Текст книги "Че Гевара. Важна только революция"

Автор книги: Джон Ли Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

Когда Хулии удалось наконец встретиться с Че без посторонних и рассказать об этом предложении, Гевара его сразу же отверг. Он нужен на Кубе, объяснил Че, у него там важные задачи, и аргентинским политиком он себя не видит. А потом, посмотрев Хулии прямо в глаза и иронически улыбнувшись, произнес: «Мадам, я министр. Неужели вы думаете, я захочу стать депутатом парламента в Аргентине?»

Но в предложении Хулии были и другие пункты. Она сказала, что «левые» хотят видеть его своим «символом». Если народный фронт одержит на выборах победу, можно будет считать, что Че внес в это важную лепту, но если выборы будут отменены и мирное разрешение ситуации станет невозможным, он станет лидером партизанского движения, «руководителем революционных преобразований в Аргентине». Эта роль ему подобает, сказала журналистка: он может оставаться в изоляции на Кубе, а может запустить процесс перемен в Латинской Америке.

«Гевара попросил меня рассказать обо всем подробнее, охарактеризовать представителей различных политических группировок, дать оценку лидерам профсоюзов и аргентинским политикам», – вспоминает Хулия. Че рассмотрел ее предложение пункт за пунктом, порассуждав даже о преимуществах партизанской войны в сельской местности над войной в городских условиях, но ни на секунду у журналистки не возникло ощущения, что он колеблется в своем решении. У Хулии сложилось впечатление, что Гевара не верит в возможность перемен в Аргентине через парламентские выборы и в способность аргентинских левых сил осуществить настоящие социальные преобразования.

Хулии Че показался очень глубоким человеком, способным вызвать восхищение, но были в нем и нехорошие черточки. Как-то за ужином, на котором собралась семья Че, журналистка напомнила ему о том, какую дарственную надпись он сделал на своей книге «Партизанская война», отправленной в подарок основателю Социалистической партии Аргентины Адольфо Паласиосу. Хулия видела эту надпись, гласившую: «Доктору Паласиосу, который говорил о революции, еще когда я был ребенком».

Паласиос не уловил тут тонкого намека, он был очень польщен тем, что Че, как он посчитал, помнит и уважает его, но Хулия почувствовала подспудный смысл посвящения: Паласиос лишь говорит о революции, но ничего не делает. По ее мнению, это было жестоким поступком со стороны Гевары, и она сказала об этом за ужином. Че ответил кратко: «Но Паласиос действительно только говорит».

«На этом он обсуждение и закончил, – вспоминает Хулия. – Такова была особенность его характера, Гевара мог быть очень неуважителен к другим… Бывал очень резок…»

Хулия призналась, что, несмотря на эти его черты, она запросто могла бы влюбиться в Гевару, не люби она так крепко своего мужа. «В этом человеке было необъяснимое очарование… Когда он входил в комнату, то сразу оказывался в центре внимания… Че от природы обладал поразительной притягательностью».

Еще одним участником конференции в Пунта-дель-Эсте был вездесущий Рикардо Рохо, с которым Гевара виделся лишь четырьмя месяцами ранее, накануне операции в заливе Свиней. Рохо ушел со своей должности в Бонне по причине несогласия с политикой президента Фрондиси. Но Рохо был не из тех, кто сжигает мосты дотла, и теперь у него было сообщение от Фиделя: аргентинский президент желает тайно встретиться с Че.

Че согласился на встречу. К тому времени он уже принял от президента Бразилии, Жаниу Куадроса, подобное приглашение, которое передали ему бразильские представители в Пунта-дель-Эсте. Две латиноамериканские державы были важными звеньями в предложенной Кеннеди программе, и обе они пытались служить посредниками между Кубой и их могущественным северным соседом. Было решено, что по окончании конференции Че отправится в Буэнос-Айрес, а оттуда в Бразилию.

