Текст книги "Первоначальное христианство"

Автор книги: Джон Робертсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Обычно так наз. «нагорную проповедь» называют нежнейшим цветком евангельского учения, а в той проповеди самой благородной заповедью считается любовь к врагам. Не касаясь вопроса о том, как часто эта заповедь соблюдалась, христиане обычно видят в ней резкую разницу между идеалом их вероучения и идеалами еврейским и языческим. Фактически же иллюстрирующая эту заповедь притча дана уже в притче о Ликурге и молодом аристократе, выбившем ему глаз; что касается самой заповеди, то можно доказать ее еврейское происхождение; она не только имеет, как и все остальное в «нагорной проповеди», полную параллель в ветхом завете и другой дохристианской еврейской литературе: евангельские фразы непосредственно заимствованы из «учения двенадцати апостолов», более раннее происхождение которого совершенно очевидно.

В «учении двенадцати апостолов» текст гласит: «благословляйте проклинающих вас и молитесь за ваших врагов и поститесь за преследующих вас; ибо если вы любите любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают чужеземцы? (ta ethne, язычники), но вы любите ненавидящих вас, и у вас не будет врага». В евангелии (от Матф. V, – 47) мы читаем: «не то же ли делают и мытари?» и далее: «не то же ли делают и язычники?» (ethnikoi).

Древний textus receptus, ныне сокращенный, в действительности был расширен в подражание «учению»; но замена «язычников» «мытарями» говорит о более раннем изменении текста. В «учении», первичном еврейском сочинении, язычники «чужеземцы» совершенно естественно выводятся, как чуждые по религии еврейской массе, тогда как у христистов, принимавших в свою среду и язычников, противопоставление делается между верующими и сословием, пользовавшимся дурной славой во всей империи.

Несомненно, серьезный духовный опыт привел сынов Израиля в годы поражения и тяжелого гнета к мысли о тщетности ненависти и о единственном возможном способе сбросить с себя свое бремя. Но этот урок был преподнесен не только в дни непосредственно «перед Христом»: в действительности он содержится уже в руководстве, распространявшемся двенадцатью апостолами первосвященника или патриарха для поучения евреев, рассеянных по всей Римской империи.

«Если кто-либо потребовал от тебя то, что принадлежит тебе», – просто говорит «учение», – «не требуй этого обратно, ибо ты этого не можешь» (добиться): лишенному отечества еврею предписывается покорно сносить обиды, против которых у него нет легального средства. Евреи, может быть, так же мало усвоили учение о всепрощении, как и христиане; но стоит отметить, что по крайней мере теоретическое учение создано ими.

ПРИЧИНЫ ПОБЕДЫ ХРИСТИАНСТВА.

1. Приспособление к потребностям народа.

Среди евреев христианство было заслонено обычными традициями иудаизма, а среди язычников оно оказалось лицом к лицу с конкуренцией, характер которой обрисован нами выше; поэтому, чтобы победить своих соперников, христианский культ должен был усвоить все притягательные черты языческих религий.

Христианство никогда не достигло бы победы только одним превосходством нравственного идеала, даже при наличии такого превосходства, а ведь даже защитники христианства признают, что и в большинстве языческих этических систем, принятых среди образованных классов, были высокие нравственные идеи; но эти системы никогда не стали популярны, потому что они не искали популярности.

Для того, чтобы завоевать массы, к которым была обращена пропаганда нового учения, необходимо было угодить вкусам этой массы; при этом даже наиболее добросовестные пропагандисты в лучшем случае могли только рассчитывать на то, чтобы взять под свой контроль невежество и суеверие масс, которые они старались привлечь. Когда во II и III вв. наиболее строгие пуритане, как, напр., монтанисты, организовались в особые общины, они, естественно, были отвергнуты основной церковью, которой приходилось приспособлять свое учение к характеру среднего мирянина и среднего духовенства.

