Текст книги "Инструмент"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Мистер Лукас, – сказал лакей.

– А, вот и вы, – сказала миссис Эттербери, снимая очки. – Познакомьтесь с моим мужем.

Эттербери встал и тоже снял очки. Это был крупный человек с гладко прилизанными, редеющими волосами и с довольно большим носом. В рыжеватого цвета куртке с белыми зубчатыми полосками, в рыжеватых спортивных брюках, начищенных до блеска коричневых туфлях и с желто-синим полосатым галстуком.

– Здравствуйте, мистер Лукас. Очень рад, что вы к нам выбрались. Что вы хотите выпить? Мы с женой предпочитаем «Дайкири», и если вы не возражаете…

– «Дайкири» с удовольствием, – сказал Янк.

– Садитесь вот сюда, тут солнце не будет бить вам в глаза, – сказал Эттербери.

Лакей удалился за коктейлями.

– Моя дочь будет позднее. Она с вами не знакома, но видела вас на почте.

– По-моему, я тоже ее видел. Она носит брюки для верховой езды?

– Вернее, бриджи, – сказал Эттербери. – Всегда в них здесь расхаживает. В бриджах или в синих джинсах.

– Сегодня на ней юбка, Сей. Она ходила утром в церковь, не в пример нам с тобой.

– Да. Ну, мистер Лукас, далеко вы заехали от привычных вам мест. И дело даже не в расстоянии, а… гм, в темпе жизни, – сказал Эттербери. – Моя жена говорила, что у вас вышел бензин и вы решили задержаться здесь. Вот и прекрасно.

– Да, я даже получил водительские права в Вермонте.

– Вот как? Это меня обнадеживает, – сказала миссис Эттербери.

– Комплимент со смыслом. Моя жена стала интересоваться политикой, и у нее расчет такой: раз вы получили здесь водительские права, значит, регистрироваться на право голосования будете тоже здесь, и она надеется завербовать вас в демократическую партию.

– В Вермонте?

– Как говорится, надежда вечно питает человека, – сказал Эттербери.

– Я никогда не голосовал, – сказал Янк.

– Никогда? И даже в Спринг-Вэлли, штат Пенсильвания? – сказала миссис Эттербери.

– Вы меня изумляете. Откуда вам известно про Спринг-Вэлли?

– Читала в какой-то статье, а у нас, вернее, у моего мужа, есть там знакомый.

– Попробую догадаться кто, – сказал Янк. – Не Портер Дитсон?

– Он самый, – сказал Эттербери. – Старый хлюст.

– Хлюст? – сказала миссис Эттербери. – Я этого слова не слышала со времени…

– Портеру оно подходит, – сказал Эттербери. – Вы со мной согласны, мистер Лукас?

– Да, пожалуй. Это личность уникальная в Спринг-Вэлли. У нас были и другие хлюсты, но Портер Дитсон – единственный, кто катается на коньках в бриджах для гольфа.

– Да, это в его духе, – сказал Эттербери. – Он один из последышей старой гвардии, и у него, кажется, есть братец, настоящий истукан. Брайс?

– Правильно. Брайс Дитсон. Вы точно его охарактеризовали. Настоящий истукан.

– Такой в демократическую партию не вступит, – сказала миссис Эттербери.

– Портер Дитсон тоже не вступит, – сказал Янк.

– Я очень рад, что он вам нравится, – сказал Эттербери.

– Да, нравится. Я таких больше нигде не встречал.

– И не встретите, разве только поедете в Англию. У нас такие, как Портер Дитсон, редкость. Правда, попадаются кое-где. Но у многих ли хватит силы воли пройти через всю жизнь, устоять? Выдержать напор деловитости без силы воли нельзя. Вы со мной согласны?

– Безусловно. И особенно в таком городе, как Спринг-Вэлли, – сказал Янк.

– Человек палец о палец не ударил, и, по-вашему, в этом сила воли? – сказала миссис Эттербери.

Эттербери и Янк обменялись взглядом.

– Тут важна установка, принцип, – сказал Эттербери.

– Но мистер Лукас…

Вошел лакей с подносом, на котором стояли коктейли.

– Звонила миссис Данем, мэм. Просила передать, что задерживается и чтобы ее не ждали.

– Задерживается? Интересно, на сколько? Не говорила? – сказал Эттербери.

– Нет, сэр.

– И конечно, не доложила, где она? – сказал Эттербери.

– Нет, сэр.

