Текст книги "Всем стоять на Занзибаре (сборник)"

Автор книги: Джон Браннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 78 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

КОНТЕКСТ (17)
ПОНИМАЯ, ЧТО ПЕРЕГИБАЕТ ПАЛКУ

Да, меня зовут Чад Муллиган. Я не мертв, если об этом будет следующий твой дурацкий вопрос. И мне до пинты китового дерьма, чего ради ты мне звонишь. Да хоть с самого СКАНАЛИЗАТОРА. Если хочешь разговаривать, я буду говорить о том, что меня интересует, а не о том, чего ты от меня хочешь. Устраивает? Тогда включай диктофон. А не то положу трубку.

Ладно, поехали. Я расскажу о бедных. Знаете, где искать неимущего? Не надо, как последний дурак, выходить на улицу и подбирать бомжа в грязных тряпках. Еще несколько дней назад таким человеком, которого вы подобрали, мог быть и я. Вы могли подобрать меня, а я стою несколько миллионов баксов.

И не надо ехать в Индию, Боливию или Бенинию. Я это не тебе говорю, чувак, хотя ты и записываешь мои слова с телефона, а тем – кто бы они ни были, – кто их услышит, если у тебя хватит смелости пустить это на СКАНАЛИЗАТОР. Эй, вы там! Вы на грани банкротства, но и в ус не дуете. Не думаю, что эти мои слова вас убедят, но все же, так, на всякий случай, привожу доказательства.

Чувак, живущий так, как последние три года жил я – без дома и даже без чемодана, – как я и говорил, не обязательно беден. Но будучи свободным от мусора, который путается под ногами и мешает увидеть правду, он имеет возможность оглядеться по сторонам и качественно оценить ситуацию. И среди прочего замечает, что изменилось в этом нашем бравом новом веке.

Что вы даете попрошайке? Может, ничего. Но если все же ломаетесь, то даете как минимум пятерку. В конце концов, его ежемесячная лицензия обходится ему вдвое дороже. Поэтому он по-настоящему не беден. За последние пятьдесят лет расходы возросли приблизительно шестикратно, но пятьдесят лет назад вы скорее всего дали бы попрошайке четвертак или полпенни. В общем и целом по уровню доходов попрошайки продвинулись наверх.

А вы – нет.

К тому, что выросло в среднем шестикратно, относятся средний доход семьи, стоимость еды и одежды, стоимость пустяков, без которых вы вообще не кажетесь себе человеком – например, без голографического телевизора, – а также квартплата и затраты на жилье в целом, скажем, плата за отопление.

К тому, что выросло незначительно, относятся плата за проезд: иными словами, жетон в Нью-Йорке (о котором я упоминаю потому, что он теперь моя вторая родина) стоит всего восемьдесят центов вместо доллара двадцати или около того, сколько бы он стоил, если бы держался наравне со всем остальным, и – хотите удивляйтесь, хотите нет – налоги, которые финансируют все то, на что нам обычно начхать, например, бесплатную медицинскую помощь и образование. А они, кстати, в настоящее время не так уж плохи.

Но что сильно, очень сильно подорожало? Вода, например. Знаете ли вы, что сегодня платите за воду в одиннадцать раз больше, чем пятьдесят лет назад платили ваши деды, и что вам не удается использовать больше, чем использовали они, потому что большего ее количества просто нет?

И пространство для отдыха! Знаете ли вы, что наличие приличного размера свободного пространства в пределах получаса пешком на тридцать процентов повышает стоимость вашего недвижимого имущества, с которого взимаются налоги в пользу города?

А само здоровье! Я не говорю о больничном обслуживании, с ним сегодня все в порядке. Я говорю о естественном, нормальном повседневном здоровье – это когда у тела достаточно энергии и оно способно сопротивляться инфекциям.

