Текст книги "Плавучая опера"

Автор книги: Джон Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Да, а поцелуи-то мои без толку оказались. Рухнул я на спину, просто с ума схожу из-за беспомощности своей и вообще неумелости – нет, ну надо же вот так все прошляпить! Кретин, идиот – и, вижу, правильно, еще похлеще драконить себя требовалось, она от этого ободрилась, в себя пришла.

– Ну хватит, Тоди, себя проклинать, – говорит. И целует меня. – Ах ты, радость моя ненаглядная! – и ручонкой поглаживает.

– Оставь, – бормочу, в подушку уткнувшись.

– И не подумаю. – А сама уже смеется, опять у нее полный порядок, тем более что я не знаю, куда деться от робости и стыда, ладно, коли так, всю жизнь робко держаться буду. – Да брось ты, право. Сейчас все сделаю.

– Не получится у тебя, – хриплю.

– Получится, – говорит полушепотом, и в ухо целует, и никнет ко мне, никнет.

Внемли мне, друг-читатель! Надумаешь жениться, заклинаю тебя – выбирай такую, которая в Ракстоне росла и на Гибсон-Айленде каждое лето проводила! Клянусь тебе, не найдешь лучше, фантазии-то сколько, а страсти, а энергии, и все умеет, только оторвется на миг – смех на нее какой-то нервный нападал, – и опять…

Впрочем, довольно. В рыцарский кодекс, сказать честно, я верю не больше, чем во все прочее, однако же остановлюсь. Скажу одно: не так уж много времени понадобилось, чтобы с блеском довершить ритуал супружеской измены. После чего мы закурили и кое о чем побеседовали.

– Гаррисону как в глаза посмотрим? – спрашиваю.

– Не беспокойся.

– Не беспокоиться?

– Угу.

– То есть как?

– А он не сердится.

– Не рассердится?

– Уже не сердится.

– Ты что же, ему наперед сказала? – ушам своим не поверил.

– Конечно. И он одобряет.

– Значит, вы не любите друг друга?

– Любим, – говорит. – Дурачок какой.

– Ни черта не понимаю.

– Ну говорила я с ним, – объясняет, чуточку смутившись. – Гаррисон от тебя просто без ума, да и я тоже. Спрашивается, что тут плохого, раз ты мне очень нравишься, – я же только ради удовольствия, не надо ничего усложнять. Ты против, что ли?

– Да что ты, – успокаиваю ее поскорей.

– Мы с Гаррисоном тоже так считаем, – говорит. Мне стало по-настоящему любопытно, хотя и неловко как-то. – Потому что любим друг друга по-настоящему. – Очень торжественно сказала, а сама лодыжку почесывает, муха куснула. – И поэтому ревновать друг друга не умеем, не может между нами такого быть. А если ты теперь думаешь, что я его не люблю, мне только умереть остается.

– Что ты выдумала! – говорю, тоже торжественности напустив. – Я все понял, молодцы какие!

– Ну хорошо, что понял. – Вздохнула и головку мне на плечо кладет. – Мы с ним про это долго разговаривали. Боялась я жутко. Может, вообще-то не надо было, не знаю, а Гаррисон – он чудесный. Ко всему так объективно относится, не поверишь.

– Я тебя полюбил с первого взгляда. – Хотелось, чтобы прозвучало убедительно, а вышло так пышно, что я покраснел.

– Не надо, прошу тебя, – говорит Джейн. – Никакой любви не надо, слышишь? Ты мне действительно очень нравишься, Тоди, но как друг, и все.

– Мне этого мало.

– А другого не будет, – говорит. – Мне с тобой хорошо было. Тебе тоже, надеюсь. Ну и хватит, нечего романтику разводить, одна фальшь получится.

– Ну, если тебе хочется так, значит, и будет так, – сказал я покорно. – Ты лучше всех на свете.

Тут она расцвела сразу, повеселела. Пошла к холодильнику за пивом – льда там, вижу, килограммов двадцать, не меньше, – а когда я бросился следом, поймал ее, прижал к себе и шею стал сзади поглаживать, схватила мои пальцы и прижимает, прижимает.

