дело примет неприятный оборот и затянется надолго. А это значит, что привлекут юристов, профсоюз и Эрика вообще уволят со службы без выходного пособия.

Петра пыталась уговорить его не становиться козлом отпущения.

– Сделаю так, как говорю, – сказал он. – А ты меня поддержи.

Быстро сжал ее руку и пошел на допрос.

Петра стояла, пока криминалисты его допрашивали. Видела, что поколебать его уверенность им не удалось, потому что они стали переглядываться друг с другом.

Она знала, что они думают, как все странно.

Комы, даже закаленные ветераны, проявляли некоторые эмоции, когда простреливали чью-то голову. По выражению лица Эрика можно было подумать, что он только что подстриг себе ногти.

Потому что он должен был так себя повести. Потому что он защищал ее. Она не могла припомнить, когда последний раз кто-то ее защищал.

В 15:40 – место происшествия было все еще оцеплено – появился старший детектив из Даунтауна. На нем был отглаженный костюм и галстук. Вероятно, отдыхал где-нибудь у водоема или играл в гольф, пока его наконец не нашли по телефону. Тогда он рванулся домой и по такому случаю приоделся.

Прежде чем ступить за оцепление, он огляделся по сторонам. Взглянул на машины журналистов, стоявшие за желтой полицейской лентой.

Надеялся, что его заметят. Когда этого не произошло, нахмурился. Увидев Петру, подошел к ней.

Она рассказала ему заготовленную версию, на что он сказал:

– Неприятная история.

Затем пошел поговорить с криминалистами.

Сандра Леон была на месте происшествия несколько часов. Ее держали под охраной в кладовой галереи. Петре страшно хотелось с ней побеседовать, но она знала, что этого никогда не случится.

Потом два полицейских проводили Сандру в патрульную машину, посадили на заднее сидение. Детектив Даунтауна подошел, открыл дверь, сказал что-то и попятился. Его лицо выразило изумление и гнев. Должно быть, девушка угостила его самыми сочными ругательствами.

Он приказал шоферу ехать, и черно-белые автомобили укатили прочь. Проехали мимо Петры. В боковое окно на нее разъяренно смотрела Сандра Леон. Она изогнулась, чтобы встретиться с ней глазами в зеркале заднего вида.

Петра тоже на нее смотрела и прочитала по ее губам самое известное ругательство. Машина становилась все меньше, пока совсем не исчезла.

ГЛАВА 40

Понедельник, 24 июня, 10:12. Комната следователей. Голливудский участок

Криминалисты оставили наконец Петру в покое. Когда она явилась на работу, первое, что увидела, была маленькая задница Кирстен Кребс. Секретарша примостилась на углу ее стола. Прямо на журнале регистрации. Смяла при этом некоторые бумаги.

С другого конца комнаты Петре сочувственно улыбнулся Барни Флейшер. Уходит ли старик когда-нибудь домой?

Кребс выгнула спину, словно позируя для фотографии в будуаре. Накручивала на палец светлую прядь волос. Что ей здесь понадобилось?

Увидев Петру, улыбнулась. Обнажила пожелтевшие от никотина зубы.

– Капитан Шулкопф ждет вас.

– Когда?

– Сейчас.

Петра уселась за стол. Бедро Кребс находилось от нее в нескольких дюймах.

– Вы слышали, что я сказала?

– Вам удобно, Кирстен?

Кребс сошла со стола, преисполнившись негодования. Потом загадочно улыбнулась. Словно вспомнила какую-то шутку.

Отчего секретарша лично пришла к ней с сообщением от Шулкопфа? Может, у нее особые отношения с капитаном?

Неужели Кребс и Шулкопф… может ли это быть?

А почему бы и нет? У двух мизантропов найдутся темы для общения.

Третий брак Шулкопфа распался. Из-за женщины, более молодой, чем даже его последняя жена?

Капитан и Кребс… ну разве не прелестно? Петра взглянула на Барни Флейшера. Старик сидел, повернувшись к ней спиной. Набирал обратным концом карандаша телефонный номер. Ошибся, повесил трубку, начал набирать снова.

