Текст книги "Ночь у Насмешливой Вдовы"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7

– Тема сегодняшней проповеди взята из Евангелия от Матфея, глава двадцать третья, стихи двадцать семь и двадцать восемь. – Священник возвысил голос. – «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!..»

День выдался погожий и ясный. Солнечные лучи, проникавшие в церковь через огромное восточное окно, преломлялись разноцветьем алого, синего и желтого, но бледнели, достигая каменного пола и серых каменных колонн, насчитывавших пятьсот лет поклонения. С западной стороны и в алтаре, по обе стороны которого стояли хористы в белом, свечи горели почти так же тускло, как медные лампады, свисавшие на цепях с низких стропил.

– «…что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты…»

Сквайр Том Уайат встревоженно выпрямился; он сидел на древней резной фамильной скамье рядом с третьей женой и сынишкой. Что-то не так.

До того времени служба шла мерно и легко, как звучали удары колокола на колокольне Святого Иуды. Прихожане зашушукались; казалось, в домашних, любимых стенах церкви что-то изменилось. С того момента, как викарий взошел на кафедру.

– «Так и вы… – сильный, звучный голос сделал почти незаметную паузу, и преподобный Джеймс Кэдмен Хантер оглядел паству, – по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».

Всем показалось, будто огромная Библия накренилась, когда викарий захлопнул ее. Руки, спрятанные под широкими рукавами белого стихаря, так дрожали, что преподобному Джеймсу пришлось опереться о кафедру. Он снова окинул взглядом прихожан, о чем-то размышляя.

На многих лицах, обращенных к нему, застыло недоверчивое и изумленное выражение. Марион Тайлер, раскрыв рот, в ужасе смотрела на викария. Она уже заметила, что Джоан Бейли и полковника Бейли в церкви нет. Мистер Тео Булл, мясник, сердито хмурился, словно недоумевая, что происходит.

В мертвой тишине преподобный Джеймс заговорил. Его обычно румяное лицо побледнело; от светлых волос как будто исходило сияние.

– Сегодня, – негромко начал он, – я хочу обратиться к вам неофициально. Я хочу разрушить стену, выросшую между нами, как будто ее никогда и не было.

Возможно, именно спокойствие его тона вызвало вздохи облегчения среди прихожан. Кто-то уронил молитвенник.

– Я нахожусь здесь, среди вас, – продолжал викарий, – с мая нынешнего года. Я стремился быть всем вам другом. Я пытался (видит Бог!) но мере своих скудных сил выполнять свои обязанности. Некоторые из вас… – голубые глаза прошлись по рядам, желваки на скулах напряглись, – не поймут того, что я намерен сказать. Но многие поймут меня – к сожалению, даже слишком хорошо. Мои слова предназначены тем, кто понимает…

Снова он возвысил свой сильный голос:

– Вы были лжецами и лицемерами, как написано в Священном Писании; и я говорю вам это в лицо?

По церкви пробежал шум, как будто прошелестел ветер. Затем все стихло.

На последней, задней скамье, скрестив руки на груди, сидел Гордон Уэст. Он один из всех присутствующих ни разу не шевельнулся; с самого начала он не спускал взгляда с викария. Лицо Тео Булла сделалось багровым, как свекла; многие бросали на священника злобные взгляды. Преподобный Джеймс Кэдмен Хантер выдержал долгую паузу, прежде чем в церкви снова воцарилась тишина.

– Я говорю, что вы были лжецами и лицемерами, и вы это знаете, – продолжал он. – Позвольте мне быть с вами до конца откровенным. Я не утверждаю, что вы лгали и лицемерили намеренно или что вы в глубине души действительно являетесь лжецами и лицемерами. Но вы молчали, когда должны были кричать! Вы боялись, что раскроются ваши мелкие, возможно, совершенно незначительные тайны… С самого июля, о чем до вчерашнего дня я и понятия не имел, жителей нашей деревни забрасывают анонимными письмами. Как представитель церкви, я могу быть лишь вашим духовным наставником. Почему вы сразу не пришли ко мне? Почему ни один из вас не признался в том, что стал мишенью злобной клеветы? Даже если я вам не нравлюсь, а, насколько мне известно, причина неприязни кроется в страхе…

Впервые преподобный Джеймс замялся.