– Все равно не знаю, как мне смотреть Гаррисону в глаза, – говорю, думая, что сделаю ей приятно.

– Да перестань ты конфузиться, Тоди. Говорю же тебе, он такой чудесный. И он сам так хотел, не меньше, чем я. Потому что действительно тебя любит.

– Поразительно, – говорю. А она словно все боится, что я не оценю, до чего он необыкновенный. – Святой человек, – говорю, – да и только.

– Он от тебя в полном восторге. – И открывает дверцу холодильника, спиной ко мне повернувшись.

– Во всех отношениях меня превосходит, – объясняю я настенному календарю. – Подумай, я-то что могу для него такое же сделать?

Признаться честно, вопрос этот я задал с некоторым умыслом, я ведь юрист, как же не поинтересоваться, что были у Гаррисона за мотивы, когда он сказал жене, чтобы переспала с его другом.

– Ему никаких вознаграждений не требуется, – уверяет она. – Ни от тебя, ни от меня. Вообще, Тоди не думай, пожалуйста, что ты кому-то там чем-то обязан. Проще на все смотри, нам с тобой хорошо было, ну и нечего тут рассусоливать.

– Не верю, – сказал я с сомнением, – не бывает, чтобы после такого мужчина к другому мужчине по-старому относился.

– А вот увидишь, клянусь! – Уж очень она старалась меня уверить, после этих-то ее слов, что надо на все просто смотреть. – Какие тебе еще нужны доказательства? Честное слово даю, сам он это придумал, не я одна.

Я покачал головой: право же, кому дано в столь своеобразной ситуации разобраться, во всяком случае обычный человек вроде меня – недалекий, боязливый – уж непременно изумится неземной широте души Гаррисона Мэка.

– Все отлично, поверь, – улыбнулась Джейн и чмокнула меня в нос, доставая пиво. Так, значит, я вел себя как следовало, никаких сомнений. Она все в свои руки взяла, утешает вот меня, подбадривает. Слегка подчеркивая каждое движение – чтобы я успокоился, надо думать, – Джейн сбросила халатик, принялась натягивать купальник, который на ней перед тем, как ко мне войти, был, бретельки расправляет. Целый спектакль, – видимо, дополнительный подарок от св. Гаррисона. Век бы смотрел, подумал я, потягивая из бутылки.

Стало быть, утихомирился после шока совращения, уселся в качалку, которая у них на крытой терраске стояла, и смотрю на Чоптенк там, за соснами. А Джейн вышла, так прямо и сияет, хватит, мол, опять говорит, чего ты разнервничался, сказано же тебе, Гаррисон в курсе и одобрил, и по лужайке к пирсу отправилась, на яхту. Такое удовольствие на нее смотреть было, пока она днище ополаскивала, корпус губкой протирала, дек, а потом стала грот и кливер на рангоутах крепить. Все ловко делает, изящно, так бы снова на нее и кинулся. А я только головой мотаю, никак не отойду, до того изумлен всем случившимся.

Слышу, машина подъезжает, и тут же появился Гаррисон. Что-то слишком уж грохочет, ненужный лед обратно в холодильник запихивая, а потом выходит ко мне на террасу, тоже в качалку плюхается. Ну, смущен он, ясное дело, и хотя не хотелось ему, а все у него как-то подчеркнуто выходит: сигарету раскуривает долго и мне спешит спичку зажечь, пиво большими такими тянет глотками, вздыхает, позевывает, ноги перед собой вытянув. Что толковать, знал он, конечно, очень хорошо знал, что я с его женой только что в постели кувыркался. И в общем, мы стараемся ни друг на друга не смотреть, ни на Джейн, чье ладненькое тело так перед нами и мельтешит. Представил себе, как Гаррисон вытащит сейчас из-за пазухи револьвер да три кусочка свинца в меня всадит, и забавно это мне показалось. Вспомнились разные жуткие истории на почве адюльтера, с которыми я как юрист сталкивался и как читатель газет, – я бульварные драмы никогда не пропускаю. Интересно, правда что-то новенькое – гостеприимство это пополам с блядством, или мне просто слышать про такое раньше не приходилось?