16 августа в своем заключительном выступлении на конференции Че заявил, что Куба не ратифицирует постановление о поддержке «Союза ради прогресса». Большая часть кубинских предложений серьезно не обсуждалась, указал он, в проект внесено мало существенных изменений, а крупных изъянов в нем предостаточно. И поскольку проект этот в конечном счете направлен на изоляцию Кубы, ее правительство не сможет его одобрить. Однако Гевара вновь подчеркнул, что Куба готова обсуждать с США «любые вопросы и без предварительных условий».

Вечером следующего дня по своей инициативе и с помощью некоторых аргентинских и бразильских дипломатов Че был представлен двадцатидевятилетнему помощнику президента Кеннеди – Ричарду Гудвину, главному лицу в делегации США. Произошло это на праздновании дня рождения одного из бразильских делегатов. Как впоследствии Гудвин рассказал Кеннеди, прежде бразильцы и аргентинцы уже не раз пытались устроить им встречу, но он отказывался.

«На вечеринке было человек тридцать, – рассказывал Гудвин Кеннеди, – все пили и танцевали под американскую музыку. Я побеседовал с несколькими гостями, а примерно через час мне сказали, что скоро приедет Че. Он появился спустя несколько минут. Я с ним не разговаривал, но все женщины так и роились вокруг него. Потом один бразилец передал мне, что Че хотел бы побеседовать со мной о чем-то важном». Они перешли в соседнее помещение и проговорили там около получаса, отвлекаясь то на официантов, то на просивших автографы, после чего американец по своей инициативе закончил беседу.

При личной встрече Гевара показался Гудвину не той устрашающей личностью, какой виделся с расстояния. Вот что Гудвин сообщил президенту Кеннеди в докладной записке от 22 августа: «Че был в зеленой форме, как всегда с неухоженной жидкой бородой. Если представить его лицо без бороды, черты его будут мягкими, почти женственными. Энергичен. У него хорошее чувство юмора, во время беседы мы оба много шутили. Поначалу Гевара, как мне показалось, был скован, но потом расслабился и заговорил свободнее. Он не скрывал, что глубоко предан коммунистическим идеям, но в разговоре со мной не произносил громких фраз и не занимался пропагандой. Говорил он спокойно и прямо, старался быть непредвзятым и объективным. Было очевидно, что он считает себя уполномоченным говорить от лица своего правительства и редко разделяет свое личное мнение и официальную позицию кубинского правительства. Не сомневаюсь, что Гевара тщательно продумал, что будет говорить: он формулировал мысли очень гладко».

По словам Гудвина, он предупредил Че, что не уполномочен вести переговоры, но передаст все, что тот скажет, «соответствующим чиновникам» правительства США.

«Че произнес «ладно» и начал говорить. Первым делом Гевара сказал, что я должен понять кубинскую революцию. Они хотят построить социалистическое государство, и начатая ими революция необратима. Теперь они находятся вне сферы американского влияния, и это тоже необратимо. Они создадут однопартийную систему, а Фидель станет Генеральным секретарем партии… Они считают, что массы поддерживают революцию и эта поддержка с течением времени будет расти».

Че сообщил Гудвину, что если в США полагают, будто режим Фиделя можно свергнуть «изнутри» или что на деле Кастро является умеренным политиком, окруженным фанатиками, и Запад может склонить его на свою сторону, то все эти предположения ложны. Революционный режим силен и сможет противостоять таким угрозам. «Гевара убежденно говорил о влиянии Кубы на американский континент и о растущем воздействии ее примера на другие страны».

Че откровенно говорил о трудностях Кубы: о вооруженных нападениях контрреволюционеров, о недовольстве мелкой буржуазии и католической церкви, об ущербе, нанесенном введенным США эмбарго, о недостатке валютных запасов. Он сказал Гудвину, что Куба «не хочет взаимопонимания с США» – ясно, что оно невозможно, – ей нужен «модус вивенди». В обмен Куба могла бы согласиться «не вступать в политический союз с Востоком». Экспроприированные американские компании не могут быть возвращены, но возможно выплатить соответствующую компенсацию. Как только революционный режим будет наделен законным статусом, на Кубе проведут свободные выборы.

