Текст книги "Ночь у Насмешливой Вдовы"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Сквайр Уайат! – воскликнул преподобный Джеймс. – Невозможно! Что он сказал?

– Ну, он… он сидел в своей машине, рядом жена в слезах… он разразился целой речью.

– О чем же?

– Сквайр Уайат раза четыре повторил, что он – здешний землевладелец и ему принадлежат все здешние угодья, поэтому ему все равно, что скажет епископ… – Марион имела в виду, что от него зависит назначение викария в приход. – Еще он сказал, что никто не назовет его лицемером. Что он схоронил двух жен, хотя некоторые мерзавцы уверяли, будто он их отравил, а теперь начали приходить, – простите, Джеймс! – чертовы письма, в которых утверждается то же самое.

Марион была превосходной имитаторшей. Даже в отчаянии – а может, именно благодаря ему – ее лицо приобрело сходство с лицом Сквайра Уайата; даже показалось, будто у нее седые усы и такая же речь.

– Сам-то я не против, черт меня подери! Но провалиться мне на этом месте, раз Люси расстроилась… – Марион махнула рукой, будто бы грубо хлопая рыдающую жену по плечу, – значит, дело другое! Да, взгляните-ка на нее! Она единственная из всех подарила мне сына!

Марион снова стала самой собой, однако выражение лица у нее было такое, словно она завидовала жене Сквайра.

– Ах, Джеймс, не берите в голову! Он вел себя в высшей степени… вульгарно, как выразилась бы Стелла Лейси… Подумать только, потомок старинного рода, которому следовало бы быть джентльменом, а он так глуп и необразован!

Викарий недоуменно посмотрел на Марион.

– Но он вовсе не…

– Что было потом, дитя мое? – перебил его густой бас сэра Генри Мерривейла.

Марион вздрогнула, как будто Г.М. неожиданно грубо хлопнул ее по плечу наподобие Сквайра Уайата.

– Ничего особенного. Он умчался на полной скорости. Митинг протеста переместился к аптеке. Аптекарь, мистер Голдфиш… – Марион взглянула на викария, и в глазах ее заплескалась тревога. – Джеймс!

– А?

– Они распалялись все сильнее, когда я проходила мимо второй раз, на обратном пути сюда. Мистер Булл особенно разошелся. Как по-вашему, они не явятся в ризницу, чтобы причинить вам неприятности?

Возможно, нервы викария и были на пределе. Но впервые в его глазах мелькнула искра надежды, возможно нехристианской, но вполне естественной, смешанной с радостью.

– Вы считаете, это возможно? – живо спросил он, напрягая плечевые мускулы. – Вы правда так считаете?

– Нет, конечно нет! Они не посмеют! Но если… боюсь, помощи от местных жителей вам будет мало. Вам помогут только… только…

Дверь внезапно распахнулась и так же быстро захлопнулась – неизвестно, для вящей театральности или нет. Присутствующие оказались лицом к лицу с низкорослым и коренастым доктором Иоганном Шиллером Шмидтом.

Доктор Шмидт всегда был воплощением того, что в переводе с его родного языка называлось «бодрость и веселость». Доктор Шмидт всегда улыбался, смеялся или раскатисто хохотал, навещая пациентов, хотя диагноз объявлял так возвышенно и мрачно, что больные пугались. Он смотрел на мир сквозь очень большие очки в толстой золотой оправе. На нем была плохо сшитая визитка и брюки в полоску – костюм лишь подчеркивал его коренастость. Кроме него, никто в Стоук-Друиде не носил цилиндра.

Сквозь свои золотые прожекторы доктор в полной мере излил на викария бодрость и веселость.

– Полагаю, я иметь счастье видеть пастор Хантер? – вопросил он низким баритоном и поклонился. На лице его расплылась улыбка. – Простите меня! Я прийти к фам по серьезному делу, хотя в определенном смысле оно есть жутка.

– А… ах, шутка, да! Здравствуйте, доктор!

На голове доктора Шмидта виднелся легкий пушок, словно подшерсток; ясно было, что и он скоро сойдет. Доктор склонил голову набок.

