Текст книги "Инструмент"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Уж больно здорово момент подгадан, в этом и драматизм, – сказал Эллис. – А может, подгадан плохо, но это уж как она посмотрит.

– Да, подгадано в самый раз.

– Признайтесь мне… не хотите – не надо… но вот сегодня ночью вы ляжете с ней. И все будет так, точно ничего такого и не предвидится?

– Да, если она будет в настроении.

– И она ничего не заподозрит?

– Врядли. Не забывайте, ведь у нее завтрашняя премьера на уме.

– И это будет ваша последняя встреча с ней?

– А, черт вас возьми. Нашли о чем спрашивать. Откуда я знаю, что будет через год, через десять лет? А может, вы собираетесь вселиться к ней? Поэтому и спрашиваете?

– Нет, я вот о чем думаю: неужели можно в последний раз лечь с женщиной и ничем не выдать, что это последний раз? Я бы не мог. Очутись я на вашем месте, она поняла бы, что дело неладно. Я много болтаю в постели. Что ни придет в голову, то и говорю. Теперь отвечу на ваш вопрос – не думаю ли я вселиться. Было время, когда я и длинной жердью до нее бы не дотронулся. Теперь дело другое. Эта бывшая нимфоманка того и гляди станет одной из первых леди на театре. Она медленно, но верно подбирается к тому неуловимому, что называют класс. Зена Голлом, которую я, бывало, нанимал за сто семьдесят пять долларов, – это совсем не та Зена Голлом, что участвует у меня в завтрашней премьере. Заглядывая вперед, когда мне пойдет седьмой, а то и восьмой десяток, я бы не прочь побаловать себя интимными воспоминаниями о ней. Как Пег Макинерни с ее знаменитыми писателями. Как те богачи с их оперными примадоннами.

– Тогда мой отъезд вам на руку. Действительно, я здорово подгадал.

– Если только она не вернется к этому без пяти минут гангстеру.

– Не вернется, – сказал Янк. – А если и вернется? Вы же не собираетесь жениться на ней.

– Кто говорит, что не собираюсь? Если, сохрани Господи, моя теперешняя жена опять вздумает кататься верхом в Сентрал-парке, как несколько лет назад, и ей попадется норовистая лошадь, которая сбросит ее в пруд, почему бы процветающему продюсеру не предложить руку и сердце Звезде? Развод с теперешней моей супругой обойдется слишком дорого. Но если условия позволят, я бы женился на Зене. Мы с ней одной религии, а это весьма кстати.

– Опять вы, Эллис, несете чепуху. Вам хочется спать с ней, и так оно, наверно, и будет.

– Вы не допускаете, что у меня могут быть более высокие соображения?

– Нет.

– Ну что ж, может, вы и правы. Спорить с вами я не стану. Должен только сказать, что из вас получился бы мерзкий шадхен, если вы понимаете это выражение.

– Сват.

– У вас прекрасный слух, Янк. Прожили вы в Нью-Йорке недолго, а сколько еврейских словечек нахватались.

– При чем тут Нью-Йорк? У нас в Спринг-Вэлли был сосед – профессор политической экономии, Мортон Сперри, с женой и тремя детьми. Так что Нью-Йорку я ничем не обязан – даже несколькими еврейскими словами.

– А у профессора и миссис Сперри дочка была?

– Две дочки.

– Ваши ровесницы?

– Спрашивайте прямо, Эллис.

– Ну как, было?

– С одной было. А что?

– Значит, Зена для вас не в новинку?

– Как еврейка? Зена даже кошерного не соблюдает. Но если хотите узнать о ней побольше, докапывайтесь сами.

– Джентльмен! Закон чести! – сказал Эллис.

– Джентльмен от посудной мойки, – сказал Янк. – Ну, мне пора, Эллис. Вы, надеюсь, бережете свое больное сердце? Столько волнений!

– Ну, положим, насчет больного сердца это все было вранье. Теперь я, по-вашему, преступник, уголовный тип?

– Да нет, Эллис, вы на самом деле славный малый.

– Выслушать такое от вас! Считаю это величайшим комплиментом.

– Правильно. Только смотрите, чтобы мой комплимент не ударил вам в голову.

– Когда же мы простимся? Сейчас или завтра вечером? Я хочу пожелать вам доброго пути.