Новых бедных вы, вероятно, и сами можете распознать. Вы, возможно, не понимаете как; возможно, вы даже недоумеваете, мол, как же вы их определяете, на них ведь приличная, чистая одежда и всевозможные привлекательные побрякушки, пусть не модели будущего года, но все же исправные и многочисленные. Но вы ведь можете их распознать, правда?

Ну так вот, вы опознаете по тому факту, что они не тратят – не могут тратить – денег на всевозможные пищевые добавки, которыми вы себя поддерживаете. Они едят искусственно выращенное на гормонах мясо массового производства. И вы тоже его едите, но в придачу глотаете еще капсулы с протеином и витамином В12. Они пьют непортящееся пастеризованное молоко. И вы тоже, но вы принимаете кальциферол. Они едят бройлерные яйца. И вы тоже, но вы приправляете их витамином А. И при всем этом вы, вероятно, принимаете еще таблетки «Просыпайся», стимуляторы, транки, рибофлавин, никотиновую и аскорбиновую кислоту – я покопался в аптечке приятеля, там все это есть.

И все равно вы проигрываете. Вы все больше и больше отстаете.

Только что я упомянул пятьдесят лет как точку отсчета. Давайте возьмем еще одну. Что у вас в квартире есть нового? Пятьдесят лет, с 1910-го по 1960-й, видели появление типичного западного дома и доброй дюжины незападных, телефона, радио, телевидения, автомобиля, пластмассы, стиральной машины, электроплиты, утюга, тостера и миксера, не говоря уже о морозильнике, стереопроигрывателе и магнитофоне.

Я побродил по квартире, в которой остановился на время и которая принадлежит высокооплачиваемому сотруднику одной из наших крупнейших корпораций. Я не могу найти ни одного предмета, который был бы столь же революционным, как те, которые я только что перечислил. Верно, телевизор голографический, но принцип голографии был открыт в 1930-х, сечете? Применить его к телевидению были готовы уже к 1983-му или 1984-му, но взялись за это лишь десять лет спустя. Почему?

Да потому что вам тогда это было не по карману!!!!!!!

То же самое с экраном, встроенным в ваш телефон. Служба видеофона существовала в России с 1960-х годов. Но до 1980-х вам она была не по карману. Иными словами, все, что вы считаете новым, уже тридцать лет как устарело.

Как по-вашему, почему к вам так щедры, когда берут у вас старую модель того ли иного прибора в счет стоимости более новой? Да потому что детали от нее тут же вставят в модели будущего года, а то, что нельзя будет встроить, продадут как драгоценный – повторяю – драгоценный утиль.

Крупнейшее отдельно взятое строительство этой страны в настоящее время обходится в сто миллионов баксов-шмаксов. Как по-вашему, что строят? Ответ неверный. Тюрьму.

Друзья, вам незачем ехать в Африку или Индию, чтобы отыскать людей, живущих за чертой бедности. Вы и есть эти люди. Наши ресурсы истощены настолько, что восстановление галлона воды, дабы ее мог кто-то выпить во второй раз, стоит в одиннадцать раз больше, чем в 1960-м. Без телевизора вы проживете, без телефона вы проживете. А без воды? Вот так-то! Мы не умираем с голоду, но если вам нужна такая диета, которая соответствовала бы вашим беспрецедентным росту и мускулатуре, вы платите не в шесть, а в девять или десять раз больше своего дедушки, и зависит это от того, в каком виде вы принимаете свои витамины и прочие пищевые добавки.

Сейчас я расскажу вам о паре-тройке мелочей, которых у вас нет, а потом заткнусь. Вы могли бы иметь у себя в квартире одомашненный компьютер эдак уровня Ровоама, который дал бы вам доступ к объему знаний, приблизительно равному фонду провинциальной библиотеки, а также возможность решать проблемы бюджета, ставить диагноз и подбирать лекарства в случае болезни и научиться готовить первоклассный обед по-французски. Вы могли бы иметь настоящую полиформную мебель, которая меняет не только свою форму, но и текстуру, как делает это каратан-да, – от пушистого меха до гладкости нержавеющей стали. Вы могли бы иметь систему уничтожения мусора, которая зарабатывает для вас деньги, восстанавливая составляющие элементы изо всего, что в нее попадает, и возвращая их как слитки металла и баррели органического сырья. Вы могли бы иметь индивидуальные блоки питания для каждого электрического прибора, какие у вас есть, которые за несколько месяцев сэкономили бы вам стоимость их покупки и защитили бы вас от аварий на линии электропередач из-за перегрузки зимой.