– Минут через десять, Вильям, – сказала миссис Эттербери. Ей не совсем удалось замять неловкость, вызванную раздражением мужа. Досада Эттербери говорила о большем, чем просто неудовольствие из-за того, что Шейла Данем опаздывает. – У нее, наверно, опять аккумулятор сел, – сказала миссис Эттербери.

– И сядет, если оставлять свет в фарах, – сказал Эттербери. – Мистер Лукас, это ваша первая пьеса на Бродвее?

– Да, первая.

– Просто поразительно – первая пьеса и такой успех. Вы, наверно, очень этим довольны.

– Доволен.

– Как же вы можете удержаться – неужели вам не хочется ходить каждый вечер в театр смотреть на эти толпы? – сказала миссис Эттербери.

– Не говоря уж об очередях в кассу, – сказал Эттербери.

– Кое-что я повидал в Бостоне. Но не то мне надо.

– А что вам надо? – сказала миссис Эттербери. – Правда, на такой вопрос ответить очень трудно.

– Не надо мне ни шумихи, ни восторгов, ни ореола. Поэтому я и уехал. Я ушел из театра в день премьеры, после второго акта.

– И исчезли бесследно. Я читала об этом, – сказала миссис Эттербери. – Вот когда требовалась сила воли – уйти, зная, что пьеса пользуется таким успехом.

– Да, в какой-то степени. Но с другой стороны, я проявил полнейшее малодушие. Драматург должен встретить такое не дрогнув, а я побоялся испытать себя. Я убежал.

– И вы работаете здесь, в Ист-Хэммонде? – сказала миссис Эттербери. – Анна Фелпс страшно мила…

– Чертовски мила, – сказал Эттербери.

– Но очутиться совсем в другой обстановке и сразу сесть за машинку! Как это вам удалось? Первую пьесу вы писали в Гринвич-Виллидже…

– В Челси.

– А-а… И пока писали, брались за любую работу. Кинокомпании, кажется, предлагали вам баснословные деньги, а теперь они даже не знают, где вас найти. Это наша тайна. Но теперь, когда вам не надо искать заработков и вы поселились здесь, в глухом вермонтском поселке, нужно иметь силу воли, чтобы сесть и писать что-то новое.

– Я люблю свою работу.

– Да, видно что так, – сказала она.

– И мистер Эттербери любит свою работу, – сказал Янк.

Эттербери хмыкнул.

– Я фермер-джентльмен, так это именуется. Никто не верит, что тут нужно работать. Я плачу по счетам, только и всего.

– Это неправда, мистер Лукас. Он каждый день встает в половине седьмого, Адам Фелпс приносит ему кофе в термосе…

– Чертовски хороший кофе.

– …и они вдвоем занимаются делами. Когда он приходит домой к ленчу, у него уже полный рабочий день за плечами. Ведь это так и есть, Сей. Зачем умалять свои заслуги?

– Мне кажется, мистер Эттербери любит свое дело, а что думают другие, не имеет значения, – сказал Янк.

– Разумные речи приятно и слушать, – сказал Эттербери. – Я действительно люблю свою ферму, а вставать в шесть утра до чертиков трудно, но ничего не поделаешь. Настоящий фермер-джентльмен не поднимался бы в такую рань. Настоящий джентльмен-фермер дилетант. А я хозяин молочной фермы и добился того, что она приносит мне кое-какие доходы, в значительной мере благодаря помощи Адама Фелпса.

– Ленч подан, мэм, – сказал лакей.

Минут двенадцать ушло у них на то, чтобы съесть суп из бычьего хвоста, немножко больше на телятину со спаржей по-голландски, не больше пяти минут на салат из зелени и пять минут на клубничный мусс. На сей раз миссис Эттербери с успехом уводила застольную беседу от обсуждения своей дочери, и Эттербери невольно помогал ей в этом, сосредоточившись на еде. Она заставляла говорить гостя, и он охотно шел ей навстречу. Когда они встали из-за стола, Эттербери испустил глубокий вздох.

– Прекрасный ленч, – сказал он. – Вы курите сигары, мистер Лукас?

– Когда меня угощают, – сказал Янк.

– Тогда пойдемте покурим.

– Я буду ждать вас на террасе, – сказала миссис Эттербери. – Так что не очень задерживайтесь со своими сигарами.

Эттербери шел первым к себе в кабинет, когда появилась Шейла. Все четверо столкнулись в холле.

– Прошу прощения, что опоздала. Меня пришлось толкать, – сказала она.

– Шейла, познакомься, это мистер Лукас, – сказала ее мать.

