Текст книги "Всем стоять на Занзибаре (сборник)"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 78 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

КОНТЕКСТ (18)
ЗОК

Аудио

Шипение звуковой дорожки Вступает семидольный такт бас-

гитары

Ниже порога слышимости

Синхро в пятитактовом

ух ях ух ях

УХ

Ситар вступает 5

7 тактов экспресс взлетает

Бас на октаву выше Бас на 2-ю октаву выше Вступают и интервалом в 4 такта тимпаны, орган Ласри-Бахет перемонтированная запись слов МАНЧЕCTEP полный бис отбои\

ПЕРЕХОДмужик, это правда что-тоЩЕЛЧОКда кому какое делоГАРКЕРгаркер (импровизация)

Обрывок хора «Аллилуйя»

Солист, группа на подпевках:

ВТЮРИЛСЯ ТЫ В ОБОИХ

НАС МОЯ

ЗАПАСКА И Я

И ТЕРКА ВОТ УЖЕ

ТРОЕ

Ласри-Бахет фа-фа-фа в ритме

вальса

Проносятся мимо разгонотуннель

Возврат к записи речи

Я КРЫШУ СЕБЕ

СНЕСУ

Поцелуй все громче сихрон с

Возврат к бас-гитаре, ситар

Повтор с накладкой голос солиста:

ПУСТЬ этот МИР ГНИЕТ

ПОЙДУ РАЗНЕСУ себе ЧЕРЕП СДВИНЬ эту ФИШКУ на ТРАВКЕ

ТРИПУЙ на УЛЕТе и ТЯНИ ТОЛКая МНЕ в БАШКУ МОЖЕТ и МЕРТВ БРАЖай ВСЕ что МОЖЕМ ДАВАЙ пока МЫ были ЗАДАРОМ

пока в ДЕРЬМЕ нас

не ПОВАЛЯЛИ

ЯгинОЛ вот БОГ

я МОГУ только БЫТЬ

(и т.д.)

Видео

Белая статика

Лицо солиста в негативе белое-вместо-черного зеленое-вместо-красного СКП [60]Шевелятся губы

СКП звукоснимателя ситара Белая статика, отсвет в розовый

Размывается серым в такт Распадается лучами – пурпурный, золото, оранжевый СДП [61]группа целиком с

Пятнами прожекторами голубой переходит в желтый,

потом в розовый

ССКП [62]увулы [63]солиста

панорама

Суперситар на Ласри-Бахете

СКП крыло голубя, белые

перья

терка ласкает себе грудь

зеленое с переходом в голубой

СКП руки терки, мужская правая рука их по одной отводит

Стены туннеля Стоп-кадр Зеленый полосы переход в черное

ОДП [64]наезд камеры на СКП поцелуй

Панорама поверх головы терки лицо солиста гр ССКП

Терка идет перед Ласри-Бахетом, глядя, как музыкант гладит стеклянные столбы трубки и извлекает звук, потом нагибается и начинает сосать самый длинный (басовый) столб

СКП барабанщик на тимпане

Улица панорамой с теркой

рука об руку с солистом и

запаской

Белая статика

(и т.д.)

$

– –

$ [65]

– –

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (22)
ЦЕНА ДОПУСКА

Некоторое время спустя кипящему от возмущения Дональду пришло в голову, что он, должно быть, предвидел унижение, какому его подвергнут. Мысль была иррациональной, но это его не встревожило. Он даже почерпнул утешение в том, что причиной того странного состояния сознания во время перелета, когда он думал дикие мысли об Одинзевсе, стало как раз предчувствие этого жеста, которым его лишат мужественности.

Разумеется, такая формулировка была чистейшей глупостью. Он и сам раньше подумывал об обратимой стерилизации, но надобность в ней никогда не возникала: все терки, с кем ему доводилось сталкиваться, ездили в клинику, где им вводили крохотные подкожные капсулы, запаса прогестина в которых хватало, чтобы целый год не бояться случайно забеременеть. Но он был вдали от дома и привычных вещей, к тому же все, что он считал привычным, вдруг встало на Дыбы и обратилось в него, да и вообще подсознание плохо поддавалось на убеждения. С животным упорством оно цеплялось за утешительную мысль, что на самый худший случай мужчина способен зачать мужчину.

