Текст книги "Че Гевара. Важна только революция"

Автор книги: Джон Ли Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 51 страниц)

Че отверг тезис о том, что строительство социализма означает «отказ от индивидуального». Напротив, индивидуальное лежит в основе революции: успех кубинской борьбы всецело зависел от индивидов, готовых пожертвовать жизнью ради победы. Однако в вихре сражений сформировалось новое понимание личности – «в этот героический период соревнование за более высокую позицию, сопряженную с большей ответственностью, но и с большей опасностью, зиждилось на радости от сознания исполненного долга… В поведении бойцов проглядывали черты человека будущего».

Читая эти строки, сложно отделаться от ощущения, что Че здесь высказывает свои заветные убеждения, которые хотя и касаются других, но прежде всего отражают его собственное становление как революционера. И в этом состоит вся сущность философии Че: он верил в то, что очищением себя, своей прежней индивидуальности достиг такого состояния ума, при котором мог осознанно пожертвовать собой во имя общества и его блага. А если он смог сделать это, то и другим было под силу последовать его примеру.

Развивая свою мысль, Че писал:

«Надо сказать со всей искренностью, что истинные борцы отдают себя целиком делу революции. И не ждут взамен никакой материальной компенсации…

Рискуя показаться смешным, хотел бы сказать, что истинным революционером движет великая любовь. Невозможно себе представить настоящего революционера, не испытывающего этого чувства. Вероятно, в этом и состоит великая внутренняя драма каждого руководителя. Он должен совмещать духовную страсть и холодный ум, принимать мучительные решения, не дрогнув ни одним мускулом. Наши революционеры должны поднять до уровня идеалов свою любовь к народу, к своему святому делу, сделать ее нерушимой и целостной. Они не могут снизойти даже до малой дозы повседневной ласки там, где обычный человек это делает…

Мы, руководители, понимаем, что должны заплатить высокую цену за право говорить, что идем во главе народа, который стал лидером Америки. Все мы неустанно вносим свою долю самопожертвования, сознательно рассчитывая получить вознаграждение – осознание исполненного долга, продвигаясь в направлении Нового Человека, облик которого уже вырисовывается на горизонте».

III

20 апреля, в связи с распространением слухов о том, что «с Че что-то случилось», Фидель решил нарушить молчание и довольно неопределенно высказался, что с Че все в порядке и он находится там, где может быть «наиболее полезен для революции». Больше на эту тему кубинский лидер не проронил ни слова.

Поначалу поговаривали о том, что Че отправился в соседнюю Доминиканскую Республику, где как раз случился серьезный политический кризис. Американский президент Линдон Джонсон отправил туда военных моряков на подавление вооруженного восстания левых, и улицы Санто-Доминго стали ареной сражений между сторонниками свергнутого президента Хуана Боша и доминиканскими военными.

Как не раз намекали представители кубинских спецслужб, слух о присутствии Че в Санто-Доминго был специально «скинут» общественности: пока сам Че двигался в направлении Конго и запросто мог быть опознан или даже схвачен, было крайне важно сохранить в тайне его истинное местоположение. С течением времени появились новые слухи о том, что Че находится то ли во Вьетнаме, то ли еще где-то на Востоке, некоторые из этих слухов оказались дезинформацией со стороны кубинских властей, другие, возможно, измышляли агенты ЦРУ, для того чтобы бросить тень на режим Кастро. Одно из наиболее мрачных предположений имело советский «привкус». На свет появилось «секретное сообщение» о том, что Че якобы попал в клинику для умалишенных, где проводит время за написанием Фиделю писем, в которых отстаивает идеи перманентной революции.

Как вспоминает Серго Микоян, в первоначальных донесениях в Москву сообщалось о конфронтации между Фиделем и Че. «По общему мнению сотрудников аппарата, между ними имело место соперничество. А может, просто Фидель не хотел видеть Гевару на Кубе – хотел быть единственным лидером, а Че ему мешал». Микоян подчеркнул, что сам он никогда не доверял подобным сообщениям: «Эта версия казалась мне смехотворной, и я не верил ей. Но наши люди вспоминали о Сталине и Троцком, затем о Хрущеве и Брежневе, которые вечно боролись друг с другом, – и полагали, что на Кубе происходит то же самое».