– Если вы только посмеете пикнуть, что я уезжаю, не видать вам ни одной моей новой пьесы. И если вы хоть на пенни меня обманете, я скажу Пегги, чтобы она связалась с Гильдией драматургов. Ну, всего хорошего, Эллис. Завтра вечером увидимся. На минутку.

II

Дом стоял на краю поселка Ист-Хэммонд, население 482 человека, среди которых, видимо, было мало таких, кто рано встает. В центре Ист-Хэммонда Янк Лукас увидел заправочную станцию, но она еще не открывалась – внутри горел зажженный на ночь свет. Лампы горели и в почтовом отделении и в банке. На стрелке дорожного указателя у заправочной станции стояло: «Джорджтаун – 8 миль». Точно такой же знак под ней указывал в обратном направлении: «Куперстаун – 9 миль». Куперстаун Янк Лукас уже видел, он только что приехал оттуда, и признаков жизни в нем было не больше, чем в Ист-Хэммонде. В Куперстауне указатель бензиномера в машине Пег Макинерни только коснулся буквы Б. В Ист-Хэммонде уже не оставалось никаких сомнений, что о восьми милях до Джорджтауна нечего и думать.

Он подрулил к бензоколонке и вышел из машины. Шести часов еще не было, но откуда-то ведь взялись эти легенды о том, что в Новой Англии встают чуть свет? Он услышал петуха, потом другого, и, пока решал, что ему делать, мимо прогрохотала огромная машина. Это была молочная цистерна. Он помахал шоферу, но шофер не обратил на него внимания. Ни закусочной, ни ресторана здесь, конечно, не было. Почти всю ночь он ехал куда глаза глядят, в городишке Хусик-Фолз сделал остановку и съел два тощих сандвича с рубленым бифштексом, но сейчас опять хотел есть. Хуже того, ему хотелось спать. Он зашел за бензоколонку и помочился – сонливость на минуту исчезла. Ну вот, заехал он сюда, в вермонтский поселок, с кучей денег в кармане, и негде выпить чашку кофе или переночевать за плату. Можно поспать в машине, пока заправочная станция не откроется – час, может быть, два часа, но ему хотелось раздеться, надеть пижаму, лечь на кровать с чистыми простынями и спать, спать, спать. И тут он вспомнил, что возле крайнего дома при въезде в поселок на лужайке была дощечка со скупой надписью: «Сдаются комнаты». До этого дома было всего два небольших квартала, и он пошел туда пешком.

Подойдя к дому с другой стороны, он увидел, что в кухне горит свет. Стоило ему ступить на дорожку к крыльцу, как в доме залаяла собака, а когда он подошел к кухонной двери, она оказалась не заперта. Послышался женский голос:

– Входи, Эд.

– Это не Эд, – сказал Янк Лукас. – Я увидел ваше объявление.

Собака – помесь фокстерьера с какой-то другой мелкой породой – выразила свою подозрительность откровеннее, чем хозяйка.

– Вы приехали на машине? – спросила женщина.

– Я оставил ее у бензоколонки. У меня горючее вышло.

– Там обычно открывают в семь, в половине восьмого. Вы один?

– Один. Я ехал всю ночь, от самого Нью-Йорка…

– От города Нью-Йорка?

– Да. И вот думаю, нельзя ли где-нибудь позавтракать и отоспаться за ночь.

– Обычно после завтрака люди занимаются делами. Разрешите посмотреть паспорт на вашу машину. Какой-нибудь документ. Я, как правило, не беру постояльцев, которые ездят в одиночку. У меня останавливаются больше парами. Муж и жена.

– А черт! Паспорт я оставил в машине.

– Тогда ваши водительские права, – сказала женщина.

– Ну все! У меня их нет.

– Нет водительских прав? Можете нарваться на неприятности.

– Да, знаю.

– Особенно здесь, у нас. Сейчас проводится кампания, вылавливают людей, которые ездят без прав.

– Машина не моя, а моих знакомых. Последние годы мне собственная машина не требовалась.

– Все-таки права иметь стоит. У меня они есть, хотя машины нет.

– Тогда давайте вот как сделаем. Я остановлюсь у вас, заплачу вперед и проживу до тех пор, пока не получу прав в штате Вермонт.

– За комнаты всегда платят вперед, такое уже правило, – сказала женщина. – А никаких других документов у вас нет?

