Текст книги "Маленький, большой"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

Хоксквилл явилась на большой Вокзал, чтобы обратиться к своему старинному оракулу. Она знала, что он обретается здесь почти каждый вечер после работы, сообщает незнакомцам странные истины, водит узловатым, похожим на корень в комьях грязи указательным пальцем по вчерашней газете, тыкая в интересные места, которые пассажиры могли пропустить, или рассуждает о том, как женщина, которая носит мех, усваивает пристрастия соответствующего животного. (Хоксквилл подумала о робких девушках из предместья, одетых в кроличьи шубки, выкрашенные под рысь, и улыбнулась.) Иногда она приносила сэндвич, чтобы присоединиться к Фреду, если он закусывал. Уходила она обычно более мудрой, чем приходила.

– Карты, – сказала она. – Карты и Рассел Айгенблик.

– Ах, этот фрукт… – Сэвидж ненадолго задумался. Потряс свою газету, словно надеялся вытрясти оттуда тревожные сведения. Но ничего не выпало.

– Что это? – воскликнула она.

– Черт меня возьми, если сейчас не приключилась какая-то перемена. – Сэвидж взглянул вверх. – Чего-то… Что это было, как ты сказала?

– Я ничего не говорила.

– Ты назвала имя.

– Рассел Айгенблик. В картах.

– В картах. – Он аккуратно сложил газету. – Этого хватит, – сказал он. – В самый раз.

– Скажи, что ты думаешь.

Но она переборщила. Такую опасность нужно учитывать, когда имеешь дело с большим виртуозом: стоит слишком сильно нажать, и они начинают сердиться и капризничать. Фред встал (но не выпрямился: он всегда ходил согнутый, как вопросительный знак) и принялся обшаривать свои карманы в поисках чего-то несуществующего.

– Надо бы проведать дядюшку. Не найдется ли у тебя бакс на автобус? Баксик-другой или мелочь?

С востока на запад

Ариэл возвращалась через огромный сводчатый зал Гранд-Сентрала, на сей раз нисколько не поумневшая и еще сильнее обеспокоенная. Сотни торопливых прохожих, которые запруживали пространство вокруг центральных часов, смахивавших на гробницу, и волнами наплывали на кассовые киоски, выглядели рассеянными, озабоченными, неуверенными в своей судьбе, но разве не такими же они бывали в любой другой день? Хоксквилл посмотрела вверх, где по диагонали синего, как ночь, купола был нарисован золотом зодиак, потускневший от времени и взглядов; по линиям рисунка шел ряд крохотных лампочек, многие из которых перегорели. Шаги ее замедлились, челюсть отвисла. Ариэл повернулась и шире раскрыла веки, не веря своим глазам.

Зодиак располагался поперек купола в правильном порядке: с востока на запад.

Не может быть. Говоря о своем безумном Городе, она любила повторять, что там перевернут даже зодиак, глядящий с потолка его центрального здания, – то ли монументалист, его писавший, не разбирался в астрономии, то ли ловко пошутил над горожанами, глухими к велениям звезд. Она гадала, не изменится ли этот неправильный порядок, если – после должной подготовки – прогуляться по Вокзалу под перевернутым космосом в обратном направлении, но пробовать не пыталась, дабы не нарушать приличия.

А теперь – смотри-ка. На месте находился овен, телец без задней части, близнецы и рак, Король Лев, и дева, и весы с двумя чашами. Далее парящий скорпион с красным Антаресом на жале, кентавр с луком, козерог в форме рыбьего хвоста, человек с кувшином. И две рыбы, с хвостами, соединенными бантиком. Толпа безостановочно обтекала застывшую Хоксквилл, как обтекала бы любой неподвижный объект на своем пути. Пример, как обычно, оказался заразителен, другие тоже задирали подбородки и окидывали взглядом потолок, но, неспособные оценить то невероятное, что заметила Хоксквилл, спешили дальше.