Да заткнись же, я почти закончил. Когда я говорю, что вы – вот вы, вы! – могли бы их иметь, я не имею в виду человечество в целом. Иными словами, если бы они были бы у вас, их не было бы у вашего соседа, или в масштабах города, если бы они имелись в вашем городка, их не было бы в соседнем. Технологии, способные произвести все вышеназванное, существуют, но именно потому что мы, черт побери, в масштабах всей планеты банкроты, ваш дом не содержит практически ничего, чего не узнал бы с первого взгляда и не смог бы использовать без подсказки ваш дедушка. Более того, он, вероятно, пожаловался бы на вонь не убранного с улиц мусора, а может быть, даже и на вонь от вас самих, потому что в его время вода была дешевле и душ или ванну он мог принимать столько раз, сколько заблагорассудится.

Ладно, чувак, я прекрасно знаю, что ты пытался меня прервать и объяснить, что никак не сможешь запустить все это на СКАНАЛИЗАТОР. Но почему бы не показать хотя бы разок, как мистер и миссис Повсюду спят под мостом в Калькутте?

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (20)
ТЕНЬ ДЕДУШКИ ЛОА

Эластичные, но плотно прилегающие ремни, которые пассажирам расстегивать запрещалось на протяжении всего полета, поскольку на такой высоте чрезвычайные ситуации возникали слишком неожиданно, сковывали Дональда, напоминая о смирительных рубашках и обитых войлоком палатах. Весь салон при аварии превращался именно в нее – в обитую войлоком палату. Однажды экспресс столкнулся с третьей ступенью ракеты, по пологой орбите вошедшей в атмосферу, но все шестьдесят семь пассажиров выжили.

«Это правильно. Это разумно. Нас нужно прятать в обитых войлоком камерах от нашего собственного сорвавшегося с цепи разума».

А еще пассажирский отсек был, разумеется, чревом, в котором переносили выводок в чужое место, которого они не могли видеть. Откуда пассажирам знать, что их не привезут вместо Гонгилунга в Акру и что они, моргая на яркое солнце, окажутся не среди низеньких желтых, а среди высоких черных незнакомцев.

Дональд даже на это надеялся.

Но когда консервную банку вскрыли – исключительно ради одного, – его, в точности как и обещали, выставили в экспресс-порту Гонгилунга. Под любопытными взглядами своих попутчиков он механически прошел через шлюз в крытый вагон, который по движущейся ленте доставит его, как багаж, в зал прилета. Скосив взгляд в окно, он был неприятно удивлен, сообразив, что смотрит на две вещи, каких никогда в жизни не видел.

Всего в пятидесяти ярдах сосал соску в заправочном отсеке китайский экспресс, его длинные бока были маркированы красной звездой и белым солнцем. А за ним, в пелене мелкого дождя, но не скрытый ею, высился первый вулкан, какой ему довелось увидеть.

«Ну надо же! Это, наверное, Дедушка Лоа!»

Известное прежде по картам обрело реальность. Гора высотой в девять тысяч футов нависла над проливом Шонгао, задумчиво дымилась, иногда шевелилась, как старик, видящий во сне свою юность, и сбрасывала пару валунов с дальнего склона. До 1941 года там тоже был пролив, который сейчас перекрывал узкий перешеек из лавы и пепла. В тот год Дедушка Лоа забрал жизни двух тысяч человек, в основном рыбаков, которых погубило цунами. Он, конечно, не попадал в категорию монстров вроде Кракатау, на счету которого было тридцать шесть тысяч жертв, но все же был могучим и опасным соседом.

