Текст книги "Три гроба"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Субботний вечер в театре, естественно, насыщенный. Со второй половины дня и до одиннадцати ночи представления идут непрерывно. Первое выступление Флея было назначено на четверть девятого. Минут за пять до того О'Рорк, который сломал запястье и не мог выступать тем вечером, спустился в подвал покурить. Там есть угольная печь для водопроводных труб.

Хэдли развернул тесно исписанный лист бумаги.

– Вот что сказал О'Рорк. Сомерс записал его показания, а он поставил подпись:

«Пройдя через обитую асбестом дверь и начав спускаться, я услышал звуки, как будто кто-то колол дрова. Тогда я побежал вниз. Заслонка печи была открыта, а рядом стоял старина Чокнутый с топориком руке, рубил свой реквизит и швырял обломки в огонь. «Ради бога, Чокнутый, что ты делаешь?» – «Уничтожаю мое оборудование, синьор Пальяччи, – ответил он. (Синьор Пальяччи – мой артистический псевдоним, но он всегда меня так называл.) – Моя работа закончена, и я больше в нем не нуждаюсь». С этими словами он бросил в печь фальшивые веревки и полые бамбуковые шесты для своего шкафа. «Господи, Чокнутый, возьми себя в руки!» – сказал я. «Разве я тебе не говорил? – отозвался он. – Я собираюсь навестить своего брата. Он должен уладить одно наше старое дельце».

Чокнутый подошел к лестнице и неожиданно повернулся. Физиономия у него была как морда у белой лошади (боже, прости мне такие слова), а отсветы пламени из печи делали ее еще более жуткой. «Если со мной что-то случится после того, как мой брат уладит дело, – сказал он, – ты найдешь его на той же улице, где живу я. У него там не постоянное жилье, но он снял на этой улице комнату». В этот момент в подвал спустился старый Айзекстайн. Он искал Чокнутого и не мог поверить своим ушам, когда услышал, что Чокнутый отказывается выступать. «Ты знаешь, что случится, если ты не будешь выступать?» – завопил Айзекстайн. «Да, знаю, – ответил Чокнутый спокойно, как человек, у которого на руках все козыри, а потом вежливо приподнял шляпу и добавил: – Доброй ночи, джентльмены. Я возвращаюсь в свою могилу». И этот псих поднялся по лестнице, больше не сказав ни слова».

Хэдли сложил лист бумаги и спрятал его в портфель.

– Да, он был хорошим шоуменом, – промолвил доктор Фелл, пытаясь разжечь трубку. – Жаль, что братцу Анри пришлось… Что дальше?

– Не знаю, удастся ли нам найти жилище Анри на Калиостро-стрит, но мы отыщем его временное убежище, – продолжал Хэдли. – Вопрос в том, куда направлялся Флей, когда его застрелили. Не в свою комнату. Он жил в доме 2Б в начале улицы, но шел в противоположную сторону. В момент выстрела Флей находился в середине улицы, между домом номер 18 справа и домом номер 21 слева. Это хороший след, и я направил по нему Сомерса. Он должен зайти в каждый дом в середине улицы, ища любых новых или подозрительных жильцов. Насколько я знаю квартирных хозяек, они сообщат о дюжинах, но это не важно.

Доктор Фелл откинулся в кресле, насколько позволял его вес, и взъерошил волосы.

– Да, но я бы не сосредотачивался чересчур на каком-то одном участке улицы. Советую проверить все дома. Предположим, Флей убегал от кого-то, когда его застрелили.

– И бежал в тупик?

– Говорю вам, тут что-то не так! – рявкнул доктор, приподнявшись в кресле. – Не только потому, что я не вижу ни единого проблеска здравого смысла (что охотно признаю), но и из-за простоты, которая способна свести с ума. Это уже не фокус-покус в четырех стенах. Это улица. Человек идет по снегу, потом крик, чей-то шепот и выстрел! Свидетели поворачиваются, и убийца исчезает. Куда? Или пистолет летел в воздухе, как брошенный нож, выстрелил около спины Флея и отскочил в сторону?

– Чепуха!