Также Че «намекнул», что они готовы «обсудить действия кубинского революционного режима в других странах».

«Потом он сказал, – писал Гудвин, – что хочет горячо поблагодарить Вашингтон за вторжение на их территорию: это стало для кубинцев великой политической победой, помогло сплотиться и превратило их из маленькой обиженной страны в равного участника диалога».

Че не мог упустить возможности уколоть американцев, но он не ставил себе целью раздражить Вашингтон и предлагал провести переговоры. В конце разговора Че сказал Гудвину, что о содержании их беседы сообщит только Фиделю. Гудвин ответил, что тоже не станет «предавать ее огласке».

Гудвин явно расценил шаг Че как проявление слабости, вот какой вывод он делал в докладной записке. «Я считаю, что этот разговор – в сочетании с другими поступающими к нам данными – свидетельствует о том, что экономическое состояние Кубы крайне тяжелое, что Советский Союз не способен предпринять те огромные усилия, которые нужны, чтобы поставить страну на ноги, и что Куба желает установления взаимопонимания с США».

Исходя из этой посылки Гудвин очертил схему действий, которые должен был предпринять Кеннеди. В нее входили усиление экономического давления на Кубу и репрессивные меры в отношении всех, кто станет вести дела с режимом Кастро, а также интенсификация антикубинской пропаганды при одновременном «продолжении тайного диалога, начатого Че». «Так мы сможем дать Кубе понять, что хотим ей помочь и поможем, если она разорвет связи с коммунизмом и начнет демократизацию».

Важно отметить, что Че не говорил, будто прекратит поддержку партизанских движений в Латинской Америке. Он публично пообещал, что «ни одна винтовка» не покинет пределы Кубы, но не упоминал об обучении партизан, о предоставлении им финансовой помощи. А оружие можно было добыть где угодно, хоть в самих Соединенных Штатах.

На следующий день, 19 августа, Че на небольшом самолете приземлился на аэродроме недалеко от Буэнос-Айреса. Он встретился с Фрондиси за обедом, и Фрондиси не скрывал своих намерений узнать о планах Кубы на будущее. Он сказал, что надеется на мирное сосуществование с островом и на то, что Куба не станет вступать в «официальный союз» с Москвой. Че заверил Фрондиси, что Куба не намерена делать ничего подобного, если только США не совершат на нее нападения.

После обеда Че попросил Фрондиси об услуге. Он хотел бы посетить свою серьезно больную тетушку Марию Луису, живущую в Сан-Исидро. Фрондиси дал свое согласие, и Гевара уехал, чтобы в последний раз повидаться с тетей. Впервые за восемь лет Че снова видел улицы Буэнос-Айреса – тайный гость родной страны, он смотрел на них из окна президентской машины. Потом его увезли обратно на аэродром, и он отправился в Уругвай. Там, не выходя за пределы аэропорта, Гевара сразу сел на борт самолета авиакомпании «Кубана», в котором его ждала свита, и вылетел в Бразилию.

Тем не менее о тайном визите Че вскоре стало известно, и эта новость вызвала настоящий ужас в военных кругах Аргентины. В тот же вечер в доме на улице Ареналес в Буэнос-Айресе, где жил дядя Че, Фернандо Гевара Линч, прогремел взрыв, начисто снесший переднюю дверь квартиры. На расспросы журналистов дядя Че ответил, что не виделся с племянником и узнал о его мимолетном приезде лишь недавно. Прежде чем откланяться, он, в типичной «геваровской» манере, сообщил репортерам, что едет ужинать с друзьями и надеется благополучно добраться, «если под капотом машины не окажется бомбы».

