Текст книги "Ночь у Насмешливой Вдовы"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Уэст широко улыбнулся.

– Джимми! – крикнул он в коридор. – Джимми!

На пороге замаячила высокая фигура преподобного Джеймса Кэдмена Хантера в сером твидовом костюме. Лишь пасторский воротничок выдавал его сан. Он был гладко выбрит, волосы тщательно причесаны и набриолинены. Под левой бровью у него красовался огромный синяк, от которого глаз почти заплыл. Левую щеку викария украшала ссадина, а челюсть слегка распухла. В руке он смущенно сжимал сырой бифштекс.

– Я прокрался, как Никодим в ночи, – улыбнулся он. – Хотя, конечно, меня трудно сравнивать с Никодимом… Мм… Сырое мясо я должен прикладывать к глазу. Мне дала его мисс Тайлер.

– Вас не удивило, – задумчиво обратился к нему Уэст, – что, когда Марион вышла к нам, она была пьяна в доску?

– Ерунда, старина! – Преподобный Джеймс тут же выпрямился. – Стаканчик-другой портвейна, только и всего. Правда, – добавил он, прикладывая сырое мясо к больному глазу и возбужденно сверкая здоровым, – она выглядела немного… странно, но ей такое состояние идет. Я даже не подозревал, что мисс Тайлер может быть… мм… такой интересной.

Гордон Уэст покосился на викария.

– Да, – согласился он, – я понимаю, о чем вы.

– Добрый вечер, мистер Хантер, – со всей серьезностью поздоровался с викарием Данверс и тут же улыбнулся. – Видимо, мы должны поздравить вас с сегодняшней победой?

Преподобный Джеймс мрачно покачал головой:

– Очень боюсь, сэр, что я действовал слишком опрометчиво. Я должен научиться, увы, добродетели самодисциплины. Но все же утверждаю, что я был прав и доказал свою правоту на деле! Следовательно, вношу предложение… – Услышав это словосочетание, Гордон Уэст изменился в лице. – Защитить меня перед дядей, когда он приедет в субботу. Поверьте, я буду спокоен. Но пусть правду узнают все!

Последние его слова заглушили одобрительные восклицания Данверса и Джоан. Порывистый обмен восторгами прекратил звучный бас Г.М.

– Стоп! – сказал он. – Вы все прекрасно понимаете, что только напрасно подбадриваете себя.

Ответом ему была мертвая тишина.

Джоан облизала пересохшие губы. Впервые она заметила присутствие Поппи.

– Поппи, милая! – воскликнула она. – Пожалуйста, принеси нам чаю, виски или еще чего-нибудь, хорошо?

Поппи выскочила из комнаты так стремительно, что посторонний наблюдатель, подключив воображение, не удивился бы, пожалуй, если бы она тут же вернулась, неся поднос с чашками и уже заваренный чай. Однако она не вернулась. Тишина, холодная и мертвая, как белый свет лампы, заполняла комнату до тех пор, пока сэр Генри не заговорил.

– Насмешливая Вдова, – начал он, – крепко держит вас всех за горло! Что, по-вашему, произойдет, когда история выплывет наружу, как и должно быть? Да, я имею в виду то, что случилось вчера ночью! В конце концов, сегодня я посвятил в дело полицию…

– Вы все им рассказали? – спросила Джоан.

– Нет. Но им уже известно о том, что вчера ночью здесь стреляли. Они захотят узнать, что происходит. По крайней мере, у полиции возникнет вопрос о законности хранения огнестрельного оружия. Вот почему…

– Прошу вас! – перебила Г.М. Джоан самым умильным голоском. – Я не жалуюсь, вы же знаете. В конце концов, вчера ведь не произошло никакого преступления?

– Ах, куколка моя! Как вы думаете, что случится, если напуганные люди узнают, что Вдова умеет проникать сквозь запертые двери и окна?

– Но она не… не умеет! Или?..

– Да, не умеет, куколка. Успокойтесь! Как я уже говорил, все это – одни трюки и уловки; больше такое не повторится. Однако истина заключается в другом. Все поверят, что так оно и есть! Викарий может подтвердить мои слова.

– Да, – кивнул преподобный Джеймс.

– Тогда перейдем к делу. Вот вы! – Г.М. ткнул пальцем в Уэста.

Уэст, который то и дело украдкой взглядывал на преподобного Джеймса с таким выражением, словно внушал себе: «Невозможно!» или «Бред какой-то!» – вернулся к реальности.