– Страховой полис и воинский билет. И вот это. – Он протянул ей книжечку дорожных чеков на тысячу долларов.

– Лукас. В Куперстауне есть семья Лукасов, они вам не родня? Уоррен Лукас?

– Насколько я знаю, нет. Я родом из западной части Пенсильвании, но последние несколько лет живу в Нью-Йорке.

– Ну что ж, как будто все в порядке. Комната – пять долларов за ночь, деньги вперед. Кормлю я обычно только завтраком. Цена – доллар. После девяти-десяти утра туристы не задерживаются. Им надо в дорогу. Вы как хотите – на неделю и чтобы с питанием?

– Может быть, и дольше. На то, чтобы получить права, неделя уж, наверно, уйдет. Как вы думаете?

– Да кто его знает? Я свои получила так давно, что не представляю себе, какие сейчас порядки и правила, если получать заново. Но неделя-то, наверно, пройдет.

– Ну, тогда на неделю, – сказал он.

– Семь суток будет тридцать пять и, скажем, четыре доллара в день питание – это двадцать восемь и тридцать пять, всего шестьдесят три доллара. Готовлю я сама, ничего особенного не подаю, но пища простая, хорошая. Все свежее, по сезону, хотя кое-что будет из консервов, например спагетти, я их сама люблю. Хлеб и печенье пеку дома. Вы без чемодана пришли?

– Он у меня в багажнике.

– Ну вот, пока вы за ним сходите, я приготовлю вам завтрак. Яйца сварить или яичницу? А кашу будете?

– На полную катушку. Овсянку. Яичницу. Бекон. Тосты. Кофе.

– И выпишите чек на мое имя. Анна Б. Фелпс.

– Шестьдесят три доллара? Я дам наличными.

– Вот и хорошо. От наличных я не откажусь, – сказала она. И засмеялась. – Здорово я вас провела, мистер Лукас?

– Как?

– В Куперстауне никаких Лукасов нет. Да и в Ист-Хэммонде, и в Джорджтауне, и во всей нашей округе тоже нет. Я знаю фамилии почти всех, кто жил в здешних местах за последние двести лет. Была когда-то председателем Исторического общества, так что мне ли не знать.

– Да уж, конечно, – сказал Янк.

Собачонка вскочила с места, негромко радостно взвизгнула, и в дверях появился человек.

– Входи, Эд, – сказала миссис Фелпс.

Человек этот, одетый в клетчатую куртку, называющуюся автомобильной, в рубашку из шотландки, без галстука, в купленных на распродаже брюках морского пехотинца и сапогах из обмундирования десантника, не выказал удивления при виде незнакомца на кухне у Анны Фелпс.

– Здравствуйте, – сказал он. – Здравствуй, Анна. – Он положил свою черную кожаную фуражку на стул и сел к столу. Потом охватил пальцами чашку с блюдцем и принял выжидательную позу.

– Я скоро буду, – сказал Янк.

Когда он вернулся с чемоданом, Эд уже ушел.

– Это был Эд Кросс, – сказала Анна Фелпс. – Он заходит ко мне каждое утро перед работой выпить чашку кофе. Живет по-холостяцки. Правда, сестра с ним, но она так рано не встает.

– А мне казалось, что в этих местах все встают чуть свет.

– Есть которые и встают. На молочных, на птицефермах. А в поселке зачем вставать раньше половины седьмого или семи часов?

– А что делает такой человек, как мистер Кросс?

– Что делает Эд? Как по-вашему? – сказала Анна Фелпс.

Она поставила на стол тарелку с овсяной кашей и показала ему на кувшин со сливками.

– По-моему, он работает руками. Они у него сильные. Ногти обломаны. Не плотник?

– Да, в этом роде. Он кровельщик, вернее, раньше был кровельщиком. Теперь работает от городского управления. Водит школьный автобус, а в свободные часы – грейдер и трактор. Вот кого надо было спросить, как получают права. Не сообразила я, да мне надо было думать о трех отдельных завтраках: Эду, вам и себе. Ну, как овсянка?

– В самый раз. Я люблю чуть солоноватую.

– Это потому, что я положила сверху кусок соленого масла. В том все и дело. Человеку вашего сложения нечего бояться лишнего веса. А вот Эду надо за собой следить. Он теперь пьет кофе без сливок. Без густых сливок. Я их разбавляю – половина на половину. Врач велел ему сбросить фунтов двадцать. Это было два года назад. Он, правда, не сбросил, но и не прибавил. Если человек работает во всякую погоду, ему нужно немножко жирку. Костлявых эскимосов еще никто не видел.