До советского посла Александра Алексеева также доходили все эти слухи, но ему ситуация была известна куда лучше. Еще в марте Фидель, пригласивший его в Камагуэй, куда была снаряжена трудовая добровольческая бригада для рубки сахарного тростника, повел Алексеева на прогулку и, когда их никто не мог услышать, сказал ему: «Алехандро, ты, вероятно, обратил внимание на отсутствие Че. Он сейчас в Африке, отправился туда, чтобы организовать революционное движение. Но я говорю это только тебе. Ни в коем случае не телеграфируй об этом [в Кремль]».

Алексеев истолковал слова Фиделя как просьбу не фиксировать полученную информацию в письменной форме, чтобы не допустить ее утечки третьей стороне, однако советский посол был обязан сообщить обо всем своему правительству и сделал это. Тридцать лет спустя Алексеев не смог вспомнить, как именно передал полученные сведения – кажется, он воспользовался услугами «какого-то надежного человека, приезжавшего в Гавану в составе советской делегации», – однако подчеркнул, что не сообщал ничего «в письменной форме». Затем, оказавшись в Москве, Алексеев лично доложил обо всем Леониду Брежневу.

По-видимому, Фидель хотел дать понять советским лидерам, что, несмотря на ухудшение отношений Гаваны и Москвы и дерзкие публичные заявления, он втайне остается верен СССР. И то, что Че содействует развитию революционного движения в Конго, поддерживаемого в основном китайцами, не должно вредить отношениям между Кремлем и Гаваной. Возможно, Фидель надеялся, что, сделав шаг навстречу советскому руководству и одновременно поставив его перед свершившимся фактом, он добьется положительной реакции со стороны нового Политбюро – уже начавшего оказывать помощь конголезским повстанцам – в виде прямой поддержки кубинской партизанской программы в Африке. Примерно в то время, когда Фидель разговаривал с Алексеевым, передовая колонна кубинских интернационалистов во главе с Че готовилась перейти к активным действиям.

IV

Ранним утром 24 апреля Че вместе с тринадцатью кубинцами ступил на конголезский берег озера Танганьика. Позади остались пятьдесят километров водного пути, отделивших их от безопасной территории Танзании с ее широкой, открытой саванной, тянущейся До Индийского океана. Эту часть суши они пересекли за два дня и две ночи, выехав на машинах из Дар-эс-Салама. Впереди находилась обширная «освобожденная» территория, удерживаемая повстанцами. «Линия фронта» начиналась в 170 километрах к северу, около городка Увира на северном берегу озера Танганьика, неподалеку от границы с Бурунди. Повстанцам пришлось отойти сюда после потери города Букаву, находящегося там, где сходятся границы Конго, Руанды и Бурунди. Отсюда власть повстанцев распространялась на сотню километров к югу, вплоть до деревушки Кибамба на берегу озера, где пока остановились Че и его подчиненные. В глубь страны «освобожденная» территория тянулась через леса на двести километров до Казонго, находящегося на берегу реки Луалаба в северной оконечности провинции Катанга, и состояла из открытых долин и поросших джунглями гор. Там текли бурные речные потоки, бродили стада слонов, а население представляло собой пеструю смесь племен. Здесь было мало дорог и городов, и небольшую горстку обитаемых мест, обозначенных на карте, составляли поселения местных жителей, обособленные гарнизоны колониальных бельгийских войск, религиозные миссии и перевалочные торговые пункты.

В помощь кубинцам из Дар-эс-Салама прибыл Годфруа Чамалесо; пока что он был единственным связующим звеном между Че и конголезскими революционерами, которых тот намеревался объединить в боеспособное движение. Кабила пока оставался в Каире, он сообщил, что вернется через две недели. До его появления Че должен был сохранять инкогнито.

Уже в Кигоме, танзанийском порту на восточном берегу озера, Че получил первые свидетельства того, что конголезские повстанцы плохо дисциплинированы и не имеют толкового руководства. Местный чиновник пожаловался ему, что повстанцы регулярно перебираются через озеро, чтобы позабавиться в городских барах и публичных домах. Кроме того, к приезду кубинцев ничего не было готово, и Че пришлось прождать целые сутки, прежде чем им предоставили лодку. Затем, уже переплыв через озеро и прибыв в Кибамбу, он обнаружил, что штаб руководящего состава повстанцев находится буквально в двух шагах от озера – в слишком удобной, на его взгляд, близости от деревни.