– Знаю. – Доктор Фелл кивнул, его очки упали, и он прижал руки к глазам. – Но я спрашиваю: каким образом новый поворот событий отражается на группе с Расселл-сквер? Учитывая то, что каждый из них официально числится подозреваемым, не можем ли мы исключить некоторых из них? Даже если они лгали нам в доме Гримо, то, вероятно, не бросались револьверами на Калиостро-стрит.

Суперинтендент саркастически усмехнулся:

– Совсем забыл – тут нам снова «повезло»! Мы могли бы исключить одного или двух, если бы убийство на Калиостро-стрит произошло чуть позже или даже чуть раньше. Но Флея застрелили ровно в двадцать пять минут одиннадцатого – иными словами, минут через пятнадцать после Гримо. Братец Анри – или кто-то другой – не стал рисковать. Он предвидел, что мы отправим человека за Флеем, как только поднимется тревога, и опередил нас, появившись там и снова проделав трюк с исчезновением.

– Или кто-то другой? – переспросил доктор Фелл. – Ваши мыслительные процессы весьма интересны. Почему «кто-то другой»?

– Я имею в виду злополучные пятнадцать минут после убийства Гримо. Если вы хотите совершить пару убийств и выйти сухим из воды, Фелл, не ждите подходящего момента для второго преступления. Наносите удар сразу после первого, пока все, включая полицию, еще не опомнились и не могут точно определить, кто где находился в определенное время. Например, мы можем это определить?

– Ну-ну, – пробормотал доктор Фелл, скрывая то, что он не в состоянии осуществить предложенное. – Думаю, будет нетрудно составить расписание. Мы прибыли в дом Гримо… когда?

Хэдли начал писать на листочке бумаги.

– Когда Мэнген выпрыгнул из окна – не больше чем через пару минут после выстрела. Скажем, в двенадцать минут одиннадцатого. Мы побежали наверх, обнаружили, что дверь заперта, принесли щипчики и открыли ее. Еще минуты три.

– Не больше ли? – вмешался Рэмпоул. – По-моему, мы возились очень долго.

– Людям часто так кажется, – отозвался Хэдли. – И мне тоже нередко казалось, пока я не столкнулся с делом об убийстве Кинастона (помните, Фелл?), где чертовски умный преступник обеспечил себе алиби, полагаясь на тенденцию свидетелей преувеличивать время. Дело в том, что мы мыслим скорее минутами, чем секундами. Попробуйте сами. Положите часы на стол, закройте глаза и откройте их, когда подумаете, что прошла минута. Вероятно, вы откроете глаза секунд на тридцать раньше. Так что, скажем, прошло три минуты. – Он нахмурился. – Мэнген позвонил, и скорая помощь прибыла очень быстро. Вы запомнили адрес лечебницы, Фелл?

– Нет. Подобные мелочи предоставляю вам, – с достоинством произнес доктор Фелл. – Помню, кто-то говорил, что она за углом. Хмф, ха.

– На Гилфорд-стрит, рядом с детской больницей. Фактически так близко от Калиостро-стрит, что сад, должно быть, находится рядом с задними дворами на той улице… Ну, скажем, еще пять минут до приезда «скорой» на Расселл-сквер. Получается десять двадцать. Ну и как насчет следующих пяти минут – времени, остававшегося до второго убийства, – и столь же важных пяти, десяти или пятнадцати минут после него? Розетт Гримо одна поехала в «скорой» с отцом и не возвращалась некоторое время. Мэнген один звонил внизу по телефону, выполняя мою просьбу, и не поднимался наверх до возвращения Розетт. Конечно, я не рассматриваю всерьез никого из них в качестве убийцы, но теоретически не могу их исключить. Дреймен? Все это время, да и после него, никто его не видел. Что до Миллса и мадам Дюмон… Боюсь, это освобождает их от подозрений. Миллс разговаривал с нами минимум до половины одиннадцатого, мадам Дюмон вскоре присоединилась к нему, и оба некоторое время оставались с нами.

– Фактически, – усмехнулся доктор Фелл, – мы знаем ровно столько, сколько знали раньше – не больше и не меньше. Мы можем исключить только тех, в чьей невиновности не сомневались и ранее и кто, безусловно, говорил правду, если в этой истории есть хоть какой-то смысл. Здесь все настолько извращено, что я готов снять шляпу. Между прочим, что дал обыск комнаты Дреймена? И как насчет крови на его пиджаке?