По эту сторону на длинном узком острове Шонгао располагались столица Гонгилунг и еще несколько городов поменьше. За вулканом – меньший и более округлый остров Ангилам. Слева – или к востоку – цепь других островов пролегла длинной дугой, которая, если ее продолжить, привела бы к Изоле. Справа острова лежали реже и были разбросаны приблизительно по шестиугольнику. Среди ятакангских писателей расхожим приемом было сравнивать свою страну с ятаганом, навершие рукояти которого складывалось из самых западных островов. Здесь же, у рукояти, был Центр контроля.

Он так засмотрелся, что, когда движущаяся лента привезла его к назначенному шлюзу зала прибытия, выходя из крытой кабины, споткнулся. Растерянно пытаясь восстановить равновесие, он едва не толкнул девушку в традиционном саронге и остроносых туфельках без задников, которая поглядела на него с холодным презрением.

Пройдя ускоренный курс, он читал и писал на ятакангском, но почти не говорил и давно не упражнялся в воспроизведении трудно дифференцируемых азиатских звуков. Пытаясь сгладить первое дурное впечатление, он все равно произнес церемонное ятакангское извинение, но она проигнорировала его настолько, что он спросил себя, не напутал ли чего-нибудь.

Пробежав глазами присланный по радиофаксу список пассажиров экспресса, она почти без тени акцента сказала по-английски:

– Вы Дональд Хоган, верно? Он кивнул.

– Пройдите к пятому пункту. Ваш багаж доставят.

Он пробормотал «спасибо», и она хотя бы наклонила голову в ответ, но уделенное ему внимание тем и ограничилось, и девушка отвернулась приветствовать пассажиров, выходящих из соседнего шлюза. Покраснев от смущения, Дональд прошел через зал к ряду длинных стоек, какие встречаются в любом экспресс-порту мира. Стойки были разделены на пропускные пункты, на каждом окопались чиновник иммиграционной службы и таможенник, одетые в серовато-белые формы и черные шапочки.

Дональд кожей чувствовал обращенные на него взгляды. Он был здесь единственным европейцем. Почти все остальные были азиатского происхождения: местные, китайцы или бирманцы. У первого пункта стояли несколько сикхов, еще в зале мелькало с десяток арабов, среди которых затесался одинокий негр, похоже, из Африки. Но никаких уступок неазиатам не делали: единственные вывески, какие он мог заметить, были на ятакангском, на китайском, кириллицей или на индонезийском.

Подойдя к очереди к пятому пункту, он встал за семьей состоятельного китайца – они явно были экспатриантами, поскольку тут же принялись обсуждать его на ятакангском.

Их маленькая дочка, девочка лет пяти, вслух удивилась, какой он бледный и некрасивый.

Спрашивая себя, не поставить ли их на место – в отместку за его собственную растерянность пару минут назад, дав им понять, что знает, о чем они говорят, он попытался отвлечься перечислением того, чем это место отличается от экспресс-зала дома. Список оказался короче, чем он думал. Отделка в режущих глаз красных и зеленых тонах соответствовала влажному тропическому климату Гонгилунга, стоящего на уровне моря, но и в предгорьях, хрящами уходящими в глубь острова, было чуть прохладнее, но не намного суше. Рекламных щитов здесь было не меньше, чем дома, а вот коммерческая реклама почти отсутствовала, поскольку сферу услуг на девяносто процентов контролировало государство. Но среди остальных десяти было несколько политических, в том числе пара плакатов, прославляющих маршала Солукарта за его обещание оптимизировать население. Стены украшали постеры различных авиалиний: китайских, русских, арабских, японских, даже афганских и греческих. Были здесь вездесущие киоски с колоритными диковинами и сувенирами, и был виден, хотя и не слышен, тридцатитрехдюймовый экран голографического телевизора, включенного для пассажиров в зале вылета за затемненным стеклом.

