Текст книги "Первоначальное христианство"

Автор книги: Джон Робертсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Однако, не следует думать, что оба императора – Диоклетиан и Максимин и гонитель христиан – цезарь Галерий действовали таким образом из соображений нравственных; хотя Галерий был ревностным язычником и имел фанатичную мать, но мотивы для гонений у него были чисто политические. Страстям ревнителей веры среди язычников был дан некоторый простор, и если предание у Евсевия не просто сказка, то преследования часто проводились с ужасающей жестокостью.

С другой стороны, существуют засвидетельствованные христианами сообщения о человечности многих из лучших язычников, укрывавших своих христианских друзей и родственников: цезарь Констанций Хлор, управлявший Галлией, Британией и Испанией, отнесся чисто формально к указу императоров, уничтожая церкви и священные книги, но щадя их владельцев. Наконец, тот факт, что в течение десяти лет гонений число жертв во всей восточной и центральной части империи не превысило, невидимому, двух тысяч, показывает, что масса христиан или покорилась, или спаслась от гонений.

Впоследствии возникли жестокие споры, напоминавшие такие же споры, возникшие в предыдущем столетии, о том, как надлежит обращаться с traditores (предателями), которые подчинились и отреклись от веры; наиболее ревностные церкви и секты налагали на согрешивших продолжительное покаяние или отказывались принять их обратно в свою среду. Так как такого рода курс грозил только ослабить их самих, большинство церквей соблюдало известную политичность в наложении взысканий.

Но вот наступило время, когда церковь из предмета ненависти со стороны государства должна была стать его орудием. Как раз перед своей смертью, в 311 г., Галерий, который был весьма посредственным государственным деятелем, начал понижать то, что несомненно уразумел бы Диоклетиан, если бы он жил дольше, и что внушил, вероятно, своим коллегам Констанций Хлор, – а именно, что правильной государственной политикой будет не сокрушение, а использование христианской организации. Если эта точка зрения не была усвоена еще гораздо раньше наиболее трезво разбиравшимися в политике императорами, то этому помешала первоначальная антигосударственность христианского культа.

Отстаивание учения о близком конце света, проповедь безбрачия, осуждение земных властей, ожесточенная борьба с существующими государственными культами, так же, как отказ приносить жертвы статуе императора, – все это долгое время заставляло видеть в христианах естественных врагов всякого гражданского управления. Но, по мере того, как численность и богатство церкви возрастало, епископы и священники все больше стремились сообразоваться с обычными нормами общественной жизни; а так как, если не считать самого государства и культа императоров, христианская организация была тогда единственной, раскинувшейся по всей империи, то государству, очевидно, оставалось или уничтожить ее, или ее прибрать к себе.

Великие гонения, поставившие себе целью первое, только обнаружили непригодность гонений для этой цели, так как сами язычники помогали укрывать ревностных христиан, а более слабым духом достаточно было временно склониться перед бурей. Уже Константин, действуя смело в духе принципов своего отца, предоставил христианам полную свободу исповедания в своей части империи; то же самое сделал и Максенций, борясь с ним за власть над Западом.

Даже на Востоке Максимин то преследовал, то терпел христиан, в зависимости от того, приходилось ли ему нажимать на Галерия, или мириться с ним.

Наконец, образ действий Галерия, отменившего свой указ о гонениях, доказывает, что он не только признал свою неудачу, но и научился от своих противников понимать, что можно привязать к монархии эту секту, гораздо более широко поставленную и гораздо более ревностную, чем другие популярные религии, хотя она тогда охватывала еще только небольшую долю всего населения.

С другой стороны, долгий период гонений несомненно научил христиан мудро отказаться от крайностей своего учения, заставлявших даже скептиков видеть в них опасность для государства. Понятно, что епископы вроде Евсевия Кесарийского, охотно могли обещать правительству лояльное внимание к его интересам в случае терпимости и дружественного отношения к церкви; а в священных книгах можно было найти тексты для оправдания любого политического поведения.