– Пастор Хантер, – сказал он, – я часто хотеть поздравить вас за ваши проповедь. Они есть превосходны! Вам следовало стать актер.

– По правде говоря, в детстве я и хотел им стать.

– Вот как?! – радостно воскликнул доктор Шмидт. – Сказать, как я догадаться?

– Но я не…

– Вы не уметь приспособиться к окрушающий обстановка, – заявил доктор Шмидт.

– Прошу прощения, что?

– Не уметь приспособиться, – повторил доктор Шмидт, сосредоточенно опуская руку, как будто он жал на велосипедный звонок. Потом он снова расхохотался.

Его смех начинал действовать присутствующим на нервы, которые у всех и так были напряжены. Сэр Генри Мерривейл издал низкое рычание, как будто увидел что-то ненавистное для себя. Несомненно, проницательный доктор Шмидт сразу оценил обстановку.

– Однако! – продолжал он. – Дело есть прежде всего. В церковь вы просить письма, так? – Он порылся во внутреннем кармане визитки, вытащил четыре конверта и сложил их веером. – Вот те, которые получить я. Если посфолите, они обвинять меня в том, что я есть нацист.

Преподобный Джеймс тоже рассмеялся, хотя и против воли и не слишком убедительно. Доктор Шмидт скорчил презрительную гримасу.

– Я есть шеловек ученый. – Он замахал руками. – Что я иметь общего с политика? Фу! Я служить великая новая наука. Однако я вам говорить…

Он подошел к столу с корзинкой.

– Ви есть поступить по-детски! По-студенчески! По-актерски! – Доктор покачал головой. – Однако, возможно, лучше, если я ничего не сказать. Я бросать их в корзина. Вот так.

Затем доктор круто повернулся на каблуках, хотя было видно, что ему немного не по себе.

– А сейшас прошу меня извинить, я есть должен идти. Но… Пастор Хантер! Я есть ваш доброжелатель! Я считать, мой долг есть вас предупредить.

– Предупредить? О чем?

– Хор-рошо! – Доктор Шмидт пожал плечами, раскатисто произнеся «р», и кивнул в сторону закрытой двери. – Там, на дворе, стоят много больших черных людей. Я насчитал их тридцать; и я не думаю, что они желать вам добра. Сюда они не будут входить. Они есть ждать, пока ви пойти к ним.

– Вот как! – воскликнул викарий, и глаза у него снова загорелись.

Марион, сбитая с толку настолько, что на долю секунды потеряла душевное равновесие, едва не завизжала.

– Да кто же сеет зло?! – воскликнула она. – Кто пишет эти письма?

– Ах, – пробормотал доктор Шмидт, бросая на нее проницательный взгляд поверх поблескивающей золотой оправы. – Иногда, боюсь, медик есть обязан нарушать врачебный тайна. Вы согласны, пастор Хантер?

Но преподобный Джеймс его не слушал. Он метнулся к двери.

– Извините меня, Марион, я скоро вернусь, – бросил он. Губы его расплылись в блаженной улыбке.

Дверь закрылась за ним.

Глава 9

Заходящее солнце было очень теплым для сентября. Его лучи освещали древние надгробия, поблескивающие новые мраморные могильные плиты и редкую пожухлую траву, сквозь которую изредка пробивалась зелень.

В двадцати ярдах от входа в ризницу начиналась утоптанная тропинка, идя по которой на запад можно было вскоре дойти до здания, исстари называемого Пороховым складом. Преподобный Джеймс прекрасно понимал, почему доктор Шмидт обозвал жителей Стоук-Друида, стоящих полукругом на утоптанной тропинке, «большими черными людьми».

На всех были лучшие воскресные костюмы; самый светлый был темно-коричневого цвета. На головах котелки – впрочем, попадались и коричневые или темно-серые мягкие фетровые шляпы. На фоне тополей их фигуры действительно казались черными. Все как один смотрели на викария, следя за его приближением.

В глазах прихожан не было ненависти. Ненависть обычно глубока и спокойна. Нет, в их взглядах читались простое непонимание и неприязнь; и неприязнь балансировала на грани срыва, готовая вот-вот прорваться наружу.