Овен, телец, близнецы… Хоксквилл с трудом верила своей памяти, в которой сохранился другой порядок. Нынешний, казалось, существовал вечно: нарисованные звезды выглядели такими же старыми и неизменными, как их небесные оригиналы. Ей стало страшно. Это одна Перемена, а какие еще обнаружатся на улицах, какие затаились в будущем и выявятся потом? И вообще, что Рассел Айгенблик творит с миром и с какой стати она так уверена, будто Рассел Айгенблик как-то тут виноват? Вдруг прозвучал мягкий баритональный удар колокола, подхваченный эхом. Колокол бил негромко, но четко, спокойно, словно знал какую-то тайну: это были вокзальные часы, отбивавшие малую долю часа.

Сильвия?

Столько же пробило и на пирамидальной колокольне здания, которое построил в предместье Александр Маус, – единственной городской колокольне, отбивавшей время для удобства публики. Одна из четырех нот, составлявших мелодию, не действовала, остальные же неравномерно падали в глубокие канавы улиц, уносились ветром, заглушались транспортом. Обычно от них не было никакого толку, но Оберон (который отпирал дверь Ветхозаветной Фермы) так или иначе не интересовался временем. Он огляделся, чтобы узнать, не увязались ли за ним воры. (Однажды его уже ограбили два молокососа, забрали, за отсутствием денег, бутылку джина, которую он нес с собой, сорвали с него шляпу и бросили на землю, а потом пробежались по ней своими длинными, обутыми в спортивные тапки ногами.) Скользнув внутрь, он задвинул дверные засовы.

Коридор, дыра в кирпичной стене, которую сделал Джордж, чтобы проникать в соседнее здание, еще один холл, лестница с перилами в слоях старой краски. Через окно холла в пожарный выход, взмах руки – приветствие счастливым фермерам, которые внизу возятся с побегами и копаются в земле, и обратно в другое здание, еще один коридор, нелепо узкий и тесный, но, при всей своей мрачности, хорошо знакомый и радующий, поскольку вел домой. Оберон посмотрелся в красивое зеркало, которое повесила Сильви в конце холла, а под ним поставила крохотный столик и вазу с сухими цветами, bien[40]40
  Очень (фр.).


[Закрыть] мило. От поворота ручки дверь не открылась. «Сильвия?» Нет дома. Еще не вернулась с работы или занята на Ферме. Или просто гуляет: возрожденное солнце всколыхнуло голубую лагуну в ее крови. Оберон откопал свои ключи и со все большим нетерпением стал рассматривать их в темноте. Этот, с яйцевидным окончанием, для верхнего замка, другой, с призмой на конце, от среднего; о, черт! Один из ключей упал на пол, и Оберону пришлось встать на четвереньки и, кипя яростью, рыться в непоправимой застарелой грязи всех щелей и закоулков Города. Вот же он: с шариком на конце, для полицейского замка, который запирает дверь от полиции, ха-ха.

– Сильвия?

Складная Спальня казалась удивительно большой и как-то, несмотря на заливавший ее через все маленькие оконца солнечный свет, безрадостной. Что такое? Пол как будто подметен, однако комната не выглядит убранной. Вычищено, но не чисто. Постепенно он понял, что в комнате многого не хватает – очень многого. Грабители? Оберон осторожно шагнул в кухню. Исчезла коллекция мазей и прочего, принадлежащая Сильвии. Ее шампуни и щетки для волос тоже исчезли. Всего этого нет. Но вот его собственная старенькая бритва «жиллетт» на месте.

Та же картина в спальне. Ее тотемы и хорошенькие безделушки отсутствуют. Ее фарфоровая сеньорита с мертвенно-белым лицом и черными завитками волос, верхушка наполовину отделена от яркой юбки (на самом деле это шкатулка для драгоценностей), – отсутствует. Нет ее шляп, висевших на дверце ванной. Нет конверта с лоскутным рисунком, где она держала важные бумаги и рассортированные по разделам фотографии.

Оберон распахнул дверь стенного шкафа. Звякнули пустые вешалки, испуганно взмахнуло рукавами собственное пальто Оберона, но из вещей Сильвии не обнаружилось ничего.

Вообще ничего.

Оберон осмотрелся один раз, потом еще. Застыл в середине пустой комнаты.

– Всё, пропала, – сказал он.