Государство, постоянно находившееся под угрозой со стороны варваров на границах, нуждалось во всякой силе единения, которую можно было бы использовать внутри империи; и вот церковь, которую, в конечном счете, можно было приспособить для этой цели, была единственной организацией, деятельность которой проникала или могла проникать всюду.

Наконец, для высших церковных деятелей союз с государственной властью был тем более желателен, что, с одной стороны, он означал бы прекращение гонений, а с другой стороны партийные лидеры могли надеяться с помощью государства одолеть своих противников.

Одним поколением раньше, в 272 г., император Аврелиан по прямой просьбе той епископальной партии, которая низложила Павла Самосатского, вмешался в этот спор и осуществил волю большинства, которая иначе не могла бы получить законную силу; а такие случаи, наверно, возникали часто. Нужен был только другой император – новатор, чтобы осуществить подготовленную таким образом коалицию.

2. Утверждение церкви и выработка исповедания веры.

После отречения обоих императоров, Диоклетиана и Максимиана, цезари Галерий и Констанций Хлор стали августами, причем первый, как старший, получил Восток, второй – Запад. Сразу же стали рушиться планы Диоклетиана; Галерий, вместо того, чтобы возвести в сан цезарей, как того желал Диоклетиан, Максенция, сына Максимиана, и Константина, уже прославившегося сына Констанция, предоставил эти вторые по рангу места своим племянникам Северу и Максимину.

Но последовавшая вскоре смерть Констанция обеспечила Константину его избрание на трон армией его отца, стоявшей в Британии; затем начались всевозможные раздоры, окончившиеся торжеством Константина. Максенций и вернувшийся к власти отец его Максимиан свергли Севера; Максимиан выдал свою дочь за Константина, создав таким образом положение вещей, при котором три императора объединились против четвертого императора и одного цезаря.

Скоро Максимиан и Максенций поссорились, и отец бежал сначала к Константину, затем к Галерию; однако, Галерий выдвинул еще одного императора – Лициния. Вслед за этим цезарь Максимиан поднял восстание и заставил Галерия провозгласить августом и его. Старик Максимиан тем временем вновь соединился с Константином, который заподозрил его в измене и велел его удавить. Скоро после этого, в виду смерти Галерия (311 г.), Максимиан и Лициний объединили свои силы, а Максенций, владевший Италией и Африкой, под видом мести за отца объявил войну Константину, владевшему Галлией; результатом этой войны было поражение и смерть Максенция, что отдало в руки Константина весь Запад (312 г.).

В 314 г. он напал на Лициния, успевшего тем временем уничтожить Максимиана, и отнял у него Иллирию, Македонию и Грецию. После этого Константин в течение десяти лет делил императорскую власть с Лицинием. Затем, вновь поспорив со своим соперником, он взял его в плен и удавил его; таким образом, он стал единственным самодержцем (324 г.).

Из этой отчаянной драмы христианство вынырнуло, как особо покровительствуемый культ Римской империи. Константин, как мы видели, с самого начала покровительствовал христианам, как это делал до него его отец; Лициний тоже усвоил эту политику, хотя во время его последней войны с Константином он преследовал христиан, чтобы привлечь к себе симпатии язычников. Тем не менее, много было споров о том, обратился ли Константин к христианству по политическим или по религиозным мотивам.

По-видимому, дело обстояло так, что он в обычном духе древних религий верил в помощь христианского бога в его великой борьбе с Максенцием, призывавшим бога язычников с его старинными дурными обрядами; а после своего первого крупного успеха Константин еще больше утвердился в своем выборе. Однако, рассказ о виденном им во сне или видении знамени – явный вымысел, возможный только при невежестве первых христианских историков, увидевших греческие буквы ХР (хотя предание утверждает, что сопровождавшие сновидения слова «сим победит» и были на латинском языке) в солнечном символе, появлявшемся на египетских и других монетах за несколько столетий до того и не имевшем никакого отношения к имени Христа; впрочем, Константин применял этот символ на своих штандартах вместо имени Христа.