Дул легкий ветерок. Преподобный Джеймс, сунув руки в карманы, подошел прямо к собравшимся.

– Итак, джентльмены? – спросил он тем же тоном, что и в церкви. – Ко мне вы не идете – я вас понимаю. Поэтому я здесь. Чего же вы хотите?

Хотя он говорил без вызова, в его голосе слышалась ответная неприязнь – почти такая же сильная, как и у толпы.

Впереди стояли двое – очевидно, заводилы. Первым был мистер Голдфиш, аптекарь; лицо его, обычно доброе и спокойное, сейчас побелело от гнева. Вторым был мистер Булл, мясник, сильный, но тучный; шея в складках распирала воротничок.

– Итак? – повторил преподобный Джеймс.

Над толпой прокатилось слабое рычание; все повернулись к заводилам. Мистер Голдфиш был умнее и образованнее, зато мистер Булл – крупнее и массивнее. И потому глаза всех мужчин постепенно устремились на мистера Булла.

– Ладно! – рявкнул мясник, принимая боевую стойку, как человек, получивший вызов. – Я вам скажу. Прежде всего вот что. И я, и мои приятели – все мы хотим быть честными.

В толпе одобрительно зашептались.

– Может быть, – продолжал мистер Булл грубым голосом, – вы чего и делаете правильно, не знаю. Но есть вещи, какие ни один порядочный человек себе не позволит. Да, ни за что не позволит!

Мистер Булл сжал кулаки и подвинулся на шажок поближе.

– Например, какие? – спокойно спросил преподобный Джеймс; он успел оценить обстановку и понял, что может уложить мясника за один раунд.

На самом деле, исподтишка разглядывая недовольных, он ощутил гораздо больше беспокойства при виде двух молчаливых крепких сомерсетских фермеров, славящихся крутым нравом. Плохо!

Уголком глаза он заметил Фреда Корди. Маленький и тощий сапожник с жесткими черными волосами широко ухмылялся. Он ухитрился забраться на старую надгробную плиту и сидел там на корточках. Хотя Корди не шевелился, казалось, он вот-вот запрыгает вверх-вниз, как обезьяна.

– Хорошенькое дело, – продолжал мясник, – ведь вы с кафедры обозвали нас лицемерами!

– А разве вы не лицемеры? Вы принесли мне письма?

– Нет, и не собираемся! Все равно почти все их сожгли, а что не сожгли, то закопали или хозяйки наши припрятали! Значит, мы лицемеры, мистер Задери Нос? Да вы и есть самый распоследний лицемер во всей нашей деревне! Я вам это в глаза говорю!

Преподобный Джеймс слегка удивился, но слова мясника лишь распалили его злость.

– В каком смысле я лицемер?

Ему ответил презрительный голос из-за голов:

– Как будто сами не знаете!

– Нет, не знаю! Скажите мне!

– Как вам только совести хватило включать в проповедь эту мерзость о…

– Эй вы там, а ну молчать! – зарычал мистер Булл. Фред Корди подпрыгнул на надгробии, словно заводной чертик. Мясник, вспотевший от гнева, снова повернулся к викарию. – Смотрите, какой святоша – ничего не понимает! – Он уставил на преподобного Джеймса указательный палец. – Я объясню вам, в чем дело, мистер Задавака! Не будь вы священником и все такое…

– Так вам мой сан мешает? – перебил его преподобный Джеймс.

– Чего?

– Вам мешает то, что я принес обеты и ношу священническое облачение?

– Что же еще?

– Тогда прошу вас, идемте со мной. Вы все, – заявил викарий, еле сдерживаясь.

Он повернул направо и зашагал впереди толпы. Завернув за угол, он вскоре очутился у Порохового склада.

Название этого строения, безусловно, создавало неверное впечатление о его функциях. Сложенное из очень толстых камней здание было длинным и довольно широким; с юга к нему пристроили круглую башенку, похожую на каменный барабан или головку огромного ключа. Внутри каменного барабана, за почти трехметровыми в толщину стенами, хранили порох и заряды для трех древних артиллерийских орудий, стволы которых когда-то высовывались из бойниц с противоположной стороны.