– Кровь, несомненно, человеческая, но в комнате Дреймена нет ничего, что давало бы ключ к этому – или к чему-либо еще. Мы нашли несколько масок из папье-маше. Но они все с бакенбардами и выпученными глазами, то есть из тех, которые по вкусу детям. Обычных розовых там нет. Было много приспособлений для детских любительских спектаклей, несколько фейерверков, игрушечный театр…

– «Пенни простой и два пенни раскрашенных»,[24]24
  Название главы в автобиографической книге Роберта Луиса Стивенсона «Мемуары и портреты», где автор вспоминает, как в детстве с тоской разглядывал в витрине гравюры с изображением сцен из спектаклей при участии знаменитых актеров.


[Закрыть] – промолвил доктор Фелл, предаваясь воспоминаниям. – Так проходит слава детства. Bay! Игрушечный театр! В мои невинные детские годы (впрочем, родители едва ли назвали бы их таковыми) у меня был игрушечный театр с шестнадцатью декорациями, добрая половина которых представляла собой сцены в тюрьме. Что может сильнее действовать на юное воображение?

– Да что с вами происходит? – сердито осведомился Хэдли. – К чему эта сентиментальность?

– Потому что мне в голову внезапно пришла одна идея. И какая идея, клянусь моей священной шляпой! – Доктор Фелл подмигнул Хэдли. – Так как насчет Дреймена? Вы намерены его арестовать?

– Нет. Во-первых, я не вижу, каким образом он мог совершить убийство, и у меня даже нет ордера. А во-вторых…

– Вы не верите в его виновность?

– Хм… – С присущей ему осторожностью Хэдли всегда сомневался в чьей-либо невиновности. – Я бы так не сказал, но мне он кажется меньше других похожим на виновного. Как бы то ни было, нам нора идти! Сначала на Калиостро-стрит, потом опрашивать нескольких человек и наконец…

В дверь позвонили, и сонная служанка пошла открывать.

– Внизу джентльмен, сэр, – сообщила Вида, просунув голову в комнату, – который хочет повидать вас или суперинтендента. Некий мистер Энтони Петтис, сэр.

Глава 12
КАРТИНА

Доктор Фелл, усмехаясь и рассыпая пепел из трубки, словно дух Вулкана,[25]25
  Вулкан – в римской мифологии бог огня и кузнечного дела.


[Закрыть] поднялся приветствовать посетителя с сердечностью, которая, казалось, позволила мистеру Энтони Петтису чувствовать себя менее напряженно. Мистер Петтис отвесил легкий поклон каждому из присутствующих.

– Я должен извиниться, джентльмены, за столь раннее вторжение, – сказал он. – Но мне нужно облегчить душу, и я не смогу чувствовать себя спокойно, пока этого не сделаю. Насколько я понимаю, вы… хм… искали меня прошлой ночью. Могу вас заверить, что для меня эта ночь тоже была не слишком приятной. – Петтис улыбнулся. – Мое единственное преступление заключалось в том, что я забыл продлить лицензию на содержание собаки, и каждый раз, гуляя с чертовой псиной, мне казалось, что все полисмены в Лондоне сверлят меня зловещим взглядом. Поэтому я решил сам разыскать вас. В Скотленд-Ярде мне сообщили адрес.

Доктор Фелл уже снимал с гостя пальто так резво, что тому едва удалось удержаться на ногах; затем его усадили в кресло. Мистер Петтис усмехнулся. Это был маленький, опрятный человечек с лоснящейся лысой головой и удивительным, гулким голосом. Выпуклые проницательные глаза окружала паутина морщинок, а рот кривился в усмешке над квадратным клинообразным подбородком. Костлявое лицо выглядело нервным и аскетичным. Говоря, он склонялся вперед, стискивал руки и смотрел в пол.

– Да, скверная история случилась с Гримо, – промолвил Петтис. – Если я скажу, что готов сделать все возможное, чтобы помочь вам, это прозвучит шаблонно, но в данном случае это правда. – Он снова улыбнулся. – Хотите, чтобы я сел лицом к свету? Если не считать детективных романов, это мой первый опыт общения с полицией.

– Чепуха, – отозвался доктор Фелл, представив гостю остальных. – Я уже некоторое время хотел встретиться с вами – мы написали несколько статей на сходные темы. Что будете пить? Виски? Бренди с содовой?