– Ясно! Кто же еще? Здравствуйте.

– Здравствуйте, – сказал Янк.

– Моя дочь, миссис Данем, – продолжала ее мать.

– Ясно! Кто же еще? – сказал Янк.

– О-о! Мне понравится… этот человек, – сказала Шейла. – Хелло, Сеймур. Я опоздала, прости. Но я вижу, вы и без меня справились.

– Кое-как, с трудом, – сказал Эттербери. – Ты правда была в церкви?

– Да. Ты ведь ее содержишь, и мне захотелось, чтобы твои деньги были потрачены не совсем уж зря.

– Странный повод для посещения церкви, – сказал Эттербери. – И вовсе не я ее содержу. Я жертвую, а содержат ее сами прихожане. Мои пожертвования идут на покрытие дефицита, и уверяю тебя, дефицит у них обычно не так уж велик.

– Публики сегодня было немного, не битком, – сказала Шейла. – Бог идет без аншлага, не как мистер Лукас. Поздравляю. Я вашу пьесу не видела, но непременно посмотрю при первом же удобном случае.

– Будьте, как говорится, моей гостьей.

– Нет. Мой отчим поддерживает всемогущего Господа. А я буду поддерживать вас. Самым пристойным образом, конечно. Кофе вы еще не пили?

– Мы с мистером Лукасом собирались…

– Сигары, – сказала Шейла. – Хорошо. Я выпью кофе с мамой.

– Почему бы нам всем вместе не посидеть на террасе? С открытыми окнами сигарный дым не так чувствуется, – сказала миссис Эттербери.

– Я тоже выкурю сигару, – сказала Шейла.

– Бравада. Ты еще ни одной не докурила.

– Конечно, бравада, – сказала Шейла.

– И вообще, зачем зря добро переводить, – сказал Эттербери.

На террасе из них четверых составилась недружная компания, и через несколько минут Эттербери поднялся и сказал:

– Ну, я пойду по коровьим делам. Не вставайте, мистер Лукас. Очень рад был вас повидать. Приезжайте к нам еще. – Эттербери прошел с террасы в комнаты, а потом они увидели, как он идет по направлению к коровникам со складным стулом и в высоких ботах поверх туфель. Назад он не оглянулся.

– Опять на меня накакал, – сказала Шейла.

– Шейла!

– Мой язык не может шокировать мистера Лукаса, если верить рецензиям на его пьесу.

– То другое дело. Люди, которые выражаются на таком языке в пьесе мистера Лукаса… это люди, которые на таком языке говорят. Правильно, мистер Лукас?

– Да, правильно, – сказал Янк.

– А вы сами сидите здесь с часу дня и ни разу даже не чертыхнулись, – сказала миссис Эттербери.

– Чертыхнитесь разок-другой, сделайте маме одолжение, – сказала Шейла. – И еще что-нибудь покрепче пустите.

– Я вижу, посещение церкви не очень-то благотворно на тебя повлияло, – сказала ее мать. – И не только в смысле лексикона, но вообще, твой тон, Шейла.

– Я вышла оттуда такая просветленная, благостная, но потом долго искала, кто бы меня подтолкнул, а Сеймур, я знала, сидит и злится. Наконец подъехал Эд Кросс и подтолкнул мою машину. Он считает, что дело не в аккумуляторе. Как только Билли Данем наконец выложит денежки, первое, что я сделаю, – это куплю себе новую машину. У меня будет «Икска-120» – белая-белая, цвет непорочности. Я почему-то думала, у вас тоже что-нибудь вроде «икска», мистер Лукас.

– У меня нет своей машины. Эта моего агента.

– Ну, когда будете покупать, не скупитесь. Начните с «феррари».

– Вы понимаете в машинах гораздо больше меня. Я даже не слышал, что есть на свете «феррари», и вряд ли стану покупать что-нибудь такое.

– Не все ведь увлекаются модными машинами! – сказала миссис Эттербери.

– Сеймур увлекался. Я помню, когда вы поженились, у него был «корд» с выхлопными трубами, выведенными из-под капота. А до этого огромная допотопная «лагонда».

– Ты помнишь нашу «лагонду»? Это было, правда, не так уж страшно давно, но в те годы ты еще бегала маленькой девочкой. Правда, машины всегда сводили тебя с ума.

«Вот такие разговоры они и ведут между собой?» – подумал Янк. Так легко, просто.

– А вот «пирс-эрроу» вы вряд ли помните, – сказал он.

– Не помню, но слышала, – сказала Шейла.

