Текст книги "Всем стоять на Занзибаре (сборник)"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 78 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

В ГУЩЕ СОБЫТИИ (8)
БУДЬТЕ ДОБРЕЕ К ПРОШТРАФИВШИМСЯ ДРУЗЬЯМ

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: поскольку постановление нью-йоркского муниципалитета воспрещало одному человеку занимать площадь, стократно превышающую установленные нормы, Гвиневера выложила крупные отступные своему мужу, с которым развелась главным образом потому, что его фамилия была Двиггинс, и заставила его купить на эти деньги пустующую квартиру под ее пентхаусом, а затем сдать ей на неопределенный период за бросовую сумму, что не противоречило закону и являлось главной лазейкой, позволяющей нуворишам современных перенаселенных городов обзаводиться столь безусловным символом богатства, как жилище во много раз большее, чем разумно требуется одному человеку: а именно, две комнаты одна над другой сорок восемь на тридцать два фута каждая, две (дитто) тридцать на восемнадцать, две (дитто) двадцать один на восемнадцать, четыре ванные en suite [37]и два, нет, четыре дополнительных туалета, две кухни-столовых и открытый сад на крыше, который по требованию Гвиневеры хитроумный архитектор вывернул наизнанку, превратив в зимний: пальмы, лианы, диваны и дорожки располагались на уровне нижней квартиры, а на уровне пентхауса разместились установки автоматического полива и удобрения, а также лампы искусственного солнечного света, необходимые для здорового роста цветов и растений.

СОДЕРЖИМОЕ (ПОСТОЯННОЕ): самый большой по числу трансформаций комплект полиформной мебели, когда-либо изготовленный для частного лица, включающий большие обеденные столы, превращаемые в рабочие столы или экраны, и столики, превращаемые в книжные стеллажи или тележки, и стулья с прямой спинкой, превращаемые в стулья с откидной спинкой, превращаемые в шезлонги, и шезлонги, превращаемые в диваны, и диваны, превращаемые в кровати, и кровати, превращаемые в ложа, пригодные для одного, двух, трех и более человек, и так далее, – теоретически способный адаптировать квартиру для любых целей, от многолюдного политического собрания, где приглашенные сидят за длинным столом, пристально рассматриваемая предложенный на обсуждение предмет, до вечеринки вроде сегодняшней, где все приглашенные размышляют, когда же – как они надеются – рассматриваемый предмет будет предложен.

СОДЕРЖИМОЕ (ВРЕМЕННОЕ, СТАЦИОНАРНОЕ, НЕСКОРОПОРТЯЩЕЕСЯ): новомодные безделушки, картины, украшения, телефон, телевизор, полиформатор, голопроигрыватель, система лазерной подсветки и освещения (все последней модели) и даже книги – хотя судьба последних висит на волоске как потенциально немодных.

СОДЕРЖИМОЕ (ВРЕМЕННОЕ, СТАЦИОНАРНОЕ, СКОРОПОРТЯЩЕЕСЯ): несколько десятков блюд, поставленные фирмой по обслуживанию банкетов и аутентичности ради относящиеся к двадцатому веку по текстуре и внешнему виду, но не обязательно по вкусу (некоторые существенные компоненты в таких блюдах, как небройлерный цыпленок и медленно закопченный бекон, в условиях современной пищевой промышленности воспроизвести уже невозможно), плюс бутылки и ящики, бочонки и коробки, консервные и жестяные банки, упаковки спиртного и благовоний, вина и марихуаны, пива и даже табака вызывают у гостей декадентский трепет: мол, «я схватил жизнь за хвост», что также должным образом соответствует периоду.

СОДЕРЖИМОЕ (ВРЕМЕННОЕ, ПЕРЕМЕЩАЮЩЕЕСЯ, НО В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ РАВНО СКОРОПОРТЯЩЕЕСЯ): сто пятьдесят человек, включая хозяйку, ее гостей и обслуживающий персонал от компании по организации банкетов, которая пользуется доброй славой среди новых бедных мира сего, так как скрывает оплату труда официантов и уборщиц за счет раздувания цен на закупаемые продукты (это позволяет персоналу укрываться от налогов на работу по совместительству, на которые теоретически должна уходить вся выручка, какую живущий за государственный счет получатель пособия по безработице может извлечь из подобного случайного приработка).