Словно чтобы позлить его, очередь, куда его направили, двигалась медленнее соседних. Он уже предвидел, что станет завидовать людям вокруг, которые привыкли сидеть на полу и которым не показалось бы нелепым по-лягушачьи прыгать на корточках, когда очередь сдвинется.

Виной задержки, похоже, был стоящий перед китайской семьей японец, по всей видимости, коммивояжер из Японской Индонезии, поскольку его раскрытые сумки распирало от десятков образцов товара, который Дональд легко опознал, – электрошокеры, тазеры, газовые баллончики. Чиновник за стойкой останавливался на каждом образце, всякий раз заглядывая в объемистое руководство. Дональд добавил к списку различий еще одно: дома на каждом пропускном пункте лежала бы компьютерная распечатка с указанием таможенных тарифов.

Злясь на задержку, он заметил, что очередь к шестому пункту уменьшилась до одного человека, очень привлекательной индианки в микросари, которое оставляло открытым правое плечо и ноги до середины бедра, – насколько он слышал, индийское правительство поощряло эту моду, так как она сокращала расход ткани. Изящные ноги были обуты в золотые сандалии, длинные темные волосы уложены в высокую прическу, чтобы подчеркнуть патрицианский профиль, в левой ноздре – украшение в древнем стиле, забавный атавизм, учитывая, что в остальном внешность у нее была даже слишком современная.

Интересно, зашорены ли ятакангские чиновники настолько, чтобы, когда терка уйдет, отказаться перенести его сумки к соседнему пропускному пункту?

Судя по поведению китайской семьи, откровенное любопытство здесь не считалось дурным тоном. Дональд напряг слух. Поначалу он не мог разобрать слов, а потом сообразил, что таможенник коверкает свой язык, словно говорит с ребенком, а девушка все равно его не понимает.

Никто больше в его очередь пока не встал. Он обсудил с собой, не попросить ли китайскую семью придержать его место, а потом решил, что лучше не рисковать, обращаясь к ним по-ятакангски, и подошел к девушке.

– Вы, вероятно, говорите по-английски, – сказал он. Она повернулась к нему с очевидным облегчением, а чиновник за стойкой скривился.

– Да, говорю! – сказала она с заметной северо-запад ной напевностью, которую англичане окрестили бомбейским английским. – Но я ни слова не понимаю по-ятакангски!

– Потом она узнала его собственный акцент и уже готова была нахмуриться.

– Но… но разве вы не американец?

– Верно.

– Тогда…

– Я говорю на ятакангском. У нас его мало кто знает, но все же такие встречаются. Как по-вашему, в чем проблема?

Она пожала плечами, округлив глаза и подняв брови, от чего вздернулся красный значок касты на высоком лбу.

– Что вам надо? – резко спросил таможенник у Дональда.

Выискивая в долгосрочной памяти модуляции, соответствующие словам, которые он привык видеть, а не произносить, Дональд сказал:

– Дама вас не понимает. Я ей объясню, если вы мне скажете, в чем дело. Только помедленнее, пожалуйста.

Чиновники обменялись взглядами. Наконец цербер из иммиграционной службы сказал:

– Мы не впускаем в нашу страну проституток.

На мгновение Дональд был сбит с толку. Потом понял, что они имеют в виду, и едва не рассмеялся. Он повернулся к терке.

– Они считают вас проституткой, – сказал он и улыбнулся.

На ее лице мелькнули удивление, ужас и наконец такое же веселье.

– Но почему?

Дональд рискнул высказать догадку, к какой пришел сам.

– Вы случайно не вдова?

– Да… Но откуда вы?.. Ах да, конечно: перед отъездом я попросила знакомого написать это в моем паспорте по-ятакангски.

– Нет, я не подглядел это в вашем паспорте. Так получилось, что вы нарушили несколько местных обычаев. Прежде всего одежда, которая на вас.