Слезы струились по лицу Марион Тайлер. В тени, за колонной, стояла Стелла Лейси; пепельные волосы едва выглядывали из-под крошечной модной шляпки. Стелла Лейси рассеянно и как-то криво улыбалась – наверное, в тот миг она была похожа на Лилит.

– Но если и так, – звучно продолжал викарий, – я не причинил вам вреда. Жаль, что вы не доверились мне. К сегодняшнему дню клевета была бы разоблачена; аноним был бы схвачен и больше не вонзал бы свои ядовитые клыки в наши тела и души. Я не причиню боли тем, кто потерял близких…

В глаза ему бросилось бледное лицо Энни Мартин, на котором застыло такое странное выражение, что преподобному Джеймсу следовало бы удостоить ее более пристальным взглядом. Жаль, что он этого не сделал.

– …лишний раз напомнив им о том, что в наши ряды проникла смерть – какая бы причина ее ни вызвала. Но аноним должен быть и будет найден. Вы, разумеется, не хотите, чтобы так продолжалось и дальше. Вы не хотите, чтобы вас унижали и травили. Уверяю вас, я могу найти автора писем – при одном условии. Если мое условие не выполнят, значит, всему конец. Я не прошу вас о помощи; оказать ее – ваша обязанность, ваш долг.

Сзади сидел еще один житель Стоук-Друида, которого прежде ни разу не видели в церкви. Маленький, тощий и смуглый сапожник-атеист Фред Корда глумливо ухмылялся и ерзал на лавке, как будто ему был мал воскресный костюм. Похоже, все происходящее радовало его.

Фред Корди ненавидел всех, точнее, почти всех. Лишь троих обитателей Стоук-Друида он на самом деле любил: Гордон Уэст и полковник Бейли давали ему деньги, не задавая лишних вопросов, а Сквайр Уайат, хоть и был мировым судьей, сквозь пальцы смотрел на браконьерство сапожника.

Маленький сапожник, с жесткими, торчащими во все стороны, как у домового, волосами, наклонился вперед и прошептал Уэсту:

– Задал он им жару! – Фред Корди был в восторге. – Правда?

Возможно, в тот момент викарий взглянул на сапожника своими голубыми глазами, потому что Корди замолчал, словно подстреленный.

– Позвольте объясниться, – продолжал голос с кафедры. – Сегодня среди нас присутствует человек, который не служит в полиции – понимаю, никому не хочется втягивать в дело полицию, но тревожиться нет нужды. Однако связи названного мной лица могут оказаться весьма ценными для нас. Этот человек…

Преподобный Джеймс быстро метнул взгляд на переднюю скамью, где должен был находиться сэр Генри Мерривейл. Однако сэра Генри Мерривейла там не было.

Следует отметить, что Г.М. опоздал в церковь не по своей вине. В тот самый момент, когда началась служба, Г.М. раздраженно и нетерпеливо расхаживал взад и вперед по своему номеру в отеле «Лорд Родни», то и дело поглядывая на огромные позолоченные часы. С прошлого вечера он безуспешно пытался дозвониться достопочтенному Рональду Бивис-Бинтертону, министру внутренних дел, который находился в Суссексе, в своем загородном поместье «Наслаждение».

– Да будет известно, – рычал накануне вечером великий человек на хозяйку отеля, – что сегодня суббота, а завтра будет воскресенье. Если я не дозвонюсь до этого невежи…

Дозвониться ему так и не удалось. Меряя шагами комнату, Г.М. часто разворачивался на каблуках и смотрел на телефонный аппарат, стоявший на столике в простенке между двумя окнами. Отель «Лорд Родни», чей фасад был оштукатурен в желтый цвет, по праву гордился достижениями прогресса в виде телефона, а также отопления, в каждом номере. Но вероломная барышня с коммутатора, которая поклялась как можно скорее соединить его с министром, все не перезванивала.

Наконец, когда Г.М. был на грани отчаяния, телефон все же зазвонил.