В отсутствие Кабилы Че имел дело с группой «полевых командиров». К счастью, некоторые из них говорили по-французски. Во время первой встречи кубинцев с командирами повстанцев Чамалесо попытался наладить взаимопонимание между своими соотечественниками и новоприбывшими, предложив, чтобы «глава» кубинцев Виктор Дреке и еще один кубинец по его выбору могли участвовать во всех собраниях и принятии решений штаба повстанческой армии. «Я понаблюдал за лицами присутствующих, – сухо отмечал Че, – и не заметил на них и тени одобрения его предложения; похоже, [Чамалесо] не пользовался особой симпатией».

Неприязнь полевых командиров к Чамалесо объяснялась тем, что он лишь изредка приезжал из Дар-эс-Салама на фронт и повстанцы чувствовали себя брошенными. Ну и вдобавок еще командиры, постоянно находившиеся на передовой недолюбливали тех своих коллег, которые беспрестанно мотались в Кигому. Рядовые бойцы были по большей части из простых крестьян, знавших только язык своего племени и иногда еще суахили. Они, как показалось Че, жили своей жизнью, полностью отличной от жизни их командиров.

Другим сюрпризом, неприятно удивившим Че, стала глубоко укоренившаяся вера африканцев в особое магическое средство, которое они называли «дава». Речь шла о некоем «волшебном» отваре, который якобы способен был защитить их от всякого вреда. Че узнал об этом суеверии во время первой встречи с конголезским командованием от весьма приятного офицера, представившегося подполковником Ламбертом. Че писал: «Довольно весело он объяснил мне, что для них самолеты не являются чем-то серьезным, поскольку у них есть ДАВА – зелье, делающее их неуязвимыми для пуль».

В продолжение темы Ламберт рассказал Че, что в него несколько раз попадали пули, но благодаря дава падали на землю, не причинив ему вреда. «Африканец говорил об этом с улыбкой, – писал Че, – и я чувствовал себя обязанным поддержать шутливый тон. Вскоре я понял, что все, на самом деле, очень серьезно и что магическая защита является у конголезцев одним из главных средств вооружения».

Не найдя общего языка с полевыми командирами, Че отвел Чамалесо в сторону и раскрыл свое инкогнито. «Я объяснил ему, кто я такой, – писал Че. – Реакция была чудовищной. Он беспрестанно твердил "международный скандал" и "никто не должен узнать, пожалуйста, молчите, никто не должен узнать"».

Пораженный до глубины души, Чамалесо отправился назад в Дар и оттуда в Каир, чтобы проинформировать Кабилу о присутствии Че. А Тато тем временем попытался организовать курсы военной подготовки. Он стал убеждать конголезцев, чтобы те позволили ему основать свою постоянную базу на гряде Луалаборг, в пяти километрах от их лагеря, однако те начали упрямиться, говоря, что их командир находится в Кигоме, а без него ничего сделать нельзя. Взамен африканцы предложили Тато для занятий собственную базу в Кабимбе. Тогда Че рассказал им о своих планах. Он рассчитывал в течение пяти-шести недель подготовить колонну из ста бойцов, разбив ее на группы по двадцать человек, а затем отправить их с Мбили (Папи) для проведения отдельных боевых акций. Сам он тем временем собирался подготовить вторую колонну, которая заменила бы первую после возвращения той с фронта. По результатам каждой из этих экспедиций Че намеревался отобрать по-настоящему надежные партизанские кадры и из них создать эффективную повстанческую армию. Эти планы также были встречены без энтузиазма.

Потекли дни. Командир базы все не возвращался. Ища применения своим силам, Че принял участие в работе повстанческого госпиталя, где уже работал один из кубинцев – врач, получивший здесь прозвище Куми. Че был поражен количеством венерических заболеваний среди повстанцев. Впрочем, встречались в госпитале и раненые, доставленные туда из различных точек фронта, но все ранения они получили случайно, не на поле боя. «Почти никто из них не имел ни малейшего представления о том, как следует обращаться с огнестрельным оружием, – вспоминал Че. – Эти ребята сами себя подстреливали, играя с оружием или просто по небрежности». Повстанцы также нередко напивались местной брагой «помбе» и в этом состоянии становились агрессивными и не слушались приказов.