Петра кашлянула. Барни не обратил на нее внимание.

Вперед. Ее ждет развлечение.

Шулкопф откинулся на спинку своего «трона», обтянутого шикарной искусственной кожей, почти неотличимой от настоящей. Два других стула – для посетителей, – стоявшие обычно по обе стороны от стола, были поставлены в угол комнаты. В помещении пахло ананасовым соком, хотя никаких напитков Петра не увидела.

Когда Петра пошла к одному из стульев, Шулкопф сказал:

– Оставьте стул в покое. Петра осталась стоять.

– Вы все профукали, – сказал он безо всякой преамбулы.

Его стол был почти пуст – ни бумаг, ни фотографий, только журнал для регистрации, ручки и электронные часы, которые показывали с обеих сторон время и дату.

Он вынул из ящика сигару и зажал ее между пальцами.

В помещении курить не разрешалось, но он некоторое время поиграл с сигарой. Петра до сих пор не знала, что он курит. Кирстен курила сигареты. Может, это ее подарок?

– Вы все профукали, Коннор.

– Что я должна сказать на это, сэр?

– Вы можете сказать: «Да, я профукала».

– Что, пришло время исповеди, сэр? Шулкопф оскалился.

– Исповедь хороша для души, Коннор. Если она у вас есть. Ну, вы понимаете.

Гнев сдавил ей горло.

– Вы аморальны, разве не так?

Петра сжала кулаки. «Держи рот на замке, девочка». Шулкопф небрежно махнул рукой, словно ее сдержанность его не впечатлила.

– Вы нарушили приказ и профукали хорошо продуманную операцию.

– Извините, – сказала Петра.

– Не думайте, что вас похвалят за «Парадизо». И не рассчитывайте на публичность.

– Публичность?

– Телевизионные интервью и прочую дрянь.

– Я не возражаю.

– Да уж, конечно. Мы оба знаем, чего вам хочется.

– Попасть на телевидение?

– Любое проявление внимания. Вам оно нужно, словно наркотик, вы гонитесь за публичностью, Коннор. А научились этому у Бишопа – киноактера, мистера Крашеные Волосы. Вы с ним – Кен и Барби. Большое модное шоу. Жаль, что вы испортили хорошего детектива, такого как Шталь. По вашей милости он теперь по уши в дерьме.

Стю Бишоп был ее первым напарником в расследовании убийства. Блестящий, фотогеничный детектив. Все говорили, что он станет заместителем начальника. Он хорошо ее натренировал. У Стю была карточка гильдии киноактеров, потому что иногда он участвовал в полицейских шоу.

Бишоп вышел в отставку, чтобы ухаживать за заболевшей раком женой и кучей детишек. Упоминание его в таком контексте выглядело сейчас кощунством. Лицо Петры горело, будто она проглотила перец хабанера, глаза немилосердно щипало, но сердце уже билось ровнее. Собираясь пойти в атаку, она собрала все свои силы.

Ей хотелось вцепиться в горло подонку, но она задавила свои чувства, отбросила все эмоции.

Вспомнила слова Эрика. «Ничего не говори. Ничего не показывай».

И все же не удержалась.

– У детектива Бишопа натуральный цвет волос, сэр.

– Так и есть, – сказал Шулкопф. – Вы аморальны и угодливы, Коннор. Сначала угодливо даете средствам информации фотографию Леона, вместо того чтобы сделать все как положено. Затем игнорируете инструкции специализированного полицейского подразделения и делаете свою собственную маленькую игру. Ищете жареного? Вы освобождаетесь от работы. Без оплаты. Оставьте ваше оружие и жетон сержанту Монтойя.

Петра попыталась пронзить его взглядом. Он не реагировал, открыл ящик стола, стал шелестеть в нем какими-то бумагами.

– Это несправедливо, сэр, – сказала она.

– Да-да, да-да. Идите.

Повернувшись, чтобы идти, Петра обратила внимание на большие цифры на его настольных часах. Сегодняшняя дата – 24.

До 28 июня осталось четыре дня, а ее отстранили от дел. От ее файлов, телефона, доступа к базам данных. От Айзека.