– Сейчас еще рановато, – с сомнением сказал Петтис. – Но если вы настаиваете – благодарю! Я хорошо знаком с вашей книгой о сверхъестественном в английской литературе, доктор, мне никогда не обрести вашей популярности. – Он нахмурился. – Книга очень солидная. Но я не совсем согласен с вами (или с доктором Джеймсом[26]26
  Очевидно, Уильям Джеймс (1842–1910) – американский психолог и философ, брат писателя Генри Джеймса.


[Закрыть]), что призрак в сюжете всегда должен быть зловещим…

– Конечно, должен – и чем больше, тем лучше! – прогремел доктор Фелл, скорчив жуткую гримасу. – Мне не нужны вздохи и райские шепоты – мне нужна кровь! – Он бросил на Петтиса взгляд, вызвавший у последнего малоприятное ощущение, что речь идет о его крови. – Харрумф. Ха. Я назову вам правила, сэр. Призрак должен быть зловещим. Он никогда не должен говорить. Он должен быть не прозрачным, а непроницаемым. Он никогда не должен оставаться на сцене длительное время – ему следует появляться лишь на краткие моменты, как лицо, выглядывающее из-за угла. Он никогда не должен возникать при ярком свете. Его должна окружать атмосфера древности, учености или церковности, аромат монастырей и латинских манускриптов. В наши дни существует зловредная тенденция посмеиваться над старыми библиотеками или древними развалинами – утверждать, что по-настоящему ужасный призрак должен появляться в кондитерской лавке или у киоска с лимонадом. Это называют «тестом на современность». Отлично! Тогда попробуйте тест на реальность. В реальной жизни люди по-настоящему боятся старых развалин и кладбищ. Никто не может это отрицать. Но пока кто-нибудь в той же реальной жизни не завопит и не упадет в обморок при виде чего-нибудь у лимонадного киоска (разумеется, кроме самого напитка), эту теорию можно назвать только чушью.

– Некоторые назвали бы чушью теорию относительно развалин и кладбищ, – заметил Петтис, приподняв одну бровь. – По-вашему, в наши дни невозможно написать хорошую историю о призраках?

– Конечно, возможно, и многие незаурядные литераторы взялись бы за это, если бы осмелились. Но дело в том, что они смертельно боятся жанра, именуемого мелодрамой. Если писатели не могут избежать мелодрамы, они пытаются скрыть ее таким туманным и изощренным способом, что никто вообще не в состоянии понять, что они имеют в виду. Вместо того чтобы сказать прямо, что видел или слышал тот или иной персонаж, они пытаются создать впечатление. Это все равно как если бы дворецкий, объявляющий о прибытии гостей на бал, распахнул двери зала и крикнул: «Смутно различаю сверкающий цилиндр, хотя, может быть, меня подводит зрение, и это поблескивает подставка для зонтиков!» Едва ли это удовлетворило бы его хозяина, который хотел знать, кто именно нанес ему визит. Ужас перестает быть ужасом, если его нужно разгадывать, как алгебраическую задачу. Печально, когда человек слышит шутку в субботу вечером и внезапно разражается хохотом в церкви на следующее утро. Но куда прискорбнее, если человек субботним вечером читает историю о призраках, а через две недели внезапно щелкает пальцами и сознает, что ему следовало испугаться. Скажу вам, сэр…

Какое-то время раздраженный суперинтендент пыхтел и покашливал на заднем плане. Но сейчас он не выдержал и стукнул кулаком по столу.

– Довольно! – рявкнул Хэдли. – Нам сейчас не до лекций. К тому же говорить собирался мистер Петтис, так что… – При виде усмешки на лице доктора Фелла он добавил более спокойно: – Фактически я хотел расспросить вас как раз о вчерашнем субботнем вечере.

– И о призраке, который навестил беднягу Гримо? – насмешливо осведомился Петтис.

– Да… Сначала, всего лишь для проформы, я должен попросить вас рассказать о ваших передвижениях вчера вечером. Особенно, скажем, от половины десятого до половины одиннадцатого.

Петтис поставил стакан. Его лицо вновь стало обеспокоенным.