Миссис Конклин, исполненная благожелательности владелица «Лорда Родни», как раз спешила наверх, чтобы в очередной раз выразить сочувствие гостю. Через полуоткрытую дверь она подслушала разговор Г.М. с министром внутренних дел, начавшийся за двадцать секунд до ее прихода.

– Разумеется, сегодня история появится во всех лондонских газетах! Сами ищите! Вчера вечером я обзвонил все телеграфные агентства.

– ?..

– Потому что я всегда за справедливость. Боко, и ненавижу, когда полиция делает ляпы. Знаете, что будет завтра?

– !..

– Не валяйте дурака. Анонимки не нравятся никому. Они отвратительны! В парламенте вас закидают запросами; придется вертеться, как будто штаны горят! Конечно, при условии, если вы не докажешь, что у вас все под контролем. Знавал я одного министра внутренних дел – он кубарем полетел со своего поста, и все из-за анонимной кляузы.

– ?..

– Я скажу, что делать. Перезвонить шефу местной полиции – не знаю, как его фамилия, – и задать ему жару.

– !..

– Мне наплевать, даже если он какой-нибудь фельдмаршал, – проорал Г.М., хватая телефонный аппарат. – Помню, вы так всыпали майору Вильерсу Гоби-Гоби, из оксфордских Гоби-Гоби, что он целую неделю не мог спать спокойно. Пусть шеф полиции задает такую же трепку всем своим подчиненным, вплоть до инспектора по фамилии Гарлик.

– ?..

– Да, вот именно, с «к» на конце. Ясно? И чтобы инспектор Гарлик был у меня в отеле ровно в девять утра в понедельник. Спасибо, Боко. Пока!

Миссис Вэтью Конклин, владелица «Лорда Родни», году в тысяча девятьсот пятом обладала роскошной фигурой и густыми волосами цвета меди. Ей удалось сохранить оба своих достоинства, а также неистощимое благодушие. Будучи под сильным впечатлением от Г.М., она, прижав руки к пышной груди, слушала, как ее гость безуспешно просит барышню с коммутатора соединить его с Лондоном.

Он звонил старшему инспектору Мастерсу, который в тот момент у себя дома, в садике, развлекал младших отпрысков карточными фокусами.

– Здорово, сынок! – почти с нежностью начал разговор Г.М. – Как делишки?

– !..?..

– Я не в Лондоне, а на юго-западе, в местечке под названием Стоук-Друид. Слушайте, Мастерс, мне нужна помощь, и я хочу, чтобы вы оказали мне услугу.

– !!!

– Без ругани, Мастерс. Знаю, что в столице важные дела; я и не зову вас сюда. Просто хочу, чтобы вы дали поручение какому-нибудь расторопному парню.

– ?..

– Ему придется наведаться в фирму по производству пишущих машинок «Формоза». Их телефон есть в справочнике. Пусть спросит, когда они прекратили выпуск машинки под маркой «Джуэл номер три» – той, что вместо запятой выдавала восклицательный знак. Пусть выяснит, сохранились ли у них конторские книги; если да, то кому они продали такие машинки.

– ?..

– Да, знаю, выполнить мою просьбу практически невозможно! И все же надо постараться. И еще, пусть наведут справки о некоем лейтенанте ВВС по имени Дарвин Лейси и его жене. Лейси.

– ?..

– Ого! Любопытство взыграло? Что ж поделать, Мастерс, но я ужасно спешу. Опаздываю в церковь.

– ?!?

– Да, именно так, – сурово возразил Г.М. – Хо-хо! Пока.

Повесив трубку, он развернулся в кресле с мрачным видом. Ощутив присутствие миссис Конклин, чья грудь вздымалась от невысказанных вопросов, он немедленно устремил на нее обвиняющий перст.

– Где мой белый костюм? – вопросил он, с отвращением взирая на каждодневные темные одежды. – Сперли?

– Ну, голубчик, – заворковала миссис Конклин, подлетая к нему с игривой улыбкой, свидетельствующей о том, что ее лучшие дни еще не миновали. – Костюм был такой грязный, весь в земле, а еще собаки, дети… Я сама чищу и глажу его… Ну, голубчик! Надо и галстук привести в порядок.