– Что вы сделали с револьвером «уэбли» 38-го калибра? – спросил Г.М.

– Понимаю, мне давно надо было объясниться. – Уэст провел рукой по волосам. – Я унес его с собой. Но, видит Бог, я даже не помнил о нем, пока не стал переодеваться ко сну.

– Вы отдали револьвер Фреду Корди?

– Принимая во внимание обстоятельства дела, – сухо ответил Уэст, – я предпочел оружие не отдавать.

– Вы сегодня видели Корди?

– Да. С ним все в порядке. Он снова читал Тома Пейна. Если ему удается процитировать две-три странички о правах человека, он становится счастлив и доволен.

– Так что же вы сделали с револьвером?

– Я… – Уэст вдруг замолчал. В глазах его появилась тревога. – Я положил его на стол рядом с пишущей машинкой, вот и все.

Г.М. удивленно раскрыл рот.

– Сынок, как же так?! Его надо было убрать с глаз долой! Надеюсь, вы заперли дверь?

– Конечно нет! – ответил Уэст. – Дверь моего дома вообще не запирается. Насколько я помню, там даже нет замка!

Г.М. задумался, гладя себя по щеке.

– Угу, – буркнул он. – Значит, так. Сейчас же бегите домой и возьмите револьвер. Потом идите к Фреду Корди, приведите его сюда, не позволяйте ему уходить от вас, пока я его не допрошу. Поняли?

– Понял! Что еще?

Некоторое время Данверс, сам того не сознавая, поступал неучтиво, поскольку стоял спиной ко всем присутствующим и разглядывал высокий комод в дальнем углу комнаты. Мысли его блуждали где-то далеко; он рассеянно потрогал ручное зеркальце, расческу для волос, маникюрные ножницы, пилку для ногтей и пудреницу.

– Генри, – вдруг звонко обратился он к Г.М. – Вам не приходило в голову, что вы избавите нас от многих треволнений, если сами скажете несколько слов?

– В чем дело, Рейф?

– Вы утверждаете, будто деревня запугана неким существом, которое может проникать сквозь запертые двери и окна. Допустим! Вы говорите, что знаете, несмотря на то что не можете доказать, как был проделан трюк. Так расскажите нам о нем! И покончим с загадками и страхом.

– Рейф, – Г.М. ухватился за ближайший к нему столбик кровати, – больше я ни слова не скажу. И не потому, что мне нравится интриговать. И не потому, что я боюсь, будто кто-то раззвонит и нечаянно выдаст тайну. Дело в том, что я не смею говорить о происшедшем, когда вы собрались здесь все вместе.

– Вы полагаете, – спросил преподобный Джеймс, – будто среди нас…

– Я ничего не полагаю! Я пытаюсь донести до присутствующих, что кое-кто из вас находится – или может находиться – в большой опасности. Кстати, разве церковные часы не отстают на четыре-пять минут?

– Д-да, кажется. Почему вы спрашиваете?

В коридоре зазвонил телефон.

Не дожидаясь, пока на звонок ответят, Гордон Уэст поспешил выполнять поручение. К телефону подошла Джоан. Вернулась она почти сразу же.

– Просят сэра Генри, – сказала она. – Это Стелла Лейси.

Что-то бормоча себе под нос, Г.М. заковылял из спальни.

Столик с телефоном стоял у стены в конце коридора; с одной стороны от него находилась дверь в спальню Джоан, с другой – дверь, ведущая в кабинет полковника.

– Сэр Генри? – негромко осведомилась миссис Лейси, в ее голосе ощущалась тревога, ей, видимо, приходилось говорить в самый микрофон. – Простите за беспокойство, но я… повсюду вас ищу!

– Вы меня не беспокоите. Что случилось?

– Ведь вы врач, верно? Кто-то говорил, будто вы адвокат, будто вас видели в суде. Но… вы также и врач?

– Видите ли, – смущенно, как будто оправдываясь, ответил Г.М., – я и то и другое. Но нечасто применяю свои знания.

– Прошу вас, не можете ли вы прийти ко мне? – умоляющим тоном произнесла Стелла. – Прямо сейчас? Я бы не просила, если бы… дело не было таким важным. Это вопрос жизни и смерти… Пожалуйста, ради бога, приходите немедленно!

Глава 15

– Сэр Генри Мерривейл? – прошептал женский голос в полумраке.