– Вы имеете в виду, мистер Хэдли, что я… все-таки под подозрением?

– Призрак назвался вашим именем. Разве вы этого не знали?

– Моим именем? Господи, конечно нет! – Петтис вскочил с кресла, как лысый чертик из табакерки. – Сказал, что он – это я? О чем вы? – Он сел и стал слушать объяснения Хэдли, теребя манжеты и галстук.

– Поэтому если вы не опровергнете это, отчитавшись в ваших вечерних передвижениях… – Хэдли достал записную книжку.

– Вчера вечером мне никто об этом не рассказывал, хотя я приходил в дом Гримо после того, как его застрелили… А до того я был в Королевском театре.

– Конечно, вы можете это доказать?

Петтис нахмурился:

– Не знаю, но искренне на это надеюсь. Я могу рассказать вам содержание пьесы, хотя вряд ли это что-то доказывает. Думаю, у меня где-то остались обрывок билета и программка. Но вы, наверное, хотите знать, встретил ли я кого-либо из знакомых? Боюсь, что нет, разве только кто-то видел меня и запомнил. В театре я был один. Понимаете, каждый из моих немногих друзей, так сказать, движется по своей колее. Как правило, мы точно знаем, кто где находится – особенно в субботу вечером, – и не пытаемся менять орбиту. – Он хитро подмигнул. – Мы – разновидность респектабельной, чтобы не сказать консервативной, богемы.

– Это могло заинтересовать убийцу, – заметил Хэдли. – Что же это за орбиты?

– Гримо всегда работает… прошу прощения, никак не могу примириться с мыслью, что он мертв… всегда работал до одиннадцати. После этого его можно было беспокоить сколько угодно – он ночной человек, сова, – но не раньше. Бернеби всегда играет в покер в своем клубе. Мэнген проводит время с дочерью Гримо – как, впрочем, большинство вечеров. Я хожу в театр или в кино, но не всегда. Так что я – исключение.

– Понятно. А что вы делали после театра? Когда вы вышли оттуда?

– Около одиннадцати или чуть позже. Мне было тревожно. Я решил заглянуть к Гримо и выпить с ним. Ну… вы знаете, что произошло. Миллс рассказал мне. Я попросил предоставить мне возможность повидать вас или любого, кто ведет расследование. Прождав внизу долгое время и никого не дождавшись, – в голосе Петтиса послышались сердитые нотки, – я отправился в лечебницу навестить Гримо, но, когда пришел туда, он уже умер.

– А почему вы хотели повидать меня?

– Я был в пивной, когда этот тип, Флей, произнес свою угрозу, и думал, что могу чем-нибудь помочь. Конечно, тогда я был уверен, что в Гримо стрелял Флей, но сегодня утром прочитал в газете…

– Одну минуту! Насколько я понимаю, тот, кто выдал себя за вас, имитировал вашу манеру речи, обращения и так далее, верно? Очень хорошо! Тогда кто в вашем кругу (или за его пределами), по-вашему, мог бы это осуществить?

– Или хотел, – резко добавил Петтис.

Он откинулся на спинку кресла, стараясь не помять складки брюк. Нервозность явно уступала место любопытству – абстрактная проблема заинтриговала его. Соединив кончики пальцев, Петтис устремил взгляд в одно из окон.

– Не думайте, что я пытаюсь уклониться от ваших вопросов, мистер Хэдли, – кашлянув, сказал он. – Откровенно говоря, мне никто не приходит в голову. Но эта загадка беспокоит меня, помимо опасности, которая мне в каком-то смысле угрожает. Если вам покажется, что мои идеи страдают чрезмерной изощренностью или являются обычной чепухой, я предложу их доктору Феллу. Предположим, чисто теоретически, что я убийца.

Петтис с усмешкой посмотрел на Хэдли, который сразу выпрямился.

– Не волнуйтесь, я же сказал «предположим». Я отправляюсь убивать Гримо в каком-то нелепом маскарадном костюме (кстати, я предпочел бы совершить убийство, чем расхаживать в нем на людях). Ладно, допустим. Но считаете ли вы вероятным, чтобы я назвал этим молодым людям собственное имя?

Он сделал паузу, постукивая пальцами.