Такую же сказку рассказывали и о его сыне Констанции, на монетах которого, однако, этот символ связан с языческой богиней победы. В остальном Константин был таким же христианином, как и другие. Еще его отец был монотеистом, защищавшим христиан на основании своих философских принципов, а из постоянных успехов Констанция во всех его начинаниях и из неудач его собственных соперников сын сделал вывод, что религия «единого бога» приносит счастье его дому. Его личный военный успех был всегда его главным аргументом в пользу христианской веры, а в те времена такой аргумент был довольно убедителен.

В том обстоятельстве, что он отложил свое крещение до самого смертного часа, не следует непременно видеть доказательства его религиозных колебаний в этом вопросе, хотя у него и могли быть колебания. Многие христиане в то время поступали таким же образом на том основании, что крещение смывает грехи, и было бы не экономно принять крещение в молодости. Для Константина такой довод был особенно веским, и нет никаких солидных оснований думать, что у него были и другие мотивы религиозного характера.

Однако, поскольку число язычников все еще значительно превосходило число христиан, Константин не мог пойти на то» чтобы объявить себя определенно противником всех прочих культов; поэтому он сначала объявил свободу исповедания всех религий, принял языческий титул pontifex maximus и большую часть своей жизни продолжал чеканить монеты и медали, на которых он изображен поклонником Аполлона, Марса, Геракла, Митры или Зевса.

Но» умилостивляя таким образом других богов и их почитателей, он с самого начала оказывал финансовую поддержку только христианам. До того духовенство обыкновенно дополняло свое месячное жалованье доходами от торговли, фермерства, банковских операций, ремесел и медицинской практики; теперь император постановил, чтобы они получали регулярное годовое жалованье; церковные «вдовицы» и девы также получали субсидию.

Далее» он не только возвратил верующим отнятые у них во время гонений владения, но и издал указ, чтобы все священники, как жрецы в Египте, а позднее и вообще в империи, были освобождены от всех муниципальных повинностей; этот шаг был в такой же мере в интересах священства, как и ущербом для государства и для духа государственности вообще. Ближайшим результатом этого распоряжения было то, что множество людей, ищущих наживы, устремились к священству; скоро карфагенская и константинопольская церкви имели во главе 500 священников; протесты муниципалитетов против вызванного этим декретом расстройства финансов были так сильны, что Константин вынужден был ограничить его действие.

Правда, языческие фламины и жрецы государственных провинциальных культов в ограниченном числе пользовались той же привилегией, и Константин сохранил ее для них, несмотря на протесты христиан; он, по-видимому, не лишил этой привилегии также пользовавшихся ею священников и старейшин еврейских синагог, но христианской церкви он отпускал значительные прямые дотации, а разрешением получать подобно языческим храмам имущество по завещаниям он создал для нее прочную финансовую базу. Доходы священников были настолько велики, что пришлось законодательным путем ограничить численность духовенства, а впоследствии понадобилось издать специальные законы, чтобы ограничить дальнейшее обогащение священников и епископов путем отдачи денег в рост.

Но власть духовенства простерлась еще дальше. Епископы, которые до сих пор выступали, как арбитры в христианских диспутах, могли теперь заставить признавать свои решения при поддержке закона; важная процедура отпуска на волю рабов была перенесена из храмов в церкви. Некоторые языческие храмы Константин временно закрыл, основываясь на требованиях общественной нравственности, некоторые он разрешил снести, как пустующие; но хотя он построил и богато одарил несколько больших христианских церквей и провел некоторые законы против языческих обычаев, но никогда не решился начать общее преследование язычества, чего так жаждали его христианские блюдолизы; утверждение Евсевия, будто Константин разграбил храмы и унизил язычество, принадлежит к числу многочисленных вымыслов, – а может быть позднейших подделок, – какие встречаются в сочинениях этого историка.

Как бы то ни было, число христиан достаточно умножилось. Самые суровые меры Константин принял против частных гадателей, которых сжигали живьем; но в данном случае он действовал на основании существовавшего языческого закона и, вероятно, под влиянием свойственного самодержцу страха перед предсказаниями, направленными против него. Эта мера, конечно, не оказала никакого действия на народную практику. Сами императоры обычно обращались к гадателям перед восшествием на престол, и их запрещение гадать другим не производило, поэтому, впечатления.