Ладно, она приспособится. Позвонит в телефонную компанию и попросит, чтобы звонки переадресовывали на ее домашний телефон. Возьмет все, что нужно, из стола и будет работать дома.

Петра Коннор. Частный детектив. Абсурд. Затем она подумала об Эрике, который решил действовать самостоятельно.

– Прощайте, – сказала она капитану.

Звучание ее голоса заставило его поднять глаза.

– Что смешного?

– Ничего, сэр. Наслаждайтесь своей сигарой.

Когда она вернулась к столу, на нем уже ничего не было, даже журнал исчез, на котором сидела Кребс. Петра дернула ящик. Заперт. Ее ключ не подошел.

И тут она увидела: новый, блестящий медный замок.

– Что за…

– Шулкопф пригласил слесаря, пока вы были у него в кабинете, – пояснил Барни Флейшер.

– Ублюдок.

Старик встал, оглянулся, подошел поближе.

– Встречайте меня внизу, у черного хода. Через две минуты.

Он вернулся к своему столу. Петра вышла из комнаты, спустилась по лестнице на нижний этаж. Менее чем через минуту послышались медленные шаркающие шаги, и появился Барни. На нем была твидовая спортивная куртка, а через руку перекинут длинный плащ.

Мятый серый дождевик, который он всегда держал в шкафчике. Как-то раз она видела его повешенным на спинку стула Флейшера, но ни разу не видела, чтобы он его надевал. Сегодня-то уж его надевать ни к чему. Солнце обжигало с самого утра, столбик термометра подбирался к тридцати градусам.

Старик, похоже, готовился к зиме.

Он остановился в трех ступеньках от нижней площадки, посмотрел наверх. Потом развернул плащ и подал ей полдюжины синих папок.

Добблер, Солис, Лэнгдон, Хохенбреннер… все шесть.

– Подумал, что они вам могут понадобиться.

Петра взяла папки и поцеловала Барни в пергаментные губы. От него пахло луковым рулетом.

– Вы – святой.

– Да, иногда меня так называют, – сказал он и, посвистывая, пошел вверх по ступеням.

Дома она убрала мольберт и краски и устроила рабочее место на кухонном столе.

Сложила дела в стопку, вынула блокнот, достала новую записную книжку и ручки.

Эрик оставил ей в кухне записку:

П.

Квартира у Паркера до???

Люблю, Э.

«Люблю…» Тут же защемило сердце.

Надо сосредоточиться на том, что она может держать под контролем. Петра начала с телефонной компании, попросила переводить телефонные звонки ей домой. Женщина-оператор начала разговор дружелюбно, но после паузы, длившейся несколько секунд, изменила свое отношение.

– Номер, с которого вы просите переводить разговоры, принадлежит полицейскому участку. Мы не можем оказать вам эту услугу.

– Я – детектив лос-анджелесской полиции, – сказала Петра и прочитал номер своего жетона.

– Сожалею, мадам.

– Могу я поговорить с кем-то другим?

– Пожалуйста, передаю трубку начальнику. Подошла женщина, судя по всему, постарше, в ее голосе

звучали стальные нотки, под стать была и манера говорить.

Тот же ответ: переводить телефонные звонки они не станут.

Петра повесила трубку и подумала, что, наверное, она сама себе только навредила.

Может, такова воля судьбы? Даже если так, она будет работать над делом 28 июня. Иначе она сойдет с ума.

Петра взяла банку колы. Прихлебывая, стала пролистывать свои записи. Звонки, которые она сделала в пятницу.

Подруги Марты Добблер. Доктор Сара Касагранде в Сакраменто, Эмили Пастерн – в Долине.

Та Эмили, у которой лаяла собака.

На этот раз женщина ответила. Шума в квартире не было. Голос был по-прежнему веселый, пока Петра не сказала ей, в чем дело.

– Марта? С тех пор столько лет прошло…

– Шесть лет, мадам. Мы решили взглянуть на дело свежими глазами.

– Это как шоу на телевидении – «Остывшее дело»?