Книга пятая
Искусство Памяти

Глава первая

Полям, пещерам, норам памяти несть числа; их полнота не поддается счету, как и разнообразие вещей, их наполняющих… Прокладываю себе путь меж ними, насколько хватает сил, и нигде не вижу конца.

Августин. Исповедь

Глубокой ночью в крохотную дверцу Космооптикона на верхнем этаже особняка Ариэл Хоксквилл постучалась тяжелым кулаком Каменная Дева.

– К вам пришли из «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста».

– Хорошо. Пусть подождут в приемной.

Стеклянные небеса освещались только луной (позади отраженной луны Космооптикона) и тусклым отсветом городских огней; ни темного зодиака, ни созвездий нельзя было разглядеть. Как странно, подумала Хоксквилл: в противность естественному порядку Космооптикон освещен и читаем днем и темен ночью, когда настоящие небеса предстают в полном облачении… Она встала и пошла прочь, стуча ногами по железной Земле и эмалевым рекам и горам.

Герой пробудился

Миновал уже год с тех пор, когда она заметила, что зодиак на темно-синем потолке Вокзала поменял свой прежний неправильный порядок на обычный, природный. В этот год она еще больше углубилась в разрешение загадки, кто такой и откуда взялся Рассел Айгенблик, хотя члены клуба странным образом замолчали. В последнее время перестали поступать от них по телеграфу шифрованные напоминания. Правда, Фред Сэвидж регулярно появлялся у ее дверей с очередным гонораром, но ни понуканиями, ни упреками и эти выплаты больше не сопровождались. Неужели члены клуба потеряли интерес к Расселу Айгенблику?

Если так, подумала Хоксквилл, этой ночью она может подстегнуть их любопытство.

Собственно, Ариэл разрешила загадку уже несколько месяцев назад, причем ответ явился не из оккультных, а из вполне земных, подлунных сфер: из ее старой энциклопедии (десятое издание «Британники»), шестого тома Грегоровиуса (истории средневекового Рима), а также из «Пророчеств» аббата Иоахима Флорского (большой фолиант в два столбца, с застежкой). Потребовалось все ее искусство, а еще немало времени и труда. Но теперь сомнений не осталось. То есть она знала, Кто. Как и Почему – оставалось неизвестным. Об этом она знала не больше, чем о том, кто такие дети детей Времени, чьим защитником Рассел Айгенблик, по всей видимости, являлся. Она не ведала также, где находятся карты, в которых он есть и в каком смысле он в них пребывает. Однако она разведала, Кто, и призвала к себе членов «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста», чтобы они выслушали новость.

Они расположились на стульях и на софе в тускло освещенной и тесной гостиной (она же кабинет) на первом этаже.

– Джентльмены, – начала Хоксквилл, схватившись, как за аналой, за прямую спинку кожаного кресла, – более двух лет назад вы поручили мне выяснить, кто такой Рассел Айгенблик и каковы его намерения. Я заставила вас бессовестно долго ждать, но сегодня могу, по крайней мере, назвать личность. Что до рекомендаций, как вести себя в данной обстановке, то выработать их будет значительно трудней. Если вообще удастся. А кроме того, даже имея таковые, вы едва ли – да, даже вы – будете способны ими руководствоваться.

Последовал обмен взглядами, не столь подчеркнутый, как на сцене, но тоже выражавший удивление и озабоченность. Хоксквилл и прежде приходило в голову, что люди, к ней пришедшие, были вовсе не члены «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста», а актеры, которых наняли, чтобы их изображать. Она постаралась выбросить из головы эту мысль.

– Всем нам известен, – продолжала Хоксквилл, – сюжет, который встречается в мифах разных народов: герой, убитый на поле битвы или иным образом встретивший трагический конец, будто бы не умирает, а бывает перенесен в иное обиталище, – на остров, в пещеру, на облако – где он покоится во сне и откуда, в случае крайней опасности, выступит вместе со своими паладинами, дабы помочь народу и затем стать его правителем, открыв тем самым новый Золотой век. Rex Quondam et Futurus. [41]41
  Король Былого и Грядущего (лат.).