В своих отношениях к избранной им церкви, ее кодексу морали и исповеданию Константин проявил себя с самой худшей стороны. Через год после победы над Лицинием, когда он стал по видимости вдвойне убежденным христианином, он умертвил своего сына Криспа, племянника и свою жену Фаусту и удавил Лициния и его сына, которым дал обещание сохранить им жизнь; но ни одного слова упрека не раздалось со стороны христианского духовенства. Одним ударом была упразднена вся их показная высшая нравственность; церковь с тех пор была столь же ревностной наушницей у трона, какими всегда были прежние жрецы.

Константин вел обычный для императоров образ жизни, не навлекая на себя порицания, и даже панегирик епископа допускает, что он был окружен недостойными стяжателями, сплошь христианами. Церковь охотно приняла его таким, каким он был, как земного главу церкви.

Создание новой столицы, Константинополя, рассматривалось, как начало новой эры, эры христианства, так как в Риме высшие классы были наиболее ревностными приверженцами древних культов, и, говорят, Константина там при его последнем посещении приняли с явным неуважением. Оставаясь pontifex maximus, он председательствовал в Экономическом совете церкви, и одной из крайностей его церковной политики было предоставление в распоряжение путешествующих епископов всего имперского почтового аппарата с его сменами лошадей и повозок.

В награду за все свои усилия он видел, как христиане все более бешено спорили о центральных догматах и по вопросам дисциплины. На его глазах возник великий арианский раскол и раскол донатистов в Африке; обоим предстояло углубиться и ухудшиться в течение многих поколений. Несостоятельность церкви, как средства для нравственного единения, становится сразу очевидной, как только ее официальное утверждение устранило единственную прежнюю силу, сдерживавшую споры, именно – страх перед языческим врагом.

Так как духовенство жило большей частью на местные доходы, то экономически расколы не находились еще в худшем положении по сравнению с другими течениями, так как не нуждались в финансовой помощи сверху; а христианская вера так же мало была способна овладеть первобытными инстинктами борьбы, как и выдвинуть разумное обоснование для своих мнений и действий.

Казалось, что все оставшиеся еще у людей умственные интересы должны были устремиться в новые каналы, которые церковность и теология открыли для энергии невежественных людей в этот век все сгущающейся тьмы и убывающей цивилизации. Литература, как таковая, исчезла, искусство с каждым царствованием становилось все более бессильным, точные науки, одно время оживившиеся в своем убежище в Александрии при Антонинах и Флавиях, были утрачены новыми поколениями.

Приписывать всеобщий упадок христианству было бы такой же ошибкой, как и старое заблуждение, что оно было стимулом для нравственного и общественного возрождения; христианство было скорее результатом, чем причиной всеобщего упадка. Но, утвердившись, как часть государственного механизма, оно ускорило все процессы умственного вырождения, а при таких обстоятельствах нравственный подъем был невозможен. Слепая вера не могла спасти мира, гибнущего от явного недостатка света.

Для Константина бесконечные споры духовенства по вопросам догмы были столь же непонятны, как и неразрешимы. Подобно сотнику в евангельском рассказе, Константин, привыкший приказывать и повиноваться, пытался найти дисциплину в делах божественных, и когда область богословия все сильнее запутывалась, он от чувства неудовольствия перешел к состоянию, среднему между страхом и яростью. Divinitas (божественная сущность) – доказывал он, – обратится против всех, против духовенства, императора и мирян, если духовенство не будет жить в мире; и он по-хорошему просил их оставить все эти теоретические спорные пункты или же следовать примеру языческих философов, умевших спорить без ненависти.

Вечно раздираемая спорами, церковь стала посмешищем для язычников и ее даже осмеивали в театре; обращаться в христианство могли только такие люди, которые готовы были идти в любое место, где есть шансы на выгоду. И вот в одном из своих приступов ярости Константин установил смертную казнь для непримиримых раскольников, но оказалось, что эта угроза только увеличила число нарушений.