– Совершенно верно.

Казалось, слабый голос принадлежал какому-то неземному существу. Г.М. указали налево:

– Сюда, пожалуйста.

Дом Стеллы Лейси, стоявший в южном углу парка, симметрично дому полковника Бейли в северном углу, вовсе не был викторианским по стилю. Несколько столетий назад здесь жила вдовствующая мать тогдашнего Сквайра; после женитьбы молодой владелец поместья удалил мать из замка, и она жила здесь. Снаружи домик выглядел живописным – черные балки на камне. Однако гостиная, куда похожая на ведьму экономка проводила Г.М., производила совершенно иное впечатление.

Комната, в которой Г.М. ждали Стелла Лейси и доктор Иоганн Шиллер Шмидт, была длинной, с низким потолком; стены были выкрашены бледно-зеленым, каким-то похмельным, цветом. На стене висели три картины: две представляли собой разноцветные кляксы, сюжет которых, наверное, был понятен лишь самому художнику, а третья отдаленно напоминала обнаженную женщину, которая с загадочным видом припадала к земле, сощурив единственный красный глаз.

Напротив двери находилась лестница, ведущая на второй этаж. Сбоку на стене ступеньками расположились книжные полки. Кроме того, в гостиной имелся рояль, накрытый сборчатой серебристой накидкой, придавленной маленькой, но, видимо, тяжелой статуэткой: цилиндр с ушком на одной стороне и крылом – на другой.

Но если в викторианской спальне Джоан чувствовалось некое дыхание сверхъестественных сил, то модерновая гостиная Стеллы Лейси буквально дышала страхом, горем и страданием. Г.М. оглядел обстановку маленькими острыми глазками.

– Я пришел так быстро, как только смог, миссис Лейси, – сказал он, понизив густой бас. – Что случилось?

Доктор Шмидт, скрестивший руки на груди, стоял спиной к холодному камину, над которым висело непонятное голое красноглазое страшилище. Миссис Лейси сидела и смотрела в пол, стиснув тонкие руки, опустив голову; пепельные волосы падали на лицо. Она расположилась на причудливо изогнутой кушетке.

– Сэр Генри, – начала она, тяжело вздохнув, – я…

– Пошалуйста, одна минутка, – перебил ее доктор Шмидт.

Хотя происходящее было доктору явно не по душе, он помнил, что всегда должен улыбаться и лучиться добродушием. Однако его коренастая фигура выражала обратное. К тому же тяжелая золотая оправа очков сверкала как-то недобро, а глаза за стеклами казались гораздо больше, чем были на самом деле. Оживленность доктора в этой комнате, наполненной страхом, казалась почти кощунственной.

– Я не созывал консилиум, заметьте, – сказал он. – И все же… Надо радоваться, когда приходит коллега, да?

– Прошу вас, доктор Шмидт! – с трудом выговорила Стелла. – Позвольте мне самой рассказать все.

Доктор бесстрастно махнул рукой в знак согласия.

Стелла подняла голову. Серые глаза распухли и покраснели от слез, а красивое лицо осунулось. Г.М. прислонился спиной к столу, на котором он заметил еще одну странную статуэтку и колоду карт.

– Сэр Генри, – Стелла то стискивала, то разжимала руки, – не знаю, видели ли вы мою дочку, Памелу…

– Я видел ее как-то раз на улице, миссис Лейси. И пару раз встречал после того. Очень симпатичная девчушка. Она мне понравилась.

– Спасибо, – кивнула Стелла. – Вчера вечером я спросила вас… нет, не вас, полковника… впрочем, не важно! Я спросила, не видели ли вы ее книжку стихов. Она без конца переписывает их, чтобы выглядело красиво, и сама выполнила переплетные работы. Погодите!

Стелла встала и, спотыкаясь, побрела к книжным полкам. Часто моргая, чтобы не расплакаться, она лишь добилась противоположного результата. Со стопки книг она сняла тонкую книжечку, переплетенную в серый картон. На обложке было аккуратно выведено печатными буквами: «Памела Лейси».

– Вот, сэр Генри. Пожалуйста, прочтите третье стихотворение… то есть песенку… Доктор Шмидт пометил его.

– О да! – просиял доктор и скрестил руки на груди.