– Что-то вроде этого, мадам.

– Что ж, – сказала Пастерн, – когда это произошло, со мной никто не разговаривал. Как вы узнали мое имя?

– Оно было записано в файле, в числе людей, бывших в тот вечер с миссис Добблер.

– Понимаю… будьте добры, еще раз назовите ваше имя. Петра повторила. Сообщила также данные своих документов. Тем самым она снова нарушила правила.

«Выступила в роли действующего офицера…»

– А чего вы хотите от меня теперь? – осведомилась Эмили Пастерн.

– Просто хочу поговорить о деле.

– Даже не знаю, что я могу вам рассказать.

– Никогда не знаешь, что может открыться, мадам, – сказала Петра. – Хорошо бы встретиться на несколько минут в удобное для вас время.

Она старалась говорить весело, а сама молилась, чтобы Пастерн не позвонила в участок и не проверила ее личность.

– Согласна.

– Благодарю вас, миссис Пастерн.

– Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Я должна выйти в три часа – забрать детей. Вы согласны встретиться через час?

– Превосходно, – сказала Петра. – Назовите место.

– Мой дом, – сказала Пастерн и тут же поправилась: – Нет, пусть это будет в «Рите» – это маленькое кафе на бульваре Вентура, южная сторона, в двух кварталах от Реседа. У них там есть дворик. Там и буду вас ждать.

Хочет дистанцироваться от своего дома. В открытом пространстве чувствует себя комфортнее.

– Хорошо, там и встретимся, – сказала Петра. «Не надо быть такой, подозрительной, Эмили».

Она сняла свой черный брючный костюм и заглянула в шкаф в поисках чего-то более… подходящего.

Попыталась подобрать платье – примерила серое шелковое с едва заметными лавандовыми завитками. Слишком облегающее, слишком вечернее. Черное джерси, с пышными рукавами и все еще пришитым ярлычком, показалось еще менее уместным.

Вернулась к классике. Серовато-синий брючный костюм без лацканов, по краям перевернутые стежки с вшитыми в них крошечными целлулоидными полосками. Когда она купила его на летней распродаже, то подумала, что он слишком броский. Оказалось, что на ней он выглядит изящно, хотя и нарядно.

Возможно, на Эмили Пастерн он произведет впечатление.

Петра приехала в Долину раньше, чем следует. Немного покружила в окрестностях и припарковалась точно в срок напротив кафе «Рита».

Заведение состояло из двух стильных бунгало с черепичными крышами. Одно строение в испанском стиле стояло в маленьком зеленом дворике, к которому с дорожки вели несколько ступеней. В центре зеленой лужайки тихо струился фонтан. Здесь же стояли домики, построенные в двадцатых годах, а то и раньше.

В те времена Тарзана была фермерской землей, и Петра подумала, что эти дома построили для мигрантов-рабочих. Теперь там помещались заведения мелких бизнесменов.

Косметика «Джованна Бьюти», бутик «Кожа и кружево», «Оптические иллюзии» и даже «Зоя, врач-консультант в области психологии».

Дворик находился по правую руку от кофейного домика, был окружен низкой деревянной оградой с калиткой. Там сидела единственная женщина.

Хорошенькая рыжеватая блондинка, примерно тридцати шести – тридцати восьми лет, волосы зашпилены деревянной заколкой.

За открытыми стеклянными дверями, Петра заметила несколько хорошо одетых женщин. Они смеялись, пили кофе. На западе Долины было на десять градусов теплее, чем в городе. Жарко. Но Эмили Пастерн предпочла встречу на воздухе.

Петра поднялась по ступеням, и женщина заметила ее, когда она открыла калитку. – Миссис Пастерн? Пастерн кивнула и взмахнула рукой. Что ж, пока все хорошо.

Подойдя к калитке, Петра поняла, почему Пастерн выбрала столик подальше от ресторана. На женщине был бледно-голубой топ, модные джинсы и белые сабо. У Пастерн была молочно-белая кожа, множество веснушек, а глаза – цвета охлажденного чая или какого-то другого напитка, который в данный момент был налит в ее бокал.