[Закрыть] Артур на Авалоне, Сикандер где-то в Персии, Кухулин в каждом втором болоте и в каждой второй лощине Ирландии; наконец Иисус Христос… При всей их трогательности, эти рассказы не имеют ничего общего с действительностью. Страдания народа не пробудили Артура; сон Кухулина длился веками, несмотря на братоубийственные раздоры в его стране; Второе Пришествие вечно предсказывается и вечно откладывается – церкви, которая так на него надеялась, уже практически пришел конец. Нет, что бы ни сулил человечеству следующий Мировой век (а его начало, в любом случае, ожидается не завтра), героя, имя которого мы хорошо знаем, он нам не вернет. Но… – Хоксквилл помедлила, охваченная внезапным сомнением. На слух эта мысль показалась еще более нелепой. Покраснев от стыда, Хоксквилл продолжила: – Но – так уж получилось – одна из этих историй оказалась подлинной. Она не походила бы на правду, даже если бы принадлежала к числу тех, что у всех на устах, но ее слышишь не так уж часто и герой, о котором она повествует, почти совсем забыт. Но мы знаем, что эта история говорит правду, так как осуществилось ее пророчество: герой пробудился. Это – Рассел Айгенблик.

Против ожиданий новость не прозвучала подобием разорвавшейся бомбы. Хоксквилл почувствовала, что слушатели от нее отшатнулись; она видела, а скорее догадывалась, как окаменели шеи, а подбородки уткнулись недоумевающе в дорогие рубашки. Ей оставалось только продолжать.

– Вы, как и я, задались, наверное, вопросом: что это за народ, которому пришел на помощь Рассел Айгенблик. Мы как народ еще слишком молоды, чтобы обзавестись преданиями, подобными рассказу о короле Артуре, да, вероятно, и слишком самодовольны, чтобы в таковых нуждаться. Ни одной подобной легенды не сложено о так называемых отцах нашей страны, а идея о том, что кто-то из этих джентльменов не умер, а погрузился в сон, где-нибудь, скажем, на плато Озарк или в Скалистых горах, забавна, но не имеет сторонников. Один лишь всеми презираемый краснокожий, танцующий с духами, уходит корнями в достаточно далекое прошлое, чтобы снабдить нас таким героем. Однако индейцы проявили к Расселу Айгенблику так же мало интереса, как он к ним. О каком же народе идет речь?.. Ответ таков: это не народ. Не народ, а Империя. Империя, способная включить в себя (и некогда включавшая) любой народ или народы. В ней все менялось: жизнь, королевская власть, границы, столицы. Помните шутку Вольтера: не священная, не римская и не империя? И все же она, в некотором смысле, существовала до тысяча восемьсот шестого года (как мы думали), когда отрекся от власти последний император, Франц Второй. Так вот, я утверждаю, джентльмены, что Священная Римская империя не кончилась в тысяча восемьсот шестом году. Она продолжала существовать. Как амеба, она перемещалась, ползла, раздувалась и сжималась. Пока длился затяжной сон Рассела Айгенблика (по моим подсчетами – ровно восемь веков), – пока, фактически, спали мы все – она сползала и скользила, дрейфовала наподобие континентов и наконец очутилась там, где находимся мы с вами. Где проходят ее границы, не имею понятия, подозреваю только, что они совпадают с границами данной страны. Мы, во всяком случае, пребываем явно в их пределах. Не исключаю, что этот город является Столицей – а если нет, то Главным Городом.

Хоксквилл отвела взгляд от слушателей.