– Прекрати суетиться вокруг меня, женщина! – заревел Г.М. – Если я чего не выношу, так это когда вокруг меня суетятся! Где моя шляпа? Я знаю, кто-то ее спер.

– Вчера, – с притворной скромностью заявила миссис Конклин, – я ничего не утаила: я пересказала все сплетни и слухи до мельчайших подробностей. По-моему, я заслуживаю снисхождения…

Но сэр Генри Мерривейл уже ушел.

Несмотря на свое желание пробежать по Главной улице, он прошествовал в церковь медленной и величественной походкой – к сожалению, его почти никто не заметил. Массивные, тяжелые врата были закрыты. Однако сэр Генри напрасно боялся, что его появление выдаст зловещий скрип или громкий, как пистолетный выстрел, стук двери.

Никто не обратил внимания на вновь пришедшего, ибо взоры всех присутствующих были сосредоточены на преподобном Джеймсе, стоявшем на кафедре.

Г.М. стало не по себе. В мрачной старой церкви, холодной, пахнущей старым камнем, эмоции так накалились, что люди невольно подались вперед – кое-кто даже привстал. Только Гордон Уэст, сидевший на скамье в заднем ряду, казался невозмутимым.

Холодные голубые глаза викария ни разу не моргнули. Голос его постепенно возвышался.

– Многие из вас, – говорил он, – усомнятся во мне. Они скажут: «Легко тебе обвинять нас! Легко требовать: мол, несите сюда анонимные письма! На тебя никто не клеветал! Ты не страдал, подобно нам, от боли и унижения – как будто тебе обварили ноги кипятком. Где тебе понять наши страдания?»

Преподобный Джеймс вытянул перед собой правую руку, которую до того прижимал к груди.

– Но я вас понимаю, – продолжал он, – потому что напали и на меня! А если учесть мое призвание, меня подвергли еще более жестокому надругательству по сравнению с вами. Я не просто заявляю, что я на вашей стороне. Чтобы добиться вашей помощи, чтобы продемонстрировать свою откровенность – я хочу, чтобы и вы в ответ были столь же откровенны со мной! – чтобы показать, что ложь следует громогласно разоблачать, а не замалчивать, я решил делом подкрепить свои уверения в том, что я на вашей стороне… Поэтому я сейчас прочту вам письмо за подписью «Вдова», которое я получил вчера. Речь в нем идет об одной молодой леди, которую все вы знаете и которую по праву уважаете. Я приношу свои глубокие и искренние извинения молодой леди за ложь, содержащуюся в письме, однако прочесть письмо – мой долг. Мне сейчас предстоит выполнить самую неприятную задачу в жизни.

Преподобный Джеймс перевел дух.

В церкви воцарилась такая тишина, что можно было услышать шорох разворачиваемого листка бумаги. Возможно, один или два человека вопросительно переглянулись, но не более того.

– Адресовано мне, в дом викария. Аноним обращается ко мне: «Преподобный сэр». Оно начинается…

Гордон Уэст вскочил.

Проявив неожиданное присутствие духа, маленький сапожник Фред Корди обеими руками дернул писателя за фалды пиджака и насильно усадил на место. Если не считать нескольких на мгновение повернувшихся в ту сторону голов, поступок Уэста остался незамеченным.

– «Ну и ну! Вы с Джоан Бейли, очевидно, полагаете, что никто Вас не замечает, если не считать, фигурально выражаясь, рассвета. Вам ведь надо успеть уйти от нее до наступления утра, хотя ее спальня – как известно любому ребенку в деревне – находится на первом этаже, а окно расположено так низко, что в него удобно залезать. Но я не намерена читать Вам мораль. Так как Вы с мисс Бейли оба любите…»

Руки преподобного Джеймса задрожали. Он не мог заставить себя, в буквальном и переносном смысле не мог заставить себя прочесть следующее слово. Он опустил его. Однако пропуск говорил сам за себя. Хотя большинство из присутствующих не были бы потрясены, услышав такое слово в домашней обстановке, то же самое слово, произнесенное в стенах церкви, явилось бы святотатством.

– «…то пока я Вас не выдам, – продолжал читать преподобный Джеймс. – Хотя в нашем странном мире много необычного, все же довольно комичное и курьезное зрелище являет собой священник, обернувшийся Казановой. Впрочем, история помнит немало Ваших предшественников, но Вы, сэр, довели дело до совершенства.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении. Вдова».