Поэтому развитие первоначального христианства по необходимости приняло характер усвоения народных верований и религиозной практики соседей-язычников, как мы уже частично указали выше. Миф о Христе должен был впитать в себя упрочившиеся драматические черты доисторических культов, а таинства должны были по возможности воплотить эти черты наподобие языческих драматических действий; при этом в процессе драматизации естественно создавались новые детали, имевшие то же назначение. На основе такого рода ранних драматических выдумок и возникло, должно быть, большинство евангельских рассказов. Конечно, все это совершалось постепенно.

На ранней стадии своего распространения христианство взывало к сочувствию, прежде всего, евреев, во-вторых, – еврейских прозелитов.

Но после разрушения Иерусалимского храма пропаганда обращалась во все возрастающей степени к язычникам, главным образом к бедным классам – ремесленникам и мелким торговцам. По примеру вышеупомянутых языческих религиозных общин, христиане принимали и рабов, из коих многие нередко находились не в худшем положении, чем ремесленники. Есть также указание, что согласно признанным богословским принципам секты в нее допускались даже люди с дурной репутацией, – конечно, при условии, что они раскаялись. «Пусть тот, кто украл, не крадет больше»[13]13
  Посл, к ефес. IV, 28: «кто крал, впредь не крадь».


[Закрыть] – гласит одно из предписаний в одном из позднейших посланий.

Вполне естественно, что число такого рода сторонников, находящихся еще во власти других культов, не могло бы увеличиваться, если бы по отношению к ним постоянно не пускались в ход привычные для них приемы; еженедельные «вечери любви» в «день господень» были, вероятно, первым этапом на пути уступок требованиям прозелитов.

Постоянные напоминания и увещания в посланиях исключают мысль о том, что эти собрания верующих были свободны от обычных пороков; инспектора постоянно бились над проблемой о том, как сохранить симпатии общества, не допуская, однако, при этом открытой распущенности. Только после того, как с течением времени был в этом отношении достигнут успех, стали обращаться к идеалу воздержания, который, как мы видели, долгое время был популярен на Востоке.

В основном успех движения среди народа зависел от его способности приспособляться. Когда «свобода от ига закона» доходила до серьезного скандала среди язычников (I Кор. V.), ее по необходимости подавляли; но с самого начала в христианских общинах были непорядки, вроде тех, в которых Тертуллиан обвинял своих товарищей – христиан в вопросе об их ночных сборищах.

Народное движение могло совершаться только средними людьми, и чем большее распространение получал христианский культ, тем сильнее обстоятельства заставляли его усваивать обычаи язычества, придавая им любую новую окраску и изобретая для них первый попавшийся предлог. В этом разрезе cтaновится понятным успех христианства в его борьбе против митраизма. Жрецы Митры, по-видимому, никогда не стремились к популярности, поскольку их культ и без того распространялся вместе с распространением римской армии; их идеалом было скорее религиозное франкмасонство, чем открытая организация.

Христисты, напротив, с самого начала усвоили от евреев склонность к фанатизму и прозелитизму и стремились к популярности, переняв от евреев понимание больших финансовых возможностей, которые дает массовое движение.

2. Экономические причины.

Игра экономических интересов – одна из постоянных действующих сил в истории установления и сохранения религий. В простейшей форме жизни дикарей шаман или жрец извлекает из исполнения своих обязанностей средства для привольной жизни, а в древности всякий могущественный культ обогащал своих жрецов. Развитые культы Ассирии и Вавилонии, Финикии и Египта поддерживались сильными жреческими корпорациями, обладавшими огромными доходами; в частности доходы египетского жречества даже еще в римский период исчислялись в размере одной трети всего национального дохода Египта.

По сравнению с этим древняя Греция и Рим обнаружили слабое церковное развитие главным образом потому, что их относительно большая политическая свобода открывала мной других путей для энергичных стяжателей. В республиканском Риме жречество было сословной привилегией избранной кучки, и большинство правящего класса было довольно таким положением вещей; боги там, как и в Греции, понимались как местные божества и имели местные культы, так что даже сама мысль о вселенском жречестве была исключена, хотя римская политика предоставляла всем богам расширяющегося государства место в общем пантеоне.