– Я вообще эскимосов не видел.

– На картинках-то видали. Из вас эскимоса бы не вышло.

– Пока что меня на это никто не соблазнял, – сказал Янк.

– Как так не соблазнял?

– Превратиться в эскимоса, – сказал Янк.

– А-а, понятно. Поджарить вам еще хлеба?

– Да нет. Спасибо. А мистер Кросс вдовец?

– Почему вы спрашиваете? Да, вдовец. Но почему вам пришло в голову поинтересоваться?

– Я приглядываюсь к людям. Последнее время все думаю, как человек проявляет заботу о других. Вот, например, вы кормите Кросса по утрам завтраками, а его сестра тем временем лежит себе в постели.

– Да при желании Эд мог бы и сам приготовить завтрак. Кое-что он так готовит – первый класс. Но его жена была моя большая приятельница, и это уж самая малость, чем я могу ему помочь. Он мою помощь отрабатывает. У нас здесь знаете, какие снежные заносы бывают? И если бы Эд не приходил с лопатой, мне бы самой надо было вылезать и откапываться по утрам. Сколько раз, бывало, наметет вровень с подоконником. Не будь Эда, Принцу утром и не выйти бы по своим делам.

– Принц – это тот свирепый пес, который хотел отгрызть мне ногу? – сказал Янк.

– Ага. Ну, если вы кончили, я покажу вам вашу комнату. Она в мансарде, там вам будет спокойнее, и отдельная ванна есть. Раньше наверху ванны не было, но я поставила позапрошлым летом. Новенькая. Я весь день то ухожу, то прихожу, так что если вы проснетесь и захотите есть, можете слазить в холодильник.

– Я, кажется, целый день просплю. Может быть, даже до следующего утра.

– Вот и хорошо. По вечерам у нас делать особенно нечего. В Джорджтауне есть кино, да мне до того надоело – все Джин Отри, Джин Отри, Джин Отри. Я совсем перестала ходить. Эду он ничего, нравится, но Эд любит пение, а я нет.

– Большое вам спасибо, миссис Фелпс, – сказал Янк.

Они продолжили знакомство ближе к вечеру. Янк, в пижаме и в купальном халате, пил на кухне кофе с поджаренным хлебом, и в это время вернулись миссис Фелпс и Принц.

– Сами хозяйничаете? – сказала она. – Ну как, отоспались?

– Спасибо. Немножко, – сказал он.

Она улыбнулась.

– Я вижу, вы поджарили хлеб над огнем. Эд тоже так любит. А готовить вы умеете?

– Не мастак. Зато посуду мою очень хорошо.

– В армии многие молодые люди этому научились.

– Я научился в ресторанах. Работал мойщиком посуды.

– Чем вас покормить? Если подождете, то скоро ужин. Нет, лучше подгоните сюда машину, пока заправочная станция не закрылась. А то еще заподозрят что-нибудь, если она простоит всю ночь. Хозяин там Мэтт Льюис. Скажите ему, что остановились у меня, тогда он не станет приставать с расспросами. Он вроде полисмена. Констебль. Я не знаю, как это у них там, но Мэтт имеет право арестовывать. Если машина заночует у него, не миновать вам его расспросов, и тогда выяснится, что у вас нет прав.

– Господи! Да вы обо всем подумали, – сказал Янк. Он оделся и пригнал машину. У него появилось смутное подозрение, что Анна Фелпс заглянула к нему в чемодан.

– Я перестелила вам постель, может, вы еще не выспались. И прибрала в комнате и проветрила. Ну, как там с Мэттом, все обошлось?

– Стоило только сказать, где я остановился.

– По-моему, вы еще поспите. Правда, вид у вас – не сравнить с утренним. Давайте я сделаю вам гренки на молоке, вы поедите и пойдете к себе досыпать.

– А одеяльце вы мне подоткнете?

– Что?.. Знайте меру, мистер Лукас. Знайте меру.

– Да я пошутил, вы же понимаете, – сказал он.

– Дурная шутка, – сказала она.