Взрыв на улице Ареналес стал не единственным последствием визита Че. В последующие дни аргентинские газеты пестрели статьями о «беспокойстве» в вооруженных силах по поводу тайного приезда Гевары на родину. Министр иностранных дел Аргентины был вынужден уйти в отставку, а когда через семь месяцев сам Фрондиси лишился президентского кресла в результате военного переворота, большинство политических обозревателей сошлись во мнении, что встреча с Геварой ускорила его падение.

На встрече с Жанну Куадросом, президентом Бразилии, Че была вручена высокая награда – орден «Крузейру-ду-Сол». Через пять дней под натиском критики, обрушившейся на него за это неоднозначное награждение, Куадрос был вынужден подать в отставку. Видимо, он ожидал, что Конгресс ее не примет, но этого не произошло и его политическая карьера на этом внезапно закончилась.

VI

Через несколько недель после окончания конференции в Пунта-дель-Эсте Вашингтон ясно дал понять, что попытка Че примириться с США ничего для него не значит: Конгресс принял закон, отказывающий в помощи любой стране, ведущей дела с Кубой. В тот же месяц с Гаваной разорвала отношения Коста-Рика, а в ноябре за ней последовало правительство Ромуло Бетанкура в Венесуэле.

Теперь армии Латинской Америки находились в состоянии боевой готовности на случай «диверсионных действий» со стороны Кубы, а США предоставляли военную помощь и специальное обучение для борьбы с кубинской угрозой.

В Латинской Америке наступила эпоха борьбы с партизанскими движениями. Столкнувшись с угрозой, представляемой такими фигурами, как Че Гевара, и их способностью заражать других «бесовщиной партизанства», Вашингтон решил принять профилактические меры и сделать латиноамериканским странам «прививку». Вакцина была сильная: специализированная военная подготовка, координация действий вооруженных сил региона, полиции и службы разведки, усиление роли ЦРУ, программы экономического и социального развития в рамках «Союза ради прогресса» и «работа с местным населением» – завоевание умов и сердец потенциальных пособников партизан в отсталых районах.

Глава ЦРУ Аллен Даллес был уволен после неудачной операции в заливе Свиней, и с новым руководителем, Джоном Мак-Коуном, у Управления появилось больше возможностей решать проблему Кубы. В ноябре 1961 г. Кеннеди выделил ЦРУ годовой бюджет в пятьдесят миллионов долларов на новую секретную программу, направленную против Кубы, под кодовым названием «Операция "Мангуст"». Целью ее было дестабилизировать кубинский режим путем диверсий, шпионажа, военных атак и убийств отдельных лиц. Впоследствии эта программа станет крупнейшей тайной операцией ЦРУ в мире.

Одновременно с подготовкой «Операции "Мангуст"» ЦРУ активно пыталось восстановить подпольное движение сопротивления на Кубе, подорванное кубинскими службами безопасности, которые после «залива Свиней» провели массированные облавы на подозреваемых в диссидентстве. В октябре, лишь через несколько недель после того, как он покинул свое убежище в венесуэльском посольстве, Феликс Родригес вновь отправился на Кубу. Ему поручили создать условия для заброски агентов на остров.

К концу года «политика сдерживания» принесла Кеннеди некоторые плоды. К декабрю осуждение соседями Кубы ее связей с советским блоком стало практически единодушным, против резолюции ОАГ вместе с Кубой выступала только Мексика. В том же месяце отношения с Кубой разорвали Колумбия, Панама, Никарагуа и Сальвадор. Фидель выступил с речью, которой окончательно закрепил разрыв Кубы с Западом. «Я марксист-ленинист, – объявил он, – и останусь им до самой смерти».

Руководитель «Операции "Мангуст"» Эдвард Ленсдейл предложил целый комплекс мер в отношении Кубы, включавший «нападения на главных руководителей». Кульминацией их должно было стать свержение Кастро.