В древней Греции к тому еще крепко утвердился идеал города-государства, и сама по себе многочисленность культов в отдельных государствах изолировала их друг от друга; к тому же республиканские навыки приучили считать жрецов и жриц частями политического организма, а не особо стоящими корпорациями.

На такой же почве начался исторический рост христианства в период империализма и упадка; восточные религии ему служили образцом, еврейская система пропаганды и сосредоточения финансов в руках церкви помогала его успеху, демократическая практика Греции облегчала его первые шаги, а римский способ управления позволял ему распространяться и создавать официальную организацию.

Впоследствии появился заимствованный из поздней греческой политической и религиозной жизни институт церковных соборов; на них разрозненные тенденции учения подвергались более или менее основательной проверке по принципу большинства голосов, а наиболее слабые общины находили здесь поддержку и одобрение со стороны прочих. Со всех точек зрения эволюция христианства совершалась по ранее проторенным путям.

Как мы видели, в эллинистический и римский периоды иудаизм финансировался при помощи системы странствующих «апостолов» и сборщиков, которые следовали за евреями повсюду, где они достигали процветания, и собирали большие доходы в пользу храма и священнического и раввинского сословий. Иезуизм начал применять ту же систему и создал обычай постоянных взаимных сношений между отдельными общинами, которые с своей стороны на местах самостоятельно финансировались членами общины, как это было принято у греков и евреев.

Как бы ни поступали на практике энтузиасты типа Павла, общим правилом, надо полагать, было, что «трудящийся заслуживает своей платы»; поэтому, поскольку проповедническая деятельность была в спросе и привлекала интерес членов иезуистских общин, – странствующих проповедников приходилось содержать или оплачивать.

Одно из позднейших посланий различает апостолов, пророков, евангелистов, пастырей и учителей; упоминаются также старшины (пресвитеры), дьяконы и епископы (надзиратели); когда общины разрослись и начали владеть зданиями, создавшиеся для профессионалов удобства стимулировали новый экономический интерес к занятию пропагандой.

Такое явление не было новым ни для Греции, ни для Рима. Еще за несколько столетий до христианской эры за потоком днонисового и других мистических культов в Греции следовали рои религиозных нищенствующих, из коих многие имели при себе священные книги и преподносили утешение чающим, играя на их легковерии. В более тонком стиле то же делали «софисты» или гуманисты домакедонского периода, создавая свое благоденствие путем проповеди нравственности и философии, или путем чтения лекций.

Позднее стоики и другие философы стали чем-то вроде руководителей и «духовных советников», а также – лекторами морали; в Риме такое призвание на практике превратилось в подлинную профессию. Таким образом, образованные люди получали средства для привольной жизни, не занимая официальных постов и не обладая наследственными походами.

Но понятно, что всякая утвердившаяся религиозная культовая организация имела явные финансовые преимущества перед такими проповедниками-одиночками, так как она обладала способностью привлекать к себе членов, имела постоянный местный центр и организованные приемы сбора доходов; даже люди, неспособные иметь успех, как проповедники, могли достигнуть сравнительно обеспеченного положения в качестве пресвитеров или епископов, т. е. надзирателей отдельных общин, а впоследствии и целых районов.

Первоначальная функция епископов, присвоенная впоследствии в пресвитерианской системе старостам, заключалась в надзоре за публичными приношениями или сборами и за их распределением среди нуждающихся братьев. Позднее епископ стал главой группы и ее представителем в сношениях с другими группами. Только достигнув такой системы организации, новая секта могла рассчитывать на долговечность.

Важным источником дохода уже на ранней стадии христизма была щедрость обращенных женщин. Поскольку христианское движение означало обуздание половой распущенности, оно, несомненно, извлекало пользу из нравственных наклонностей, а также из суеверий женщин высших и средних классов. Наиболее богатые женщины, в самом деле, чувствовали себя обязанными делать «приношения» пропорционально своему богатству.

С другой стороны, в то время, как и теперь, раздача милостыни нищим служила средством завербовать симпатии и поддержку важных матрон; в этом отношении христисты руководились не только примером Востока вообще и евреев в частности, но и систематически проводившейся тогда в Римской империи политикой раздачи продовольствия.