Он, однако, был в Ятаканге. Пройдя насквозь здание экспресс-порта, прикорнувшее под защитной бетонной подушкой с обязательным толстым слоем земли поверх и высаженными деревьями, он оказался на выходящей на площадь лестнице, где его осадили десятки, сотни ятакангцев, причем кое-кто обращался к нему на пиджине с примесью голландских и английских слов. Носильщик вывез на самоходной тележке его багаж и застыл в ожидании платы за услуги.

«Я забыл поменять деньги. Интересно, мне с документами хоть сколько-нибудь дали?»

Он точно помнил, что видел конверт с кредитными карточками, а вот были ли наличные? Порывшись по карманам, он достал конверт, где оказалось с десяток хрустящих десятиталовых бумажек стоимостью… гм… центов шестьдесят каждая. Отдав их носильщику, он некоторое время постоял рядом со своими сумками, время от времени хмуро поглядывая на подростков, которые, столпившись вокруг, наперебой предлагали найти такси, поднести сумки, купить сувениры и тошнотворно липкие сладости или просто пялились на круглоглазого. Все мальчишки были в серо-белых, зачастую грязных штанах и тужурках, девчонки – в саронгах двадцати различных цветов от черного до золотого.

На стоянке, протянувшейся вдоль здания экспресс-порта, выстроились такси на электрическом и человеческом (последних было больше) ходу – риксы, – а также два-три современных автобуса китайского производства. Еще тут был целый ряд крикливо раскрашенных киосков из тонкой непромокаемой ткани, натянутой на каркас из бамбука или его пластмассовой имитации. Перед ними расхаживал полицейский и хмурился на продавцов, а в ответ получал пустые улыбки. Покопавшись в памяти, Дональд определил, что перед ним. Режим Солукарты суеверий не поощрял, но, если верить вывескам над крохотными лавочками, именно тут пассажир, отправляясь в дальний путь, мог принести любому божеству на свой вкус искупительную жертву или благодарственную за благополучное возвращение из дальних стран. И дела у торговцев шли бойко: за то короткое время, что он стоял на ступенях, к ним подошли пять-шесть человек. Каждый взял крохотный конус благовоний и – многократно прикладывая руки ко лбу и сердцу – поставил его куриться или поджег узкую бумажную ленточку с напечатанной на ней молитвой, а потом стал смотреть, как, дымя и искрясь, она обращается в ничто.

Искоса глянув на нависшую над городом громаду Дедушки Лоа, выступившего из-за пелены едва сеющегося дождя, он подумал, что ятакангцев едва ли можно винить за желание придерживаться старых обычаев.

– А, мой американский друг, – сказал у его плеча мягкий голос. – Спасибо вам еще раз, мистер?..

Автоматически назвав свою фамилию, он повернулся и увидел перед собой индианку. В ниспадающем до земли свободном сари она выглядела еще более грациозной и элегантной, чем раньше, хотя то и дело поправляла складки, и было очевидно, что она не привыкла к одежде, которая так стесняет движения.

– Вы риксу ждете?.. Нет, вижу, тут их полно. Тогда чего же?

– Просто осваиваюсь. Я никогда тут раньше не был. – Он произнес эти слова с пустой и холодной вежливостью, хотя при этом умом сознавал, что она одновременно и красива, и эмансипирована. То, чему несколько минут назад подверг его ятакангский врач, словно на время заморозило нормальную мужскую реакцию.

– Тем не менее вы говорите по-ятакангски, и, по-видимому, хорошо, – сказала девушка.

– Мне хотелось выучить какой-нибудь неиндоевропейский язык, а этот показался самым подходящим, поскольку за него мало кто брался… Вы направляетесь в Гонгилунг?

– Да, у меня заказан номер в отеле. Кажется, он называется «Патриотическая гостиница».

– И у меня тоже.

– Тогда поедем вместе, ладно?

– Чего удивительного в совпадении? Да и какое тут совпадение? «Патриотическая гостиница» была единственной в Гонгилунге, которая обслуживала озападнившихся постояльцев, и если там имелись свободные номера, ее выбирали автоматически.

– Или вы предпочли бы взять риксу? У вас ведь их в Америке нет, правда?

Ну конечно, индийское слова «рикша»! От того же корня было, вероятно, произведено и современное ятакангское «рикса».