В недоброй памяти 1688 году графствам, расположенным к юго-западу от Лондона, угрожало нападение малочисленного войска герцога Монмутского, провозгласившего себя королем. Крестьяне-протестанты примкнули к мятежному войску.

И только жители Стоук-Друида вместе с населением нескольких других городов поддержали короля Якова. В те дни единственная торная дорога проходила к западу от Стоук-Друида; она вилась по густому лесу, росшему за церковью.

Именно тогда местные жители и построили Пороховой склад для защиты от войска Монмута.

Воспользоваться складом так и не удалось: Монмут до Стоук-Друид не дошел. Орудия давным-давно передачи в бристольский музей; бойницы, проделанные под ружья и мушкеты, расширили до размеров современных окон. В помещении Порохового склада проводились различные церковные мероприятия, когда участникам не хотелось мокнуть под дождем, – такие как, например, благотворительный базар, который должен был состояться в следующую субботу.

Все члены «черной» группы, предвкушавшие драку, на которую, по их мнению, намекал викарий, шагали за ним с горящими от радости глазами. Дойдя до старой, почерневшей от времени башни Порохового склада, преподобный Джеймс свернул налево и увидел огромный луг, на котором начинала отрастать скошенная трава.

Он инстинктивно стал спиной к стене. «Черные» снова образовали полукруг метрах в трех от него, хотя мистер Булл и аптекарь вышли чуть вперед.

– Отлично! – похвалил его мясник. – Здорово придумано! Что дальше?

– Вы обвинили меня в лицемерии…

– Да, готов повторить!

– Очень хорошо. Прошу вас доказать свое обвинение здесь и сейчас либо позволить мне опровергнуть его. Потом, если вы не будете удовлетворены…

– То что?

– Тогда выходите драться! – отрезал преподобный Джеймс.

В отдалении на фоне древних темно-зеленых дубов паслись коровы. Издали казалось, будто они не двигаются. Фред Корди за спинами прочих от радости сделал колесо. Все очевидцы этого кульбита невольно поежились. Мистер Булл выпятил толстую шею.

– Вы серьезно? – спросил он.

– Минутку, ребята! – резко вмешался чей-то новый голос.

Расталкивая других, вперед выскочил Гордон Уэст, который только что появился из-за угла. Голова у него кружилась от злости. Костюм, хотя и сшитый у лучшего лондонского портного, выглядел так, словно его не утюжили добрых полгода; галстук съехал на сторону. От тревоги и бессонницы глаза запали, и скулы выделились четче.

– Надеюсь, – сказал он, – вы все были сегодня в церкви и понимаете, что я первый имею право драться с ним?

Наступило молчание. Уэст был ниже ростом и легче священника, однако мощь его широких плеч нельзя было сбрасывать со счетов. Кроме того, почти все знали, что романист занимается дзюдо. Мистер Булл расплылся в улыбке.

– Конечно, мистер Уэст, – почти вежливо согласился он. – Кстати… Никто не поверил, будто ваша девушка путается с ним. – Все одобрительно зашептались. – Но все равно…

Уэст в бешенстве скинул пиджак, швырнул его на траву и вперил взгляд в преподобного Джеймса.

– Как вы сами сказали, – негромко заявил он, – выходите драться!

Викарий посмотрел на своего противника.

– Мистер Уэст, – заявил он, – я готов драться с вами, как и с каждым, кто находится сейчас здесь. Но клянусь: я не подниму руки до тех пор, пока не услышу, почему меня назвали лицемером.

И снова отказ викария, а может быть, его кажущееся спокойствие повергло толпу в ярость.

– Как будто сами не знаете! – повторил тот же злобный голос из-за спин остальных.

Тогда вперед вышел кроткий маленький мистер Голдфиш, аптекарь.

– Сегодня утром, сэр, – начал аптекарь дрожащим, но уверенным тоном, – вы с елейным видом подняли руку и поклялись не причинять вреда тем, кто лишился близких, – как вы выразились, – подчеркивая тот факт, что в наши ряды проникла смерть, какой бы причиной она ни была вызвана.