– А я прекрасно помню, – сказала миссис Эттербери. – Мой дядя других не признавал.

– В том городке, где я вырос, этих «пирс-эрроу» было больше на душу населения, чем в любом другом месте, – сказал Янк.

– Я знаю, где это. В Гиббсвилле, Пенсильвания, – сказала Шейла. – Один мой знакомый…

– Нет. В Спринг-Вэлли, Пенсильвания. Гиббсвилл в другом конце штата.

– Но мой знакомый говорил, что у них в Гиббсвилле было больше всего этих «пирс-эрроу», – сказала Шейла.

– Значит, он большой враль, и, что бы он вам отныне ни говорил, не верьте ни одному его слову, – сказал Янк.

– Да, он любил приврать, но только не про такие вещи. А может, вы тоже враль – откуда я знаю?

– Шей-ла! – сказала миссис Эттербери.

– А что? Писатели, по-моему, живут в мире, созданном их воображением. Мистер Лукас… хм… враль профессиональный. Ему, может, и не нравится это слово, но он не постеснялся сказать враля моему знакомому, которого и в глаза не видал.

– Вы противник, достойный моего клинка, – сказал Янк.

– Я? Я вам вовсе не противник. Но вы слишком уж поторопились обозвать моего знакомого вралем, даже если в шутку. Что посеешь, то и пожнешь.

– А вы покорно пожинаете то, что сами посеяли? – сказал Янк.

– Я за нее отвечу. Нет, – сказала миссис Эттербери.

– Откуда ты знаешь, мама? Откуда ты знаешь, что мне приходится пожинать?

– Ну, может быть, и не знаю. Зато знаю, что с гостем надо быть повежливее, а мистер Лукас наш гость, Шейла.

– Тогда представим себе, что мы у него в гостях. Ведь несколько минут назад он сам сказал: «Будьте моей гостьей». Когда предлагал мне билеты на свое представление. Ведь сказал: «Будьте моей гостьей»? Значит, ему ничего не стоит переключиться с гостя на хозяина, с хозяина на гостя. Гость – хозяин, хозяин – гость. Я шокирую маму, но это потому, что она не понимает таких людей, как мы с вами. Что совершенно естественно, поскольку мы не понимаем таких, как она. Впрочем, может, вы понимаете? Писатель, конечно, никогда не признается, что он понимает не всех и не вся.

– Тут вы ошибаетесь, – сказал Янк. – Есть миллионы людей, которых я не понимаю, так как не даю себе труда понять. Но если заняться этим вплотную, то думаю, что пойму любого человека. Вот, например, вас мне понять нетрудно.

– Конечно. Не такая уж я безумно загадочная натура, и мы с вами более или менее одного поколения. Но вам, пожалуй, будет не легко понять маму, и Сеймура, и им подобных.

– Почему? – сказал Янк.

– Видите ли, когда я говорю «им подобных», это касается не только их возраста. Я имею в виду обстановку, в которой они выросли. Про вас я все читала, так что знаю, в какой обстановке вы росли. Часто вам приходилось бывать в таких домах, как наш?

– Конечно, нет.

– Или общаться с такими людьми, как мама и Сеймур Эттербери?

– Нет.

– У вас не было дядюшки, который разъезжал только на «пирс-эрроу»?

– Нет, – сказал Янк.

– Вы сын хороших, порядочных людей, им всегда надо было зарабатывать себе на жизнь. Ваш отец преподавал в каком-то захолустном колледже, я даже не слышала, что такой существует.

– Шейла, ты в самом деле…

– Мама, он понимает, что я куда-то веду этот разговор, – сказала Шейла. – И если ты не будешь мешать, я доберусь куда нужно. Дело вот в чем, мистер Лукас. У моей матери – у этой обаятельной, красивой, прекрасно воспитанной женщины… как, по-вашему, какая у нее была жизнь? Легкая?

– Вы сами мне подсказываете. Должно быть, нелегкая. Но ваша правда, я бы полагал, что жизнь ее баловала.

– Мистер Лукас прав, – сказала миссис Эттербери. – Он же почувствовал, как Сей любит свою работу.

– Ну, это более или менее очевидно. Такой богач, как Сеймур, не жил бы здесь, если бы ему не нравилось то, чем он занят.

– Нравится – не то слово. Любит! Мистер Лукас понял, что Сеймур любит свою работу.

– Миссис Данем, кажется, вспомнила старый спор, будто понять богатых людей могут только богатые.