– А у нас не слишком много багажа? – спросил Дональд.

– Разумеется, нет, нет. Эти водители с виду такие же крепкие, как и у меня дома. Едем? Эй, вы там!

Она энергично замахала первому риксе в очереди, и, вертя педали, он подкатил им свою диковинную пятиколесную повозку. Как и пообещала индианка, на количество багажа он не пожаловался, только нагрузил его на заднюю платформу, пока не просела рессора, а затем отрыл перед ними низкие дверцы.

Скамейка была узкой, и им пришлось сидеть, почти прижавшись друг к другу, но если его спутница была не против, то и Дональд тоже. К нему понемногу возвращалось обычное самообладание.

– Кстати, меня зовут Бранвен Гхос, – сказала девушка, когда водитель весь вес перенес на одну педаль, чтобы сдвинуть с места свой тяжелый груз.

– Бранвен? Это индийское имя?

– Нет, валлийское. Это старая семейная легенда о том, как мой дедушка ушел в море ласкаром [66], как их раньше называли, и в Кардифе ему разбила сердце прекрасная валлийка. – Она рассмеялась. – Мое имя всех сбивает с толку, пока я не объясню. А что вы собираетесь делать в Гонгилунге, Дональд? Или я лезу не в свое дело?

– Вовсе нет.

Дональд мельком оглядел поток транспорта, в который они только что влились: по обе стороны от них катили миниатюрные грузовики на педальном ходу, среди которых мелькали малолитражки на батарейках, везшие или пассажиров (в невероятном количестве, по пять-шесть человек на машинку не больше его риксы), или мешки, тюки и коробки неопределенного вида товаров. Над трассой висели некогда яркие, но теперь поблекшие от дождя плакаты-перетяжки: одни восхваляли маршала Солукарту, другие призывали ятакангцев освободиться от европейских предрассудков.

– Я… э… буду освещать программу генетической оптимизации для «АнглоСлуСпуТры», – добавил он.

– Правда? Как интересно! Вы специалист в этой области?

– До некоторой степени. То есть у меня степень по биологии.

– Понимаю, что вы хотели сказать этим «до некоторой степени». Тому, что сделал тут Сугайгунтунг в колледже, по всей видимости, не учат, так?

– Вы сами что-нибудь в генетике понимаете? Бранвен нехорошо улыбнулась.

– Поверьте мне, Дональд, в такой стране, как моя, нельзя быть женщиной детородного возраста и не знать о ней хотя бы чего-нибудь – разве что ты глупа или неграмотна.

– Пожалуй, так. – Дональд помедлил. – Кстати, а что привело вас сюда? Дела или развлечение?

Ответа пришлось ждать довольно долго. Наконец она сказала:

– Откровенно говоря, болезнь.

– Болезнь? – пораженно переспросил он и повернулся к ней всем телом, насколько позволяло узкое сиденье риксы.

– Клянусь, это не заразно. Я не стала бы отвечать на вашу доброту такой гадкой выходкой. – Она выдавила смешок, от чего их рикса повернул голову и едва не въехал в малолитражку, проскочившую прямо перед его передним колесом.

– Нет. Если вы генетик, то о моей болезни скорее всего слышали. У меня… э-э… как же это будет по-английски! – Она щелкнула пальцами, и он поспешно поймал ее за руку.

– Не делайте этого в Ятаканге! – сказал он и, извиняясь, улыбнулся водителю, который снова обернулся к ним – на сей раз подозрительно. – Помимо определенных, особо назначенных дней в году это приносит несчастье. Считается, что этим жестом вы призываете духов своих предков!

– Господи помилуй! – В притворном испуге она прикусила костяшки пальцев другой руки. Дональд запоздало сообразил, что все еще держит ее за левую, и отпустил тонкую кисть.

– Это не простая страна, – сказал он. – Вы только что собирались мне рассказать…

– Ах да. Как называется болезнь, когда кости производят слишком много кровяных телец, которые убивают бактерии?

– Лейкемия.

– Вот-вот, это слово я и забыла.

– Но это же ужасно, – сказал Дональд, искренне расстроенный. Ведь на дворе двадцать первый век, и казалось бы любой рак, включая рак крови, давно уже стал заболеванием старости, когда начинают сдавать регулирующие обмен веществ механизмы. Для молодых уже существует лечение, и целые своды законов регламентируют производство и применение канцерогенных веществ.