ПРИЧИНА И ПОВОД: заставить гостей разыгрывать фанты и платить штрафы, а это, пожелай она того, даст ей возможность ставить своих жертв в настолько отвратительно неловкое положение, что они никогда больше не покажутся ей на глаза.

СТОИМОСТЬ: около трех тысяч долларов.

ПОЛУЧЕННЫЙ ЭКВИВАЛЕНТ: с оценкой придется подождать до конца вечеринки.

Лязг снующих лифтов, суета в дверях, звон бокалов и толчея взявшей хороший старт попойки.

АУДИО: более-менее терпимые записи второй половины прошлого века, не самые новые (все, что относится к Девяностым, несносно vieux-jeu [38]). Нет, это обязательно семидесятые, которые теперь приобрели некий эксцентричный шарм, а также исключительно то, что напрямую связано с музыкальными веяниями, допустимыми за стенами квартиры, то есть chants sans paroles [39], с довольно успокаивающими, довольно монотонными ритмами пять восьмых, пять четвертых или семь восьмых. Качество записи паршивое, к тому же делимые на два ритмы кажутся избитыми и скучными после таких изысков, как пять одиннадцатых. Но каждая из пластинок якобы разошлась миллионным тиражом.

«Если кто-нибудь явится, благоухая «Двадцать первым веком» от «Апреже» или еще чем-то подобным, что мне заставить ее – или его – сделать?»

ПОДСВЕТКА И ОСВЕЩЕНИЕ: в основном оттенки, модные в девяностых, поскольку их можно носить и в настоящее время: зеленого яблока, желтого лайма и неизбежные бледно-голубые; но хамелеонохром – продукт нынешнего века, поэтому в лазерном проекторе нет установки на муар, который был бы минимально допустимым, а следовательно, краски – сплошь плоские и довольно однообразные.

«Надо признать, препарат Мела Мужелома тоже выпадает из периода. Ну и что, если какой-нибудь паршивец заявит, что, принеся его, Мел проштрафился? А пошли они! Это моя вечеринка, и я тут решаю, что можно, а что нельзя».

ВКУСОВЫЕ ОЩУЩЕНИЯ: вероятно, станут наибольшим успехом вечеринки, никаких «аптек», никаких «свингеров» и напитков-однодневок, вместо них – карта фантастических коктейлей по рецептам, выкопанным из 1928-го и специально запрограммированным в робобары. Лонгдринки вроде «Девичьей радости» или «Услады грудей» должны понравиться хотя бы забавными и глупыми названиями. Еще – экзотические блюда. Выпадают из периода, но совершенно неизбежны. Щедрые запасы «антиалка», рвотного и препаратов, снимающих побочные эффекты самых распространенных стимуляторов: «ягинола», «мозголома» и «трип-улета». Да, на тематической вечеринке они недопустимы, да, они слишком современные, слишком уж этого века, но народ заявится, закинувшись каким-нибудь из них, а то и всеми сразу.

«Пфф… Ххххмм?.. Готова поклясться, это «Катафалк» от «Диора»! Где, скажите на милость, она его выкопала? Его уже двадцать лет как нет в продаже! Надо обязательно ее спросить, если я их распознала, значит, по времени отношусь к…»

НАРЯДЫ И ТУАЛЕТЫ: самая невероятная, самая феноменальная коллекция, собранная под одной крышей за это поколение, если, конечно, не считать зал Генеральной Ассамблеи ООН.

«На этой девице «СоскоКолпачки». Кому, как не мне, их распознать? Фанты назначать рановато, но начало будет отличное, превосходное. Что-нибудь мягкое – в конце концов, это ведь один из моих продуктов, – но достаточно убедительное, чтобы все поняли: со мной шутки плохи. Одну минутку: девица? Но это же не терка! Ну вот, этот фант сам напросился, правда? Ух ты!»

1969: хозяйка в туалете из полихлорвинила, самое близкое к по-акулье обтекаемому механическому стилю сегодняшней моды. К сожалению, под него пришлось надеть еще и обязательные для данного года, но плохо сконструированные и довольно неудобные бюстгальтер и чулки с подвязками. Это открытие она сделала слишком поздно: костюм она получила и примерила только тогда, когда до начала оставался какой-то час, и уже ничего нельзя было изменить. Но хотя бы глянцевая поверхность предвещала 2010-е: ей была ненавистна сама мысль о мехах, бархате или еще какой ткани с грубой фактурой, в которые запихивали себя женщины.