– А Рассел Айгенблик? – спросила она, ни к кому не обращаясь. – Он был некогда императором. Не первым, разумеется, – первым был Карл Великий (о нем некоторое время ходила схожая история: сон, пробуждение) – не последним и даже не самым выдающимся. Да, он был силен и талантлив; по характеру неустойчив; править не умел; как полководец отличался упорством, но, в общем, был неудачник. Кстати, именно он присовокупил к названию империи слово «священная». Около тысяча сто девяностого года, когда в империи воцарился относительный мир и с Папой тоже пока не было осложнений, он решил отправиться в Крестовый поход. Язычник недолго трепетал перед его карающим мечом: выиграв битву или две, император при переправе через одну из рек Армении упал с лошади и не смог выплыть в тяжелых доспехах. Он утонул. Так утверждает Грегоровиус и другие авторитетные историки… Но германцы, претерпевшие затем множество неудач, отказались в это верить. Он не умер. Он просто спит – возможно, у Кюффхаузера в горах Гарц (это место до сих пор показывают туристам), или среди моря, на острове Домданиель, или где-нибудь еще. Однажды он вернется, дабы помочь своим любимым германцам, дать победу германскому оружию и привести к славе германскую империю. Последний, чудовищный век немецкой истории исчерпал эти тщеславные мечты. Но на самом деле император, несмотря на его место рождения и имя, не был германцем. Он был императором всего мира, во всяком случае христианского. Империю он получил в наследство от француза Карла Великого и римлянина Цезаря. Теперь он переместился вместе с древними границами, но поменял при этом не империю, а только имя. Джентльмены, Рассел Айгенблик – это император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса, да, die alte Barbarossa [42]42
  Старик Барбаросса (нем.).


[Закрыть], пробудившийся, чтобы взять под свое начало империю в последний, столь необычный период ее истории.

Заключительную фразу Хоксквилл почти выкрикнула, поскольку слушатели с протестующим ропотом начали вставать.

– Чепуха! – произнес один.

– Абсурд! – презрительно фыркнул кто-то еще.

– Вы имеете в виду, Хоксквилл, – рассудительно начал третий, – что Рассел Айгенблик вообразил себя воскресшим императором и что…

– Понятия не имею, кем он себя воображает. Я говорю о том, кем он является.

– Тогда ответьте на вопрос – Член клуба поднял руку, чтобы утихомирить публику, еще более разошедшуюся из-за упорства Хоксквилл. – Почему он возвращается именно сейчас? Вы ведь сказали, что герои возвращаются, дабы спасти народ от величайшей беды и прочее?

– Да, так гласит предание.

– Тогда почему теперь? Если этот никчемный император так долго таился и выжидал…

Хоксквилл опустила взгляд.

– Я уже говорила, что не готова давать советы. Боюсь, мне доступны еще не все фрагменты головоломки.

– Каких же не хватает?

– Прежде всего, карты, о которых он говорит. Не могу сейчас вдаваться в объяснения, но я должна видеть эти карты и подержать их в руках… – Публика нетерпеливо зашевелилась. Кто-то задал вопрос «почему». – Я думала, – продолжала Хоксквилл, – вам нужно будет знать его силу. Его шансы. Какие сроки он считает благоприятными. Дело в том, джентльмены, что, если вы хотите его одолеть, вам следует знать, на чьей стороне Время – его или вашей, а также не предпринимаете ли вы бессмысленный бунт против неизбежности.

– Но вы не можете этого сказать.

– Увы, не могу. Пока.

– Это неважно, – заговорил, вставая, старший из присутствовавших членов клуба. – Боюсь, Хоксквилл, что, поскольку ваше расследование так затянулось, нам пришлось самим принять решение. Мы явились сегодня прежде всего с целью освободить вас от всех дальнейших обязательств.

Хоксквилл хмыкнула.

Старейшина снисходительно усмехнулся.

– И мне не кажется, – добавил он, – что открытия, которыми вы с нами поделились, существенно меняют дело. Насколько мне запомнилось из уроков истории, Священная Римская империя мало что значила для народов, которые, по-видимому, в нее входили. Или я ошибаюсь? Фактическим правителям нравилось держать в руках или контролировать имперскую власть, но в любом случае они поступали, как им вздумается.

– Так бывает нередко.

– Ну и ладно. Образ действий, который мы избрали, правильный. Если Рассел Айгенблик действительно окажется в некотором роде императором или убедит в этом достаточно народу (пока, замечу, он предпочитает темнить), тем больше от него будет пользы.

– А нельзя ли спросить, на каком вы остановились образе действий? – Хоксквилл шагнула к Каменной Деве, которая тихонько дожидалась в дверях с подносом, где стояли стаканы и графин.

Члены «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста» заулыбались и откинулись на спинки стульев.