– Вовсе нет. Лакеи понимают богатых людей. Адам Фелпс понимает Сеймура. А мистер Лукас совершенно сторонний человек. Сеймур никогда не раскроется перед мистером Лукасом. Он и с Адамом Фелпсом не откровенничает, но их связывает нечто вроде дружбы, основанной на взаимном уважении и многолетней совместной работе.

– Не говоря о том, что Фелпс забил гол в ворота йельской команды, – сказал Янк.

– Иронизируете, но зря. Этим Адам действительно ближе Сеймуру! Вам такой близости не достичь. И все равно Сеймур никогда, никогда не заговорит с ним об интимных, личных делах. Понимаете? Никогда. Он даже не знает, с чего такие разговоры начинаются.

– Они понимают друг друга, и этого достаточно. Зачем требовать между ними еще большей близости? У Адама Фелпса своя жизнь, у Сея – своя, – сказала миссис Эттербери.

– Дело не в этом, мама. Я говорю, что мистер Лукас никогда не поймет таких людей, как ты и Сеймур. Он уверяет, будто ему стоит только захотеть, а я говорю: неправда. Неправда.

– Миссис Данем дает мне урок смирения, – сказал Янк.

– Вам это, наверно, не помешает, – сказала Шейла. – Вы играете в теннис?

– Давно не играл.

– Я тоже. Хотите, сыграем? Туфли и носки у нас есть.

– Спасибо, но рановато после ленча, – сказал Янк.

– Ну, давайте еще чем-нибудь займемся. Надо же вас как-то использовать.

– Шейла, ты еще не ела. Поешь, может быть, подобреешь, – сказала миссис Эттербери.

– Идея! В Куперстауне есть ресторанчик. Не хотите пригласить меня туда?

– У мистера Лукаса, наверно, есть другие дела.

– Мама, мистер Лукас отлично меня понимает, а я – его. Это не значит, что мы с ним сговорились, просто у тебя на глазах ведется легкий флирт.

– Односторонний, – сказала миссис Эттербери.

– Не совсем, – сказала Шейла.

– У меня нет с собой денег, – сказал Янк.

– В этом доме избегают разговоров на такие темы, – сказала Шейла. – Мы думаем о деньгах, но не вслух. Считается, что моему отчиму неприятны такие разговоры. Это, конечно, неправда, но так принято считать… Впрочем, может, у вас действительно есть другие дела?

– Нет, никаких, – сказал Янк.

– Давайте возьмем большой автомобиль. Мой захромал, а машина вашего агента уж очень непрезентабельна.

Шейла села за руль, она молчала, пока они не выехали на куперстаунское шоссе.

– Хотите – верьте, хотите – нет, а я люблю наше поместье, но иной раз стоит только выехать за ворота, и я просто пьянею. Ужасно, когда человеку нечего делать. Если бы я писала или занималась живописью, мне было бы хорошо здесь.

– Даже в обществе вашего отчима?

– А, бросьте, Лукас. Вы прекрасно знаете, в чем беда.

– Знаю?

– Конечно, знаете. Он любит мою мать. По-настоящему любит. Но хочет переспать со мной. Я бы не прочь. Но тогда дороги сюда мне уже не будет. Пока мы цапаемся, мама знает, что у меня с Сеймуром ничего нет. Но если я пересплю с ним, тогда мне здесь больше не бывать.

– Почему вы зовете его Сеймуром?

– Он сам меня попросил. До того как я стала выезжать, я звала его папой, хотя и стеснялась, потому что мой настоящий отец был еще жив. Он умер, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Он почти все время торчал в вытрезвителях или в сумасшедшем доме. Хорош, наверно, был молодчик, судя по всему, что я о нем слыхала, но мы с ним мало виделись. Потом, когда мне стукнуло восемнадцать, Сеймур предложил, чтобы я звала его по имени, а не папой. До меня не сразу дошло, а он, уверена, и вовсе не сознавал, что с переменой имени меняются и отношения. Он мне больше не отец, и, значит, кровосмесительства не будет.

– Приставал он к вам когда-нибудь?

– Нет, никогда. Только все говорит, что нельзя гулять по ферме в таком облегающем свитере. Мол, мужчины возбуждаются. Ну что ж, он тоже мужчина, и с ним мне так же опасно, как и с рабочими. Да ну, что его слушать! И на почту не буду ходить в балахоне.

– А вас не волнуют мужские взгляды?

– Не очень. Когда один глазеет – да. А когда их много – нет. Мужчины, обуреваемые одной и той же мыслью, – это стадо обезьян, и рожи у них обезьяньи. А как актрисы к этому относятся?