В феврале у дома Селии в Буэнос-Айресе полиция нашла и обезвредила бомбу. Через неделю Аргентина разорвала дипломатические отношения с Кубой. В марте по причине резкого снижения производительности сельского хозяйства и нехватки товаров во всех магазинах на Кубе было введено строго нормированное распределение продуктов и товаров первой необходимости. Теперь кубинцам нужно было выстаивать очереди, чтобы по талонам купить причитающуюся им на неделю еду. Прошло всего семь месяцев с тех пор, как Че с уверенностью заявил, что Куба вскоре будет практически полностью обеспечивать себя продуктами.

Хотя ни Че, ни Фидель не признали бы этого, но введение карточной системы означало конец их мечте превратить Кубу в самостоятельно себя обеспечивающее социалистическое государство, свободное от внешней зависимости. А что касается мечты Че о том, что всеобщее братство социалистических государств приведет к смерти капитализма, то совсем скоро и она разобьется вдребезги.

VII

В конце апреля 1962 г. Никита Хрущев срочно вызвал в Москву Александра Алексеева. Никаких объяснений дано не было, и Алексеев очень встревожился. Человек сталинской эпохи, он сразу стал готовиться к худшему и ждать наказания, одновременно пытаясь понять, что же он сделал не так.

3 мая Алексеев вылетел в Мексику, где советский посол сообщил ему, что имеет приказ разместить его в посольстве, а не в гостинице. На следующей остановке, в Лондоне, повторилось то же самое. Было ясно, что Кремль хочет знать о каждом шаге Алексеева, и он прибыл в Москву в крайней степени беспокойства. В аэропорту его встречал руководитель одного из отделов Министерства иностранных дел, что обычно не входило в обязанности такого высокопоставленного чиновника.

На следующее утро Алексеева проводили в Кремль, где он встретился с главой КГБ Александром Шелепиным. Шелепин отвел Алексеева в свой кабинет и рассказал, что его хотят назначить новым советским послом на Кубе и что решение это принял сам Хрущев. Пока они беседовали, позвонил Хрущев и попросил Алексеева поскорее зайти к нему.

Хрущев был один, и они проговорили около часа. Первый секретарь подтвердил назначение Алексеева послом, от которого тот из скромности попытался отказаться. Он сослался на то, что Кубе с ее нынешними трудностями нужен посол, хорошо разбирающийся в экономике, а он в этой сфере «безграмотен».

«Это не важно, – ответил Алексееву Хрущев. – Важно то, что вы в дружеских отношениях с Фиделем, с руководством». Что касается экономистов, то их СССР предоставит Фиделю сколько нужно. Не вставая с места, Хрущев взял телефонную трубку и приказал собрать группу из двадцати министерских работников высшего уровня, занимающихся разными сферами экономики, чтобы вместе с Алексеевым они поехали на Кубу.

В конце мая Хрущев снова вызвал к себе Алексеева. На этот раз в кабинете советского руководителя находились еще шесть человек: его помощник Фрол Козлов, заместитель председателя Совета Министров Микоян, министр иностранных дел Андрей Громыко, министр обороны Родион Малиновский и член Политбюро Шараф Рашидов. Сесть Алексееву не предложили.

«Разговор был очень странный, – вспоминает Алексеев. – Хрущев снова задавал мне вопросы про Кубу, про кубинских товарищей, я рассказал про каждого, о ком спрашивали, и вдруг, когда я совсем того не ожидал, Хрущев сказал мне: "Товарищ Алексеев, чтобы помочь Кубе, спасти кубинскую революцию, мы приняли решение разместить на острове ракеты. Что вы об этом думаете? Как отреагирует Фидель? Он даст согласие?"»

Алексеев был поражен. Он ответил, что, по его мнению, Фидель не примет этого предложения, потому что его официальная позиция всегда заключалась в том, что революция была совершена во имя независимости Кубы. Революционеры отправили прочь из страны американских военных советников, и, если они примут советские ракеты, это будет выглядеть как нарушение собственных принципов.