– Кооптация, – отозвался один из тех, кто наиболее бурно отреагировал на заявление Хоксквилл. – Иные шарлатаны располагают властью, которой не стоит пренебрегать. В чем мы убедились прошлым летом, во время маршей и беспорядков. Церковь Всех Улиц. И так далее. Разумеется, такая власть недолговечна. Не настоящая. Так, колыхание атмосферы. Быстро развеется. Они это знают не хуже нашего…

– Однако, – вмешался другой, – когда такого субъекта приближают к настоящей власти, – сулят участие в ней – потворствуют его высказываниям, льстят тщеславию…

– Тогда его можно принять в свои ряды. Ей-богу, его можно использовать.

– Видите ли, – продолжил дискуссию старейшина, отмахиваясь от подноса с напитками, – по большому счету у Рассела Айгенблика нет ни настоящей власти, ни сильных сторонников. Несколько шутов в пестрых рубашках, немногие поклонники. Его речи трогают, но кто их вспомнит на следующий день? Если бы он звал к ненависти, растравлял старые обиды – но нет. Сплошное витание в облаках. Так вот: мы предложим ему настоящих союзников. Каких у него нет. Он согласится. Вот приманка, какой мы располагаем. Он будет наш. И, не исключено, принесет много пользы.

Хоксквилл снова хмыкнула. Усвоившая чистейшее учение, воспитанная на высочайшем уровне сознания, она не привыкла обманывать и хитрить. То, что Рассел Айгенблик не имел союзников, было, во всяком случае, правдой. Ей следовало бы объяснить, что он является лишь орудием иных сил – более мощных, таинственных и коварных, чем могли себе представить члены «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста»; хотя назвать эти силы по имени она не могла. Но ее отстранили от дел. Едва ли они стали бы ее слушать – об этом она догадывалась по их самодовольным физиономиям. Залившись краской стыда от того, что недоговаривает, она произнесла:

– Я, пожалуй, выпью капельку. Кто хочет присоединиться?

– Гонорар, разумеется, возвращать не нужно, – заметил один из посетителей, пристально разглядывавший Хоксквилл, пока она наполняла его стакан.

Она кивнула.

– Когда точно вы исполните свои планы?

– Ровно через неделю мы встречаемся с Расселом Айгенбликом у него в отеле, – отозвался старейшина. Он встал и огляделся, готовый уйти. Те, кто принял предложение выпить, срочно заглатывали остатки. – Прошу прощения, что мы, после стольких ваших трудов, ими не воспользовались.

– Это совершенно неважно. – Хоксквилл не двинулась с места.

Члены Клуба (все они уже были на ногах) обменялись неуверенными взглядами, которые на этот раз выражали то ли задумчивое сомнение, то ли сомнительную задумчивость, и простились наклоном головы. На улице кто-то вслух выразил надежду, что Хоксквилл не обиделась. Другие, садясь в машины, обдумывали такую возможность и ее вероятные последствия.

Хоксквилл, оставшейся в одиночестве, пришли те же мысли.

Освобожденная от обязательств перед Клубом, она могла работать на кого угодно. Раз уж на земле возрождается новая-старая империя, то сама собой напрашивается мысль: вот где можно полнее применить свои силы. Хоксквилл не была устойчива к соблазну власти – для мудрецов это характерно.

И все же в ближайшее время Нового Века ожидать не приходилось. Какие бы силы ни стояли за Расселом Айгенбликом, Клуб мог противопоставить им более мощные.

Итак, на чью сторону она встанет, если определится, чья есть чья?

Хоксквилл наблюдала, как капли бренди стекают по бокам бокала. Через неделю… Она позвонила в колокольчик, вызывая Каменную Деву, заказала кофе и приготовилась к длительной ночной работе. Слишком мало осталось ночей, чтобы тратить их на сон.

Тайная печаль

На рассвете, уставшая от бесплодной работы, Ариэл спустилась на улицу, звеневшую птичьими голосами.