Закончив чтение, преподобный Джеймс торопливо положил письмо на кафедру, чтобы не так заметно было, как дрожат у него руки, и негромко откашлялся, а затем голос его снова загремел:

– Теперь, когда вы прослушали предназначенную мне порцию лжи, прошу вас вспомнить обо всех измышлениях, которые получили вы сами. Было ли вам хуже, чем мне сейчас? Способна ли клевета ужалить больнее? Ни один здравомыслящий человек не поверит анониму! Даже если оставить в стороне меня, любое обвинение в адрес данной молодой леди – чистой воды нелепость, что всем вам прекрасно известно… И вот я торжественно повторяю свое обещание найти автора писем, если вы мне поможете. – Преподобный Джеймс наклонился вперед и переплел пальцы рук. – После окончания службы я пойду в ризницу и буду ждать столько, сколько потребуется. Я прошу тех из вас, кто тоже стал жертвой нападок, сходить домой, взять полученные вами письма – одно или несколько – и принести мне. Если вы уничтожили анонимные послания, расскажите мне, о чем в них говорилось. Только собрав много материала, мы сможем сравнить письма, выделить сходные черты и прийти к определенным выводам… Вам кажется, что я поставил перед собой невыполнимую задачу? Нет, нет и еще раз нет! Не стану посвящать вас в то, какие методы – уверяю, вполне законные – я намерен применить. К счастью, тот джентльмен, о котором я вам говорил, – сэр Генри Мерривейл – заверяет меня, что существуют давно опробованные полицией способы, с помощью которых можно неопровержимо доказать вину преступника… И если вы согласны со мной, прошу вас приходить не поодиночке и тайно, как будто вы чего-то стыдитесь. Разве я скрыл от вас свою боль? Свет Божий не может повредить вам. Войдите в него без страха!

Разомкнув руки, викарий выпрямился и перевел дыхание.

– Я почти закончил. Должен откровенно сказать вам, что сегодня утром епископ Гластонторский запретил мне читать письмо, которое я огласил с кафедры. Не знаю, какими последствиями грозит мне ослушание. И если справедливость восторжествует, мне все равно!

Голос преподобного Джеймса Кэдмена Хантера возвысился в последний раз, в нем звучали и смирение, и мольба.

– Но если вы не послушаетесь благого совета, тогда, во имя Господа, послушайтесь хотя бы здравого смысла!

С секунду он молча взирал на свою паству. Затем медленно сошел по ступеням.

Глава 8

В ризнице медленно тикали большие плоские настенные часы.

Было почти час дня; служба закончилась добрых три четверти часа назад. Но до сих пор не появился ни один посетитель.

Преподобный Джеймс убрал в шкаф облачение для службы, сел лицом к двери в кресло с прямой спинкой и, подавшись чуть вперед, закрыл лицо руками. Окошки в ризнице были маленькие, и их разноцветные ячейки снаружи так густо были затянуты побегами плюща, что свет почти не проникал внутрь.

Г.М. в темном костюме, усевшийся в дальнем углу, был едва видим. Красновато-желтые отблески падали на голову викария, который сидел неподвижно.

– Сынок, – спокойно спросил Г.М., – не произошло ли во время службы чего-то непредвиденного?

– Жаль, что я не огорошил их в самом начале, – глухо ответил викарий, не отводя рук от лица. – Подумать только, еще несколько дней назад я писал проповедь о милосердии! Мне казалось, что я обязан исполнить свой долг. А теперь я жалею о своем поступке.

– Ну-ну, – возразил Г.М. – Вы не причинили никому никакого вреда. Ваша проповедь всколыхнула их, как хорошая порция серы с патокой! – Хотя туловище сэра Генри едва угадывалось в полумраке, над креслом отчетливо была видна его огромная лысая голова. – Но меня кое-что беспокоит. Я думал, вы прочтете письмо, но опустите имя девушки.

– Лучше бы не стало, – возразил преподобный Джеймс, не отрывая рук от лица. – Они заподозрили бы меня в лукавстве. Если я намерен добиться результата, я должен быть абсолютно откровенен с ними!