– Я должна объяснить вам, – продолжала Стелла, которая, очевидно, находилась на грани истерики. – Внимание Пэм привлекла одна французская песенка. Она начинается словами: «Дождик капает – пастушка, собирай своих овечек». Песня про Марию-Антуанетту и ее придворных, когда они играли в пастушек и молочниц в Версале.

– По-моему, я понял, мадам.

Г.М. взял книжечку и открыл ее на третьей странице. Стихотворение было написано ясным и четким, но еще детским, неоформившимся почерком. Оно было озаглавлено «Шансонетка» и начиналось так:

 
Дождик капает – пастушка, собирай своих овечек,
Что за милая улыбка, что за платье у тебя!
Улыбнись мне, дорогая, попляши передо мною,
Ты красотка, дорогая, я – красавец хоть куда!
Дождик капает – пастушка, собирай своих овечек,
Ты не плачь и вытри глазки, не ходи ты с кислой миной.
От тебя я не отстану; мы с тобою неразлучны.
Сбрось чепец и остригись ты; ведь зовусь я гильотиной!
 

После того как Г.М. закрыл книжечку и положил рядом с собой на столе, последовала долгая пауза. Он как бы ненароком стал перебирать вещи на столе.

– Ясно, – проговорил он без выражения.

Стелла Лейси больше не могла сдерживаться.

– Сэр Генри! – вскричала она. – Доктор Шмидт утверждает, будто моя Пэм писала все эти анонимные письма!

Холодный ужас, пронизывавший комнату, делал ее обстановку еще более нелепой, наделив странные предметы мебели неким потусторонним содержанием. Г.М. не двигался и молчал.

– Неужели вы не понимаете?! – продолжала Стелла.

– Ах! – воскликнул доктор Шмидт, изогнувшись в полупоклоне. – Ви есть заметить болезненный излом, разложение, как червь в яблоке, который есть присутствует в последний строка стихотворений?

– Как… в той книге, – прошептала Стелла.

Спотыкаясь, она снова заспешила к стеллажу и вернулась с книгой в синем переплете, которая сразу открылась на нужной странице.

– Правда! – пробормотал доктор Шмидт, поджимая губы. Затем махнул рукой, скромно улыбаясь. – Это есть немного параллельный случай. Я предупреждать миссис Лейси, что такое есть возможно, еще до того, как она получить анонимный письмо. Дорогая моя, вы должен успокоиться и не тревожиться. – Очки в золотой оправе сверкнули в сторону Г.М. – Итак?

Но Г.М. по-прежнему не шевелился и молчал.

Его друзья могли бы подсказать, что в подобном настроении он казался таким же невинным и безобидным, как линкор, медленно дрейфующий к цели. Итак, он просто стоял у стола.

– Этот параллельный случай, – продолжал доктор Шмидт, начиная расхаживать взад и вперед у камина, – касаться девочки по имени Мари де Морель в Сомюре, во Франции (упадочный нация!). Та книга герра Ирвинга, – очки снова сверкнули, – содержать подробный отчет о том случае; издаваться везде, кроме Германии. Мы иметь девочка из прекрасной семьи: красивая, скромная, послушная, набожная. Славная девочка, да? И все же она есть писала анонимные письма, непристойные, оскорбительные, которые отчасти разрушить ее семью, стать причиной смерти одного офицера и отставки другого. Автора писем обнаружили лишь через много лет. Здесь все не должно продолжаться так долго! Увы, я есть боюсь, что у Пэм рассудок как у Мари де Морель.

Книга выпала на пол из рук Стеллы. Слезы потекли у нее по щекам.

– Сэр Генри, – взмолилась она в последний раз, – неужели это правда? Ради бога, не можете ли вы как-нибудь нам помочь?

Доктор Шмидт, поглощенный своими мыслями, ходил у камина, размахивая пухлой ручкой.

– Малышка Пэм, – заявил он, – иметь очередной приступ. Хорошо, но мы должны ее лечить! Лекарства? Нет! Я должен проникнуть к ней в мозг. Она не понимает? Ха! Ей четырнадцать; она отлично умеет писать непристойности. А что она не понимает, я должен обнаружить и показать ей. Да, да, да!

Доктор Шмидт замолчал. Развернувшись кругом, он задрал голову и поднял вверх палец, словно в церкви.

– Я буду опять и опять, – вскричал он, – пробовать свой психоанализ!

Сэр Генри Мерривейл медленно двинулся в сторону доктора и остановился перед ним.