– Думаю, в Америке это теперь редкость, но в моей стране встречается довольно часто, – сказала Бранвен. – Мне повезло: мой муж, как вы знаете, умер, и я унаследовала достаточно денег, чтобы приехать сюда на лечение, которое невозможно получить в Индии.

– Что за лечение?

– Методику разработал все тот же доктор Сугайгунтунг. Я мало что о ней знаю.

Они выехали к длинному спуску, улица здесь ныряла в самое сердце Гонгилунга, и с обеих сторон ее обрамляли дешевые с виду и похожие на муравейники многоквартирные дома. Некоторые украшали вездесущие транспаранты с политическими лозунгами. К немалому смятению Дональда их водитель снял с педалей босые ноги и скрестил их на руле и при этом достал сигарету и закурил, держа в горсти от дождя, который грозил ее намочить. Но Дональд заметил, что все остальные водители делают то же самое, и потому смирился.

– Я, помнится, про это читал, – нахмурившись, сказал он. – Если мне не изменяет память, лечение проходит в две стадии. На первой костный мозг заражают особым вирусом, который создает замену неконтролируемому естественному генетическому материалу. Затем, когда вирус снижает выброс лейкоцитов до нормального уровня, необходимо вывести эту «замену» и завершить работу, введя реплику исходного ядра клетки…

– Откуда мне знать? – пожала плечами Бранвен. – Мне известны только две вещи: во-первых, лечение будет дорогим, а во-вторых – болезненным. Но я рада, что сюда приехала.

Несколько минут возникшее после ее слов молчание нарушал только шорох колес по мостовой и случайные рассерженные выкрики водителей, решивших, будто кто-то ущемляет их право проехать первыми. Дональд никак не мог найти, что сказать. Он только глядел на красивое лицо Бранвен и видел в нем одно горе.

– А мне ведь всего двадцать один год, – наконец сказала Бранвен. – Я могла бы прожить очень долго. И я так хочу прожить долго.

– И вы уже вдова?

– Мой муж был врачом, – с каменным лицом ответила она. – Его убила чернь, обнаружившая, что он использует вакцину, изготовленную из сыворотки свиной крови. Ему было тридцать три года.

Отдаленный гул экспресса, с воем спускающегося к порту, заглушил бы любой ответ, какой Дональд мог бы дать.

Один из служащих «Патриотической гостиницы» говорил и по-английски, и немного на хинди, поэтому Дональд смог оставить свою работу переводчика. Хмурясь на сложный компьютерный формуляр, который ему пришлось набивать, чтобы себя описать, он почти не слушал, что говорила портье Бранвен. Подсознательно он в который раз перечислял про себя, что ему следует сделать по «профессиональным» соображениям: позволить в Международный пресс-клуб, в который ему выдали временную гостевую карту, и условиться о встрече с корреспондентом «АнглоСлуСпуТры», зарегистрироваться в правительственном бюро информации, чтобы ему присылали все официальные пресс-релизы, подмазать столько лап, сколько потребуется, чтобы добиться личного интервью с Сугайгунтунгом. Это последнее будет долгой, дорогостоящей и, вероятнее всего, бесплодной затеей. С тех пор как ятакангцы раструбили о своей программе, ни одному иностранному журналисту не удалось увидеться с профессором наедине, только на пресс-конференциях, проходящих под надзором представителей правительства.

Несмотря на то что их тоже относили к круглоглазым, индийцы в Ятаканге в настоящее время считались почти своими: к ним относились как к таким же жертвам наследия колониализма. Европейцы неизменно сталкивались с неприязнью, порожденной прошлыми хозяевами, голландцами, и отчасти эта неприязнь – из-за постоянной напряженности в дипломатических отношениях – перенеслась и на американцев. Бранвен уже исчезла на верхнем этаже, прежде чем сумки Дональда забрали, а его самого проводили в отведенный ему номер. Сразу, как только вошел, он столкнулся с типично ятакангским скопищем парадоксов: драгоценные старинные шелка ручной работы в стеклянных рамках, заполненных гелием, чтобы предотвратить гниение, висели по стенам, у одной из которых стояла низкая тахта с множеством подушек. Еще тут были душевая кабинка, отделанная поддельным мрамором, биде и туалет, большая пластмассовая корзинка, полная круглых гладких камней для постояльцев из среды ортодоксальных мусульман, которые, опорожнив кишечник, отказываются подтираться иначе, чем завещал Пророк.