Реакция министра обороны была очень злобной. «Малиновский накинулся на меня, – вспоминал Алексеев. – "Что это за революция такая, если они, как вы говорите, не согласятся? Я сражался в Испании, там была буржуазная революция, и то они принимали нашу помощь… А уж у социалистической Кубы на это куда больше причин!"» Алексеев был подавлен и замолчал. В это время кто-то из присутствующих выступил в его поддержку, но Хрущев никак не отреагировал на это, и спор погас. Разговоры перешли на другие темы, а затем все отправились в соседнюю комнату обедать.

За обедом Хрущев заявил, что, раз его предложение может не понравиться Фиделю, он хотя бы пошлет к нему пару высокопоставленных чиновников: члена Политбюро Шарафа Рашидова и маршала Сергея Бирюзова, командующего Ракетными войсками стратегического назначения, – пусть они поедут в Гавану вместе с Алексеевым и поговорят с Фиделем. «Иначе мы его защитить не сможем, – сказал Хрущев. – Американцы понимают только язык силы… И ракеты нужны как раз для того, чтобы избежать войны, ведь только дурак в таком случае станет ее начинать…»

Хрущев сообщил, что операция по установке ракет на Кубе должна будет проводиться в полнейшей секретности, чтобы американцы «ничего не заподозрили», пока у них не пройдут ноябрьские выборы в Конгресс. Нельзя, чтобы размещение ракет повлияло на избирательную кампанию. Если все будет сделано как надо, сказал он, американцы, погруженные в выборные дела, наверняка ничего не заметят, а тем временем установка ракет будет завершена.

За день-два до отъезда на Кубу Алексеева снова вызвали к Хрущеву. На этот раз встреча произошла на даче генсека в Переделкине, где собралось все Политбюро. Хрущев придумал, как лучше представить Фиделю свой план.

Он скажет Фиделю, что ракеты будут размещены на Кубе только на случай крайней необходимости, сначала Советский Союз всеми способами постарается убедить американцев не нападать на Кубу. Но, по его личному мнению, добиться своего помогут только ракеты. Он надеялся, что таким образом сможет убедить Фиделя, и велел Алексееву передать это предложение.

Через несколько дней, по-прежнему уверенный, что задуманное успехом не увенчается, Алексеев вернулся на Кубу в составе «сельскохозяйственной делегации», куда входили также и Рашидов с маршалом Бирюзовым, приехавшим под видом инженера по фамилии Петров. Сразу по прибытии Алексеев встретился с Раулем Кастро и сообщил ему, что он и его коллеги находятся здесь по заданию Хрущева и немедленно должны увидеться с Фиделем. «Инженер Петров вовсе не инженер Петров, – сказал он Раулю. – Это маршал, отвечающий за советские ракеты».

Рауль понял намек Алексеева и ушел в кабинет к Фиделю. Вернулся он только через два-три часа, после чего все они вместе с Фиделем собрались в кабинете Дортикоса.

Реакция Фиделя на изложенную делегацией ракетную программу была уклончивой, но он дал понять, что относится к ней скорее положительно, и попросил дать ему время до следующего дня. По мнению Алексеева, Фидель хотел посоветоваться с Че.

На следующий день Алексеева вызвали к Фиделю. Встреча снова происходила в кабинете Дортикоса, но на этот раз на ней присутствовали также Че, Дортикос, Карлос Рафаэль Родригес и Блас Рока. Они рассмотрели предложение и, признавая, что ракеты могут предотвратить нападение Америки на Кубу, склонялись к тому, чтобы его принять. Разговор пошел о том, насколько вероятно вторжение американцев, и, по воспоминаниям Алексеева, Че был «самым активным» в этом обсуждении, четко выразив свое мнение по поводу ракет. «Все, что может остановить американцев, – сказал Че, – для нас хорошо».