– Вот что, – загундосил он наконец, думая, видимо, что я от его тона размякну, – либо давай про это дело помалкивать, как джентльмены, либо, да и лучше бы, начистоту все обсудим, чтобы никаких неясностей между нами не осталось.

– Давай конечно, – говорю и этикетку с бутылки соскребаю.

– В койке она ничего, а! – И зубы скалит.

– Еще как! – говорю.

Помолчали, только Гаррисону все неймется.

– Ты, Тоди, насчет меня не сомневайся, все нормально, – говорит, а тон у него все равно дурацкий. – Я с полным одобрением, и Джейн тоже. Ты ей, вот так-то, нравишься очень, мне тоже. Здорово она все это придумала, другие бы так.

У меня не осталось сомнений, что придумал-то все Гаррисон.

– Мы с Джейн очень друг друга любим, очень, – тянет он свое и ждет, что я ему подыгрывать начну. – Мы же не какие-нибудь недотепы замшелые, чтобы ревновать там, на условности оглядываться и прочее. – Паузу сделал. – Есть любовь, и есть половое влечение без всякой любви. – Опять пауза. – Трахаться мы оба любим. – Пауза. – Если б мне какую девочку захотелось, Джейн, она же умничка, ничуть бы против не была, спи себе с ней, пожалуйста, она же знает, я никого другого все равно не полюблю.

– Конечно не полюбишь, – говорю.

– Понимаешь, это вроде как в теннис сыграть. – И смеется. – Разомнешься, удовольствие получишь. Видел я таких, которые с ума сходят, если жена в теннис с кем поиграет или потанцует, допустим. А по мне, целоваться и то хуже, чем трахаться, целуешься ведь не для удовольствия, чувство свое поцелуями этими показываешь, вот так.

Я закивал, всячески стараясь показать, что восхищен глубиной его мысли.

– И не думай, что ты чем-то мне обязан, понял? – с нажимом сказал Гаррисон и опять хохочет. – А то еще меня благодарить начнешь, с тебя станется. Радуйся просто, что все так хорошо. Главное, значения этому не придавай особого. Не стоит.

Ну и замечательно, я уже никакого значения этому не придавал.

– Ничего же в общем-то не изменилось, – талдычит Гаррисон, – мы что, другими сделались?

– Я сделался, – говорю я с расстановкой. Все ясно, Гаррисон, может сам того не сознавая, очень хочет, чтобы я признательность ему выразил, прочувствовал, до чего ему обязан, – очень хорошо, потешу его душу так, что не забудется.

– Да ладно, – посмеивается он. – Я же знаю, про что ты.

– Ничего ты не знаешь, – говорю. – У меня это в первый раз было.

– Что-что?

– Вот именно. – И от бутылки своей глаз не поднимаю. – Ну, я сегодня впервые женщину познал.

– Врешь! – А сам так задышал, задышал, дело-то, выходит, серьезное, не хаханьки тут. – Тебе лет сколько? Тридцать?

– Тридцать два, – уточняю. – Понимаешь, у меня с простатой долго непорядок был.

Гаррисон молчит, на пирс смотрит, а Джейн уже все закончила, назад к нам возвращается.

– Та-ак, – говорит, – ну, надеюсь, ничего плохого мы тебе не сделали. – Видно, мое признание сильно на него подействовало и польстило невероятно.

– Ну что ты, успокаиваю я его. – Прекрасно все было, Гаррисон. Хотя, сам понимаешь, сравнивать не могу.

– Слушай-ка, – тараторит он, видя, что Джейн совсем уж в двух шагах. – Бога ради, не думай, что ты мне чем-то обязан. Я считаю, отлично все было придумано, я это сделал, то есть не я, конечно, мы сделали это, потому что тебя любим. Только бы ты в голову не взял, что я из этих – ну, слыхал, наверно, есть такие, которым только бы сбагрить жену приятелю.

_ С ума сошел!

– Ладно, вот и Джени, – с явным облегчением сказал он. – Все нормально, понял? И пожалуйста, очень прошу, не думай, что ты чем-то обязан.

– Не буду, – говорю.