– Душечка, триллион лет вас не видела! На вас просто потрясающая оснастка… в ней ходила ваша бабушка?

19??: Норман Хаус в парадном угольно-черном смокинге с настоящей крахмальной рубашкой и белой бабочкой, даже ботинки из отвратительного материала под названием «лакированная кожа» – стопроцентно аутентичные, если судить по трещинам. Гвиневера наградила его ядовитой улыбкой за то, что он не дал ей повода для немедленной атаки, и пожалела, что в этом мрачном одеянии он выглядит бесспорно великолепным.

– Вы хотите сказать, это действительно табак? Сигареты из той дряни, от которой столько людей заболели раком? Обязательно надо попробовать, дорогая… Мои родители ни когда такого не курили, а я, кажется, вообще впервые его вижу.

1924: Саша Петерсон в ниспадающем мягкими складками «платье к чаю» из полупрозрачного шифона? Спускается почти до колен, но сзади разрез от ворота до талии, производит то старомодное впечатление, которое называли «элегантность». Гвиневера спросила себя, что думали модельеры тех времен о возвращении к более естественному виду, и пожалела, что вообще затеяла эту паршивую вечеринку.

– Ну, если мне нельзя «свингер», то чего, скажите на милость, мне выпить? О, дайте мне тогда бурбон со льдом – думаю, это можно? Ну правда, если при дворе императора Нерона были охлажденные напитки, то не могло же их не быть в прошлом веке?

1975: Очень молодая терка с прекрасной грудью в крохотном нейлоновом топе поверх мини-саронга. Тут ничего не поделаешь: любая девушка, недавно обнаружившая, что ее тело привлекает мужчин, откроет его до любого допустимого предела.

– Нам даже нельзя говорить о реальных событиях? Откуда мне знать, о чем говорили на вечеринках в прошлом веке! Я тогда была слишком маленькой, чтобы на них ходить.

1999 и едва удерживается в хронологических рамках: Дональд Хоган в удивительно античного вида коричневом с зеленым комбинезоне со спиральной молнией, начинающейся у правого колена и обходящей тело дважды до левого плеча. Лицо красное, по всей видимости, что-то его встревожило, но делает вид, будто это от того, что, если бы Норман не вспомнил заказать ему хоть что-то имеющееся в агентстве проката, ему пришлось бы явиться в единственном повсеместно допустимом костюме – собственной коже.

– Я на слишком многое не рассчитывала бы, дорогая. От табака меня всегда блевать тянуло. Даже не знаю, для чего его тогда использовали. Нет, милая, ты не можешь его всасывать, как дым от косяка, нужно или не затягиваться, или приучать себя глотать неразбавленный.

1982 или около того, без сомнения, пародия: кошмарное нечто из пяти-шести слоев фишнетки различных цветов, свободные концы свисают с плеч и талии, а из-под юбки торчат невероятных размеров боты.

– На вечеринки Гвиневеры я хожу еще и потому, что она никогда не считает себя обязанной приглашать всяких коричневоносых, которые на каждом шагу кишмя кишат, но сегодня, на мой взгляд, их слишком уж много!

«Вот именно. Выяснить, кто они и зачем пришли».

– Разумеется, чистой воды вздор. Это столетие – самые крутые американские горки, какие только пришлось прожить человечеству, если это можно назвать жизнью. Ха, заметили, как удачно я ввернул фразу того периода?

Любое время: Элайху Мастерс в царственных бенинских одеждах – свободная красная с белым рубаха поверх мешковатых штанов и открытые сандалии, на круглой лысеющей голове что-то вроде короны из вертикальных перьев, коричневых от лака и воткнутых в бархатную шапочку.

– Да, но какая именно вечеринка двадцатого века? Званый вечер, о которых читаешь в журналах за девятьсот первый, или что-то поближе к нам, вроде собрания Лиги сексуальных меньшинств? Даже не знаю, что мне полагается делать, а у Гвинни глаза уже горят хищным огнем. Может, самое безопасное – перекинуться на ее сторону, чтобы, когда она выберет жертву, оказаться в группе поддержки?