Из тридцати глоток вырвалось зловещее, угрожающее рычание.

– А после ваших слов, мистер Хантер, – продолжал аптекарь, – вам еще хватило наглости посмотреть на Энни Мартин. Вы заметили выражение ее лица, мистер Хантер?

– Энни Мартин? – Викарий изумленно воззрился на говорившего. – А! Сестра мисс Корделии Мартин. Ну и что?

– Ну и что?! – Мясник Тео Булл распалился до такой степени, что сорвал с шеи душивший его воротничок. – Вы ведь не знали, что Корди Мартин убили! О нет!

– Убили?! – повторил викарий, закрывая глаза рукой. – Кто убил ее?

– Вы, – ответил мистер Булл.

Преподобный Джеймс прислонился спиной к серо-черной стене Порохового склада; прямо над его головой тянулся ряд современных окон. Казалось, солнце слепит ему глаза. Хотя он по-прежнему ничего не понимал, ноги у него сделались ватными, колени подгибались, холод сковал сердце.

– Вы не знали, – продолжал громовой голос, – что Корди Мартин из-за вас с ума сходила? Влюблена была, как шестнадцатилетняя девчонка! Повсюду ходила за вами, как будто вы… не знаю кто! И вы, конечно, никогда не поощряли ее, правда? О нет, никогда ничего подобного!

Викарий попытался крикнуть: «Прекратите!» – но слова застряли у него в горле.

Лицо мясника вдруг показалось ему расплывшимся пятном. Странная слабость нарастала. Откуда-то из подсознания выплыли слова: «Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к викарию за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь…»

Но реально существующий голос не переставал звучать у него в ушах.

– Не знаю, что вы сделали, задыхаясь, продолжал мистер Булл. – Энни Мартин ничего не скажет, верно? Но она готова поделиться горем с друзьями. Нет дыма без огня. Вот она и получила анонимное письмо. Корди не могла этого вынести и в ту же ночь утопилась. Думаете, хоть один из нас поверил, будто она стала жертвой несчастного случая?

Преподобный Джеймс пошевелил губами, однако ни слова не слетело с них.

– Вам так было удобно, верно? Легко отделались от Корди, и можно крутить любовь с… нет, черт меня побери! Я не назову ее имени, но намекну, что ваша следующая жертва – мисс Бейли!

– И после этого вы утверждаете, – негромко продолжал аптекарь, – что вы не лицемер.

Мясник в наступившей тишине отдувался. Потом развернулся кругом.

– Ладно, мистер Уэст, – заявил он. – Покажите ему ваши заграничные штучки. Особенно мне нравится, как вы разворачиваетесь кругом и рубите ногой по затылку. Всыпьте ему хорошенько, чтобы больше не встал!

Во время разговора Уэст, который успел избавиться от галстука, развязав узел, стоял неподвижно и переводил взгляд с викария на толпу и обратно. Гнев ушел с его лица, хотя челюсти по-прежнему были плотно сжаты. Сделав глубокий вдох, он подошел к преподобному Джеймсу.

Последний, хотя глаза его застыли, инстинктивно и медленно принял боевую стойку и стиснул зубы. Но Уэст не стал нападать на него. Отвернувшись от викария, он обратился к толпе.

– Ребята, – заявил он звонко, – я пальцем его не трону. И никто из вас тоже не тронет.

Эти слова возымели действие метеорита, упавшего в болото. Даже мистер Булл отпрянул. Фред Корди, который прекратил ходить колесом, уселся снова на корточки и молча наблюдал за происходящим.

– Ничего себе! – У мясника, наконец, прорезался голос. – Вы что, спятили?

– Нет. Послушайте меня! Я ничего не знал о том, что случилось с Корделией Мартин…

– Точно, – отозвался чей-то голос, – никто из вас, важных шишек, знать ничего не знал!

– Посмотрите на него! – закричал Уэст, отходя в сторону. – Посмотрите на его лицо!

Все замолчали.