Прознав о появлении по соседству докторов, местные крестьяне гуртом повалили в бесплатную амбулаторию. Особенно их поток возрос после того, как прибыл груз с советскими медикаментами, которые без особых церемоний были вывалены на пляже вместе с кучей боеприпасов и оружия. Предложение Че организовать склад было проигнорировано. Тем временем пляж превратился в «торжище», как писал Че, так как туда стали стекаться полевые командиры и требовать в огромных количествах лекарства для своих отрядов. Один из командиров утверждал, что под его началом находится четыре тысячи солдат, другой – что у него их тысяча, и так далее.

В начале мая Че получил известие, что каирский саммит лидеров повстанческих движений успешно завершился, но что Кабила пока еще не собирается возвращаться – ему требовалась операция по удалению кисты, в результате приезд откладывался еще на несколько недель. Че и его люди начинали ощущать беспокойство из-за своей бездеятельности, и, чтобы как-то занять товарищей, Гевара начал давать им ежедневные уроки французского, суахили и «общей культуры». «Наш боевой дух по-прежнему был высок, – вспоминал Че, – но среди товарищей уже поползли разговоры о том, что дни проходят впустую».

А тут еще появились новые напасти: малярия и тропические инфекции. Че регулярно выдавал больным таблетки против малярии, но вскоре отметил, что у них выявились побочные эффекты – слабость, апатия и отсутствие аппетита. Впоследствии Че винил эти лекарства в том, что они способствовали возникновению пессимизма у кубинцев, в том числе и у него самого, хотя признавать последнее ему очень не хотелось.

Тем временем у Че появился тайный информатор по имени Киве, который рассказывал ему о ситуации внутри повстанческого движения.

По словам Киве, «генерал» Оленга, «освободитель» Стэнливиля, изначально был простым солдатом, которого он лично отправил на север с заданием разведать местность, но затем Оленга начал самовольно совершать атаки и присваивать себе одно звание за другим по мере взятия городов.

Нынешним председателем совета повстанцев был Кристоф Гбенье, для которого «генерал» Оленга и «освободил» Стэнливиль. Однако, по мнению Киве, Гбенье был опасным и аморальным типом, на совести которого была попытка убийства Лорана Митудиди, ныне возглавлявшего генштаб. Что касается Антуана Гизенги, одного из тех, кто выдвинулся в лидеры сразу после смерти Лумумбы, то Киве охарактеризовал его как крайне левого оппортуниста, мечтающего использовать достижения повстанцев для создания собственной партии. Как писал потом Че, разговоры с Киве на многое открыли ему глаза, так что он в полной мере осознал, какой клубок противоречий скрывается внутри весьма далекого от подлинной революционности Комитета по освобождению Конго.

8 мая наконец прибыл Лоран Митудиди, начальник генштаба повстанцев. Он привел с собой еще восемнадцать кубинцев, а также доставил сообщение от Кабилы, который просил Че еще некоторое время сохранять инкогнито. Хотя Митудиди почти сразу же снова уехал, но в тот день впервые за долгое время Че почувствовал уважение к представителю конголезских повстанцев, человеку «уверенному, серьезному и обладающему организаторскими способностями». Более того, Митудиди одобрил предложение Че о создании базы на горе Луалборг.

Че незамедлительно занялся организацией базы, прежде всего обеспокоившись постройкой жилья для своих бойцов. Он снова начал давать им уроки, чтобы как-то противостоять все возрастающим апатии и безразличию, которые угрожали подорвать моральный дух в его отряде. Однако очень скоро Че столкнулся с рядом других проблем, которые также необходимо было решать. Как выяснилось, помимо мирных скотоводов, живших вокруг Луалаборга, в тех же краях имелось еще несколько тысяч вооруженных боевиков тутси, вступивших в союз с конголезскими повстанцами. После того как несколькими годами ранее Руанда обрела независимость от Франции и давние враги из племени хуту начали совершать массовые избиения тутси, им пришлось бежать из своей страны. Помогая сейчас конголезцам, они надеялись затем охватить революционным движением и Руанду. Однако, несмотря на столь взаимовыгодный союз, руандийские тутси и конголезцы не очень ладили между собой, и это обстоятельство в последующие месяцы доставило Че немало забот.

Спустя всего несколько дней у Че началась страшная лихорадка, сопровождавшаяся бредом. Лишь через месяц полностью восстановились силы и появился аппетит. Он был отнюдь не единственным пострадавшим – лихорадка подкосила десятерых из тридцати кубинцев.