Однако, как бы там ни было, церковь была орудием самодержавного правительства, и с ней нельзя было не считаться, и вот при таком возбуждении неограниченных здоровым моральным чувством богословских импульсов, которое при отсутствии гонений со стороны государства могло бы привести к созданию взаимно уничтожающихся фракций, официальное покровительство христианству со стороны государства объединяло все враждующие группы, хотя и номинально, в одно целое. Вот, что поддержало организм церкви – что угодно, только не нравственная жизнеспособность или умственные силы.

Предоставив церковным соборам устанавливать или не устанавливать догму, император к великому удовлетворению духовенства взял на себя все внешнее администрирование, включив церковь в свою систему политики. Четыре главные епархии – Рим, Антиохия, Александрия и Константинополь – были приравнены к четырем префектурам претория; под их началом были церковные экзархи, соответствующие 13 гражданским экзархам данных территорий или диоцезов, затем шли митрополиты или архиепископы, заведующие отдельными провинциями, всего 116.

В следующем столетии епископ иерусалимский, ранее подчиненный антиохийскому, стал независимым; все эти 5 епархий стали известны, как пять патриарших престолов. Многие церкви по разным причинам оставались еще технически независимыми; но естественным результатом всей системы было резкое повышение авторитета иерархии; епископы главенствовали над пресвитерами, а все вместе старались ограничить право общин вмешиваться в церковную жизнь. Так как общины включали теперь все большее число людей безразличных к вопросам церковного управления, то процесс развивался тем легче.

В отношении внешней обрядности – а она составляла для большинства самую суть и мифа и учения – христианство теперь ассимилировало себе почти все, что было в язычестве привлекательного: крещение, как выше указано было, стало точной копией посвящения в языческие мистерии; оно совершалось дважды в год при свете факелов; когда Константин распорядился считать день солнца (воскресенье) особо священным, он взял за общую скобку и христианское и языческое богословие, так как имелась в виду одинаково санкция обеих религий. Конечно, воскресенье не было тогда святым днем в современном пуританском смысле и было только приравнено к другим большим государственным праздникам, когда работы не производились, но игры разрешались.

Через год после достижения Константином единовластия, в 325 году, он созвал Вселенский собор в своем дворце в Никее в Вифинии, чтобы установить богословскую точку зрения на положение основателя церкви. Вопрос был решен решительно против Павла Самосатского и савелианцев. для которых сын был только проявлением или образом отца в том смысле, что отец и сын были объявлены разными лицами. Такова была в то время ортодоксальная догма.

Но, когда Арий, александрийский пресвитер, выступая против своего епископа, провозгласил, что «сын полностью и существенно отличается от отца», смятение началось сначала. Арий нашел много сторонников, обвинявших епископа в савелианстве, когда он утверждал, что отец и сын имеют одну и ту же сущность; церкви пришлось снова заняться определением своего бога. Епископ Александр при поддержке двух Александрийских соборов изгнал Ария, но в результате он ударился в еще более ревностную пропаганду, которая имела столь же быстрый и широкий успех, как и все предыдущие ереси.

Вслед за этим Никейский собор большинством голосов постановил, что сын единосущен (homousios) отцу, но составляет отличное от него лицо; он – одно с отцом, однако, рожден им. Таким образом, догмат был установлен; Арий был отправлен в изгнание; бывшие на его стороне руководящие епископы были низложены. Постановление было вынесено путем искусственной подтасовки голосования, ибо в соборе участвовало только 300 епископов, тогда как всего их было в церкви не менее 1.800; спустя пять лет, Константин, который со своей стороны распорядился сжечь писания Ария, а сам, однако, выражался, как истый арианин, пришел к убеждению, что с ересиархом поступили дурно, и вернул его из ссылки.

После этого восстановленные в должностях арианские епископы начали преследовать своих преследователей; когда новый александрийский епископ Афанасий отказался восстановить в должности Ария, то Тирский собор (335 г.) низложил его самого и сослал его в Галлию; за этим последовали и другие увольнения; в то же время большой собор, состоявшийся в Иерусалиме формально восстановил Ария, а император отдал распоряжение константинопольскому епископу принять самого ересиарха.