– Если Корделия Мартин и влюбилась в него, – продолжал Уэст, – могу поклясться, что он понятия не имел о ее чувствах! Его вины в том нет. Будь он виновен, он накинулся бы на вас. Пораскиньте мозгами! Разве вы не видите – он до сих пор ничего не понял? Вот еще одна причина, почему я, вы да и все остальные должны оставить его в покое!

Мистер Булл, уже поднявший кулак в подтверждение своих слов и готовый сорваться на крик, медленно опустил руку.

– Да что же с ним такое?

– Он в шоке. Он ничего не видит. Вы это знаете. И еще-еще…

Уэст посмотрел вниз, на траву. Он готов был провалиться сквозь землю от смущения, только бы не произносить банальных и кажущихся глупыми слов, которые, как он понимал, он должен произнести. Но он верил в них всей душой, поскольку они отчасти составляли его кредо, и потому, наконец, заставил себя выговорить:

– Лежачего не бьют.

Прошло секунд десять, прежде чем его слова понемногу начали доходить до остальных, и еще двадцать, прежде чем в толпе все окончательно поняли. Всем вдруг стало жарко в воскресных черных костюмах. Все почувствовали, как сдавили голову шляпы. При упоминании самого сильного из всех неписаных законов гаев у присутствующих сразу испарился, им стало чуть ли не стыдно за свое поведение. Они неловко переминались с ноги на ногу, смотрели в землю или в небо, произносили что-то неразборчивое.

– Драться грешно, – послышался чей-то голос.

– Да еще в воскресенье, – поддержал его другой. Никто не рассмеялся.

– Моя хозяйка говорит, он неплохой…

– И моя тоже. Он ведь правда мог не знать о Корделии, верно?

– Верно!

– И вот еще что, – продолжал Уэст. – Обещаю, что наш падре встретится со всеми нами – в перчатках или без – в течение двадцати четырех часов. Обещаю…

– Да нет, не стоит, – послышался чей-то почти страдальческий голос.

– Возможно, но обещание есть обещание! Что же касается всего остального… не разойтись ли нам по домам?

Все давно ждали такого предложения, однако никто не хотел первым выдвигать его. По одному, по двое, по трое мужчины расходились прочь, громко переговариваясь на отвлеченные темы. Мистер Булл ушел последним, сжимая в руке раскисший крахмальный воротничок.

– Парень, – он дружелюбно положил руку Уэсту на плечо, – с последней частью того, что ты сказал… я вполне согласен. Но то, что ты твердил вначале… я останусь при своем мнении. Ты лучше поберегись, парень!

Неуклюже ступая в скрипучих ботинках, мистер Булл двинулся по тропинке прочь, качая в сомнении головой.

На залитом солнцем лугу остались только Уэст и преподобный Джеймс. Уэст поднял пиджак, отряхнул его и рассеянно заметил, что тот запылился. Галстук он сунул в карман. Затем, повернувшись, он увидел, что преподобный Джеймс смотрит на него по-прежнему невидящим взглядом.

– Зачем вы заступились за меня? – прошептал викарий.

Уэст снова смутился.

– Не спрашивайте, – отрезал он. – Я сейчас за себя не ручаюсь. Как бы там ни было, вы можете за себя постоять. Но… извините, если я счел вас нечестным.

Ему показалось, глаза викария сверкнули при звуках слова «нечестный».

– Что я такого сделал местным жителям? – вдруг спросил он, словно обращаясь к Всевышнему. – Боже милосердный, чем я их обидел?

– Ничем! – тут же ответил Уэст. – Наоборот. Кое-кто охотно встретил бы вас в темном углу и разорвал на куски, но это не дружки Тео Булла. Послушайте: на вашем месте я бы вернулся домой да полежал с часок. Тогда вы будете способны мыслить здраво.

– Да. Спасибо, мистер Уэст, – ответил викарий после долгой паузы. – Я также не забуду обещания, которое вы сделали от моего имени.

Больше он ничего не сказал, хотя, казалось, добавить ему было что. Нетвердой походкой, как человек, которого только что сильно избили, он двинулся по лугу и исчез за углом Порохового склада.