Позднейшие послания показывают, как рьяно восхвалялась благотворительность «вдовиц», которые, будучи и сами бедными и пользуясь отчасти или полностью поддержкой общины, утешали страждущих и обездоленных членов и ухаживали за больными. Процент смертности в восточных городах был тогда, несомненно, так же высок, как и теперь.

Благодаря такому образу действий, церкви становились притягательным центром и для посторонних нищих, так как конкурирующие с христизмом языческие культы не оказывали им подобного внимания и не искали их симпатий. Но в других случаях христизму приходилось конкурировать с массой странствующих прорицателей и религиозных нищих, пользовавшихся такой же популярностью, как и нищенствующие монахи в позднейшем христианстве; а заклинатели в ранний период были признанной группой священнослужителей, состоявших в связи с христианскими церковными общинами.

Сейчас невозможно установить, на каком этапе христизма начали извлекать доход из обычая молиться за упокой души умерших; но установлено, что уже в III веке было принято оглашать перед алтарем имена жертвователей, которых всенародно славили. Церковь умела извлекать доходы и разными другими путями. Из всех канонических книг явствует, что предсказание близкой кончины мира было одним из постоянных учений ранней церкви; а вера в конец света естественно вызывала в I веке, так же, как в десятом, приток пожертвований в пользу церкви.

Очевидно также, что постепенное развитие «таинств» укрепляло влияние священнического сословия. Так как, в частности, причащение уже в раннюю эпоху стало обязательным для всех крещеных, кроме кающихся, право совершать евхаристию или отказывать в ней стало верным источником дохода, как власть посвящать в мистерии была в других культах источником дохода для священнослужителей.

3. Роль организации и священных книг.

Своим успехом в борьбе против свободно-конкурировавших языческих культов христизм обязан, в конце концов, соединенному влиянию своей церковной организации и популярных священных книг. Оба этих основных преимущества, как мы видели, покоились на базе иудаизма.

В течение почти двух столетий главной литературной основой христизма была еврейская библия, ставшая широко доступной благодаря переводу семидесяти толковников: в греко-римском мире эта масса древней религиозной литературы вызывала уважение к себе; а там, где другие культы имели в противовес библии свое собственное религиозное предание, там особую силу христианскому движению придавала ее система церковного единства, заимствованная также у иудейства.

Церковная система больше всего служила средством для создания новых священных книг, завершивших самоопределение христианства в качестве чего-то отличного от иудейства; а новые священные книги в свою очередь создали прочное основание для исторически сложившейся церкви.

Знакомство с культом, связанным с прославившимся в I веке язычником Аполлонием Тианским, показывает, что даже там, где странствующий религиозный реформатор и мнимый чудотворец приобрел большую известность и где обоготворяющая его биография содействовала в некоторой степени сохранению его славы, все же отсутствие иерархии и организованных религиозных общин помешало, с одной стороны, продолжению культа и, с другой стороны, развитию литературы, необходимой для его сохранения.

Первые следы собственно христианской литературы представляют собой, как мы видели, послания и увещания апостолов и полуапостолов, которые читались вслух в церквах, как это было принято у евреев. Потребности клира содействовали сохранению таких документов, а в дальнейшем они вызывали подделки, направленные против ересей и расколов. Но людей в массе легче привлечь рассказом, чем проповедью, а, как раз, занимательная мистерия-драма, которая для церкви служила единственным средством создать сильнейшую конкуренцию имевшим свои мистерии языческим культам, также хорошо поддавалась письменному изложению, как и постановке.

Такого рода документ, как евангельский рассказ о тайной вечере и следующих за ней событиях, сам по себе доказывает первенство мистерии-драмы, в некоторой упрощенной форме, перед евангельским рассказом. С теми подробностями, с какими мы имеем ее теперь, эта драма относится, должно быть, к той стадии христистского движения, когда оно прокладывало себе дорогу среди язычников; ее переложение в предназначенный для чтения рассказ относится или к тому времени, когда христиане по причине гонений не имели возможности совершать свои обычные обряды и празднества, или, что более вероятно, к тому времени, когда иерархия из соображений осторожности или дисциплины решила перестать прибегать регулярно к драматическим спектаклям.