Возле ног лежала причина, из-за которой она выбрала дворик.

Такую огромную собаку Петра увидела впервые. Пятнистая, с массивными костями, уши купированы до маленьких выступов. На теле и на морде складками свисала кожа. Форма головы, как у бегемота. Собака уткнула ее в каменный пол.

Огромная, как бегемот.

Петра остановилась, потому что собака подняла голову. Осмотрела Петру крошечными глазками, окруженными красной каймой. Умные глаза. Ну до чего огромная! Верхняя губа приподнялась, обнажились зубы, как у акулы.

Эмили Пастерн нагнулась и что-то шепнула собаке. Глаза животного прикрылись, и она вроде бы снова уснула или что уж там делают сторожевые собаки в свободное время.

Петра не пошевелилась.

– Все нормально, – успокоила ее Пастерн. – Просто сядьте с той стороны.

Она указала на стул, стоявший дальше всего от собаки.

– Она спокойно себя ведет, если не стараешься слишком быстро с ней подружиться.

Собака приподняла веко.

– В самом деле, – сказала Пастерн. – Все в порядке. Петра поставила стул подальше от «бегемота».

– Хорошая девочка, – прошептала Пастерн на ухо собаке.

Петра протянула руку.

– Петра Коннор.

– Эмили.

Пальцы Пастерн были длинными, прохладными и мягкими.

Собака лежала неподвижно. Уверившись в том, что ее нога не находится в непосредственной близости от собачьей пасти, Петра постаралась успокоиться.

– Это Дейзи?

– Нет. Дейзи осталась дома. Неужели у нее два таких чудища?

– Откуда вы знаете о Дейзи? А, вы ее слышали на автоответчике. Нет, это София, маленькая сестренка Дейзи.

– Маленькая? – поразилась Петра.

– Фигурально выражаясь, – пояснила Пастерн. – Я говорю в порядке рождения. Дейзи – десятилетний королевский спаниель. Она весит пятнадцать фунтов.

– Чуть полегче Софии. Пастерн улыбнулась.

– София любит покушать.

– А какой она породы?

– Мастино. Неаполитанский мастифф.

– И что, так и приехала из Италии? Пастерн кивнула.

– Мы ее ввезли. Она замечательная защитница.

– Дейзи на ней катается?

– Нет, на ней ездят мои дети.

Разговор о собаках расслабил женщину. Пора и за дело.

– Спасибо вам, Эмили, за то, что согласились со мною встретиться.

– Не за что.

Пастерн посмотрела поверх стеклянных дверей. Подошел тонкий женоподобный официант, и Петра заказала кофе.

– Дневную смесь?

– Конечно.

Он ушел озадаченный. Пастерн сказала:

– Они к этому не привыкли. Вы его не расспросили. Большинство здешних посетителей относятся к кофе очень разборчиво.

– Половина кофеина, семнадцать драхм соевой пены, одна пятая кенийского, четыре пятых ямайского и чуть-чуть занзибарской гвоздики.

Пастерн продемонстрировала красивые зубы.

– Вот именно.

– Мне не важно, лишь бы не было октана, – сказала Петра. Явилась большая кружка чего-то темного и горячего. Официант покачал ее над столом. Пошутил, должно быть: столешница была выложена мозаичной керамикой. Из синих, желтых и зеленых кусочков складывались грациозные цветочки. Петра провела пальцами по контурам. Красивая работа, но непрактично.

– Нравится? – спросила Пастерн. – Кафель.

– Очень красиво, – сказала Петра.

– Моя работа.

– В самом деле? Просто замечательно.

– Я сейчас мало этим занимаюсь, – сказала Пастерн. – Трое детей, муж ортодонт.

Первое обстоятельство объясняло ее признание, а второе казалось странноватым.

– Заняты, – кивнула головой Петра.

– Еще бы… но скажите мне, детектив, почему шесть лет назад никто со мной не говорил? Моих подруг, тех, что были в театре, допрашивали.

«Потому что следователь, работавший по делу, был запойным алкоголиком и не стал дозваниваться до вас, когда первый раз это у него не получилось».