Уэст механически надел пиджак, задумчиво оглядел луг и сел, прислонившись спиной к стене. Уперев локти в колени и уткнувшись подбородком в кулаки, Уэст продолжал размышлять, пока над ним не нависла чья-то тень.

Сердце у него екнуло, как всегда, когда он видел Джоан в зеленом платье.

– Я рада, что ты так поступил! – тихо, почти неслышно произнесла девушка. – Да, милый, я все видела. Мне, наверное, надо было желать самого ужасного скандала и драки. Но я не хотела ничего такого. Ах, как я рада, что ты вступился за него!

– Спасибо, малышка. Садись сюда. Ты еще любишь меня?

Джоан села рядом с Уэстом и тут же охотно продемонстрировала, что она по-прежнему его любит.

– Гордон, – прошептала она через некоторое время, – о чем ты думаешь? То есть о чем ты думал, когда я подошла к тебе минуту назад?

– Послушай, – серьезно и с досадой ответил Уэст, – позволь мне предупредить тебя кое о чем. Если ты и после нашей свадьбы намерена спрашивать, о чем я думаю, я тебя задушу. Я не шучу! Ненавижу этот вопрос.

– Ты меня не любишь.

– Ничего подобного! Я просто указывал тебе…

– Действуй. – Джоан тряхнула головой. – Ну же, задуши меня! И увидишь, что мне все равно.

Поскольку предложенный способ казался Уэсту слишком радикальным, он вместо того, чтобы задушить, поцеловал любимую – как она и ожидала.

– Гордон, но все-таки… о чем ты тогда думал?

Уэст закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти и сдался.

– Не знаю. Главным образом о Хантере. Сам себе удивлялся – за что я так не любил его до сегодняшнего дня. – Уэст помолчал, хотя уже знал ответ. – Из-за его невольного, ненамеренно надменного вида? Нет, я и сам так могу. Ненавижу снобов, но иногда сам бываю таким. Может, все дело в его легком, каком-то мальчишеском отношении к людям, особенно к женщинам? Да! Именно!

– Он мне и самой не слишком нравится – сейчас.

– Да, – продолжал Уэст, – сегодня он прочел самую дурацкую проповедь, хотя я почти восхищался его храбростью. А когда его самоуверенность с треском рухнула – я как будто слышал, как трещат обломки. После такого нельзя ненавидеть. Что же касается Корделии Мартин… Полагаю, ты ничего не слышала из того, что здесь говорилось?

Джоан замялась:

– Извини, дорогой, но… Я слышала все.

– Так ты обо всем знала?!

– Только частично, милый. В деревне все только и говорили о том, что несчастная мисс Мартин влюблена в него.

– Как бы там ни было, – Уэст пожал плечами, – дело дрянь. Очевидно, аноним приписал Хантеру больше женщин, чем имел турецкий султан.

– Гордон, по-моему, это не смешно.

– По-моему, тоже! Особенно потому, что и твое имя…

Над молодыми людьми нависла широкая и черная тень.

– Ого! – воскликнул голос, да так злорадно, что они невольно отпрянули друг от друга. – Ого! Вот вы где!

Интересно было бы запечатлеть в тот миг на пленке немую сцену: Уэст поднял голову, пораженный, раскрыв рот; Джоан во фривольной позе, юбка задралась выше колен; и сэр Генри Мерривейл, взирающий на парочку сверху. На руке у него висела корзинка с анонимными письмами – он был словно дьявол, собирающий души грешников.

Старшего инспектора Мастерса удивило бы, что Г.М. (по крайней мере, в тот момент) не отпустил язвительного замечания по поводу «телячьих нежностей». «Телячьи нежности» – тема, на которую он был способен высказываться бесконечно.

– Знаете, – заявил Г.М., – со вчерашнего вечера я все время хотел немного поболтать с вами обоими. А сейчас беседа становится все более и более необходимой… Вы ведь молодой Уэст, не так ли?

– Верно, сэр, – улыбнулся Уэст, помогая Джоан подняться. – А вы, разумеется, Старый маэстро? – Он перестал улыбаться. – Вы тот, кто раскрывает убийства, совершенные в запертых комнатах?