Однако, до исполнения этого приказа Арий умер в Константинополе – очевидно от яда, а Константин умер год спустя, приняв крещение от арианского епископа и оставив обе партии в схватке для долгой жестокой борьбы. В течение нескольких лет сын императора Констант угрожал войной своему брату Константину, если он не восстановит Афанасия.

Никогда более безумная борьба не сотрясала какого-либо общества. Как заметил один историк церкви, обе партии верили в спасение через кровь Христа; относительно этой первоначальной догмы, унаследованной от доисторического периода варварства, не было споров; бой разгорелся вокруг многообещающего пункта «об отведении ему подобающего ему места во вселенной.

Ортодоксия утверждала, что сын был сыном от века – опять-таки совсем так, как набожные брамины или мусульмане утверждали, что «реды» и коран «не сотворены», а существуют вечно. По-видимому, при отсутствии критической мысли, человеческий инстинкт почтения к божественному приводил к такого рода представлениям.

Но, с другой стороны, мысль о том, что Иисус – бог, родившийся во времени и homoiousios (подобосущный) отцу, была лишь относительно более здравой. Таким образом, ариане, с одной точки зрения представлявшиеся рационалистами, тоже стояли на основе иррационального, а тринитарии, представленные Афанасием, нашли достаточным заменить аргументацию безудержной бранью. То обстоятельство, что ариане противились монашеству и идеалу вечной девственности, еще более увеличивало ярость ортодоксов. Ненависть к арианам была сверх меры, и ее можно объяснить только тем, что вера, обращающаяся к чувству и унижающая разум, заключает в себе самые худшие возбудители дурных страстей.

С точки зрения разума, если вообще здесь можно говорить о разуме, учение о троице было просто заимствовано христианами из понятия о божественных триадах, господствовавших в древнеегипетском и других учениях; из них троица Озирис – Изида – Гор была хорошо известным примером. Афанасий только прибавил христианскую историю страстей к другой языческой доктрине, усвоенной в духе гностицизма, и поставил особое ударение на словесном утверждении монотеизма.

В данном случае единственным более или менее разумным доводом в пользу принятого церковью пункта символа веры могло быть далеко не идейное соображение о том, что христианский культ находился между Сциллой политеизма и Харибдой монотеизма, низводящего Иисуса до роли простого человека; и если явно противоречивая формула могла предотвратить гибель христианства, то обе стороны готовы были пустить ее в ход.

Конечно, такой аргумент не выдвигался никем, но он, вероятно, фактически руководил некоторыми из более дальновидных или менее честных епископов, которые, затевая споры, старались, тем не менее, приспособиться к политическим требованиям момента. К счастью, государство создало нечто вроде официальной ограды, внутри которой воюющие между собой члены церкви номинально оставались одной церковью; но под поверхностью этого видимого единства царил неописуемый хаос

Ариане в свою очередь раскололись на полдюжины взаимно анафемствующих одна другую сект, и каждая потрясала своим символом веры; каждая новая фаза ереси вызывала со стороны ортодоксии возражения, оказывавшиеся в свою очередь уклонившимися в ересь в другом направлении. За первым рядом споров последовал второй – по вопросу о том, как сочетаются у Иисуса его божественная и человеческая природы; затем возник третий спор о личности или модальности святого духа; в конце концов, богословие стало чем-то вроде систематического безумия.

Во время всей этой сумятицы в Египте и на Востоке Северная Африка, стоявшая по вопросу о троице на почве «ортодоксии», была охвачена ересью донатистов; то было одно из многих проявлений пуританских или аскетических инстинктов, и притом как раз там, где издревле процветали некоторые наиболее чувственные культы. Спор возник по поводу избрания карфагенского епископа, и пуританская сторона получила свое название от того, что один или оба епископа назывались Донатом. Ряд соборов один за другим тщетно пытались умиротворить эту епархию; не больше успеха имел и император, отнявший у раскольников несколько храмов, сославший некоторых из их епископов и многих казнивший.