– Да, верно. Извините меня. Больше я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Прошу не забывать, всему есть мера. Я, может быть, гожусь вам в матери, но я не мать вам. Гренки принесу, когда будут готовы.

Раз или два в течение ночи его будили какие-то звуки и отсутствие звуков, но все остальное время он спал крепче даже, чем днем. Долгий сон показал ему степень его физического и нервного истощения, и не столько путешествие, сколько сон был тем средством, тем мостом, по которому он совершил переход от мира, оставленного позади, к миру, открывшемуся перед ним. Он лежал в уюте чистых белых простынь, на чистой белой наволочке, заведя руки за голову, спокойно глядя перед собой широко открытыми глазами. Он освежился, восстановил, укрепил силы и чувствовал себя свободным. Он узнал по грохоту молочную цистерну, когда она проехала мимо дома, и этот звук был уже знаком ему, уже входил в его новую жизнь. Он встал, побрился, надел халат и сошел вниз. Фокстерьер проворчал для порядка и умолк.

– С добрым утром, миссис Фелпс.

Она подала ему чашку кофе.

– С добрым утром. Я слышала, как наверху вода бежит. Ну вот, теперь вид у вас ничего.

– И чувствую я себя тоже ничего, – сказал Янк. – Мистер Кросс уже был?

– Ему еще рано. Но он придет, не беспокойтесь. Не забыть бы поговорить с ним о ваших правах. Если не я, так вы вспомните.

– Хорошо. Еще я хотел спросить, вам не помешает, если я буду стучать на машинке? Она у меня портативная, не очень стрекочет.

– Вон оно что! Вы писатель? Нет, ничуть не помешает. Писатели у меня никогда не останавливались, но одно время раз в месяц приезжал коммивояжер и печатал свои отчеты на машинке. Иногда за полночь, но мне это спать не мешало. А могла я слышать о ваших книгах?

– Не думаю.

– Значит, в библиотеке их нечего и спрашивать?

– Пока нет.

– Ну хорошо, идите работайте. Тут грузовики ходят мимо дома, может, это вас потревожит, но после Нью-Йорка… Господи, как там живут в таком грохоте? Я была в Нью-Йорке пять раз, и раз от разу он все хуже и хуже.

– Что поделать, привыкаешь.

– Как и ко всему другому, – сказала она.

Теперь не то что вчера, он смотрел на Анну Фелпс как на женщину, а не как на хозяйку. Прическа у нее была с пробором посередине, сзади волосы собраны в узел. Кожа так туго обтягивала скулы и подбородок, что не морщинилась и чуть блестела. Нос с горбинкой, ноздри вырезные, губы тонкие, линия зубов ровная. Волосы неопределенного цвета – каштановые с проседью, но сейчас, сегодняшний его взгляд открыл, что глаза у нее карие, поразительно карие и лучшее, что есть в лице. В плечах некоторая округлость, грудь полная, а талия уже не тонкая, но когда-то, наверно, была тонкой. Икры и щиколотки изящные, ступни немаленькие, руки привыкли к работе и не украшают ее. Лет Анне Фелпс за пятьдесят – точнее он затруднялся определить. Он подумал: а что будет, если положить ей руку на бедро? Ему казалось, он знает: замрет, а потом скажет что-нибудь вроде: «Перестаньте, мистер Лукас. Я таких вещей не люблю». А через несколько минут, конечно, подаст счет, где все будет выверено до цента, вернет оставшиеся деньги и велит ему собраться и уехать. Но опять-таки, если прийти к ней в постель часа в три ночи, когда грудь у нее не затянута в лифчик, а равнодушный мир крепко спит, она позволит ему все и не отпустит до рассвета. Не так же сильно она привязана к Эду Кроссу, чтобы лишать себя удовольствия с другими мужчинами. Может, это будет только одна ночь, а утром она выпроводит его, но эта ночь останется у нее обретенной уверенностью в себе, когда она выйдет замуж за Кросса, что, несомненно, произойдет. Не исключена и еще одна возможность: как-нибудь ночью она сама придет к нему. Но это, конечно, маловероятно, если он первый не придет к ней.

– Здесь продают где-нибудь нью-йоркские газеты?