Напротив ее высокого узкого дома находился небольшой парк, некогда доступный для широкой публики, но ныне запертый. Ключи к железным воротам имелись только у жильцов соседних домов, и члены соседних же частных клубов, взиравших на парк спокойным взглядом собственников, обладали ключами. Ключ был и у Хоксквилл. Парк, битком набитый статуями, фонтанами, купальнями для птиц и тому подобными затеями, редко служил ей для отдыха, поскольку она неоднократно использовала его в качестве своеобразного блокнота, бегло набрасывая вдоль его периметра, по часовой стрелке, какую-нибудь китайскую династию или герметическую мудрость, чтобы, разумеется, запомнить то и другое на всю жизнь.

Однако сегодня, в туманный день первого мая, сад был темен, расплывчат, нечеток. Он состоял в первую очередь из воздуха, непохожего на городской: сладкого и терпкого, с ароматом свежей листвы, а сумрак и расплывчатость пришлись сейчас Хоксквилл как раз кстати.

Подойдя к воротам, Хоксквилл увидела, что перед ними кто-то стоит. Человек держался за прутья, безнадежно заглядывая внутрь, – своеобразный узник наоборот. Она заколебалась. Прохожие в этот час суток делились на два разряда: обычные трудяги, которым нужно рано поспеть на работу, и непредсказуемые потерянные личности, бродившие всю ночь. Из-под длинного пальто незнакомца выглядывала, как будто, пижама, но Хоксквилл все равно не приняла его за раннюю пташку. Решив, что в данном случае наиболее уместны будут величественные манеры, она вынула ключи и любезно попросила незнакомца посторониться, чтобы она могла открыть ворота.

– Как раз пора, – заметил он.

– Простите, ради бога. – (Незнакомец посторонился совсем чуть-чуть и принял выжидающую позу, явно намереваясь последовать за нею.) – Видите ли, это частный парк. Вам туда нельзя. Вход разрешен только жильцам соседних домов. У кого есть ключи.

Она ясно видела теперь его лицо, отчаянно обросшее. На грязной коже четко выделялись морщины, хотя незнакомец был молод. Под сросшимися бровями сверкали яростные, но рассеянные глаза.

– Это чертовски нечестно, – буркнул он. – Мало домов, так им еще и парк?

Он устремил на Хоксквилл злой, разочарованный взгляд. Она думала, стоит ли объяснять, что окружающие дома так же недоступны ему, как и парк, – и если несправедливо одно, то не более справедливо и другое. Его взгляд как будто просил об отклике, но, с другой стороны, несправедливость, на которую он жаловался, относилась, вероятно, к разряду универсальных, к каким не подходили ни фальшивые общие слова, ни специально сочиненные объяснения. На такие любил ссылаться Фред Сэвидж.

– Ну что ж, – сказала она, как часто говорила Фреду.

– Когда эту треклятую штуку построил твой собственный прадед. – Незнакомец поднял взгляд к небу, вычисляя. – Прапрадед. – Внезапно встрепенувшись, он вынул из кармана перчатку, надел (безымянный палец высунулся из распоротого шва) и начал убирать молодые листья плюща и грязь с таблички, прикрученной к красно-каменному, рустованному столбу ворот. – Видите? Черт возьми. – Удивленная тем, что прежде ее не замечала, Хоксквилл прочла на табличке (с ее строгим римским стилем и шляпками гвоздей, похожими на цветочки, она вобрала в себя как будто все особенности публичных сооружений стиля Beaux Arts за всю его историю): «Маус Дринкуотер Стоун 1900». Незнакомец не был психом. Как все городские жители, Хоксквилл умела в подобных обстоятельствах безошибочно проводить различие (тонкое, но реальное) между невероятными фантазиями сумасшедших и невероятными, но подлинными историями людей потерянных и проклятых.

– Кто же вы: Маус, Дринкуотер или Стоун?

– Вам, вероятно, невдомек, как трудно отыскать в этом городе хоть чуточку тишины и спокойствия. Думаете, я бомж?

– Ну что ж, – произнесла Хоксквилл.