Отсюда, конечно, не следует, что до переделки драмы в рассказ ни одна из дидактических частей евангелия не существовала в писаном виде; но тот факт, что ни одно из посланий Павла не цитирует ни одного изречения Иисуса, а первое послание Климента упоминает только одно – два, дает основание утверждать, что они появлялись на свет очень медленно. Мистерию-драму развивали большей частью или даже целиком язычники.

Правда, нельзя вполне решительно утверждать, что евреи и в позднейший период испытывали неизменно отвращение к драматическим представлениям, к которым их насильно приучила династия Ирода, да и теория происхождения иудейского апокалипсиса из драмы не совсем лишена вероятия; но случайно как раз наиболее явно драматического происхождения части евангельского рассказа – это именно те, которые в духе язычников сваливают вину за распятие на евреев.

Раз евангелие появилось, интерполяции и изменения его были для нескольких поколений уже легким делом; и действительно, различные группы, секты и вожди стали прибавлять к евангелию множество доктрин и наставлений; люди, имевшие какие-либо свои идеи о догме или о нравственности, пользовались этим средством для их утверждения, не заботясь о связности и цельности интерполированного текста. Многие места явно вставлены взамен других, оставленных, однако, в тексте: гораздо легче прибавить новое, чем изъять старое.

Созидание канона могло начаться только в конце II века, так как послания Климента ссылаются на не дошедший до нас документ, имевший характер евангелия, а «достопримечательности об апостолах» Юстина не совпадают с сохранившимися Деян. Ап. То обстоятельство, что позднее церковь отвергла такого рода писания, показывает, что их считали отчасти еретическими, а некоторые отделы канонических евангелий были по разным догматическим соображениям изменены уж после того, как в них пришлось включить многое из содержания неканонических евангелий.

Третье евангелие признает, что уже ранее существовали «многие» повествования. Независимо от всех этих недошедших до нас сочинений, сохранились некоторые отвергнутые евангелия, сводящиеся главным образом к чудесным рассказам. Некоторые из них долгое время пользовались огромной популярностью; евангелие Никодима, например, было сильно распространено вплоть до средних веков.

Но наиболее рассудительные представители духовенства скоро поняли, что гораздо большую ценность имеют те книги, которые могут содержащимся в них учением произвести впечатление на наиболее образованных мирян; через все христианское движение проходит идея о комбинированном использовании двух влияний: обаяния сверхъестественного и призыва к моральному чувству паствы.

Организованность церкви, с другой стороны, задерживала распространение ересей, которые, выступив на поле брани, грозили разбить христианскую церковь на бесконечное множество взаимно отвергающих одна другую групп. В самом деле, те группы, которые обращались к наиболее склонным к теоретизированию, якобы философским, умам, были обречены на вырождение вместе с вырождением культуры и могли в лучшем случае стать верой меньшинства.

В частности, группы, доводившие антисемитизм до отрицания еврейского бога, лишались поддержки еврейского священного писания; а между тем уже одно количество этой литературы и ее разнообразие составляли в ту эпоху солидную базу для культа.

Однако, даже ставший на этот опасный путь манихейский культ получил далекое распространение и просуществовал долго: до такой степени в то время любому культу было легко развиваться.

Чтобы выжить, новая религия должна была дать простые, конкретные, понятные народу мифы, конкретный ритуал, точную догму, опирающуюся на силу государства; а потребности народной веры выдвигали всегда на первый план человеческую сторону распятого бога, даже если догматически его объявляли в одно и то же время и раздельно существующим от его извечного отца и составляющим с ним одно целое.

Это было только одним из многих неустранимых противоречий, которыми наполнено священное писание. Привести писание в состояние единства было невозможно; но иерархия имела возможность прибавлять к нему все новые и новые догматы; то обстоятельство, что эти догматы и сами постоянно менялись, для ведомственного и финансового благополучия не имело значения. Для успеха важен был только общий стандарт и устойчивая церковная практика.