– Это на первый, поверхностный взгляд. Но проницательный следователь ответил бы: «Да, умный убийца мог бы так поступить. Это был бы самый эффективный способ одурачить всех, кто пришел к поспешному выводу. Он слегка изменил голос – ровно настолько, чтобы слышавшие его вспомнили об этом впоследствии, – и говорил как Петтис, так как хотел, чтобы люди подумали, будто это был не Петтис». А вам такое приходило в голову?

– О да, – с улыбкой отозвался доктор Фелл. – Я подумал об этом в первую очередь.

Петтис кивнул:

– В таком случае вы должны были найти ответ, который оправдывает меня в любом случае. Будь я убийцей, я не стал бы изменять свой голос. Если бы слушатели с самого начала приняли его за мой, потом у них могло не возникнуть сомнений, на которые я рассчитывал. Но я допустил бы маленькую оговорку в своей речи – сказал бы что-нибудь необычное, абсолютно не свойственное мне, что бы запомнили наверняка. Однако этого посетитель не сделал. Его имитация была настолько безупречной, что освобождает меня от подозрений. Принимаете ли вы простую или изощренную версию, я все равно могу заявить о своей невиновности либо потому, что я не дурак, либо потому, что являюсь таковым.

Хэдли засмеялся, переводя взгляд с Петтиса на доктора Фелла, а потом сказал:

– Вы друг друга стоите. Мне нравятся такие выкрутасы. Но скажу вам по опыту, мистер Петтис, что преступник, который вытворит такое, быстро угодит за решетку. Полиция не станет размышлять, дурак он или нет, а отправит его на виселицу.

– Как вы отправили бы меня, – осведомился Петтис, – если бы смогли найти убедительное доказательство?

– Вот именно.

– Ну… по крайней мере, это откровенно, – сказал Петтис, хотя ответ ему явно не понравился. – Могу я продолжать? Вы сбили меня с толку.

– Конечно, продолжайте, – вежливо отозвался суперинтендент. – Мы можем воспользоваться идеями даже умного человека. Что еще вы намерены предложить?

Был ли этот укол сознательным или нет, результат получился неожиданным. Петтис улыбнулся, но его взгляд стал неподвижным, а лицо казалось еще более костлявым.

– Полагаю, что идеи вам не помешают, – согласился он. – Даже те, до которых вам следовало бы додуматься самому. Позвольте привести один пример. Вас – или другого полицейского – цитировали во всех утренних газетах по поводу смерти Гримо. Вы объясняли, как убийце был необходим свежий нетронутый снег для его трюка с исчезновением, что бы этот трюк собой ни представлял. Он не сомневался, что в субботу вечером будет снегопад, спланировал все в соответствии с этим и ждал, пока снег не прекратится, чтобы привести план в действие. В любом случае убийца мог рассчитывать на снегопад. Это верно?

– Я действительно говорил нечто в этом роде. Ну и что?

– Думаю, вы должны были помнить, – спокойно ответил Петтис, – что прогноз погоды на вчерашний день не обещал никакого снега.

– О, Бахус! – воскликнул доктор Фелл после паузы и со стуком опустил кулак на стол. – Отличная работа! Я об этом не подумал. Хэдли, это все меняет!

Петтис расслабился, достал портсигар и открыл его.

– Конечно, вы могли бы заявить, что убийца рассчитывал на снегопад именно потому, что прогноз погоды его не обещал. Но в таком случае именно вы проявили бы изощренность на грани комического. Я бы не заходил так далеко. По-моему, прогноз погоды стал объектом такого же количества несправедливых насмешек, как телефонная служба. Правда, на сей раз они дали маху… но это не имеет значения. Вы мне не верите? Загляните во вчерашние вечерние газеты, и увидите сами.

Хэдли выругался, но тут же усмехнулся.

– Простите, – сказал он. – Я не собирался задевать вас за живое, но рад, что сделал это. Да, похоже, это все меняет. Черт возьми, если убийца намеревался совершить преступление, полагаясь на снег, он, безусловно, отнесся бы к прогнозу с большим вниманием. – Суперинтендент постучал пальцами по столу. – Ладно, мы еще к этому вернемся. Теперь я серьезно спрашиваю: есть ли у вас еще какие-нибудь идеи?