– Миссис Джэгер и доктора Касагранде? – спросила Петра.

Пастерн подняла тонкие брови.

– Сара – доктор?

– Она физиолог в Сакраменто.

– Подумать только! – воскликнула Эмили Пастерн. – Она всегда говорила, что собирается стать терапевтом, но я не верила, что это произойдет. В Сакраменто ей повезло.

– Сколько времени она живет там?

– Они с мужем переехали туда вскоре после убийства Марты. Алан – лоббист, ему нужно было все время находиться в столице штата. А как дела у Сары?

– Я с ней пока не говорила. С Мелани Джэгер тоже не удалось связаться.

– Мел во Франции, – сказала Пастерн. – Переехала туда два года назад. После развода. Хотела найти себя.

Она помешала ложкой чай.

– Детей нет, может ехать, куда хочет.

– Ну и как? Нашла себя? – поинтересовалась Петра. Пастерн отбросила назад красивые рыжие волосы.

– Она думает, что она художник. Живописец.

– И что, таланта не оказалось?

Петра погладила столешницу. Этим жестом она хотела сказать: «…в отличие от вас, Эмили».

– Не хочу злословить, мы ведь были подругами, но… странно: в Долине я осталась одна… так почему со мной никто не говорил?

– Из того, что мне удалось узнать, детектив не смог с вами встретиться.

– Он звонил, когда меня не было дома. Оставил свой телефон, – сказала Пастерн. – Я ему позвонила.

Петра пожала плечами.

– Шесть лет, – сказала Пастерн. – Что за причина, по которой снова обратились к этому делу?

– Ничего драматического. Нам просто захотелось почистить дела.

Пастерн нахмурилась.

– Вы местная?

– Вообще-то, я из Аризоны, – сказала Петра. Разговор приобретал личный характер. Одинокая женщина? Или Пастерн не хотела отвечать?

– У меня в Скотсдейле есть кузены, – Пастерн запнулась. – Вам ведь это неинтересно. Вы пришли поговорить о Марте. У вас есть предположения относительно убийцы?

– Пока нет. А у вас? – спросила Петра.

– Конечно, есть. Я всегда думала, что это Курт. Но моего мнения никто не спрашивал.

Петра крепко взялась за чашку. Керамическая поверхность сильно нагрелась, и она отдернула пальцы.

– Почему вы так думаете, Эмили?

– Я не утверждаю, будто знаю это. Мне так сердце подсказывает. Брак Марты и Курта всегда казался мне странным.

– Почему?

– Каждый был сам по себе. Их отношения можно было назвать платоническими. Словно у них не было начальной страсти, с которой все начинается у большинства людей. Понимаете, о чем я?

– Конечно, – сказала Петра.

– Чувства постепенно остывают у всех, но у Марты с Куртом, похоже, и остывать было нечему. Марта, правда, ничего подобного не говорила. Она ведь немка, а европейцы все сдержанные.

– Каждый сам по себе, – сказала Петра, вспоминая Курта Добблера.

Двое холодных людей. Одному из них вдребезги разбили череп.

– Я никогда не видела, чтобы они целовались, – продолжила Пастерн. – Или прикасались друг к другу. Да и вообще не припомню, чтобы Курт выражал какие-то эмоции. Даже когда Марта умерла.

Она наклонилась к Софии, помяла складки на ее шее.

– Он по-прежнему живет здесь. В том же доме. В семи кварталах от меня. Когда мы услышали о Марте, я принесла еду, предложила помощь. Курт взял еду возле дверей, не пригласил меня в дом, не поблагодарил.

– Очаровательный человек.

– Вы его видели? Петра кивнула.

– Значит, понимаете. Я не могу доказать, что сделал это он. Просто чувствую. Всегда чувствовала. И не только я, но и Сара, и Мел. И не потому что Курт со странностями, а потому, как все произошло. В тот вечер, в театре, когда зазвонил телефон, Марта вскочила так быстро, что едва не наступила мне на ноги. Затем побежала без всяких объяснений, словно от этого зависела ее жизнь.