– Примерно так же, как вы.

– Что у вас было с Зеной Голлом? Я читала в театральной хронике, что вы с ней жили. А потом, в день премьеры, вдруг исчезли. Здорово!

– Мне надо было спасаться.

– От нее или от всего остального?

– От нее и от всего остального.

– Вот и я тоже спасаюсь. Правда, не как вы, но все же спасаюсь. Я хочу взять пример с мамы. Первый муж у нее был прохвост, она с ним намучилась, а потом вышла за очень, очень порядочного человека, и они счастливы. Вся беда в том, что я ищу такого, как Сеймур Эттербери. Это безумие, да?

– Да, пожалуй, но безумие вполне понятное. Только вы забываете, что ваша мать не искала Эттербери. Он оказался рядом.

– Да.

– Ей не пришлось его разыскивать. И вот еще что: вам хочется быть похожей на мать, но вы не такая и такой никогда не будете. Значит, вы напрашиваетесь на осложнения.

– Вот уж на что мне не приходилось напрашиваться, так это на осложнения. Почему вы развелись с женой?

– Она была дрянь.

– А вы?

– А я был дурак.

– Бывший идеалист называет теперь себя дураком?

– Совершенно верно.

– Вот судьба наших идеалов. Я тоже вышла замуж за свой идеал. Интересный. Замечательное чувство юмора. Общий любимец. Но сволочь.

– Почему?

– Женщины, конечно. Сразу же. Попросту, без затей. «Слушай, моя дорогая Шейла, ты не думай, пожалуйста, что я откажусь от радостей жизни. Я не так устроен». Я тоже не так устроена, а он считал себя каким-то особенным. Я любила молодых людей, но, когда выходила замуж, думала: дай попробую, что получится. А он и пробовать не захотел. Наше свадебное путешествие продолжалось пять недель. На другой же день после возвращения в Нью-Йорк у него было cinq-à-sept [3]3
  С пяти до семи (фр.).


[Закрыть]с одной из моих шафериц.

– Что было?

– Эх вы, искушенный драматург! Он днем с ней переспал, – сказала она.

– Ах, это по-французски! Я учил испанский. А когда вы сами начали развлекаться?

– Да вскоре. Поплакала немножко втихомолку. Скорее от злости, чем от другого. Дура я была, по вашему определению. Потом начала крутить, как он, и в один прекрасный день слышу от него, что у меня невозможная репутация и чтобы я вела себя осторожнее – только и всего. Нет, каков сукин сын! И всыпала же я ему! Поддала коленкой, расцарапала лицо. И знаете, он так и не понял, почему я взбесилась. Вечером мы были приглашены к обеду, а у него пластырь на физиономии, где я его разукрасила. Среди прочих своих достоинств Билл страдал мнительностью, и, когда мы вернулись домой, он всю ночь возился с этой царапиной, делал примочки. На следующее утро не стал бриться и потому не пошел на работу. Весь день висел на телефоне, дозванивался до одного знаменитого кожника, а тот, как на грех, уехал оперировать в Балтимору. Мой любимый муженек полетел туда, черт его знает каким дураком там себя выставил, и после этого мы не виделись полмесяца. Он будто бы лежал в балтиморской больнице, а на самом деле весело проводил время в Мидлборо, штат Виргиния. Что стало мне известно на другой же день после того, как он там появился. Боже! До чего это было глупо. Все глупо – с начала и до конца, и я тоже была глупа. Ненадолго мы опять сошлись, а потом разъехались, и в феврале я сказала ему, что требую развода. Адвокаты сейчас торгуются из-за финансовой стороны дела.

– Зачем она вам, финансовая сторона? Разве у вас мало этого добра?

– Да, мало. Со временем я, конечно, получу наследство. У мамы есть доходы от двух поместий – отцовского и материнского, и когда-нибудь основной капитал перейдет ко мне. Но теперь у меня ничего нет, так что моему дражайшему Данему придется тряхнуть мошной.

– Почему?

– Как почему? Месть – довод веский. Не самый лучший и не единственный, но веский.

– Детей у вас нет, – сказал Янк.

– Да, малюток не имеется. Когда я его изукрасила, я была беременна, но не знала, кто папочка, и поэтому сделала аборт. Ждать два, три года, пять, десять лет, прежде чем опознаешь отца в ребенке? Не-ет! Одна моя знакомая как раз в такой передряге. У нее двухлетний сын, у которого все приметы отцовские и двух его приятелей.

– Куда мы катимся?