Ветерок к обеду поднялся свежий, а нами тремя какое-то оцепенение овладело. Я все сидел да сидел, уставясь взглядом в одну точку, как будто весь в раздумьях. Гаррисон с Джейн решили, что я погрузился в медитации по случаю великого события в моей жизни, их это будоражило, тешило их тщеславие, вот они и трещали без умолку про всякую ерунду. Гаррисон, гляжу, прямо как на иголках вертится, скорей бы Джейн про мою непорочность сообщить. И оба все по плечу меня похлопывают, все угодить стараются, да так подчеркнуто – понимаем, мол, твои переживания; нет, вы не подумайте, они ко мне действительно очень расположены, по-настоящему с симпатией относились, и ничего в их симпатии притворного не было, только проявлялась она странновато, оттого и смешила меня, еле сдерживался, да и ситуация-то получалась пикантная, а я своим молчанием только ее усугублял. Мне-то уже понятно было, к чему все клонится.

Объяснить позволите?

Дело-то, хочу я сказать, в том, что Гаррисон и Джейн были люди вполне заурядные, ну, по сравнению с остальными разве немножко более развитые, внешностью привлекательнее, и денег, конечно, у них было куда больше. Друзей у них почти не водилось, только те, кого они сами выбрали, а по-настоящему близко они сошлись с одним, в лучшем случае с двумя. Джейн ничуть не актерствовала, демонстрируя щедрость сердца, – она была страстной натурой, а логика Гаррисона, довольно причудливая и не сказать чтобы глубокая, сумела доказать им обоим, что принятые в обществе правила по большей части сущий произвол. Но я-то слишком хорошо его изучил, чтобы не видеть, как часто логика у него спорит с чувством, – Гаррисон, к примеру, понимал иррациональность расовых предубеждений, но при всем том негров не выносил, – и мне казалось, что и Джейн присущи такие же противоречия. Они, разумеется, давно уже все, что сегодня случилось, продумали, им обоим щекотало нервы предстоящее приключение; не исключаю, что оно обсуждалось на супружеском ложе, в темноте, чтобы не показывать друг другу, как они смущены им – или возбуждены. Думаю, ни он, ни она не хотели, чтобы другой почуял неумеренный энтузиазм, а то еще начнутся подозрения в том духе, что Джейн не получает от мужа должного, а Гаррисон не чужд порочных наклонностей, хотя и то и другое – полная чушь. Я убежден, что обговорена была каждая деталь, прежде чем замысел привели в исполнение, и все это они предвкушали – изумление мое, наслаждение, благодарность. Гаррисон мне вправду нравился, и оттого было жаль, что это он все затеял, ведь неприятные последствия я уже предчувствовал. Но что сделано, то сделано: Джейн официально стала моей любовницей и некоторое время, несомненно, ею будет пребывать, – что же, ничего не остается, попользуюсь случаем, тем более что мужчина, робкий он, неробкий, в постели никого лучше Джейн желать не может.

Вот о чем мне думалось, пока мы огибали Тодд-пойнт, чтобы потом напрямик плыть к острову Шарп. Джейн сидела на румпеле – отлично у нее получалось, просто прирожденный рулевой, – я возился с кливером, а Гаррисон развалился, устроившись на досках поближе к килю, – ноги вытянуты, в одной руке сигара, в другой лини главного паруса, голову положил Джейн на колени и болтает с ней о том о сем. Добрались до острова, выкупались, медузы нас пожгли как следует, а потом сидим себе покуриваем да про политику беседуем. Тут я говорю: устал, вздремну чуточку – мы на пляж одеяло с собой захватили. А Джейн с Гаррисоном решили пока по острову побродить.

Ну разумеется, вскоре опять ее руку у себя на теле чувствую, только я слышал, как она вернулась, и никаких неожиданностей – в полной готовности находился. Тяну ее к себе вниз и сразу начинаю целовать.

– А Гаррисон где? – спрашиваю.

– В другой конец пошел, – и не успела добавить: хворост для костра набирает, – как я с нее уже почти стащил купальник.

– Отойти лучше, кустики вон там, – беспокоится она. – С мыса Кук все очень даже видно, если в бинокль.

– Ну и пусть, – говорю. – Сделай мне хорошо.

– Помолчи, глупый.