– Надеюсь, – отвечал Г.М. без всякого выражения.

Хотя его ответ, возможно, прозвучал и загадочно, было очевидно, что и Уэст, и Джоан более или менее поняли, что он имеет в виду. Джоан, стиснув зубы, решила, что ни за что, ни за что не выкажет еще раз признаков ужаса, какие продемонстрировала прошлым вечером. В глубине души она всегда помнила мать, а также – по рассказам – прабабку и тетку своего отца: все они были женами офицеров, которые смело смотрели в глаза опасности и никогда ничего не боялись. Джоан могла бы заявить, что перестала бояться, попросту забыв о страхе.

– Сегодня, в воскресенье, – продолжат сэр Генри Мерривейл, разглядывая содержимое плетеной корзинки, – я все утро перечитывал и сличал анонимки. И пришел к некоторым интересным выводам.

– Извините, что перебиваю, – вмешалась Джоан. – Но были ли у вас другие… посетители после того, как я ушла?

– О, множество. Мы получили, – Г.М. засопел, – довольно много писем, адресованных девице по имени Марион Тайлер, которой приписали интрижку со священником.

– Еще одна?! – поразился Уэст, очнувшись от раздумий. – Нет, погодите! Значит, Марион и есть та, с которой, по словам Тео Булла, викарий «крутит любовь»?

– Так я и думала, – холодно заметила Джоан. – Так я и сказала тебе вчера вечером, Гордон. Разумеется, сама Марион тут совершенно ни при чем. Ее не в чем упрекнуть!

– И еще, – продолжал Г.М., пристально разглядывая своих собеседников, – еще четыре наглые писульки, адресованные доктору Иоганну Шиллеру Шмидту. Наконец, пока здесь шла перепалка, с последними двумя письмами заглянул Рейф Данверс.

– Такой милый старичок? – удивилась Джоан. – А его-то в чем обвиняют?

Лицо Г.М. осталось совершенно невозмутимым.

– Я уже видел одно из адресованных ему писем вчера днем, – заявил он. – Именно благодаря ему я напал на след машинки, на которой были отпечатаны все послания.

И Джоан, и Уэст не отрывали от Г.М. глаз.

– У Рейфа, – так же ровно и невозмутимо продолжал великий человек, – очень плохое зрение. Достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что он плохо видит. В работе он пользуется лупой. Но Рейф любит выглядеть эффектно – уж он такой. Он носит очки без оправы, которые сползают на самый кончик носа; за двадцать лет он приучился не смотреть в них. Поэтому он не заметил, что на месте запятой стоит восклицательный знак… Что с вами, милочка? – Г.М. помрачнел. – Вчера, – продолжал он загробным голосом, – вы получили письмо одновременно со священником. Потом вы ворвались в лавку Рейфа, собираясь купить книгу о Насмешливой Вдове. Письмо сейчас при вас – вы ведь не положили его в корзинку вместе с остальными шестью. Я хочу взглянуть на него.

Джоан оцепенела. В голове промелькнула мысль: никогда, никогда, ни за что – ни малейшего признака страха! Но глаза ее устремились на отдаленные, залитые солнцем дубы, как будто она гадала, долго ли еще будет светло.

– Лучше отдай ему письмо, малышка, – мрачно посоветовал Уэст.

Негнущимися пальцами Джоан открыла зеленую сумочку и передала Г.М. сложенный пополам листок. Его толстые губы зашевелились.

– Так-так, – задумчиво сказал он. – Что же вы намерены были с ним делать?

– Я хотела, чтобы о его содержании знали только Гордон и я, – ответила Джоан, вскидывая округлый подбородок. – Гордон может позаботиться обо мне! По-вашему, я позволю себе испугаться?

Вот что прочел Г.М.:

«Милая Джоан! Чувствую, нам с тобой пришла пора познакомиться поближе. Посему вношу предложение нанести тебе визит – я приду к тебе в спальню в воскресенье, незадолго до полуночи. Разумеется, не имеет значения, будут тебя охранять или нет. Остаюсь твоим преданным другом,

Вдова».