– Если вы еще раз попробуете свой психоанализ, – не повышая голоса, заявил он, – получите по своей гнилой башке. Понятно, фриц несчастный?

Стелла Лейси, рыдавшая на кушетке, подняла голову.

Доктор Шмидт изумленно глядел на Г.М.

– Но я есть квалифицированный психоаналитик!

– Угу. Ну и что?

– Я три года учиться в Вена и получить мой диплом! Британская медицинская ассоциация есть позволить мне практикум! Я не… – Доктор Шмидт осекся. На лице его появилось выражение, сходное с ужасом. Он недоверчиво спросил: – Вы не есть верить в психоанализ?

– Зависит от того, кто его проводит, сынок. – Г.М. повернулся к Стелле. – Где ваша дочь, мадам?

– Я запрещаль! – бушевал доктор Шмидт. – Я не хотеть консилиум!

Поразительно, насколько быстро умела поворачиваться туша Г.М.

– Хотите пригласить на консилиум полицейского врача? – спросил он.

На лице доктора Шмидта выступил пот.

– Я не понимать!

– Осторожнее, сынок, – тихо и угрожающе проворчал Г.М. – Просто ведите себя скромнее, вот и все… Миссис Лейси, так где Пэм?

– Второй этаж, первая дверь – вон туда. Мимо вы не пройдете! Мы уложили Пэм в постель, но оставили свет включенным. Сэр Генри! Вы действительно думаете, что…

– Все в порядке, мадам, – сказал Г.М. – Доверьтесь старику.

С трудом взобравшись наверх по лестнице, устланной ковром, он постучал в дверь. Стелла и доктор Шмидт услышали испуганный голос Пэм, спросившей, кто там. Г.М. буркнул в ответ что-то неразборчивое, и дверь за ним закрылась.

Они стали ждать.

Прошел час, другой, третий.

Доктор Иоганн Шиллер Шмидт наверняка стал бы бурно возражать, если бы ему сказали, будто у него, да и у всей его нации, актерские задатки чрезвычайно развиты; он искренне верил в то, что говорил. Но следует отметить, что в ожидании вестей от Г.М. он заламывал руки, плясал на ковре и бормотал странные ругательства, как персонаж какой-нибудь оперы Вагнера.

Что касается собственно медицинской стороны дела, немец не лицемерил. Доктора Шмидта действительно очень заботило здоровье Пэм, и он верил в действенность своих методов лечения. Он заявил, что тупоголовый сэр Генри уничтожит все достигнутые результаты. Он клялся, что этот тупица еще больше напугает девочку и что он, доктор Шмидт, в таком случае умывает руки и не отвечает за последствия.

Стелла Лейси, сидевшая на кушетке и прерывисто вздыхавшая, ничего не отвечала. Она часто посматривала в сторону лестницы и что-то бормотала, словно молилась.

Доктор Шмидт, конечно, прав. Психоаналитики всегда все знают. То, что он сказал о Пэм, возможно, неприятно и даже шокирует, но факты остаются фактами. Стелла могла лишь ощупью вернуться к своей старой вере, к той серой церкви на холме, в слепой надежде, что хоть какая-то помощь…

Наверху заскрипела дверь.

– …оставь ее приоткрытой, – ворчливо сказал Г.М., – чтобы комната немного проветрилась.

Стелла вздрогнула. Она услышала то, что совершенно не ожидала услышать. Сверху доносились самые чудесные звуки на свете. В них слышались радость и любовь. Пэм Лейси звонко хохотала.

Теперь внизу стало слышно, о чем беседуют Пэм и Г.М.

– Неужели? – с некоторым вызовом спросила Пэм. – Вы в самом деле подбросили английскую соль в суп министру внутренних дел на банкете у лорда-мэра?!

– Чтоб мне лопнуть! – Голос Г.М. звучал так искренне, что двое, сидевшие внизу, поверили ему. И на самом деле – Г.М. рассказывал истинную правду. – Но это еще что! – фыркнул Г.М. – Вот я тебе расскажу, как Пинки Уотерфорд проиграл мне пять гиней. Утверждал, что я не скачусь с Ладгейт-Хилл на роликах. Да, было дело!

– Доктор Мерривейл, – слегка настороженно перебила старика Пэм. – Вы не вернетесь попозже и не посидите со мной?