Пастерн слабо улыбнулась.

– Вышло все плохо.

– Она открыла мобильник и прочитала имя звонившего? – спросила Петра.

Пастерн задумалась.

– Не думаю… впрочем, я просто уверена: у ее телефона такой функции не было. Ведь шесть лет прошло, во всяком случае мой мобильник тогда этого не умел. Она просто отключила его, вскочила и выбежала. Мы были в недоумении: Марта всегда отличалась необычайной вежливостью. Сара хотела выйти – проверить, в чем дело, но Мелани сказала, что, возможно, в ее семье что-то произошло, а вмешиваться в чужие дела нетактично. Марта отличалась скрытностью. Мы никогда не знали, что у нее на уме. После ее ухода мы громко зашептались, и люди на нас зашикали, поэтому пришлось ждать антракта.

– И долго ждали?

– Минут Десять, – сказала Пастерн. – Или пятнадцать. Когда Марта не вернулась через две минуты, я не могла сосредоточиться на спектакле. Потом решила, что она не хочет возвращаться и мешать зрителям, все равно до перерыва осталось совсем немного. Возможно, она ждет нас в фойе. Как только занавес опустился, мы бросились из зала, но в фойе ее не было. Стали звонить ей по мобильнику – ответа не было. Вот тогда мы и забеспокоились. Решили разделиться и пойти искать ее в театре. Это была нелегкая задача: «Пентаж» – огромное здание, да еще и масса народу.

Она нахмурилась.

– Мне поручили проверить дамские комнаты. Я приседала и заглядывала под двери кабин – искала ее туфли. Марты там не оказалось. Ее нигде не было. Стали думать, что теперь делать. Пришли к выводу, что ее вызвали по личному делу. Возможно, Курт. Может, что-нибудь случилось с Катей. Что-то серьезное, из-за чего она не захотела возвратиться и даже нас не оповестила. Может, она не хотела занимать телефонную линию, поэтому мы не стали ей звонить, а пошли в зал и досмотрели спектакль до конца, хотя мне было уже не до представления.

– Беспокоились о Марте?

– В тот момент меня больше беспокоила причина, побудившая ее поступить столь импульсивно, – сказала Пастерн. – У вас есть дети?

Петра покачала головой.

– Это постоянное, ежеминутное беспокойство. Ну, ладно, после спектакля мы втроем пошли к моему автомобилю. Все, кроме Марты, она приехала в собственной машине.

– Почему?

– Она назначила встречу в городе и не хотела ехать в Долину и снова возвращаться. Приехала в одно время с нами, поставила автомобиль рядом с моей машиной. Когда мы вышли из театра, ее автомобиля на стоянке не было. Это обстоятельство несколько прояснило ситуацию.

– Где была стоянка?

– Недалеко от театра, на другой стороне улицы.

Автомобиль Марты был найден в двух кварталах от театра. Баллу не упомянул в деле, что автомобиль переместился со стоянки.

Она уехала с убийцей. Ее заманили в темное, тихое место. Ударили по голове на улице, потом посадили за руль собственной машины.

– Что за встреча в тот день была у Марты? – спросила Петра.

– Она не сказала.

Пастерн беспокойно задвигалась. Посмотрела на столешницу собственной работы.

– Марта часто ездила в город. Поначалу я думала, что Долина наводит на нее скуку. Она выросла в интеллигентном Гамбурге. В Германии она была математиком или инженером. Там и с Куртом повстречалась. Он занимался ракетами или чем-то в этом роде. Делал что-то для правительства на одной из военных баз. В Германии они поженились, там родилась Катя. Вскоре они переехали в Штаты.

Длинный ответ на короткий вопрос. Пастерн быстро мешала ложкой чай, словно хотела испарить жидкость. Ее взволновали разговоры о времяпрепровождении Марты.

– Вашим первым предположением была скука, – сказала Петра. – Есть другая причина столь частых поездок в город?

Промежутки между веснушками сильно покраснели.

– Я не хочу ничего утверждать, когда я доподлинно ничего не знаю.

– Утверждать что, Эмили?

– Вы замужем, детектив?