В 330 г. один из их соборов насчитывал 270 епископов, а раскол тогда еще продолжал расти. Совершенно очевидно, что всякая секта могла так же расти, как и сама иезуистская секта. Рядом с другими началось и новое движение, названное по имени своего полулегендарного основателя – Манихея или Манеса, перса родом, который по образцу гностиков скомбинировал христианское ученье с маздейским дуализмом, отожествляя Иисуса с Митрой. Тщательно организованный, этот культ получил быстрое и широкое распространение, и его успеху содействовало еще верование, что Манес был казнен персидским царем, как еретик по отношению к маздеизму (275).

Манихейская секта имела своего председателя, представлявшего Христа, двенадцать учителей, представлявших двенадцать апостолов, и 72 епископа, представлявших 72 апостолов третьего евангелия, или то же количество разъездных сборщиков еврейских патриархов. Как и большинство первых гностиков, манихеи были докетами, утверждавшими, что Иисус имел только кажущееся тело и не мог в действительности пострадать; они не только поносили ветхий завет, называя Иегову злым духом, но отвергали и четыре евангелия в пользу одного нового евангелия, называемого Эртенг, которое было, якобы, продиктовано Манесу богом.

Развивая идеи Монтана, Манес утверждал (или ему приписали утверждение), что он – обещанный параклит. Так создалась новая вера, во всех мелочах похожая на христизм. В вопросах морали новый культ превозносил и исповедовал все аскетические добродетели и защищал теорию о двух чистилищах – одно из священной воды на луне, другое из священного огня на солнце, сжигавшем нечистое тело и оставлявшем только бессмертный дух. Обнародовав свое независимое евангелие, манихейство соединило в себе жизненную силу народного монтанизма и умственные притязания гностиков.

Ничто, очевидно, не могло помешать созданию новых сект рядом с основным церковным учением; и пока они находили ревностных приверженцев, только систематические губительные преследования могли прекратить их раздельное существование.

В семье Константина продолжали соблюдать его веру и политику, причем результаты как в личной жизни наследников императора, так и в судьбах государства были не лучше, чем при Константине. Константин оставил империю своим трем сыновьям – Константину II, Констанцию и Константу – и двум племянникам; но племянники немедленно были убиты вместе со своими отцами, а из трех сыновей второй погубил первого на войне (340 г.); третий, унаследовавший западные провинции старшего брата, пал в войне с новым соперником Магненцием (350 г.).

После этого Констанций, обезоружив Магненция тем, что назначил его своим помощником, оказался единственным императором (353 – 361). На него, по-видимому, падает вина в предумышленном убийстве одним ударом двух оставшихся в живых братьев его отца со всеми их сыновьями, кроме двух – Галла и Юлиана – сыновей Юлия Константа. При Констанции началось, по крайней мере теоретически, преследование язычников под настойчивым давлением церкви, которая за сорок лет до того сама была гонима.

Приходится отметить исторический факт, что в то время как до утверждения христианства многие язычники благоприятствовали веротерпимости, христиане, естественно осуждавшие всякого рода гонения, пока они сами от них страдали, сразу стали яростными гонителями, как только они получили власть. Трактат Юлия Фирмика Матерна о языческих заблуждениях представляет собой пламенный призыв к сыновьям Константина уничтожить языческие культы.

Фактически первыми пострадали не язычники. Первыми результатами главенства Константина были отлучения, изгнания и казни раскольников; и хотя некоторое время воздерживались от казни еретических товарищей по христианской вере, но через сотню лет эта щепетильность тоже пропала. Такими способами опять-таки «церковь» приобрела возможность выжить.

С другой стороны, гонения христиан на язычников осуществились не так быстро, как того хотелось бы их вдохновителям. В 341 г. Констант издал нелепый закон, что «суеверия должны быть прекращены и безумие жертвоприношений уничтожено» под страхом смертной казни. По-видимому, не было ни одного судебного процесса, основанного на этом декрете, а в следующем году, очевидно вынужденный посчитаться и с языческой партией, император постановил, что хотя суеверия следует подавить, но старые храмы нужно пощадить.