– Ах, перестаньте, Лукас. Пе-ре-стань-те.

Она остановилась у куперстаунского ресторанчика и, прежде чем выйти из машины, дала Янку бумажку в пять долларов.

– Куда мы катимся? – сказала она. – Если заплачу я, это будет для вас унизительно. Какой-нибудь шофер с грузовика подумает, что вы у меня на содержании.

– Не мое амплуа. Виду меня не тот, – сказал Янк. – Но спасибо.

Она заказала бифштекс с кровью без картофельной соломки и без капустного салата. Ему – чашку черного кофе. Только чашку черного кофе. Ела она быстро, с аппетитом, и, когда они снова сели в машину, Янк сказал:

– Что у вас было с буфетчиком? Он вас явно знает, но посматривает исподлобья. Мрачный тип.

– Это Расс Тэннер. Работал раньше на ферме. Когда мне было пятнадцать лет, мы с ним водились…

– То есть крутили роман?

– Ничего подобного. Даже до поцелуев не дошло. Как-то сидели мы на заборе, разговаривали, и он меня обнял, а я стала отбиваться. Ему здорово не повезло – нас увидел его отец, он тоже работал на ферме и до сих пор работает. Мистер Тэннер подбежал к нам и отлупил Расса у меня на глазах. Потом прогнал его домой, а дома, наверно, еще ему всыпал. Во всяком случае, Расс с тех пор смотрит на меня волком. Я не стала болтать. Точно у нас с мистером Тэннером договоренность была, что, если он накажет Расса тут же, на месте, мое дело молчать. И я молчала. Так что у меня враг по гроб жизни и друг по гроб жизни – в одной и той же семье. Вернее, два врага. Мать Расса, миссис Тэннер, убеждена, что во всем виновата я. И не разговаривает со мной. Кстати, она приятельница Анны Фелпс, вашей хозяйки, так что вряд ли там будут хорошие отзывы обо мне.

– Куда мы едем теперь?

– Куда мы катимся? Домой. Играть в теннис мне теперь тоже рановато – сразу после еды. Сами решайте, что будем делать.

– Меня пригласили к ленчу. И не предлагали провести у вас день, – сказал Янк. – Да, чтобы не забыть, вот возьмите сдачу.

– Оставьте себе, и за вами долг пять долларов, – сказала Шейла. – И будьте моим гостем до вечера.

– А потом что?

– Что потом? Потом вы вернетесь к миссис Фелпс и вставите меня в свою пьесу.

– В мою пьесу уже никого нельзя вставить. Она и так перенаселена. Впрочем, я буду иметь вас в виду для следующей.

– Не знаю, дождусь ли я этого.

– Два года? Три года? Конечно, дождетесь, – сказал он.

– Два года – это вечность. А через три года я, вероятно, сама уйду в вечность.

– Почему вы так говорите?

– Потому что хватит с меня, – сказала она. – Со мной должно случиться что-то очень хорошее и как можно скорее, иначе на самом деле хватит. Ты слышишь, Бог? Это угроза. Как будто Боженьке не все равно.

– На что вы жалуетесь? Вам не так уж трудно живется. Недавно вы с гордостью говорили о матери, о мужестве, с каким она перенесла все свои невзгоды. Потом сказали, что хотите быть похожей на нее. А теперь вдруг заскулили и делаете туманные намеки на самоубийство.

– Я ни слова не сказала о самоубийстве.

– Не вывертывайтесь. Угроза самоубийства была. Люди, которые говорят: «Хватит с меня», – тем самым заявляют, что они сдаются, а это значит – конец. На что еще вы могли намекать?

– Я могла намекать, что уйду в монастырь.

– Об этом вы и не думали.

– А о чем же?

– Не знаю, но из ваших слов следует, что вам скучно, да и как тут не заскучать? Вы ведете здоровый образ жизни, накапливаете энергию, а девать вам ее некуда. Единственная для вас возможность – это выстроить в очередь мужчин, которые работают на ферме вашего отчима, и подпускать их к себе одного за другим.

– Адам Фелпс наушничал?

– Нет.

– Врете. Этого он боится. Не сами же вы до такого додумались.

– Ладно. Я соврал, – сказал Янк. – Но он именно этого и боится.