– Конечно, вернусь, куколка. Вот что! – Г.М. сделал паузу, а потом заговорил очень торжественно и учтиво. – Надеюсь, ты не возражаешь против того, что я называю тебя «куколка»? Я просто так выражаюсь, но если тебе не нравится такое обращение…

– Нет, что вы! Мне очень нравится! Вот когда с тобой говорят презрительно, как будто ты пустое место и не способна ничему научиться… То есть…

– Как будто я не знаю! Я ведь рассказывал тебе о моем дяде, старом грубияне! Но вот в чем дело; ты не должна позволять забивать себе голову всякой ерундой. Чтобы тебе было понятно, вот, смотри!

– Смотреть? На что?

– Смотри! – внушительно повторил Г.М. – Видишь, у меня в руках ничего нет. И в рукавах тоже. Я поднимаю левую руку вверх, вот так… А теперь провалиться мне на месте, – вскрикнул Г.М., словно пораженный увиденным, – откуда взялся пиковый валет? А дама червей? А семерка треф? А девятка бубен? А… нет, давай лучше перетасуем колоду.

Доктор Иоганн Шиллер Шмидт оцепенел. Стелла, смотревшая со своей кушетки на дверь спальни дочери, не верила своим глазам – в них расцветала надежда. Подкравшись к ней, доктор Шмидт зашипел:

– Кто такой есть министр внутренних дел? По-моему, я знать, но что он делать?

– Я… точно не знаю. Он важный член кабинета министров. Кажется, он глава всей полиции.

– Черт возьми! – прошептал доктор Шмидт.

– Да что с вами такое?

– Ваш Мерривейл совершать серьезный преступление против важный рейхсминистр! Но Мерривейл не посадить в тюрьму или…

– Или что?

– Это есть не важно. Но… боже мой!

Стелла почти не слышала доктора. Она, не отрываясь, смотрела на дверь наверху. Однако вскоре дверь словно нарочно закрыли. Еще целый час, показавшийся вечностью, они молча ждали. Доктор Шмидт начал раздражаться.

– Я есть человек ученый. Я не иметь время, – презрительно заявил он, – на карточные фокусы и шутки. Жизнь есть серьезный вопрос. Я не шутить с моими пациентами.

– Очень жаль, – произнесла Стелла, награждая доктора неприязненным взглядом.

– Bitte?

– Замолчите!

Дверь снова приоткрылась!

Да, приоткрылась – неизвестно зачем. Очевидно, Г.М. снова присел на край кровати Пэм. Их разговор, по крайней мере, по мнению доктора Шмидта, был напряженным.

– …так что, видишь ли, куколка, больше можешь не бояться глупого колбасника, который сидит там, внизу. Он просто надутый индюк в золотых очках. Он светит тебе в глаза лампой и болтает всякую ерунду. Но ты напугана и расстроена, и оттого у тебя болит животик, а маме кажется, будто ты заболела. Но с тобой на самом деле ничего плохого не происходит, ведь правда?

– К-конечно!

– Вот и хорошо. Обними меня за шею – вот так, не стесняйся. Если хочешь, поплачь; никто не узнает об этом, только ты и я. Но я готов поспорить, что через минуту ты будешь смеяться.

Вслед за словами Г.М. последовали сдавленный смех и всхлип.

– Я уже объяснял тебе, моя куколка, – продолжал великий человек, – что примерно половина того, что внушали тебе взрослые, наглая ложь. Провалиться мне на месте, если я понимаю, зачем обманывать человека, которому больше четырнадцати лет. Но так поступают многие взрослые… Теперь ты понимаешь, что нужно делать? Если тебя будут убеждать в чем-то, а тебе кажется, что тебя обманывают, подумай обо всем как следует, и окажется, что это действительно обман. Если обман презренный, жалкий, не обращай на него внимания, и все. Но если речь идет о чем-то нелепом, смешном, как вещи, которые втолковывает тебе доктор Шницель, можешь рассмеяться ему в лицо и сказать, как тебе смешно.

– Но иногда смеяться нельзя, – возразила Пэм. – Просто нельзя, и все!

– Знаю, куколка, – ласково проговорил Г.М. – За одну ночь ты не можешь измениться, верно? Поэтому я к тебе и пришел.

– Что в-вы имеете в виду?

– Что тот колбасник больше тебя не побеспокоит. Никогда!

Стелле показалось, что ее дочь громко всхлипнула.

– Честно?

– Чтоб мне лопнуть. Я о нем позабочусь, обещаю!