1969: Чад Муллиган потеет в твидовом костюме в мелкую клетку, единственном, какой остался на его размер в агентстве проката, когда он, пожав плечами, сдался на уговоры Гвиневеры.

– Да, разумеется, я нервничаю. Не люблю пропускать вечеринки у Гвинни, потому что обычно я неплохо держусь и она еще ни разу меня не вызывала, но на сей раз я просто чудовищно нарушил условие. Это же не костюм прошлого века, но единственный, какой я смог выкопать в гардеробе отца, а на лейбле так прямо и сказано «Летняя коллекция 2000», но ничего старше просто не нашлось.

1899: невероятный наряд из множества накидок, тщеславно стянутый на огромной талии, подол висит до земли, венчает все дурацкая шляпка, плюс заготовленное оправдание, дескать, попробуйте доказать, что в те дни одно и то же платье не носили по два года и больше.

– Когда Гвинни войдет в раж, я свалю. Я знаю еще одну вечеринку, которая к тому времени будет как раз в разгаре.

Любое время: Жаннис, в прошлом терка Дональда – надо же какой приступ гениальности! – одета в неподвластное времени японское хаппи и положенные к нему традиционные комнатные туфли.

– Весело, наверное, было жить в те дни. У меня есть знакомый, который любит восстанавливать старые машины, а потом на них ездит, но что бы он ни делал с… – как это называлось? выхлопы? – они все равно воняют хуже бочки китового дерьма. У меня глаза слезятся, если я хотя бы подойду к такой штуке, когда она работает!

1978: Гораций, друг Нормана, в вентилируемой парке с контрастным капюшоном и бриджах для верховой езды, великолепный памятник тому, как в ту истеричную эпоху мужская мода граничила с чистейшей шизофренией.

СИТУАЦИЯ: в замкнутом пространстве толкутся больше сотни гостей, рассматривают друг друга тайком, а иногда и в упор, постепенно сбиваются в группки знакомых по прошлым попойкам. Такие скопления разделены отмелями из людей, которые никогда раньше не встречались и еще слишком скованы, чтобы вписаться в общее веселье. Короче говоря, как это было, вероятно, в Египте фараонов, когда впервые завели традицию устраивать вечеринки, эта вечеринка еще не стала всеобщей.

– Какие удивительные у вас духи, душенька! Нервный смешок.

– Конечно, вы ведь в таком деле эксперт, правда? Вам нравится? Немного затхло, вы не находите? Это называется «Катафалк», от «Диора», мне их мама дала, когда узнала, что я к вам иду.

– «Катафалк»? Правда? Разве не на этих штуках свозили на кладбище трупы?

– Да… кажется, так. Ему и положено пахнуть затхлостью и гнилью. – С дрожью. – Если уж на то пошло, они ужасны, но ведь они того времени, правда?

– Силы небесные, даже не знаю наверняка. Но поверю вам на слово.

СИТУАЦИЯ: та же.

– Дон! Дон!

– О… привет, Жаннис! Рад тебя видеть.

– Дон, это Уолтер, я теперь у него живу. Уолтер, это Дон Хоган, у него я раньше жила. Дон, у тебя такой вид, будто тебе тут совсем не весело.

«Неужели по мне так заметно? Но Делаганти велел до отъезда вести обычную жизнь, поэтому… Жаль, что у меня не хватило духу отказаться. Мне так страшно!»

– Наверное, мне нужно подзаправиться. Лучше всего стимулятором. Только вот боюсь, Гвиневера не одобрит.

– Травы тут полно. И кто-то говорил, что вон тот чувак – кажется, его зовут Мел, – из больницы Бельвью. У него, может, что-то есть.

СИТУАЦИЯ: та же.

– Вы Чад Муллиган? Борода Пророка, я думал, вы умерли!

– Все равно что умер. Собираюсь помереть. Думаю, просто пойду по пути всех лентяев. Принеси мне еще выпить.

– Элайху, вам обязательно нужно с ним познакомиться! Когда я приходил к вам вчера вечером, я видел в вашей комнате его книгу!

СИТУАЦИЯ: та же.