– Смею вас заверить, ничего такого не будет. Это могло бы случиться только в субботу вечером, когда много пьяных. Или же если я сама приду в барак и крикну: «А ну, ребята, налетайте!» Сами понимаете, насколько это вероятно. Так как же вы предлагаете использовать избыток моей энергии? Колка дров? Побелка коровников? В теннис вы со мной играть не хотите, а Сеймуру врачи не позволяют. Заняться, что ли, общественной деятельностью? Что бы вы мне ни посоветовали, я уже обо всем сама думала – в том-то и беда. А времени подумать у меня было больше, чем у вас. – Они подъехали к дому. – Ну как, зайдете?

– Пожалуй, не стоит.

– Хотите, чтобы вас упрашивали?

– Только этого не хватает. Хорошо, зайду.

– Ничего плохого тут нет. Можете остаться к чаю. Это даст вам возможность понаблюдать за Сеймуром и моей матерью. В свете того, что я о них рассказывала. Потом вернетесь в свой пансион и предадитесь глубокомысленным размышлениям о жизни богатых людей. Сами вы никогда так не разбогатеете, и, к какому бы выводу вы ни пришли, тревожиться вам причины нет. Знаете, что мне сейчас подумалось, Лукас? Сколько бы вам ни принесли ваши пьесы, по сравнению с Сеймуром Эттербери вы все равно будете бедняком.

– Правильно. Хотя по сравнению с тем, что было раньше, я стану колоссально богат. Вот где таится опасность.

– Тогда отдайте ваши деньги мне. Я сумею их потратить. Я к этому привыкла. Меня они не развратят.

– Допустим, я отдам вам свои деньги. А что мне будет взамен?

– Ничего. Ровным счетом ничего. Даже спасибо не ждите. Если вы получите что-нибудь взамен, это вас развратит. Скажите мне спасибо, что вам не надо будет возиться с этими деньгами. Ну как, идет?

– Подумаю.

– И все у нас должно быть чисто, невинно. Если мы хотя бы начнем флирт, это уже докажет, что деньги вас развращают. Понятно?

– Да.

– Так что лучше вам держать свои деньги при себе. Вдруг мы захотим пофлиртовать? Или вы об этом не думали?

– Думал, и более или менее постоянно, с того самого дня, как вы вторглись в контору Адама Фелпса.

– Ах так? Это весьма утешительно. Я что-то и скучать вдруг перестала. У меня есть новое предложение. Вместо чаепития у нас поезжайте сейчас домой и подумайте на досуге, стоит вам связываться со мной или нет. Можете думать до среды, а я тем временем тоже подумаю.

– Почему до среды?

– Наши уезжают на званый обед и заночуют в Манчестере. Меня не пригласили. Обещаю вам, что до среды потерплю и мужчин в бараке развлекать не буду.

– Пообещайте мне еще кое-что.

– Что?

– Обрежьте когти, – сказал Янк.

Она рассмеялась:

– Я же сказала, что вы мне понравитесь. Жду вашего звонка в среду, хорошо?

Так у них началось. Стремительное развитие этой связи не оставляло им времени думать о чем-нибудь другом. Но через несколько недель частые появления Янка и Шейлы вместе и особенно его приезды на ферму Эттербери стали предметом разговоров, темой для обывательских сплетен и поводом для волнений. Жители Ист-Хэммонда, конечно, уже дознались, что молодой человек – постоялец Анны Фелпс – тот самый Янк Лукас, чья пьеса идет на Бродвее, а такое открытие приковало к нему взгляды вне всякой связи с падчерицей Эттербери. Посмотреть на Лукаса – ничего особенного, а вот недавно в журналах печатали, что он отказался от 150 тысяч долларов за экранизацию своей пьесы до ее постановки в театре и что этот бывший мойщик посуды того и гляди получит 500 тысяч долларов от «Метро-Голдвин» или «Уорнер бразерс». У него вермонтские водительские права, и он говорил кому-то, будто думает поселиться здесь. И так далее и тому подобное. Вытянуть сведения у Адама Фелпса не так-то легко, но именно он познакомил Лукаса с падчерицей Эттербери, и у них сразу дела пошли на лад. Она сейчас разводится с мужем, но этой дамочке все нипочем. Где они встречаются, доподлинно никто не знал; Анна Фелпс таких штучек у себя дома не потерпит, а оба Эттербери – хоть она и выставляет себя демократкой – заядлые консерваторы. Говорили, что Лукас снимает комнату в Куперстауне, а кроме того, ходили слухи, будто он закулисный владелец мотеля, который недавно открылся по ту сторону Джорджтауна. И наконец, говорили, что уж если двое решили сойтись, так сойдутся, а где? Да где угодно, только подстилку подостлать. Вот какие ходили о них разговоры, пересуды и сплетни.