Девушка смущенно опустила взгляд на смуглые ноги.

– Национальная ятакангская женская одежда – саронг, который похож на ваши старомодные сари за одним исключением: его собирают между ног наподобие турецких шаровар. Такие короткие, как у вас, юбки позволяют себе носить только обладающие большой властью женщины-менеджеры и… э-э… девушки веселого поведения. И, во-вторых, большинство ятакангских проституток официально называют себя вдовами: для женщины, потерявшей мужа, не считается позором искать других мужчин, чтобы прокормить себя.

– Силы небесные! – еще более округлив глаза, воскликнула девушка.

– И в довершении всего на письме слово, означающее «вдова», если писавший не будет очень аккуратен, вполне может превратиться в сленговый термин для обозначения «уличная девка». Посмотрим, нельзя ли это уладить.

Он повернулся к уже потерявшим терпение чиновникам и с максимальной цветистостью объяснил ситуацию. Их лица чуть-чуть расслабились, и после некоторых дебатов они предложили компромисс.

– Они говорят, – перевел Дональд, – что, если вы переоденетесь во что-нибудь, что больше подходит респектабельной женщине, они вас пропустят. Вы можете взять костюм из дорожной сумки и пойти в дамскую комнату вон там. – Он показал в конец зала. – Но они советуют как можно скорее приобрести ятакангскую одежду, иначе это может повлечь за собой более неприятные последствия.

– Могу себе представить, – подмигнула девушка. – Большое спасибо. А теперь надо посмотреть, не найдется ли чего-нибудь такое, что бы их не оскорбляло.

Она порылась в сумках. Дональд, видя, что у японского коммивояжера все еще проблемы, стоял и смотрел. Наконец она извлекла длинное зеленое с золотом сари и, расправив, показала ему.

– На самом деле это для приемов, но это все, что я с собой привезла. Подойдет?

Дональд получил подтверждение чиновников, что это приемлемо, и, снова поблагодарив его, девушка скрылась в дамской комнате.

А коммивояжер все еще спорил. Помедлив с минуту, Дональд спросил у чиновников, которые облокотились на стойку, переводя дух, нельзя ли ради исключения перенести его сумки с соседнего пропускного пункта?..

Они уступили нелюбезно. Их угрюмость Дональда озадачила. Он даже спросил себя, не подозревают ли они, будто он ввел их в заблуждение относительно профессии девушки, или, скажем, просто ждут взятки. Но он не решался предложить что-либо: режим Солукарты мог похвастаться одним достижением, а именно искоренением взяточничества среди государственных служащих. Лишь когда его сумки наконец принесли – к немалой досаде китайского семейства, – он вдруг догадался об истинной причине.

«Я ведь круглоглазый. Если бы я не говорил чуть-чуть на их языке, они бы преспокойно оставили меня ждать до Судного дня».

Он всмотрелся в лицо иммиграционного чиновника, пока тот пролистывал зеленый американский паспорт, и по опустившимся уголкам губ понял, что его догадка верна. Дональд с трудом сглотнул. Ощущение было для него новым, и потребуется некоторое усилие, чтобы к нему привыкнуть.

– Приступим! – сказал чиновник. – Вы, я вижу, репортер. Что привело вас на Ятаканг?

«Надо вести себя очень вежливо».

– Ваша программа генетической оптимизации, – ответил Дональд, – вызвала у нас огромный интерес.

– Это верно, – ухмыльнулся таможенник, отрываясь от досмотра имущества Дональда. – С тех пор, как о ней объявили, к нам сюда репортеры со всего мира приезжают.

– Кроме Америки, – возразил иммиграционный чиновник. – Если уж на то пошло, я слышал, что американцы и прочие, – он употребил слово для обозначения европейцев, которое приблизительно соответствовало афрамовскому выражению «бледнозадый», – отрицают правдивость этого заявления. – Он бросил на Дональда хмурый взгляд. – Вы сказали, она вызвала огромный интерес?