Коридорная в синем саронге молча и расторопно повесила его вещи в шкаф, показала, как пользоваться окошком выдачи бумажной одежды и обуви, и извинилась, что телевизор не работает, «но его очень скоро починят». Переключатели на телевизоре были пыльные: по всей видимости, то же самое она обещала последним двадцати постояльцам.

Но хотя бы телефон работал. Оставшись один, он сел у аппарата, испытывая смутный дискомфорт от того, что в нем нет экрана и невозможно увидеть, с кем говоришь. От нечего делать он уставился в укрепленное на стене зеркало.

В этом зеркале – стоило ему набрать первый номер – он увидел дверь, причем не ту, через которую вошел, а ведущую в смежную комнату, и эта дверь миллиметр за миллиметром открывалась.

Стараясь по возможности не шуметь, он встал и одним прыжком пересек узкий номер, а потом затаился у стены так, чтобы его прикрывала дверь. Взгляд в зеркало показал, что неизвестный не сможет увидеть его отражения – впрочем, и ему самому незваного гостя тоже не было видно. Но вот из-за косяка двери появилась смуглая рука, потом нога, потом…

Он прыгнул. Недавнее опустошение наделило его многим, в том числе выверенностью и экономичностью боевых приемов. Уже через секунду он схватил незваного гостя за запястье и шею и готов был поднять и бросить себе на колено, чтобы парализовать ударом в основание позвоночника.

И в ту же секунду с ужасом воскликнул:

– Бранвен!

– Да отпусти же! Больно! – выдохнула она, едва произнеся слова: так сдавили ей тонкое горло пальцы Дональда.

– Простите! – Покраснев от стыда, он помог ей встать на ноги, поддержал за локоть, когда она покачнулась, и тоже перешел на «ты». – Но тебе не следовало так сюда прокрадываться… в наши дни никогда не знаешь, чего ждать!

– Уж такого я точно не ожидала! – иронично отозвалась она. – Мне показалось, я услышала твой голос, и сообразила, что тебя поселили в соседнем номере. Извини. Мне просто хотелось застать тебя врасплох.

– И это тебе удалось, – мрачно сказал он. – О… это, наверное, меня соединили. Садись. Я сейчас освобожусь, это ненадолго.

Он метнулся назад к телефону, из которого слышалось невнятное бурчание на ятакангском. Вопреки его ожиданиям говорящий оказался не южноафриканской корреспонденткой, с которой ему нужно было встретиться, а ее партнером, причем тот не знал, когда она вернется, и согласился только передать пару слов.

Сказав ему, где остановился, Дональд нажал отбой.

Повернувшись вместе с креслом, он поглядел на Бранвен с иронической улыбкой.

– Знаешь что я тебе скажу? Для больной девушки ты довольно сильная.

– Это только начальная стадия, – глядя в пол, пробормотала Бранвен. – Мой муж поставил диагноз незадолго до того, как его убили.

Теперь ему представился шанс рассмотреть ее поближе. Похоже, войдя в номер, она первым делом включила раздатчик бумажной одежды и обзавелась комплектом ятакангского одеяния: сейчас на ней был светло-серый саронг и короткая плотная желтая кофта.

Заметив его взгляд, она поерзала и оттянула ткань у себя на талии.

– Эти тряпки просто ужасны, – сказала она. – Даже хуже того, что нам выдают дома, а они сами по себе мерзость. Я только хотела тебя спросить, не найдется ли у тебя немного свободного времени и не поможешь ли ты мне купить одежду из ткани вместо вот такой бумажной.

Дональд быстро прикинул в уме. Прилетев в Ятаканг, он опередил время: здесь утро, а по калифорнийскому времени – еще вчерашний вечер. Ятакангский обычай предписывает между полуднем и тремя папа-мама соблюдать что-то вроде сиесты. Следовательно, раньше чем на три никаких встреч он назначить не сможет, а значит, у него остается пара свободных часов.