– Э… кто-то сказал мне, вы из Бельвью и… О! Прошу прощения. Я только что увидел знакомого.

– Да. Верно. Только моя фамилия Шритт. Мистер Гельмут Шритт. – Настороженно озирается по сторонам и неискренне улыбается. – Рутинная предосторожность. Есть ничтожно малый шанс, что кто-то может попытаться испоганить ваше… ваше дело… В том смысле, в каком, как мне помнится, говорилось при прошлой нашей встрече. Ведите себя по возможности нормально и избегайте затруднительных положений, которые помешали бы вам уйти чуть раньше основной массы, идет?

– Вести себя нормально!

– Совершенно верно. Скажем, не повышайте голос, когда говорите о… э… важном деле, гм? – Снова неискренняя улыбка.

СИТУАЦИЯ: та же.

– На вас просто потрясающая оснастка!

– Гвинни! Я так рада, что вам нравится!

– Но разве эти «СоскоКолпачки» не выходят самую малость за рамки периода?..

Внезапное напряжение. На заднем плане вопит музыка, здесь же – островок тишины. Несколько фаворитов Гвинни перемещаются поближе, чтобы окружить жертву и насладиться вступительным фантом вечера.

– Я… а… я…

– Ну, милочка, уж я-то знаю, ведь это я разработала их специально для «Краса-Бутиков» и продаю тысячами! А они прогремели только два года назад.

– Штраф! – решительно произносит чей-то голос, лица кругом расплываются в ухмылках.

– Д-да, думается, штраф. Вроде как самоочевидно, правда? Разденьтесь милочка, вот отсюда – плечо, – до сюда – талия.

Сконфужена до тошноты, но покоряется. Результат – странный гермафродит: от скальпа до шеи – сложная прическа, безупречно нарисованное лицо с изогнутыми бровями и искусственно удлиненными ресницами, губы ярко-красные, позвякивают длинные серьги, от талии до пола – юбка, колготки и сапоги со стразами в стиле 1988-го, между ними – нелепая на этом фоне мужская грудь с хорошо накачанными мускулами и волосками, концентрическим кругами, расходящимися от сосков.

– Думаю, так гораздо лучше, – с удовлетворением говорит Гвиневера, а ее окружение фыркает, хлопает ее и друг друга по спине, а те, кто пока еще не попался ей на глаза, вздыхают с облегчением и снова начинают болтать вдвое громче.

СИТУАЦИЯ: та же, но с примесью пронзительного, нервного смеха.

– Милый, разумеется, я хорошо разбираюсь только в женской моде, но в вашем костюме, кажется, заметила одну крошечную несообразность…

– Ну… – с трудом сглатывает, – э… на самом деле…

– Не увиливайте, милый. Вы же знаете, как я ненавижу увиливание.

– Фант! Фант!

– Ну, Гвинни, дорогая, это самое старое, что я смог Достать. Честное слово.

– Не сомневаюсь, милый. Но вы ведь бывали на многих моих вечеринках и, уверена, хорошо повеселились, когда фанты назначали другим, которые повеселятся сейчас, когда его назначат вам. Давайте подумаем. Что тут было бы уместно? Учитывая, что час еще ранний и что мы вас, душечку, ах как любим, пусть это будет совсем простой.

СИТУАЦИЯ: меньше смеха, больше напряжения.

– А ведь она садистка и стерва.

– Еще не то увидите, когда она до какого-нибудь афрама доберется, мистер Муллиган.

– Еще раз назовешь меня «мистер Муллиган», и я вылью спиртное на твой дурацкий прикид. – Проглатывает содержимое стакана. – Нет, к черту… Лучше разобью стакан о твою черепушку, которой давно бы пора захмелеть. Как бы то ни было, она ошиблась.

– Что?

– Она ошиблась. Но это, наверное, не имеет значения. Если гостям нравится, что она тут выделывает, я лучше тихонько посижу в уголке и поблагодарю любое божество, какое есть на свете, что нашел себе компанию разумных собеседников. Элайху, мне хотелось бы побольше узнать о Бенинии. В том, что вы мне рассказываете, есть ряд аномальных факторов…

– Прошу прощения. Чад, пожалуйста. Что ты имел в виду, говоря «она ошиблась»?