– Боюсь, что нет. Криминалистика больше по части Бернеби, чем по моей. Я лишь случайно запоминаю прогноз, – признался Петтис, бросив взгляд на свою одежду, – чтобы решить, надевать галоши или нет. Привычка!.. Что касается человека, который имитировал мой голос, то зачем впутывать меня? Уверяю вас, я достаточно безобидный старый чудак. Я не подхожу на роль гигантской Немезиды.[27]27
  Немезида – в греческой мифологии богиня отмщения.


[Закрыть] Единственная причина, которая приходит мне в голову, – то, что только у одного меня из всей нашей группы нет определенной орбиты на субботний вечер, и поэтому мне может быть нелегко доказать свое алиби. А что касается того, кто мог это проделать, то на это способен любой хороший имитатор. Однако кто знал, как именно я обращаюсь к этим людям?

– А что вы скажете о группе в «Уорикской таверне»? Там ведь были и другие, кроме тех, о которых мы слышали, не так ли?

– Да, двое нерегулярных посетителей. Но я не могу представить их в качестве кандидатов. Во-первых, старый Морнингтон, который более пятидесяти лет работает в Британском музее, – у него надтреснутый тенор, который никак не мог сойти за мой голос. Во-вторых, Суэйл, но вчера вечером он рассказывал по радио о жизни муравьев или о чем-то еще, так что должен иметь алиби…

– В котором часу он выступал по радио?

– По-моему, около без четверти десять, хотя я не могу в этом поклясться. Кроме того, никто из них никогда не посещал дом Гримо.

– А случайные посетители паба?

– Ну, кто-то мог слушать нас, сидя у задней стены, хотя никто не участвовал в разговоре. Да, полагаю, это ваша наилучшая нить, правда, уж очень тонкая. – Петтис взял сигарету и защелкнул портсигар. – Нам лучше решить, что это дело рук кого-то неизвестного, иначе мы угодим в зыбучие пески. Бернеби и я были единственными близкими друзьями Гримо, но я его не убивал, а Бернеби в это время играл в карты.

Хэдли внимательно посмотрел на него:

– А он действительно играл в карты?

– Не знаю, – откровенно признался Петтис. – Но держу пари, что это так. Бернеби не дурак. А только редкостный тупица мог совершить убийство в тот единственный вечер, когда его отсутствие в регулярно собирающейся группе наверняка было бы замечено.

Очевидно, это впечатлило суперинтендента сильнее всего того, что Петтис говорил до сих пор. Он продолжал барабанить по столу, хмуря брови. Доктор Фелл был занят своими мыслями. Петтис с любопытством переводил взгляд с одного на другого.

– Если я дал вам пищу для размышлений, джентльмены… – начал он.

– Да-да! – встрепенулся Хэдли. – Вы знаете, что Бернеби написал картину, которую купил доктор Гримо, чтобы защитить себя?

– Защитить себя? Как? От чего?

– Это нам неизвестно. Я надеялся, что вы сможете это объяснить. Кажется, всей его семье присуща склонность к загадочным замечаниям. Кстати, вы что-нибудь знаете о его семье?

Петтис выглядел озадаченным.

– Ну, Розетт очаровательная девушка, хотя я бы не сказал, что у нее склонность к загадочным замечаниям. Совсем наоборот, она чересчур современная, на мой вкус. – Он наморщил лоб. – Жену Гримо я не знал – она давно умерла. Но я не понимаю…

– Не важно. Что вы думаете о Дреймене?

Петтис усмехнулся:

– Старый Хьюберт Дреймен – наименее подозрительная личность из всех, каких я встречал. Он настолько наивен, что некоторые думают, будто за этим кроется дьявольское коварство. Простите, но вы уже вызывали его на ковер? Если да, то мне больше нечего сказать.

– Тогда вернемся к Бернеби. Вы знаете, как он решил написать эту картину, когда это сделал и вообще что-нибудь о ней?

– Думаю, он написал картину год или два назад. Я помню, так как это было самое большое полотно в его студии – он использовал его как ширму или перегородку в случае надобности, переворачивая его изнаночной стороной. Однажды я спросил Бернеби, что там изображено. «Воображаемая концепция того, чего я никогда не видел», – ответил он. Картина имела французское наименование «Dans l'ombre des montagnes du sel»[28]28
  В тени соляных гор (фр.).