– У нас в Ист-Хэммонде – только летом. Спросите у Боствика в Куперстауне. У них, может, и есть. А если вам только просмотреть, по-моему, куперстаунская библиотека выписывает какую-то нью-йоркскую газету. Хотя я не уверена. Знаете что? Кажется, Сеймур Эттербери получает нью-йоркские газеты по почте. Это здешний фермер, джентльмен, у него около тысячи двухсот акров земли справа от дороги на Куперстаун. Когда едешь, видно крышу их дома. Он стоит в глубине, на четверть мили от шоссе. Но не заметить этих угодий нельзя – побеленная изгородь и на лугах стадо эйрширов, даже не знаю, во сколько голов. Я могу позвонить их управляющему, Адаму Фелпсу, он двоюродный брат моего мужа. Адам, наверно, знает. Вам что-нибудь определенное надо отыскать?

– Да, но ехать туда не стоит. Я попрошу, мне вышлют газеты из Нью-Йорка.

– Имение Сеймура Эттербери стоит посмотреть. Я позвоню Адаму. В эти часы он будет у себя в конторе, вы зря время там не проведете.

– Я не очень интересуюсь молочными фермами, – сказал Янк.

– Да это только предлог. У них там настоящий замок. Мать Сеймура была здешняя. Вышла за Эттербери и уехала в Нью-Йорк, а потом, когда старик Эттербери умер, она откупила эту ферму и расширила ее. Посетителей там пускают от двух до пяти. Отовсюду съезжаются посмотреть, но, по-моему, большинство не отличит эйрширскую породу от гернзейской. Стоит туда съездить.

– Ладно, – сказал Янк.

Анна Фелпс позвонила брату своего мужа. Да, Эттербери продолжают получать нью-йоркские газеты, хотя они приходят на день позже. Газеты будут лежать у него на столе на тот случай, если ему придется выехать на пастбище, когда мистер Лукас приедет. Пожалуйста, можно походить по ферме. Сеймур с женой в Нью-Йорке, и ждут их только к вечеру. Нет, в большой дом заходить нельзя. Эттербери прекратили это дело: слишком много мелких краж и всюду следы от потушенных сигарет. Посетителям разрешается осматривать только стойла и пастбища. И даже там какой-то сукин сын ухитрился стащить оброть ценой двенадцать долларов прямо с коровы. Теперь ведь все крадут, что не прибито гвоздями. Лакей мог бы пустить Лукаса осмотреть дом, но они с ним на ножах, даже не здороваются. А какой он из себя, мистер Лукас?

– Ну, вы, наверно, поняли из нашего разговора, что мне не очень-то повезло. Но нью-йоркские газеты там есть, – сказала Анна Фелпс. – Поезжайте посмотрите ферму. Говорят, в Новой Англии осталось всего две или три таких. Налоги.

Вошел Эд Кросс. Он охватил пальцами кофейную чашку, и этот жест вернул Янка к мысли о том, как он охватил бы бедра Анны Фелпс, если бы его визит в ее комнату оказался удачным. Хорошо бы выкинуть такие мысли из головы и держать их подальше. Восстановленные силы нельзя растрачивать на совращение первой попавшейся ему женщины. Если эта непонятная, неведомая ему раньше тяга к женщине, которой уже за пятьдесят, не пройдет, придется уехать отсюда, а уезжать не хочется. Янку нравился этот дом, нравился поселок, и он знал почему: поселок был похож на две деревушки, знакомые ему с детства, – деревушки, приютившиеся на восточном склоне горы в Спринг-Вэлли. Убежав из Нью-Йорка, он неожиданно очутился в местах хорошо знакомых, хотя раньше никогда не виданных. Спринг-Вэлли и весь тот район были обжиты выходцами из Новой Англии, и память о Новой Англии эти люди вложили в построенные ими дома. В Спринг-Вэлли наряду с Эвереттами, Эплтонами и Фрэмингами жили даже Феллсы и Кроссы. Тамошние Фрэмингемы были, наверно, здешними Эттербери, с которыми ему не хотелось знакомиться, и вот уже облик Ист-Хэммонда стал настолько же привычным и памятным по прошлому, насколько Нью-Йорк был чужим и суровым. Здесь он может всей душой вслушиваться в тишину, набираясь сил, которые скоро опять понудят его работать. Он знал, что ему хочется делать. Он знал, что ему надо делать. И не затем он отказался от готовых соблазнов Зены Голлом, чтобы добиваться сомнительных побед у Анны Фелпс.