– Как бы там ни было, – сказал Г.М., – именно такое предложение я сделал полковнику. Письмо вы прочтете, но имени девушки не обнародуете. Если оно всплывет позднее, то затеряется среди множества других имен, и всем будет все равно. Подумать только, вы ведь остановились и вспыхнули, не желая прочесть такое простое слово, как…

– Сэр Генри!

– Хорошо, хорошо. Но видите ли, я не сумел помешать полковнику. Он позвонил епископу, вашему дяде. – Г.М. вздохнул. – Предупреждаю, сынок, будет жуткий скандал!

Преподобный Джеймс выпрямился и хлопнул ладонями по коленям.

– И вы думаете, – заявил он сквозь зубы, – мне было бы не все равно, если бы мой призыв дошел до них? Но я не преуспел в своей задаче. Я потерпел поражение. Ни один не явился ко мне!

Именно в этот момент дверь открылась.

На пороге стояли двое, которых викарий, пожалуй, меньше всего хотел бы видеть: Джоан Бейли и ее дядя.

Джоан, в бледно-зеленом платье, чулках цвета загара и туфлях без каблука, сжимала обеими руками зеленую дамскую сумочку. Полковника в тропическом костюме и широкополой шляпе душил гнев, он не в силах был говорить.

Джоан как будто не злилась. Лицо ее казалось почти спокойным, если не считать глаз, дышавших холодом и откровенной неприязнью. Преподобный Джеймс довольно неуклюже вскочил, но взгляд его был столь же непоколебим, как и у Джоан.

– Мисс Бейли, – сказал он, – я… мм… не видел вас сегодня утром в церкви.

– Что неудивительно при данных обстоятельствах, верно? – Девушка изогнула брови. – Но мы тем не менее откликнулись на ваш, так сказать, призыв.

Сбоку от кресла, в котором сидел викарий, находился длинный стол, посреди которого стояла плетеная корзина с плоским дном.

– Корзинка предназначена для уцелевших подметных писем? – осведомилась Джоан.

– Не знаю… право, не знаю. Я еще не думал, куда…

Джоан неспешно подошла к корзине. Полковник Бейли сделал два шага вперед и оказался в помещении ризницы.

– Молодой человек, – начал он и запнулся. – Не хочу выглядеть напыщенным болваном… – Судя по тону полковника, ему это не грозило. – Но знаете ли вы, что с вами сделали бы в Индии тридцать или сорок лет назад?

– Боюсь, не знаю, сэр.

– Вас оставили бы одного в комнате с заряженным револьвером и дали бы десять минут на то, чтобы вы им воспользовались.

– Я не военный, сэр.

– Да уж, слава богу! Но вам велели не упоминать женских имен.

– Сэр! – вскричал уязвленный викарий. – Для меня суть дела была не в том, чтобы, по вашим словам, «не упоминать женских имен». Я выполнял свой долг, и это был принципиальный вопрос!

Полковник Бейли круто развернулся к выходу, но на пороге помедлил и повернул обратно.

– Послушайте! – воскликнул он. – Возможно, я слишком сильно выразился. Возможно, вы просто чересчур молоды и неопытны. Но в будущем прошу вас держаться подальше от моего дома.

– Как вам будет угодно, сэр. – Преподобный Джеймс ощутил упадок сил после недавнего эмоционального взрыва.

Джоан открыла сумочку. Ее холодные голубые глаза устремились на священника.

– Вот письма, которые получила я. Семь… прошу прощения, шесть штук. – Пальцы Джоан быстро двигались в красно-желтом полумраке, но зоркий наблюдатель подметил бы, что одно письмо она отложила. – Некоторые в конвертах, другие нет. Отправлены из разных мест. – Она бросила их в корзинку. – Вот письмо к моему дяде. – Она и его положила в корзинку. – Что же касается мистера Уэста…

– Да, мисс Бейли?

– Свои письма он сжег. Но записал некоторые фразы, какие сумел запомнить. Как меня обвиняли в… незаконной связи с вами, мистер Хантер, так и его обвиняли в том же самом с миссис Лейси.