[Закрыть] или что-то в этом роде. – Петтис перестал постукивать все еще незажженной сигаретой по портсигару. Его беспокойный пытливый ум заработал вновь. – Теперь я вспомнил. Бернеби добавил: «Вам она не нравится? Картина потрясла Гримо, когда он ее увидел».

– Почему?

– Я не спрашивал. Естественно, я предположил, что это шутка или похвальба – Бернеби смеялся, говоря об этом, и такое как раз в его духе. Но картина так долго валялась в студии, собирая пыль, что меня удивило, когда Гримо в пятницу утром пришел туда и спросил о ней.

Хэдли склонился вперед:

– Значит, вы там были?

– В студии? Да. Я заглянул туда рано – не помню, по какой причине. Гримо явился…

– Расстроенный?

– Н-нет. Скорее возбужденный. – Петтис задумался, искоса поглядывая на Хэдли. – «Где ваша картина с соляными горами, Бернеби? – выпалил Гримо, как пулемет. – Я хочу ее купить. Назовите вашу цену». Бернеби бросил на него странный взгляд, потом приковылял к картине и сказал: «Она ваша, дружище. Если картина вам нужна, забирайте ее». – «Нет, – возразил Гримо. – Я намерен ее использовать и настаиваю на покупке». Когда Бернеби назвал смехотворную цену вроде десяти шиллингов, Гримо с серьезным видом достал чековую книжку и выписал чек на эту сумму, добавив только то, что повесит картину на стене в кабинете. Он отнес покупку вниз, а я вызвал ему такси…

– Картина была завернута? – спросил доктор Фелл так внезапно, что Петтис слегка вздрогнул.

Доктор проявлял к рассказу о картине куда больше интереса и внимания, чем к тому, о чем Петтис говорил ранее. Он склонился вперед, стиснув рукоятку трости. Петтис с любопытством смотрел на него.

– Интересно, почему вы об этом спрашиваете? Я как раз собирался упомянуть о суете, которую устроил Гримо с упаковкой картины. Он попросил бумагу, а Бернеби сказал: «Где, по-вашему, я возьму такой большой лист, чтобы завернуть в него картину? К чему стыдиться ее? Несите ее так, как есть». Но Гримо настоял на том, чтобы спуститься и приобрести несколько ярдов оберточной бумаги из рулона в чьей-то лавке. Похоже, это разозлило Бернеби.

– Не знаете, Гримо отправился с покупкой прямо домой?

– Думаю, он сначала собирался вставить картину в раму, но я не уверен.

Доктор Фелл, что-то проворчав, откинулся на спинку стула и больше не задавал вопросов, несмотря на намеки Петтиса. Хотя Хэдли еще некоторое время продолжал опрос, Рэмпоулу казалось, что ему больше не удалось узнать ничего существенного. На личные темы Петтис говорил весьма сдержанно, но скрывать ему вроде было нечего. В семье и среди друзей Гримо не было никаких трений, кроме антагонизма между Мэнгеном и Бернеби. Последний питал сильную склонность к Розетт Гримо, хотя и был лет на тридцать ее старше. Доктор Гримо ничего не говорил по этому поводу – казалось, он поощряет Бернеби, хотя, насколько мог судить Петтис, не возражал и против Мэнгена.

– Но я думаю, джентльмены, – закончил Петтис, поднявшись, когда Биг-Бен начал бить десять, – вы обнаружите, что это второстепенные детали. Было бы трудно ассоциировать crime passionel[29]29
  Преступление из-за страсти (фр.).


[Закрыть] с кем-либо из нашей компании. По поводу финансовой стороны дела я тоже мало что могу сообщить. Полагаю, Гримо был очень состоятельным человеком. Его поверенные – Теннант и Уильямс из адвокатской корпорации «Грейс-Инн»… Кстати, не хотите отправиться со мной на ленч в это кошмарное воскресенье? Я уже пятнадцать лет снимаю апартаменты в «Империале» по другую сторону Расселл-сквер. Вы ведете расследование в этом районе, а если доктор Фелл захочет обсудить истории о призраках…

Он улыбнулся. Доктор согласился, прежде чем Хэдли успел отказаться, и Петтис удалился с куда более бодрым видом, чем пришел. После его ухода все трое посмотрели друг на друга.