– У тебя, Норман, ведь глаза есть. А еще надежная память, да? Так какого же черта? Ты-то сам что носил летом 2000-го? Готов поспорить, нечто подобное.

– Летом?.. Борода Пророка, ну конечно! Что я за идиот!

– Ты принадлежишь к идиотическому дарвиновскому виду. Я даже книгу написал, чтобы привлечь внимание к этому факту. Я и сам идиот, если думал, будто это принесет какую-то пользу.

Он повернулся к Элайху и, не глядя, помахал стаканом куда-то вправо в надежде, что проходящий мимо официант заберет его в обмен на полный.

Норман протолкался через толпу, сгрудившуюся вокруг Гвиневеры и намеченной ею жертвы. По пути он слышал предложения: «Пусть снимет и наденет задом наперед! Пусть снимет все, что моложе века! Пусть сделает так, чтобы оно выглядело постарше, скажем, проковыряет пару дыр в нужных местах».

– Одну минутку, Гвинни, – скучающим тоном победно сказал он.

– Чего ты хочешь, Норман? Нас рассудить?

– Если уж на то пошло, да. На мой взгляд, это костюм 2000-го года. Я прав, друг?

– Ну конечно, тут на лейбле прямо так и сказано, но…

– Значит, двадцатый век.

– Что? Норман, что за чушь ты несешь? Уходи. А теперь, думаю, нам надо сделать…

– Двадцать первый век начался не ранее одной минуты после полуночи первого января 2001 года.

Неловкая пауза. Кто-то:

– Черт бы меня побрал, кажется, он прав.

– Дерьмо. Я точно помню на Новый год 2000-го мы все…

– А комментаторы сказали, что это неправильно, теперь я вспомнил.

– А, черт! Пусть все равно штраф платит.

– Нет, нужно держаться правил, мы сами их установили.

Тишина в непосредственном окружении.

– Мне ужасно неловко, Гвинни, но, боюсь, он прав. Он ведь прав, сама знаешь.

Кивки.

– Ладно. Как мило. Повезло ему, что ты оказался рядом, правда, Норман? Не важно, запаски, найдется кто-нибудь другой. Сворачиваемся, ему повезло, пусть пока полетает, а?

И, умудрившись протиснуться мимо Нормана, чтобы выйти на одну орбиту с совершающим свой тур официантом:

– Потом с тобой разберусь, умник коричневоносый!

– Всегда к вашим услугам, дорогая, – ответил Норман. – Всегда к вашим услугам.

СИТУАЦИЯ: внезапно и к огромной досаде Гвиневеры настоящая вечеринка закрутилась и понеслась по орбите всех стоящих вечеринок.

– Чад Муллиган? В миллион лет не поверю!

– Голову даю на отсечение!

– Тот толстый афрам?

– Нет, тот, который с бородой.

– Худой афрам?

– Да нет же, черт побери! Белый, разговаривающий с ними обоими.

– Господи Иисусе, а все твердили, что он умер!

– Мел, думаю, попозже мы, пожалуй, разобьем несколько ампул того вещества, какое я просила тебя принести. Есть тут один не в меру умный паршивец, которого было бы неплохо стащить с орбиты.

– Привет, Дон. Элайху, это мой квартирант Дональд Хоган. Чад Муллиган, Дон.

– Привет. Так вот, как я говорил, Маклухан не предвидел одного, хотя и подошел совсем близко, а именно…

– Знакомство с вами – большая удача, мистер Мастерс, но я никак не рассчитывал столкнуться с вами в таком месте.

Когда Норман вчера ко мне приходил, он упомянул об этой вечеринке, сказав, что мне стоит прийти, если я хочу посмотреть, с какими проблемами по сей день сталкиваются в этой стране афрамы. Поэтому я подумал и решил, что он, вероятно, прав и пойти следует.

– Просто стоя и наблюдая, всей меры изобретательности Гвиневеры не увидишь, сэр. Вам нужно быть кем-то вроде Нормана, который приблизительно на одном с ней уровне а не человеком вашего положения.

– Почему?

– Если бы вы появились в обычной уличной одежде, она всего лишь назначила бы вам какой-нибудь номинальный штраф: постоять на голове секунд десять, спеть песенку или снять обувь. Иными словами, что-то, что не помешало бы вам получить удовольствие.