– Но мама говорит…

– Не волнуйся насчет мамы. Я поговорю с ней, когда спущусь вниз. Или ты не веришь, что доктор Мерривейл делает то, что обещает?

– О, верю! Верю!

– Значит, все решено. Если доктор Шмидт еще раз приползет сюда – он, конечно, не приползет, но вдруг, – пошли мне весточку в «Лорд Родни». Я сразу приду и выкину его в окошко. Кстати, почему бы не выкинуть его из всех окон подряд?

– Вы… все-таки глупый! Нельзя никого выкинуть из всех окошек подряд!

– Почему это нельзя? – возмутился Г.М. – Ведь можно поднять его, притащить назад и снова выкинуть, уже в другое окно. Кстати, об окнах. Я вижу на столе у кровати толстенные русские книги. Давай-ка избавимся от них прямо сейчас!

Зашуршали страницы, и три тяжеленных тома Достоевского, Толстого и Чехова полетели в открытое окно и упали к подножию дуба.

– Вот в чем дело, – втолковывал девочке Г.М. – Я хочу, чтобы ты прочла книги таких парней, как Дюма, Марк Твен, Стивенсон, Честертон и Конан-Дойл. Да, они умерли; но они, надо признать, умели чертовски завлекательно рассказывать разные истории. Я подберу тебе книжки в лавке у Рейфа. А остальные можешь взять в школьной библиотеке.

– А разве… – Пэм вдруг осеклась. – Вы больше не посидите со мной?

– Конечно, куколка. Готов поспорить, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Мама часто забирает тебя из школы, потому что считает, что либо там плохо кормят, либо ты сидишь на сквозняке, либо по еще какой-нибудь такой же… кхм… глупой причине.

– Я ничего такого не говорила.

– Знаю, что не говорила, и прошу меня извинить. Но мы и со школой устроим.

Голос Пэм, приглушенный оттого, что она уткнулась головой в живот Г.М., звучал все тише и тише.

– Вы просто не знаете, что обо мне говорят! Говорят, что… – Голосок затих, стал неслышным, сменился шепотом.

– Неужели ты думаешь, будто я не знаю? – ласково спросил Г.М. – Послушай, куколка! Единственная причина, по которой я сейчас тебя покину, – это та, что мне нужно спуститься… – Он сам понизил голос до неразборчивого шепота.

– Нет! – сказала Пэм. В ее тоне больше не было недоверчивости.

– Разумеется, да! Если хочешь услышать кое-что интересное, держи ушки на макушке.

– Если честно, я… все равно не засну. Просто не смогу!

– Конечно! – загремел Г.М., как будто сама мысль о том, что кто-то может спать, была для него чудовищна. – Да и зачем тебе спать? Ну-ка, глянь сюда, на книжную полку. Помереть можно со скуки! Хотя… погоди-ка! Должно быть, это попало сюда по ошибке. Называется «Монастырь и очаг».

– Я… видела ее. Но название кажется таким скучным!

– Я тоже так думал, пока не прочел первую главу. Разве тебе не нравятся битвы на мечах, охота с борзыми, грабители на заброшенных постоялых дворах?

– Именно это я больше всего люблю!

– Тогда бери книжку, куколка, и спокойной ночи. Главного героя зовут Дени; он кричит всем: «Мужайтесь! Le diable est mort!» Ты, конечно, знаешь, что это значит?

– Конечно! – рассмеялась Пэм. – «Дьявол мертв!»

– По крайней мере, для тебя, куколка, – сказал Г.М. – Завтра я вернусь и принесу тебе ролики и те книги, какие сумею достать.

По ступенькам, устланным ковром, загрохотали тяжелые шаги.

– Доктор Мерривейл, – тихонько позвала Пэм.

– Что, куколка?

Тоска ушла из голоса девочки.

– По-моему, вы… вы такой…

– Какой?

– По-моему, вы как рыцарь в доспехах, – сказала Пэм и расплакалась.

Это потрясающее заявление, которое никогда не пришло бы в голову ни жене Г.М., ни даже его матери, когда он был мальчиком, заставило его на минуту приостановиться. Если бы слова Пэм стали известны в каком-нибудь клубе, членом которого являлся Г.М., он бы не осмелился показаться там в течение последующих двух лет. И все же старый грешник до того растрогался, что ответил поистине удивительным образом.

– Жаль, куколка моя, что сам я так не считаю, – прошептал он.