Двумя пальцами, как ядовитых пауков. Джоан вытащила из сумочки два листка, вырванные из блокнота, и поспешно бросила их в корзинку. Голос ее оставался спокойным, хотя краска схлынула со щек.

– Спасибо, – сказал преподобный Джеймс. – Я обрадовался, впервые увидев сегодня утром в церкви мистера Уэста… А он… мм… он не пришел с вами?

– Нет. По-моему, сейчас он расхаживает взад и вперед на тропинке за Пороховым складом. Он хочет поговорить с вами – после того, как все уйдут.

– Рад буду встретиться с ним, мисс Бейли. В любом… в любом случае.

– Кстати, – Джоан заговорила чуть громче, – поскольку все мы, кажется, замешаны в деле и письма будут сравниваться, вы не возражаете, если я спрошу вас кое о чем? Не сомневаюсь, миссис Лейси уже побывала у вас. Сколько писем получила она и о чем в них говорится?

С порога донесся судорожный всхлип, как будто кто-то собирался заговорить, но одумался. В ризницу вошла Марион Тайлер. Неожиданно для себя оказавшись в большой компании, Марион смутилась, но, очевидно, не придумала правдоподобного предлога удалиться.

– Джоан! – воскликнула она после короткой паузы. – Вы ведь спрашивали о Стелле Лейси – сколько писем получила она?

– Да! – ответила Джоан. – Да, да, да!

– Я могу вам ответить, – кивнула Марион, – она не получила ни одной анонимки. Ни единой! Она сама призналась мне, когда мы выходили из церкви. Рассмеялась и заявила: она рада, что ей не придется стоять в очереди.

– Значит, миссис Лейси, – многозначительно повторила Джоан, – ни одного не получила?

– Да, Джоан, – подтвердила Марион.

– Понятно, – сухо сказала Джоан и круто развернулась к двери.

Взяв под руку нерешительно замявшегося на пороге дядюшку, как будто он был пятнадцатилетним подростком, она вывела его за порог и закрыла дверь – пожалуй, слишком уж осторожно.

Марион, по-видимому, сразу забыла о дяде с племянницей. Как и Джоан с полковником, она тоже не заметила сэра Генри Мерривейла, сидевшего в дальнем углу. Крепко сбитая, с блестящими прямыми волосами, она стояла посреди комнаты и смотрела на преподобного Джеймса, прижав обе руки к груди. Вежливо поклонившись, викарий сел и отвернулся чуть в сторону.

– Джеймс, – дрожащим голосом начала Марион, – вы были великолепны! – Однако тон ее тут же изменился. – Но вы… поступили дурно! Очень, очень дурно!

Массивная фигура в углу передернулась, как будто ее ударило током.

Глубокое контральто Марион казалось воплощением здравого смысла, тогда как звонкий голосок Джоан выдавая страстную натуру, а мурлыканье Стеллы было пропитано соблазном. Однако Марион так сочувственно, так по-матерински обращалась с викарием, что ошибиться в ее чувствах было невозможно.

Уши у преподобного Джеймса запылали, однако было заметно, что ему по душе такое обращение, в отличие от сэра Генри Мерривейла, который ненавидел «суету». Сходных с ним взглядов придерживался и Гордон Уэст, который часто объяснял кроткой Джоан, в ярости пиная ногами столы и стулья, что не потерпит, чтобы его опекали. Но преподобный Джеймс…

– Я просто пытался, – с достоинством отвечал он, – сделать то, что считал правильным.

– Ах, я знаю! Конечно! – Марион подошла ближе; упрек в ее голосе смешивался с материнским волнением. – Но ведь вчера вечером, Джеймс, вы практически пообещали, что не сделаете этого!

– Извините, Марион. Ничего подобного я не обещал.

Помня о присутствии третьего лица, викарий вдруг испугался, что женщина сейчас погладит его по голове. Он поспешно вскочил, собираясь с мыслями.

– А вы-то что здесь делаете? – с неподдельной искренностью спросил он и замер в изумлении. – Неужели вы собираетесь сказать, что и вы тоже…

– Получала анонимные письма? – Марион коротко рассмеялась. – Конечно, получала. Джеймс, нельзя быть таким… не от мира сего!