Затем они сразу перешли к выбору зон для размещения ракет, и тогда Фидель заявил Алексееву, что хотел бы заключить «военный пакт», чтобы оформить их договоренность, и для этой цели пошлет в Москву Рауля. Как сообщает Виталий Корионов, сотрудник Международного отдела ЦК КПСС, Фидель хотел включить в пакт ряд требований кубинцев, которые Советский Союз должен будет обсудить с американцами после обнародования информации о размещении ракет. Помимо договоренности о ненападении, он хотел потребовать ликвидации военно-морской базы США в Гуантанамо. Советская сторона приняла эти требования, и всю следующую неделю Алексеев и Рауль вместе работали над текстом соглашения на испанском языке.

2 июля 1962 г. Рауль прибыл в Москву с проектом договора. В течение следующей недели он, по словам Алексеева, дважды встречался с Хрущевым. Но Корионов располагает на этот счет другими сведениями. Как он сообщает, Косыгин позвал его встречать Рауля и его жену Вильму Эспин в аэропорту. Они отвезли гостей в специальную резиденцию. Корионов, Косыгин и Рауль прошли в столовую, где стоял рояль. Никого, кроме них троих, там не было. «Рауль положил бумаги, уже переведенные на русский, на рояль, и прямо там, не садясь, Косыгин и Рауль подписали документ». Потом Косыгин сказал, что должен идти, а Корионова попросил остаться и «успокоить» Рауля, который находился в крайнем волнении. Корионов просидел с Раулем всю ночь, они беседовали и пили армянский коньяк.

Фидель попросил Рауля также передать Хрущеву свой вопрос: что будет, если американцам станет известно об операции, когда она еще не будет завершена? По словам Алексеева, Хрущев ответил коротко и спокойно: «Не волнуйтесь, ничего страшного не случится. Если американцы занервничают, мы отправим к вам Балтийский флот в качестве демонстрации поддержки». Алексеев вспоминает, что Рауль сказал ему: «Это прекрасно, просто прекрасно! Фидель со всем согласится. Может, он что-то подправит, но и только. Принципиально он будет согласен».

А договор был действительно крупномасштабный: двадцать четыре пусковые установки для баллистических ракет средней дальности, шестнадцать установок для ракет промежуточной дальности, на каждую установку по две ракеты и ядерная боеголовка; двадцать четыре новейшие противовоздушные ракетные батареи; сорок два перехватчика «МиГ»; сорок два бомбардировщика «Ил-28»; двенадцать ракетных катеров типа «Комар»; крылатые ракеты для береговой обороны. Все это вооружение должны были сопровождать четыре элитных советских военных полка, в общей сложности численностью в сорок две тысячи человек. Соглашение подлежало продлению каждые пять лет, и в нем оговаривалось, что ракеты будут полностью находится под командованием советских вооруженных сил.

Приблизительно 15 июля, когда Рауль еще даже не уехал из Москвы, а Фидель не видел соглашения, первые ракеты были тайно отправлены из советских черноморских портов, спрятанные на грузовых кораблях. Началась и тайная переправка войск. 17 июля Рауль вылетел в Гавану, а через три недели за ним последовал Алексеев, теперь в качестве нового советского посла. С собой он вез подписанное Раулем соглашение.

Пока что Хрущев не подписал соглашения, ожидая окончательного одобрения Фиделя. Он планировал лично приехать на Кубу в январе, на празднование годовщины победы революции, и там, после того как они с Кастро подпишут документ, сенсационно объявить об этом всему миру. К тому времени операция будет завершена, и это даст Хрущеву гигантское стратегическое преимущество перед Вашингтоном.

Конечно, на деле все вышло не так, как планировалось. Во-первых, Фиделю проект соглашения не понравился, оно было слишком «техническим», недоставало «политического обрамления». Как объясняет Алексеев, изменения, внесенные Фиделем, делали СССР и Кубу в равной мере ответственными за решение установить ракеты, тогда как в изначальной формулировке эта ответственность была перемещена на Кубу. В сущности, Фидель хотел официально зафиксировать то, что Хрущев уже пообещал на словах: нападение на Кубу будет считаться нападением на СССР.