– Все дело в том, что в чертовом парке на любую скамейку или приступку пачками слетаются пьянчуги и горлопаны. Начнут рассказывать тебе историю своей жизни. Совать бутылку. Чокнутые. Знаете, сколько среди них голубых? Уйма. Поразительно. – Употребив это слово, незнакомец, тем не менее, явно ничуть не удивлялся, однако же испытывал злость. – Тишина и спокойствие, – повторил он, и в голосе его прозвучала подлинная жажда, неподдельное влечение к росистым клумбам с тюльпанами и тенистым дорожкам маленького парка.

Хоксквилл ничего не оставалось, как сказать:

– Ну что ж, полагаю, для потомка строителя можно сделать исключение.

Она повернула в замке ключ и распахнула ворота.

Незнакомец помедлил, как перед теми последними жемчужными вратами, и вошел.

В саду раздражение начало его отпускать, и Хоксквилл, хотя не собиралась этого делать, пошла с ним по причудливо извивавшимся тропинкам, которые уводили, казалось, в глубину парка, а на самом деле хитрым путем возвращали посетителей к его периметру. Она знала секрет, который заключался в том, чтобы выбрать тропу, ведущую словно бы наружу, и тогда попадешь вглубь. Так она и поступила. Тропинка – во что трудно было поверить – привела их в центр парка, где стоял храм или павильон (а по-настоящему сарай для инструментов, как подозревала Хоксквилл). Ветки деревьев и разросшиеся кусты скрадывали его миниатюрные размеры. С некоторых точек павильон походил на выступающую веранду или угол большого дома. Как бы ни был мал парк, он был устроен так ловко, что в центре ничто не напоминало об окружающем городе. Именно это и заметила Хоксквилл для начала.

– Да, – подтвердил незнакомец. – Чем дальше продвигаешься, тем больше становится. Не хотите ли выпить? – Он извлек из кармана полную фляжку.

– Для меня рановато, – отказалась Хоксквилл. Словно зачарованная, она наблюдала, как ее спутник раскупорил бутылку и влил в свое – несомненно, луженое – горло добрый глоток. Она была удивлена, когда незнакомец внезапно передернулся и его лицо исказила гримаса отвращения, какого скорее следовало ожидать при подобных обстоятельствах от самой Хоксквилл. Начинающий, подумала она. Совсем сосунок, на самом деле. Она предположила, что его мучает тайная печаль, и эта мысль ее привлекла. Такие размышления были хорошим отдыхом после глобальных забот, ее одолевавших.

Вместе они сели на скамью. Молодой человек вытер рукавом горлышко бутылки и бережно ее закупорил. Потом, не спеша, опустил в карман своего коричневого пальто. Странно, подумалось ей: такое нежное, трепетное обращение с бутылкой и прозрачной резкой жидкостью, ее наполняющей.

– Какого дьявола это должно изображать? – спросил незнакомец.

Они наблюдали квадратную каменную постройку, которая, как думала Хоксквилл, служила для хранения инструментов или для других утилитарных надобностей, но была замаскирована под павильон или увеселительный зал.

– Точно не знаю, но рельефы, кажется, изображают четыре времени года. На каждой стороне по рельефу.

На них смотрела Весна – греческая дева, которая, видимо, сажала в горшок нежный побег, держа в другой руке старинный садовый инструмент, напоминавший совок. Поблизости устроился ягненок, который, подобно ей, олицетворял надежды, ожидания, новизну. Рельеф был исполнен рукой мастера: меняя глубину резьбы, скульптор изобразил в отдалении свежевспаханные поля и птиц, которые возвращались с юга. Повседневная действительность древнего мира. Это не было похоже ни на одну весну, виденную в Городе, и тем не менее в этом узнавалась Весна. Хоксквилл не единожды использовала ее в качестве таковой. Некоторое время она задавалась вопросом, почему домик расположен так странно – стены не параллельны окружающим улицам. Поразмыслив, она поняла, что строитель ориентировал его по странам света: Зима обращена на север, Лето на юг, Весна на восток и Осень на запад. В Городе ничего не стоило забыть о том, куда указывают стрелки компаса, хотя Хоксквилл придавала этому значение, так же как, по всей видимости, и строитель павильона. За это он ей нравился. Она даже улыбнулась своему юному соседу, его предполагаемому потомку, несмотря на то что он выглядел как типичный горожанин, неспособный отличить солнцестояние от равноденствия.