– Какая мерзость! – Преподобный Джеймс с такой силой грохнул кулаком по столу, что плетеная корзинка с письмами подпрыгнула. – Не прошло и десяти минут, как мисс Бейли положила сюда шесть писем, в которых ее обвиняют – как и меня – в незаконной любовной связи!

– В самом деле? – переспросила Марион, широко раскрывая карие глаза. – Значит, и Джоан тоже… как интересно!

– Выясняется также, – горько улыбаясь, продолжал викарий, – что мистер Уэст находится в связи с миссис Лейси. Что ж! В каком преступлении обвиняетесь вы, Марион?

– А вы не догадываетесь?

– Нет. Откуда мне знать?

На локте Марион висела кожаная сумка для покупок, а не дамская сумочка. Казалось, всегдашние здравый смысл и прямота на миг изменили Марион; она встряхнула черными, коротко стриженными волосами и, порывшись в сумке, вытащила оттуда толстую связку знакомых, сложенных пополам листков – некоторые были в конвертах.

– Извините, Джеймс, – сказала она. – Мне давно нужно было вам сказать… Но я боялась, что клевета разрушит нашу дружбу.

Она бросила письма в корзинку.

– Пятнадцать штук, – продолжала Марион. – Нас с вами обвиняют в… неужели нужно уточнять?

В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье настенных часов. Преподобный Джеймс резко опустился в кресло, развернулся и облокотился обеими руками на столешницу.

Невероятно! Он никогда не думал о Марион Тайлер иначе как о добром друге, о благопристойной женщине, которая помогает ему в работе и чье доброе отношение (хотя она держалась с ним покровительственно и несколько иронически) он очень ценил.

Под тиканье часов он вспомнил слова, услышанные в годы учебы. Нет, не на лекции, он вспомнил мудрого старого каноника, сидящего спиной к стене, увитой плющом, с трубкой во рту. Вот что он тогда говорил: «Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к викарию за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь. Но если заметишь, тебе придется быть более искусным дипломатом, чем Талейран, и лучшим человеком, чем ты, по твоему мнению, являешься».

И все-таки Марион ни в коей мере не походила на глупых женщин, о которых говорил каноник. Марион была только помощницей, к которой (разумеется, чисто по-дружески) он очень привязался. Мысли вихрем пронеслись в голове викария, хотя не прошло и двух секунд. Марион пристально следила за ним.

– Пятнадцать писем, – повторил он. – И во всех клевета на вас.

– И вас, – добавила Марион, продолжая наблюдать за преподобным Джеймсом. – Что касается меня… я не возражаю.

– Кажется, я угодил в какие-то джунгли, из которых не могу выбраться. – Викарий безуспешно попытался улыбнуться. – Но мы все преодолеем! Не бойтесь! – Он указал на часы. – Вот, взгляните!

– В ч-чем дело, Джеймс? Что такое?

– Совсем недавно я был в отчаянии, потому что мне показалось, что на мой призыв никто не откликнется. Идиот! Я не подумал, что после службы жертвам наветов необходимо было зайти за письмами домой. Естественно, все прихожане… немного колебались. Как и вы, Марион. А теперь… Готов поспорить: пройдет еще несколько минут, и ко мне хлынет поток посетителей! – Викарий хлопнул в ладоши. – Взять, к примеру, Сквайра Уайата. Он всегда был мне другом. Сквайр Уайат не побоится…

– Джеймс, – взволнованно перебила его Марион.

– Что, Марион?

– Боюсь, что он… в общем, он не придет.

– Сквайр Уайат?

– Да, Джеймс. Перед тем как уехать домой, он возглавил массовый митинг протеста на Главной улице.

– Какой еще митинг протеста?

– О господи! – зловеще прогудел бас из темного угла.

Марион, отпрянув, наконец различила очертания лысой головы, а потом и злорадную улыбку на лице сэра Генри, когда он выпятил вперед подбородок. При этом на лице самой Марион промелькнуло выражение, которое означало: «Сказала или сделала я что-нибудь недостойное? Нет, слава богу!» Однако, когда поглощенный своими мыслями викарий представил их друг другу, держалась она отнюдь не дружелюбно.