Когда в конце августа пересмотренный проект был готов, Фидель не стал снова отправлять Рауля в СССР. Он послал туда Че, а вместе с ним Эмилио Арагонеса, старого товарища по «Движению 26 июля», а теперь одного из ближайших своих помощников. 30 августа произошла их встреча с Хрущевым, на его летней даче в Крыму. Хрущев согласился с изменениями, внесенными в текст договора, называвшегося «Договор между правительством Республики Куба и Союзом Советских Социалистических Республик о военном сотрудничестве для защиты национальной территории Кубы в случае агрессии». Однако он не стал сразу его подписывать, сказав, что сделает это, когда через несколько месяцев приедет на Кубу.

Видимо беспокоясь, не хитрит ли советское руководство, Че стал требовать, чтобы о соглашении было открыто объявлено, но Хрущев отказался, настаивая, что пока оно должно оставаться в секрете. Тогда Че и Арагонес снова задали мучивший Фиделя вопрос о том, что будет, если американцы узнают обо всем раньше времени. Как впоследствии рассказывал Арагонес, Хрущев постарался успокоить их примерно так же, как и Рауля: «Не надо волноваться, трудностей с США не возникнет. А если возникнут, мы отправим Балтийский флот».

Арагонес вспоминал, что, услышав это, они с Че «переглянулись, подняв брови». Конечно, Хрущев их не убедил, но у них не было иного выбора, как поверить ему на слово.

Тем временем американская разведка, научившаяся острым взглядом следить за перемещениями Че, пристально наблюдала за тем, как проходит его поездка в СССР. 31 августа агентами ЦРУ была отправлена телеграмма, в которой говорилось, что состав делегации, отправившейся в СССР, «указывает на то, что визит кубинцев, возможно, имеет более широкие задачи, чем официально объявленное обсуждение промышленных вопросов. Гевару сопровождает Эмилио Арагонес, совершенно точно не имеющий образования и опыта работы в сфере экономики и промышленности».

К 6 сентября, когда Че вернулся в Гавану, развертывание советских военных сил на Кубе было уже замечено. Американские самолеты-разведчики «Ю-2» обнаружили места размещения ракетных батарей и ракетные установки береговой обороны. Советники заверили Кеннеди, что оружие не представляет угрозы национальной безопасности США, однако присутствие ракет – тревожный знак, который нельзя оставлять без внимания.

Новые фотографии, предоставленные разведкой, позволяли предполагать, что идет строительство базы подводных лодок. Кеннеди выступил с открытым заявлением, в котором говорилось, что США обнаружили на Кубе не только ракеты, но и большое количество советских военных. Он признал, что у Соединенных Штатов нет сведений о присутствии на Кубе боевых подразделений и ракет класса «земля-земля», но предупредил, что, если они там есть, «серьезнейших проблем» не избежать.

На следующий день Кеннеди обратился с просьбой к Конгрессу дать согласие на призыв ста пятидесяти тысяч резервистов. Соединенные Штаты объявили о намерении провести военные учения в Карибском море в середине октября, и Куба заявила, что это свидетельствует о намерении напасть на ее территорию.

Напряжение росло с каждым днем, становились известны все новые подробности действий СССР по наращиванию на Кубе вооружений, поток обвинений со стороны США не прекращался. 9 сентября американская разведка зафиксировала слова, сказанные Че на приеме в бразильском посольстве в Гаване. В беседе с журналистом Гевара назвал оказание Советским Союзом военной помощи Кубе «историческим событием», возвещающим переворот в отношениях Востока и Запада. В одной из секретных телеграмм его слова были переданы так: «Соединенным Штатам остается только сдаться». А в завершение говорилось: «Судя по всему, Че считает предоставление Кубе советской военной помощи шагом величайшей важности».