– Конечно, смогу, – сказал он. – Дай только сделаю несколько звонков, а потом я совершенно свободен.

– Большое спасибо, – сказала она и вернулась в свой номер, не закрыв за собой дверь.

Их комнаты, оказывается, разделял шкаф, дверь которого в ее номере открывалась, а не отодвигалась в сторону, как в его. Он почти сразу это заметил, потому что, вернувшись в кресло возле телефона, видел в зеркале, как беззвучно открывается вторая дверь. Ожидая, пока его соединят с правительственным информационным бюро, он рассеянно продолжал смотреть в зеркало.

И потому увидел, как она помедлила, поглядела на себя в этой убогой серой и желтой бумаге и невольно состроила презрительную гримаску.

– Да? – сказали из телефона.

– Отдел по связям с иностранными корреспондентами, будьте добры.

– Подождите минуту.

Она положила руки на грудь, словно чтобы сорвать противную одежду, но бумага, усиленная пластмассой, чтобы защитить от частых ятакангских дождей, не поддалась. С видом потерпевшей поражение она стянула кофту и гневно смяла ее в ком, который зашвырнула в дальний угол комнаты.

– Отдел по связям с иностранными корреспондентами, – сказали в телефоне.

– Меня зовут Дональд Хоган, я послан к вам с аккредитацией от «АнглоСлуСпуТры». Вы должны были получить извещение из нашего центрального офиса.

– Пожалуйста, повторите имя и фамилию. Я проверю.

Верхняя часть саронга, машинным способом заложенная складками под приблизительно рост и размер Бранвен, Развернулась с шорохом бумаги. У Дональда перехватило Дыхание. Под саронгом на ней не было ничего, груди у нее были похожи на коричневые персики, а соски – на яркие сердолики.

– Да, мистер Хоган, извещение о вашем прибытии поступило. Когда вы хотели бы приехать к нам и получить регистрацию вашего официального статуса журналиста в Ятаканге?

– Если три часа дня не слишком рано…

Она размотала три слоя саронга с талии и нагнулась, чтобы распутать сложный клубок прорезей и хвостов, составлявший шаровары. Когда она согнулась в талии, ее груди едва качнулись.

– Я посмотрю в расписании встреч соответствующего чиновника. Пожалуйста, оставайтесь на проводе.

Ей, наверное, удалось надеть незнакомую одежду, но, чтобы снять ее, потребовалось много больших трудов. Не разгибаясь, она повернулась, словно чтобы лучше видеть, что делает, и в квадратном зеркале возникли маленькие округлые ягодицы. Свет упал на холмик черных волос, когда эти ягодицы раздвинулись.

– Да, приходите в три. Благодарю вас, мистер Хоган, – сказали из телефона. Раздался щелчок. Дональд встал – во рту у него пересохло, сердце бешено стучало – и прошел через шкаф.

Все еще стоя к нему спиной, Бранвен переступила через ворох бумажного саронга и сказала:

– Я, конечно, знала, что ты смотришь. Он промолчал.

– Иногда мне думается, что сошла с ума, – сказала Бранвен, ив ее голос вкрались пронзительные ноты по давленной истерики. – Но опять же, бывает, мне кажется, я вовсе не сумасшедшая, а напротив, очень разумная. Он научил меня любить мое тело. Я говорю о муже. И, возможно, мне осталось не так уж много времени, чтобы проявить эту любовь.

Наконец она повернулась, очень медленно вращаясь на изящной ступне, пятка которой, как увидел теперь Дональд, была окрашена розовым – в тон лаку на ногтях.

– Мне очень жаль, – внезапно сказала она. – Неудачный получился тебе комплимент. Просто… Ну, у меня никогда не было американца, а мне бы хотелось. Пока я еще могу. То есть если ты хочешь. – Слова прозвучали безжизненно и пусто, словно из динамика машины. – Я совершенно… как это в каламбуре? Совершенно неподатлива, так? Меня стерилизовали на случай, если мой штамм лейкемии передается по наследству. Я абсолютно и совершенно бесплодна.

– Я тоже, – сказал Дональд и сам удивился грубости своего тона, а потом вытащил заколку, которая скрепляла ее длинные черные волосы, и те рассыпались по ее плечам и спине водопадом кудрей забвения.