Г.М. медленно спустился вниз. Стелла Лейси, в глазах которой стояли слезы, теперь уже слезы надежды, протянула к нему руки.

– Погодите, мадам! – зарычал Г.М., раздосадованный и встревоженный. – С вашей дочкой ничего страшного. Она не писала никаких анонимных писем. То же самое сказал бы вам любой деревенский врач.

– Сэр Генри, я… я…

– Я понимаю, что вы не перестанете беспокоиться до тех пор, пока я не предъявлю вам очевидных и осязаемых доказательств. Достаточно разумно. Но для начала позвольте мне немного потолковать с вашим Парацельсом.

Невозможно описать чувства доктора Шмидта, стоявшего на коврике у камина. Лицо его побагровело, словно у него подскочило давление, и он дрожал, словно у него случился приступ малярии.

Г.М. широким шагом направился к нему. К доктору вернулся дар речи.

– За вся моя жизнь, – заявил он, – я не слышать столько нарушений медицинской этики! Вы есть насфаль меня… – Доктор Шмидт замолчал. От обиды он не мог вспомнить ни одной оскорбительной клички. Он мог лишь дрожать от негодования. – О ваш поступок узнать весь медицинский мир!

Прищурившись, Г.М. заговорил тем же низким, ворчливым тоном, какой доктор Шмидт и Стелла Лейси слышали раньше.

– Знаете, – проговорил он, – я в этом сомневаюсь.

– Вы оскорбиль моя профессия!

– О нет! Только вас, потому что вы для нее непригодны… Сядьте!

– Я есть… слишком оскорблен!

– Вы завалили задание… – Г.М. сделал многозначительную паузу, – так же, как и другое. Кстати, я ведь велел вам сесть!

Доктор Шмидт бросил на Г.М. быстрый, настороженный взгляд и сел в причудливо изогнутое кресло.

– Скажите, доктор, – начал Г.М., – вы сами читали анонимные письма, которые получили?

– Сколько раз можно мне говорить? Я не заниматься политика. Я не есть национал-социалист!

– Полно, полно, – удивленно проговорил Г.М. – Я и не сказал, что вы национал-социалист. Но даже если бы вы им были, какая разница? Разве ваша страна и моя страна не две дружественные нации, которые связывают самые тесные отношения?

– Да! – выдохнул доктор Шмидт, и кровь отлила у него от лица. – Да, да! Конечно!

– Итак…

– Ах да. Я есть забыл.

– Как странно. – Г.М. порылся во внутреннем кармане. – Мы с инспектором Гарликом днем изучали письма из корзины. Я случайно сунул одно из них в карман – по рассеянности, ведь я такой рассеянный! – и это оказалось письмо, адресованное вам. Вот, возьмите и прочтите пару строчек вслух.

Доктор метнул на Г.М. подозрительный взгляд из-за толстых стекол очков, но тот сохранял невозмутимый вид.

– Говорите по-английски вы с небольшими ошибками. Но по свидетельству знающих людей, на письме вы никаких ошибок не допускаете.

– Ха-ха. Нет, это есть слишком. Однако! – Доктор Шмидт взял письмо. – С чего вы хотите, чтобы я начал?

– С начала.

– «Дорогой доктор Шмидт, – начал коротышка, облокотившись о ручку кресла, поскольку рука его до сих пор дрожала. – В соответствии с моим последним письмом я ощущаю острую необходимость провести более тщательное изучение Вашей карьеры. Общеизвестно…» Ха! Но это обвинение – чушь! Что вы делать?

Г.М. подошел к столу посреди комнаты и положил на него колоду карт, которую брал оттуда. Потом взял переплетенную в серый картон книжечку со стихами Пэм Лейси и перелистал до третьей страницы, где находилась песенка про пастушку.

И тут грянул гром.

– Вы, мерзкий болван, – заревел сэр Генри Мерривейл, втискивая книжку в руку доктора Шмидта поверх письма, – прочтите это! А когда прочтете, запомните, что первый долг врача – внимательно смотреть и подключать здравый смысл! Что я хочу сказать? В одном стихотворении, включая заглавие, я насчитал пять грамматических ошибок в восьми строчках – вот. Видите: «Шонсонетка»! Грамматика у нее хромает, пунктуация тоже, и так везде. Но Пэм раз за разом переписывала песенку, чтобы она выглядела красиво. Неужели вам хватит глупости и нахальства утверждать, будто такие стихи и анонимные письма писал один и тот же человек?