Он не позволял себе похотливых мыслей о Зене. Она была еще слишком близка – близка, как телефон. Ближе телефона. Она была рядом, как Анна Фелпс. Женщина будет нужна ему, будет необходима для общего равновесия, необходима, как еда и сон, когда он начнет работать. Но он сдержит себя, откажется от мимолетного удовольствия до тех пор, пока потребность в женщине не перейдет за пределы удовольствия. Потом ему стало ясно, что через неделю-другую этой женщиной будет Анна Фелпс. Он знал, как все произойдет. Через неделю-другую – когда-нибудь – она начнет задумываться о нем. Каждый день застилая его постель, будет гадать, долго ли он протерпит без женщины. Мысленно она все чаще будет возвращаться к нему и привыкнет думать о нем как о мужчине без женщины. Она будет стелить ему постель, класть его пижаму под подушку, слушать, как в ванной наверху бежит вода, будет кормить его, разговаривать с ним, оказывать ему мелкие услуги и наконец найдет предлог, чтобы подняться в его комнату.

«У вас все в порядке? – скажет она. – Мне послышался какой-то шум наверху».

«У меня был кошмар», – ответит он ложью на ее ложь.

«Свет зажечь?» – скажет она.

«Нет, сейчас все пройдет», – скажет он.

Едва ли ей нужно, чтобы было светло.

«Тяжелый кошмар?» – скажет она.

«Да, у меня это иногда бывает. Посидите со мной».

Он протянет руку, она присядет на краешек кровати, а он молчит. В темноте она будет сидеть лицом к нему и держать его за руку до тех пор, пока рука не ляжет к ней на грудь. Он станет гладить ее груди, а потом их надо будет целовать.

«Вот что вам надо», – скажет она.

«Да, да», – скажет он, и еще несколько минут они будут прикидываться, что больше ничего и не произойдет. Но уйти она не сможет и попытается скрыть свое волнение шуткой. Скажет:

«Ну что ж, семь бед – один ответ», – или что-нибудь в этом роде.

Потом она скажет:

«Ну вот и все».

«А вы не рады?»

«Рада. Мне было приятно, – скажет она. – Только нехорошо так делать, и мы оба знаем, что нехорошо».

«Почему?»

«Нам с вами? Нет, нехорошо. Но мне было приятно. Этого я не отрицаю – очень приятно».

Весь следующий день она будет ходить с полуулыбкой, а ночью опять придет к нему. Дальше этого его фантазия не заходила, потому что он не знал, какие у нее отношения с Кроссом.

– Анна говорит, что вы хотите получить водительские права, – сказал Эд Кросс. – В Вермонте их дают с восемнадцати лет, но вам, наверное, уже стукнуло… Может, я помогу ускорить это дело.

– Большое спасибо, – сказал Янк.

– А пока он не получил прав, можно ему ездить на своей машине? Как ты думаешь?

– Да ведь мы с тобой знаем таких, кто спокон веку ездит без прав и никак не удосужится их получить.

– Сейчас за такими охотятся.

– Да, это верно.

– А у мистера Лукаса к тому же нью-йоркский номер, – сказала Анна Фелпс.

– Тогда он лезет на рожон. А зачем? Что ему, съездить куда надо?

– На ферму Сеймура Эттербери.

– Мм… Дать, что ли, мою машину? Номер на ней вермонтский, и права у меня, конечно, есть. У него прав нет, но в моем рыдване его вряд ли остановят. Моя машина здесь каждому известна, подумают, я ему разрешил. Полезно иметь хорошую репутацию, всегда может пригодиться.

В Ист-Хэммонде все знали машину Эда Кросса, и неудивительно. Это был «Форд V-8» – ветеран, претерпевший не одну вермонтскую зиму и не избалованный вниманием со стороны хозяина.

– Но она все еще на ходу, – сказал Эд.

Янк поехал на ней и без труда нашел ферму Эттербери.

– Я вижу, вы приехали на машине Эда Кросса, – сказал человек, встретивший Янка в конторе. – Я Адам Фелпс. Анне уж очень хотелось, чтобы вы осмотрели хозяйский особняк, но там не моя территория. Об этом надо говорить со старшим лакеем. Я с ним не якшаюсь, разве только по крайней необходимости. Вот нью-йоркские газеты начиная с понедельника. Накапливаются тут, пока хозяина нет дома, но выбрасывать их не велено. Он любит кроссворды. Уж сколько лет решает и ни на одном не споткнулся.