– Была.

– Ох, извините за вопрос.

– Ничего страшного.

– Забавно, – сказала Пастерн. – Мы разговариваем, словно две девушки… Я рада, что полиция доверяет женщинам важную работу.

Зашевелилась София. Пастерн окунула палец в стакан, смочила жидкостью нос и рот собаке.

– Жара ей не на пользу, но она крепкая. В Италии они живут на открытом воздухе, сторожат дома и участки.

– У Добблеров была собака?

– Нет, никогда не было, – сказала Пастерн. – Одно время Марте хотелось иметь собаку. Для Кати. Она сказала, что Курт ей этого не позволил. Я считаю, что это жестоко. Хорошо, когда у детей есть животные. Они учат их отдавать и делиться.

– Верно, – согласилась Петра. – Значит, Курт животных не любит.

– Он сказал Марте, что от животных грязь. Пастерн намотала на палец прядь волос.

– Да, что я говорила? Я всегда думала, что это сделал Курт. Я не наврежу ему этими словами? Я ведь не обвиняю, просто у меня такое чувство. И живет он неподалеку.

– Нет, Эмили, не навредите.

– Я вам верю.

– Может, поговорим о делах Марты в городе? – спросила Петра.

Пастерн быстро ответила:

– Она любила ходить по магазинам, в которых товары продают со скидкой.

«Так, это пропустим».

– Хорошо… какая, на ваш взгляд, причина, из-за которой Курт убил Марту?

– Значит, вы его подозреваете?

– На данной стадии я знаю мало фактов, чтобы кого-то подозревать. Поэтому, Эмили, так важно, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно.

– Я уже рассказала. Эмили слабо улыбнулась.

Петра тоже ей улыбнулась. Попробовала кофе. Ужасный. Сейчас она сделает еще одну попытку подобраться к Пастерн и, если женщина снова будет сопротивляться, позвонит ей на следующий день по телефону.

Эмили распустила волосы и тряхнула головой. Они у нее были уложены в тугой узел, и это придавало ее лицу аскетический вид.

– Так что же с поездками? – напомнила Петра.

– Хорошо, расскажу, раз после стольких лет вы заинтересовались этим делом. Видно, что вам не все равно.

Она снова смочила собачью пасть. Глубоко вдохнула. Склонна к драматизму. Интересно, какую часть ее рассказа можно воспринимать серьезно.

– Хорошо, – повторила Пастерн. – Я уверена в том, что у Марты был роман.

Петра подождала, пока дыхание женщины станет ровным.

– С кем?

– Не знаю. Но все признаки были налицо. Петра нетерпеливо протянула к ней руку.

– Марта стала лучше одеваться, ее походка сделалась пружинистой, сексуальной. На лице заиграл румянец. Она была все еще сдержанной, но под спокойной поверхностью что-то зашевелилось. Сияние. Огонь.

Щеки Эмили запылали.

– Она стала счастливее? – задала Петра наводящий вопрос.

– Это было больше, чем счастье. Она ожила. И произошло это не из-за Курта, можете мне поверить. Курт остался тем, кем и был, – старый скучный Курт.

– Но Марта изменилась.

– Все, кто знал ее, увидели бы перемену. Она перестала сидеть дома. Ездила туда, сюда. На Марту это совершенно не было похоже. Я говорила правду, что она заскучала. Она говорила мне, что жизнь в Долине была слишком медленной. Сама она много лет сидела дома. Была образцовой мамой, занималась коллекционированием – собирала стеклянные фигурки, маленькие японские чайники. Часто посещала блошиные рынки. Затем все это прекратилось, она убрала свои коллекции и начала регулярно ездить в город.

– И в это же время она стала уделять внимание одежде, выглядела сексуально?

– Совершенно верно, – сказала Пастерн. – Вы женщина, вы знаете, что я права.

– Вы говорите интересные вещи, Эмили.

– Возможно, Курт что-то узнал. Может, потому он это и сделал. С его стороны никакой романтической причины не было. После смерти жены Курт так и не женился, и если он и завел связь с другой женщиной, то я об этом не слышала.