Пока Че приходил в себя после болезни, прибыл Лоран Митудиди, который доставил ему приказ возглавить нападение двух повстанческих колонн на вражеский бастион в Альбервиле. «Этот приказ абсурден, – писал Че. – Нас всего 30 человек из них 10 больны или только еще выздоравливают». Но, несмотря на эти соображения, Че не хотел с самого начала вносить разлад и отдал приказ своим людям готовиться к сражению.

22 мая к ним в лагерь прибыл курьер от конголезцев и объявил о приезде «кубинского министра». К этому моменту Че уже привык к самым диким слухам, но каково же было его изумление, когда вскоре после того он увидел перед собой Османи Сьенфуэгоса собственной персоной! Тот прибыл во главе дополнительного кубинского контингента из семнадцати бойцов. Еще семнадцать человек остались в Кигоме дожидаться, когда их переправят через озеро. В результате число кубинских партизан в Конго превысило шестьдесят человек.

«В целом новости, которые принес [Османи], были хорошими, – писал затем Че. – Но лично мне он сообщил самое печальное известие за все время войны: еще до того из телефонных разговоров с Буэнос-Айресом мне стало известно, что моя мать очень больна, и по тону, которым это говорилось, понятно было, к чему следует готовиться… Мне пришлось целый месяц провести в тревожной неопределенности. Однако я надеялся, что это всего лишь ошибка, пока не пришло подтверждение, что моя мать скончалась… Она так и не прочитала мое прощальное письмо, которое я оставил в Гаване для них с отцом».

Весьма показательно, что Че пишет о личном в отчете о конголезской операции: это свидетельствует о глубине его переживаний. Впоследствии к Алейде попали три небольших рассказа, очень мрачных и тяжелых, эклектичностью образов напоминающих литературные опыты молодости. В них отразилось горе Че Гевары от утраты «мадре» Селии. Несмотря на то что автор данной книги не раз просил показать ему эти тексты, Алейда всякий раз отказывалась, аргументируя это тем, что они «слишком личные», чтобы показывать их кому бы то ни было.

Селия умерла 19 мая, за три дня до прибытия Османи в базовый лагерь Че. Она скончалась в возрасте пятидесяти восьми лет от рака – так же как многие ее родственники. Вплоть до самого конца она жила одна в маленькой квартирке по соседству со своей дочерью Селией, встречаясь с небольшим кругом своих друзей по будням, а выходные проводя с детьми и внуками. Лишь очень немногие понимали, что она серьезно больна, и, по словам ее невестки Марии Элены Дуарте, Селия намеренно скрывала это до последнего момента, когда ничего уже нельзя было сделать.

10 мая Селию положили в элитную клинику Стейплера в Буэнос-Айресе, где у нее была отдельная палата с большим окном, из которого открывался красивый вид. Во время одного из посещений Мария Элена увидела, что свекровь смотрит в это окно с восторженной мольбой в глазах. «Все, о чем я прошу, – сказала Селия, – это еще один день».

В больнице рядом с Селией дежурили по очереди ее ближайшие друзья, Рикардо Рохо и Хулия «Чикита» Констенла. Гевара Линч был готов сделать все для спасения жены, он даже обращался в советское посольство, поскольку услышал, что в СССР якобы изобрели лекарство от рака. Присутствие Эрнесто-старшего, должно быть, немало утешило Селию в ее последние дни, поскольку, как она призналась Марии Элене, супруг был первым и единственным мужчиной в ее жизни и, несмотря ни на что, она по-прежнему чувствовала к нему любовь.

В последние дни все мысли Селии были о ее сыне Эрнесто. Она просила Рикардо и Хулию позвонить в Гавану и спросить Алейду, где он находится. Еще в марте в Гавану ездил давний друг Че Густаво Рока, он привез Селии письмо от Эрнесто, в котором сообщалось, что Гевара намерен оставить свои посты, на месяц поехать рубить тростник и затем начать работу на одной из фабрик при Министерстве промышленности, чтобы понять, как все устроено на низовом уровне. Но Селия получила это письмо лишь 13 апреля, когда Че уже исчез и о его судьбе пошли самые различные слухи; мать и без того чувствовала беспокойство, и это послание только усугубило его.

16 апреля, когда стало уже ясно, что Селия находится на пороге смерти, а ее волнение из-за старшего сына ничуть не ослабевало, Рохо позвонил в Гавану Алейде в надежде выяснить хоть что-то, но Алейда ничего не могла ему рассказать. Она сообщила лишь, что Че нет рядом и она не может с ним быстро связаться. 18 апреля Алейда перезвонила сама и поговорила со свекровью.