– Постараюсь не растрепать их. Мне надо посмотреть только две заметки.

– Ну-с, если тут есть все, что вам нужно, я вас оставлю, – сказал Адам Фелпс. Это был высокий, ширококостный человек в клетчатой рубашке и зеленых брюках морского пехотинца, заправленных в коричневые резиновые сапоги с короткими голенищами. Он надел суконную куртку и ярко-красную фетровую шляпу и взял из шкафа двустволку. – Малоприятная работка, – сказал он. – До их приезда надо пристрелить старого сеттера. Не живет, а мучается. Она сказала: «Сделайте это до нашего возвращения».

– Вот жалость, – сказал Янк.

– Что поделаешь, ему шестнадцать лет, а для сеттера это порядочный возраст. Сам того и гляди сдохнет. Ничем уже не интересуется и так смердит, что другие животные шарахаются от него.

Адам Фелпс пошел убивать собаку, а Янк Лукас сел в его вращающееся кресло и стал читать нью-йоркские рецензии. Сначала он пробежал их наскоро, посмотрел, где хвалят, где нет, но все они были чрезвычайно хвалебные. Он перечитывал отзыв Аткинсона, когда за окном раздался выстрел. Он подождал второго, но его не было. Такой человек, как Адам Фелпс, делает свое дело чисто. От картины, мгновенно возникшей перед Янком – нечто страшное лежит на земле у ног Адама Фелпса, – все, и рецензия, и театр, и даже сама жизнь, показалось таким пустым, мелким, и ему не захотелось читать дальше, но он все-таки посмотрел, что эти два критика пишут о Зене Голлом. Оба рассыпались в комплиментах по ее адресу, и Янк мысленно поблагодарил их; только неблагодарное существо могло бы требовать чего-нибудь еще, – значит, теперь он свободен. Ему стало уже не так жалко собаку.

Он подровнял газеты и сложил их на столе. В контору вошел Адам Фелпс. Он поставил двустволку обратно в шкаф, положил неиспользованный патрон в ящик и повесил шляпу и куртку на колышки на стене.

– Готово дело? – сказал Янк.

Адам Фелпс кивнул.

– Закапывать пусть другие закапывают. В это время года у нас здесь многих хоронят. Людей. Кто умирает, когда почва замерзла, тому приходится ждать похорон до весны. За последние недели я ровно четыре раза хоронил. Двое знакомых, двое родственников. Хватит с меня, велел одному рабочему – пусть отдаст последний долг собаке. Зачем же быть управляющим, если не можешь свалить кое-какую работу на других? Ну как, нашли, что вам нужно?

– Нашел. Спасибо.

Дверь распахнулась, в контору вошла молодая женщина.

– Мистер Фелпс, можно, я возьму джип? Ах, простите. Я не знала, что вы заняты.

– Ничего, пожалуйста. Да, можете взять при условии, что вернете его обратно к половине пятого. До тех пор он мне не понадобится. Опять с вашей что-то случилось?

– Аккумулятор сел. Вильям уверяет, будто я оставила зажженные подфарники на всю ночь. Как это могло произойти, не знаю, но с Вильямом спорить бесполезно. А мне надо в Куперстаун делать прическу. Сегодня я должна выглядеть на все сто. Так что я буду вам очень обязана.

– Ключи в машине.

– Спасибо, спасибо, – сказала молодая женщина и затворила за собой дверь.

– Кто это? Она работает здесь? – сказал Янк.

– Работает? Как бы не так! Это ее дочь, хозяйкина дочь, от первого мужа. Шейла Данем.

– Дуновение весны, – сказал Янк. – Она всегда здесь живет?

– Конечно, нет, – сказал Адам Фелпс. – Разводится, вот и приехала сюда. Замужем за каким-то бостонцем, но он, наверно, решил, что с него хватит. Такой с меня бы тоже хватило.

– Молода она для развода.

– Года двадцать три, двадцать четыре. А может, и все двадцать пять.

– Выглядит моложе.

– По уму ей самое большее пятнадцать, – сказал Адам Фелпс.

– В данном случае это, наверное, не мешает.

– Вот именно. Родилась богатой, вышла замуж за богача и разводится, наверно, по-богатому.

– Я не только о деньгах, – сказал Янк.