Гаррисон вернулся, когда уже стемнело, здоровую связку хвороста на веревке за собой тащит, а мы лежим на одеяле, разговариваем. Что-то не такой он был веселый, как прежде, молча плюхнулся и стал раскладывать костер, а на меня и не взглянет, словно упрекал за то, что помочь ему не хочу. Помочь я и не подумал. Весь остаток вечера и потом, когда назад поплыли, Гаррисон сидел насупленный, Джейн попробовала разок-другой его растормошить, но никакой реакции – она и замолчала. Посматриваю я на них снисходительно и все думаю, где же она, объективность, о которой столько было говорено.

Наутро хмурость его прошла, Гаррисон опять пылал обычным своим жизнелюбием, но все равно я запомнил, какая вдруг на него нахлынула мрачность, стало быть, в этой броне, за которой наш святой укрылся, тоже щелочки имеются. Хотя, и то сказать, вечно я какие-то потаенные знаки отыскиваю.

Она мне что сказала? "Нам с тобой хорошо было, и нечего рассусоливать".

А Гаррисон: есть, мол, любовь, и есть половое влечение без всякой любви.

Но все не так-то просто. Неделю спустя, уже у меня в номере это было, Джейн говорит:

– Что скрывать, Тоди, я тебя по-своему люблю. Не так, как Гаррисона, но мы с тобой больше чем друзья, а то бы в постели не получалось у нас так здорово, правда?

– Правда, – отвечаю.

Потом, когда я к ним на обед пришел, Гаррисон тоже высказался.

– Женщина, – говорит, – может сразу двух любить, даже нескольких, и одинаково сильно, а может, – говорит, – по-разному их любить, но всех сразу, или одинаково, но не всех вместе, или по-разному и не сразу всех, всякое, в общем, бывает. А вся эта мура про "любовь и верность до гроба", это обыватели выдумали, правда?

– Правда, – соглашаюсь.

И не то чтобы я так уж при этом лицемерил, хотя минутой раньше с такой же готовностью подтвердил, что можно в самом деле любить и не совокупляться или совокупляться, а не любить. Вся штука вот в чем: насчет совокупления я очень достоверно знал, что это такое и какие ощущения вызывает, а любовь – какая она, что это за ощущение – лично мне всегда оставалась непонятной. Допустим, любить жену или там наложницу, родителей любить, кошку свою. Родину, привычки какие-то старые, род человеческий, книгу, которую перечитываешь, природу вокруг тебя – это как, разная любовь или одна и та же, просто по градусу различная? Если разная, тогда как же разобраться, где какая? А если только градусы разные, получается, что определение-то, слово уж очень широкое, может, в нем и смысла никакого нет? Ее люди выдумали, любовь то есть, цивилизация ее воспитала или она естественный инстинкт, вроде жажды? Ну, скажет кто-то: люблю, мол, – он что, действительно любит? В таком случае я-то точно никакой любви отродясь не знаю, потому что сколько раз говорил: люблю – но это женщины от меня хотели услышать, что люблю, а сам я ничего подобного не чувствовал. Вот совокупление – у людей, у животных, не важно, – я понимаю, и всегда мне при этом смешно становится.

Но это вовсе мне не мешало преспокойно поддакивать, когда Мэки свои теории излагали, – они ведь определенный "тип личности" имеют в виду, не всех да каждого, а кто я такой, чтобы судить, может ли этот самый "тип личности" на любовь смотреть по-одному, на совокупление по-другому, я же в любви вообще ни черта не смыслю. Откуда мне знать, способен "тип личности" сразу нескольких любить или только по очереди, для меня-то любовь дело совсем темное. Да и вообще я умею с абсолютно противоположными заявлениями соглашаться, хоть бы их подряд услышал, а тут проще было – Мэки сначала одно доказывают, потом совсем другое. Правильно доказывают, неправильно – меня это не занимало.

А занимала – я про это несколько недель раздумывал – перемена во взглядах Мэков, очень заметная, а оттого занимала, что связывалась с моими размышлениями насчет нашего романа. Себя-то самого я почти и во внимание не принимал, мне любопытно было понять Гаррисона, ну в какой-то мере и Джейн, конечно, – что они за люди? Вернувшись домой после того, как в тот августовский полдень был положен конец моей добродетельности, я занялся логическими выкладками, кое-что записывал. И вот что вычислил касательно Гаррисона, насколько могу проникнуть в его психологию.