Селия ничего не узнала от Алейды, и вот в последней и тщетной попытке добиться какого-то ответа Рохо отправил телеграмму «майору Эрнесто Геваре в Министерство промышленности, Гавана». Текст телеграммы был следующим: «Твоя мать очень больна, хочет видеть тебя. Крепко обнимаю, твой друг Рикардо Рохо». Ответа не последовало, а уже на следующий день Селии не стало.

Во время ее похорон на гроб поставили фотографию Че в рамке, и Мария Элена вспоминает, что ей было жаль остальных детей Селии: «Словно бы их вообще не было и у Селии имелся только один ребенок – Че». Действительно, те особые отношения, которые всегда связывали Селию с ее старшим сыном Эрнесто, до некоторой степени отодвигали на задний план всех остальных детей.

V

Все еще не оправившись от скорбного известия, доставленного Османи, Че тем не менее занялся обсуждением военных планов с Лораном Митудиди. Он сумел убедить Митудиди в том, что нападение на Альбервиль несвоевременно и что сначала им следует разведать положение дел на всех фронтах. Ни он, ни генштаб не знали подлинной картины и целиком должны были полагаться на сообщения полевых командиров, которые, как уже понял Че, не отличались особой надежностью. В конце концов Митудиди согласился с предложением Че отправить четыре группы партизан на различные линии фронта.

Уже через несколько дней стали приходить первые донесения. В паре мест повстанцы производили впечатление хорошо вооруженных и готовых к бою, но в целом везде царило бездействие и не было порядка. Командиры зачастую напивались до одурения, причем делали это прямо на виду у солдат. Пользуясь тем, что дороги находились под их контролем, повстанцы разъезжали туда-сюда на джипах, но не предпринимали никаких попыток перейти к серьезным действиям. Заняв однажды позиции, они лишь заставляли местных крестьян предоставлять им пропитание.

Че также обнаружил, что конголезцы крайне ленивы. Во время марш-бросков они не несли ничего, кроме личного оружия, патронов и одеял, а на просьбу взять какой-нибудь дополнительный груз отвечали отказом, заявляя: «Mimi hapana Motocar» («Я не грузовик»). Со временем они стали говорить: «Mimi hapana Cuban» («Я не кубинец»).

На линии фронта в Лулимбе Виктор Дреке обнаружил, что повстанцы заняли позицию на вершине холма, в семи километрах от вражеского поста, но за многие месяцы ни разу с него не спустились. Их полевой командир, сам себя называвший «генералом Майо», с открытой враждебностью отзывался и о Кабиле, и о Митудиди, презрительно именуя их «иностранцами». Когда Митудиди приказал Майо явиться к нему на встречу, тот отказался.

Тем временем в Луалаборге Митудиди делал все, что было в его силах, чтобы навести порядок в войсках: виновных в распитии помбе он в наказание отправлял рыть траншеи, приостановил бесконтрольное распределение оружия и начал читать довольно жесткие лекции своим подчиненным. Стоило только Че упомянуть, что он чувствует себя несколько отстраненным от рядового состава конголезской армии из-за языкового барьера, как Митудиди тут же выделил ему одного из собственных помощников – совсем юного парнишку по имени Эрнесто Иланга – для занятий суахили.

В начале июня Че окончательно стали ненавистны и скука, в которую он оказался погружен, и неизменный вид из лагеря: две горные вершины, закрывавшие собой весь горизонт. Однако все, что он мог сейчас сделать, – это направить еще несколько патрулей на рекогносцировку местности. Никаких более серьезных действий, не имея на то санкции начальника Митудиди – Лорана Кабилы, он предпринять не мог. От Кабилы же тем временем продолжали поступать весьма странные сообщения о новых причинах его задержки, правда сопровождавшиеся неизменными заверениями, что он вернется со дня на день.

7 июня Че встретил Митудиди на базе в Кибамбе и узнал от него, что ставка генштаба перемещена на новое место, неподалеку, и что Митудиди как раз идет ее инспектировать. Че поинтересовался, что на самом деле было причиной отсутствия Кабилы, и Митудиди признался, что его начальник не едет, вероятно, потому, что в Дар-эс-Саламе ожидается визит Чжоу Эньлая и Кабила должен встретиться с ним, чтобы обсудить вопрос помощи повстанцам.