– Именно из-за нее меня сюда и послали.

– И, чтобы добраться сюда, вам потребовалась неделя? – скривил губы иммиграционный чиновник. Он снова очень внимательно прочел каждую страницу паспорта.

Тем временем его коллега перерыл содержимое сумок Дональда, не столько их обыскивая, сколько комкая вещи. Страдая от уязвленной гордости, Дональд стоял молча и ждал, когда досмотр им наскучит.

Наконец иммиграционный чиновник закрыл паспорт, шлепнув им по столу, и протянул другую руку. Он сказал что-то, чего Дональд не понял, и ему пришлось просить повторить.

– Покажите мне ваше доказательство безотцовства!

– У меня нет детей, – рискнул Дональд.

Подняв бровь, иммиграционный чиновник глянул на своего коллегу.

– Слушайте! – сказал он, словно обращаясь к идиоту. – Пока вы в Ятаканге, вам нельзя делать детей. Это помешает программе оптимизации. Покажите мне документ, который подтверждает, – на сей раз он употребил более простой оборот, чем вербальная скоропись первого требования, – что вы не в состоянии делать детей.

«Им нужно свидетельство о стерилизации. Вот что пропустил паршивец Делаганти! »

– Я не стерилен, – сказал он, прибегнув к выражению, обозначающему импотенцию и мужскую несостоятельность того, к кому применено, и пытаясь выглядеть оскорбленным.

Иммиграционный чиновник нажал на кнопку под стойкой и повернулся вместе с вращающимся креслом. В дальней стене открылась дверь, за которой возник мужчина в медицинском комбинезоне с аптечкой в руке, штемпельной коробочкой и толстым справочником. Увидев Дональда, он остановился как вкопанный.

– Вот этот? – переспросил он.

Получив в ответ утвердительный жест, он ушел за дверь, где, наверное, заменил свою аптечку на другую, похожую. Вернувшись, он поглядел на Дональда изучающе.

– Вы говорите по-английски? – вопросил он.

– И по-ятакангски тоже! – отрезал Дональд.

– Вы понимаете, что необходимо сделать?

– Нет.

По закону, все иностранцы, въезжающие нашу страну, должны быть стерильны. Мы не хотим, чтобы вы загрязняли наш генофонд. У вас нет свидетельства о стерильности?

– Нет.

«Что они собираются делать? Отослать меня назад?

Мужчина в комбинезоне полистал свой справочник и нашел таблицу дозировок. Проведя пальцем по столбцу до нужной графы, он со щелчком открыл аптечку.

– Это полагается жевать, потом проглотить, – сказал он, протягивая белую пилюлю.

– Что это?

– Это на сорок восемь часов стерилизует мужчину вашей расы и телосложения. В противном случае вам предоставят на выбор три варианта: вы дадите согласие на немедленную вазектомию, вы согласитесь подвергнуться радиационному облучению, достаточному, чтобы лишить дееспособности ваши половые железы, или вы можете ближайшим же рейсом покинуть страну. Это вам понятно?

Дональд медленно протянул руку за пилюлей, жалея, что не может вместо этого сломать шею наглому желтопузому.

– Дайте мне ваш паспорт, – продолжал мужчина в комбинезоне, переходя на ятакангский. Из штемпельной коробочки он извлек самоклеющийся ярлык, который налепил на переднюю обложку паспорта. – Вы это сможете прочесть, да? – сказал он, снова вернувшись на английский и показывая наклейку Дональду.

Там говорилось, что, если владелец паспорта в течение ближайших двадцати четырех часов не явится в больницу на обратимую операцию по стерилизации, его заключат в тюрьму сроком на один год и депортируют с конфискацией всего имущества.

Пилюля на вкус была сплошь пыль и пепел, но ему пришлось ее проглотить, а вместе с ней и почти неконтролируемую ярость при виде ликования, с которым узкоглазые недоноски наблюдали за унижением белого человека.