– Но ведь затем сюда и приходят, разве нет?

– С тех пор, как вы уехали за границу, многое изменилось, сэр. – «Откуда все эти «сэры»? Наверное, подсознательная реакция на тот факт, что с сегодняшнего утра официально я лейтенант Хоган!» – Несколько лет назад это еще было так. Но теперь уже нет.

– Кажется, понимаю. Приведите пример, пожалуйста.

– О… Ну, я видел, как она заставляла проштрафившихся гостей обмазываться кетчупом, или сбривать волосы, или в течение часа ползать по полу на четвереньках, пока она сама не устанет от этой затеи, или, если вы простите мне такие подробности, обмочиться. Такое случается попозже, она этим пользуется, чтобы избавиться от нежелательных гостей, которых выгоняет до начала оргии.

– А оргия обязательно начинается, да?

– О да.

– Но почему люди терпят подобное обращение?

Тут вмешался Чад Муллиган: последние несколько минут он незаметно для них бросил разговор, какой вел с Норманом, и теперь слушал Дональда и Элайху.

– Да нет же, черт побери! По крайней мере готов поспорить, что Норман все ходит и ходит сюда совсем не поэтому. Или ты старательно скрываешь свой мазохизм, а, Норман?

– Кое-кто приходит определенно из мазохизма, – пожал плечами Норман. – Им нравится, когда их публично Унижают. Таких обычно легко отличить: они вопиюще нарушают любое установленное на данный вечер правило, но Держатся подальше от Гвиневеры до сравнительно позднего часа, пока не напьются, не накурятся или не закинутся тем, что им нужно, чтобы набраться смелости перед решительным шагом. Тогда они начинают жаться и ежиться, молят их пощадить и терпят, когда над ними глумятся, мол, они всем портят настроение, – в общем, весь цирк. И к тому же они обычно кончают, пока отрабатывает свой фант. Эти по большей части безвредны.

– Я о тебе говорил, а не о них, – нетерпеливо бросил Чад.

– Обо мне? Я продолжаю сюда ходить, потому что… Ну ладно, начистоту. Это постоянный вызов. Она – подлая стерва, но пока она меня еще ни на один фант не поймала, а ведь бывало пару раз, когда тридцать – сорок ее прихлебателей кричали, что я проштрафился. Вот почему я принимаю ее приглашения. По правде говоря, довольно глупая причина. Сегодняшняя вечеринка будет последней, и если бы тут не было тебя, Чад, и если бы я не заманил сюда Элайху, то давно бы уже ушел.

Дональд поглядел на Чада Муллигана. Он все еще едва верил, что это действительно он, но сходство с портретом на обложках муллигановских книг ошибки не допускало: проницательные глаза под густыми бровями, зачесанные наискось и назад волосы, аккуратно подстриженные усы и бородка, подчеркивающие циничную складку губ. В реальности лицо было более испитое, чем на официальных фотографиях, но, может, это свидетельство возраста, а не поражения.

– Так хотелось надеяться.

– Душенька, ты прекрасно танцуешь цок! У тебя подлинный талант!

– Ах, Гвинни, как это мило с твоей стороны.

– Вот только одна ма-а-аленькая проблемка, душенька. Цок ведь, строго говоря, новомодный танец, правда?

– Штраф! Штраф!

– Боюсь, они правы, душенька, хотя мне так жаль настаивать. Разве ты никаких старых танцев не знаешь? Как насчет шайтана? Думаю, он подходит к таким ритмам.

– Конечно, подходит, Гвинни. Мне ужасно жаль, какая я безголовая, что сама не подумала. Так мой фант – станцевать шайтан?

– Вот именно. Но… кто-нибудь, дайте мне блюдо с медом с вон того стола. Спасибо, ах спасибо, сладенькая. Вот, подержи его между локтей, когда будешь показывать танец.

– Но… Гвинни!!! Я же обольюсь!

– В том-то и смысл, душенька. Давай же, и ни одного па не выпусти. Хочу посмотреть, как ты коснешься пола затылком.