Че поднялся обратно на гору, но не успел он дойти до вершины, как его нагнал курьер с новостью о том, что Митудиди утонул. Это был для Гевары страшный удар: Митудиди был едва ли не единственным гарантом того, что им удастся хотя бы чего-то добиться в Конго. Неслучайно в неопубликованных «Эпизодах» глава, посвященная гибели Митудиди, получила заглавие «Гибель надежды».

Как рассказали кубинцы, бывшие в тот роковой день на катере с Митудиди, на озере из-за сильного ветра началось волнение, и Митудиди, похоже случайно, упал за борт. Однако то, что Че услышал затем, заставило его насторожиться. «Там произошла целая серия странных событий, которые я просто не знаю, чему и приписать – то ли идиотизму, то ли чрезвычайной силе суеверий (озеро якобы населяют всевозможные духи), то ли чему-то более серьезному». Митудиди держался на воде и звал на помощь минут десять-пятнадцать, но двое других африканцев, бросившихся его спасать, утонули. А те, кто оставался на катере, успели отключить мотор, и когда они заново завели его, то «словно бы какая-то магическая сила стала мешать им приблизиться к тому месту, где был Митудиди; в конце концов катер начало относить к берегу, и какое-то время спустя товарищи увидели, что Митудиди пропал под водой».

Однако, несмотря на трагедию, надо было двигаться дальше. В последних числах июня, после двух месяцев «абсолютного бездействия», кубинцы включились-таки в военные действия в Конго по-настоящему. Из Дар-эс-Салама к ним прибыл Муданди, командир боевиков тутси, прошедший ранее курс военной подготовки у китайцев. Он доставил приказ Кабилы: отказаться от плана нападения на Альбервиль и вместо этого совершить атаку на форт Бендера. Че был не в восторге от подобной идеи. Он слыхал от людей Муданди, что гарнизон в Бендере хорошо укреплен и состоит из трех сотен солдат и еще сотни наемников. Он бы предпочел начать с менее серьезной мишени, но в конце концов решил принять план Кабилы, посчитав, что это лучше, чем продолжать бездействовать. Однако сам Че вынужден был остаться в лагере, так как, несмотря на то что он несколько раз посылал Кабиле просьбы разрешить ему принять участие в нападении, тот ему так и не ответил. В конце июня сорок кубинцев и сто шестьдесят конголезцев и руандийских тутси направились к Бендере.

Нападение, состоявшееся 29 июня, окончилось полным провалом. Виктор Дреке, руководивший операцией, доложил, что при первом же столкновении тутси бежали, побросав оружие, а многие конголезцы и вовсе отказались вступать в бой. Около трети бойцов дезертировали еще до начала сражения. Более того, были убиты четверо кубинцев, и дневник одного из них попал в руки врага. Это означало, что наемники, а от них и ЦРУ теперь знали, что кубинские партизаны принимают участие в повстанческой борьбе.

Расследуя причины фиаско, Че обнаружил, что самое пагубное воздействие на бойцов оказала вера в дава. Вину за поражение африканцы полностью приписывали «плохой дава» и говорили о том, что, мол, их знахарь-муганга, приготовивший снадобье, «несведущ». Че писал по этому поводу: «Знахарь попытался защититься, переложив всю вину на пагубное влияние женщин и трусость самих бойцов, но только женщин там не было… и далеко не все мужчины были готовы признать свою слабость. Все это свидетельствовало не в пользу знахаря, так что он лишился своего статуса».

Конголезцы и руандийцы были раздавлены и деморализованы неудачей при Бендере, а кубинцы, принимавшие участие в деле, испытывали злость: если конголезцы не хотят сражаться, почему они должны делать это за них? Идея «пролетарского интернационализма» по-прежнему оставалась очень дорога сердцу Че, но при столь неблагоприятных обстоятельствах он не мог закрывать глаза на то, что далеко не все кубинские товарищи готовы разделить его убеждения – более того, многие из них стали поговаривать о том, что не прочь бы вернуться домой.

«Признаки деморализации в рядах бойцов были очевидны, – признавал Че. – Поддержание морального духа стало одной из основных моих забот». Надеясь на продолжение активных действий, он отправил депешу офицерам генштаба в Кибамбу, выражая свое раздражение событиями в Бендере и требуя конкретных предложений относительно того, как ему задействовать новых кубинцев, которые продолжали поступать в его распоряжение. Он также написал Кабиле, доказывая, что ему необходимо лично участвовать в будущих военных операциях.