– Н-да, сдается, я что-то сегодня не в себе. Понимаете, я прохожу курс восстановления метаболизма, тот самый, который клиника «Всех закинем» предлагает для тех, на кого «трип-улет» не действует. Неужели вы о ней не слышали? М-да. Но есть один паршивый недостаток: от лечения становишься намного восприимчивее к вирусам, то и дело насморк и все такое. Поэтому я вот досюда забит всякими противоядиями, а в результате мои гормоны, энзимы и препараты в одном тазу плывут по Ниагаре. Я хочу сказать, это двадцатый век или девятнадцатый?

– Разумеется, ни для кого не секрет, что, если бы НаркоОтделу дали финансирование и полномочия, необходимые для надзора за соблюдением законов, нынешнее правительство уже завтра вылетело бы в трубу. Недовольство, основное топливо подлинной революции, глушат транками и кайфом, а Вашингтону только этого и надо.

– Так вот, нашли они двух добровольцев, чувака и его терку, которым до пинты дерьма было плевать, делают они это на публике или нет, и сказали им, пусть воспроизведут Для Салманассара процесс деторождения.

– Что бы там ни говорили, я не переношу приверженцев культа, который не уважает прав человека, если этот человек к нему не принадлежит. Это фанатизм, какого словесного туману тут ни напускай. А правые католики с их настойчивым требованием неограниченного размножения нарушают права бэбиков всех остальных людей. Запретить их надо, мать их за ногу.

– Наискосок от дома, где живет мой шурин. А такой вроде безобидный чувак. И ведь однажды схватил вдруг разделочный нож и поотрубал головы детям, за которыми присматривал, а после забрался на крышу с ящиком пустых бутылок и начал кидать их на головы прохожим внизу. Одного убил, другого ослепил, в конечном итоге полицейскому вертолету пришлось его зафьюзить. Понимаете, это мог бы быть кто угодно – а без всеобщей базы личностных досье откуда нам знать, кто обернется мокером?

– Ну, нам-то еще повезло. Нам удалось попасть в клуб – пятнадцать пар, все свой «двадцать первый отпраздновали», очень милые люди. У нас расписание дежурств, кто когда нянчит бэбиков членов клуба с чистым генотипом. В общей сложности бэбиков почти десяток, а одна из терок, как говорят, беременна двойней. Просто чудесно. Мы можем рассчитывать, что бэбики будут у нас в квартире по меньшей мере один вечер в неделю. Это не совсем то, что иметь своих, но… Тут уж ничего не поделаешь. В нашей семье с обеих сторон шизофрения, риск слишком велик.

– О нет! Филипп слишком мал, чтобы ходить со мной на вечеринки. У него еще хватит времени стать таким же утонченным, циничным и беспутным, как мы, старики, вот что я ему все время твержу. Ему это, конечно, не нравится – все жалуется, сколько, мол, всего другие родители позволяют вундерам в его возрасте. Но кому же хочется, чтобы пыльца невинности так рано стерлась, правда? В конце концов, молодость дается только раз.

– Фрэнк и Шийна? О, они все-таки уехали в Пуэрто-Рико. Выбора другого не было: квартира продана, билеты куплены, работу там они уже получили… Но в какой же они были ярости! Сказали, что, наверное, вообще уедут из Штатов, чтобы, в конце концов, обзавестись собственными бэбиками. Только вот один господь знает, куда им податься. Что-то я плохо себе представляю, как они терпят лишения в какой-нибудь отсталой стране, и разумеется, если они заведут детей после того, как им это здесь запретили, обратно их уже никто не пустит.

– Уже слышали, что стряслось? Они думали, они самые умные. Нашли кого-то в Комитете по евгенике, кто был готов на… э… пойти им навстречу, и обзавелись поддельным генанализом. Пошли в частную клинику, а кариотипоскопия показала, что у них родится монголоидный дебил. Потратили двадцать пять тысяч баксов-шмаксов, чтобы получить генный сертификат, а потом им все равно пришлось сделать аборт!

– Нашего мы получили через агентство Оливы Олмейро. Огромная, вам скажу, организация. Разумеется, его нельзя выдать за собственного: волосы у моей жены еще светлее, чем у меня, а малыш темненький – волосы, кожа, глаза и все такое. Но ребенка с нашим генотипом мы могли бы прождать лет пять-шесть, а потом оказалось бы, что нам цена не по карману.