Предкоитусные экзальтации

1. Жаждет приключения.

2. Пленяется мыслью о внебрачном сексе.

3. Не уверен, предлагать ли такое жене.

4. Есть друг – подсказывает жене заняться внебрачным сексом во имя дружбы.

5. Пленяется этой идеей.

6. Беседует с женой о том, что для человека широкой души представляют собой адюльтер, ревность и т. п.

7. В подробностях разрабатывает план любовной связи между женой и другом.

Коитус

8. Отчаянно старается сохранить широту души:

"Не думай, что ты чем-то обязан!"

9. При всей интеллектуальной широте вынужден подавлять в себе ревность. С особой требовательностью добивается от жены свидетельств страсти.

10. Раздражен тем, что жена увлеклась своим приключением, но не желает и слышать о том, чтобы положить ему конец.

11. Настаивает на продолжении романа жены с другом, но ее покорность вызывает новое раздражение.

12. Замыкается в себе, но, когда жена спрашивает, что случилось, снова демонстрирует широту души и жизнелюбие, а как же, ведь иначе жена прекратит роман и, возможно, жизнь станет мучительной.

Пункты с 1-го по 10-й уже относились к прошедшему времени – в отличие от 12-го, – и, составляя свою схему, я их сформулировал без особого труда. Затем набросал вот что.

Посткоитусные тристии

13. Жена, подавляя возможные укоры совести, решает, что друга она любит – «по-своему».

14. Муж сомневается, сумел ли друг в полной мере оценить, какая ему выпала огромная удача.

15. И м., и ж. держатся с д. все более требовательно, он стал их собственностью. Ревнуют его, если и не состязаясь в обоюдной ревности.

16. Ж. и м. желают со стороны д. проявлений любви и преданности.

17. Д. в них отказывает – дружеские чувства ослабевают.

18. Явная неприязнь к д. по причине его неблагодарности.

19. Роман временно прерван.

20. Период молчания и с той, и с другой стороны; м. и ж. проникаются еще более горячей, чем прежде, взаимной любовью – в порядке самозащиты.

До этой черты все было мне более или менее ясно, а далее я наметил несколько вероятных продолжений.

I. Прочное охлаждение (очень возможно).

II. Возобновление романа на прежних условиях (вполне допустимо).

III. Возобновление романа по инициативе жены вопреки желанию мужа (весьма сомнительно).

IV. Восстановление приятельских отношений, однако с сексом покончено (вполне допустимо).

Еще несколько дней после этого я набрасывал и другие схемы, но приведенная, по крайней мере вплоть до пункта 20-го, оказалась наиболее точной. Когда рожки у Гаррисона на голове только прорезались, мы с Джейн поначалу, как я упомянул, старались, чтобы они окрепли, – уж не знаю, поощрял он эти наши старания или не очень. Помните? – я, по своему обычаю, которому все равно не изменил, поднялся к себе соснуть после обеда. А Джейн уже меня ждет в номере и потом говорит: "Что скрывать, Тоди, я тебя по-своему люблю. Не так, как Гаррисона, но мы с тобой больше чем друзья, а то бы в постели не получалось у нас так здорово, правда?"

– Правда, – говорю.

Я сидел на краю кровати. А она прямо передо мной стоит. Ждет, видно, что я сообщу, как люблю ее.

– Я тебя люблю, – сказал и убедился, все правильно, этого она и ждала.

Еще с годик наш роман полыхал ярким пламенем. Каждый вторник и пятницу Джейн без затей оставалась у меня на всю ночь – фантастика! прямо как по расписанию, – ну а Гаррисон, что ни день, уж раза два ко мне на службу непременно заглядывал. По их настоянию я обязательно с ними обедал всю неделю, и, мало того, Гаррисон предложил, чтобы я вообще к ним перебрался.

– Вернешься в свою комнату, – говорит. – Знаешь, мне все равно кажется, что это Эндрюсов дом, а мы только гости.

Сказал он про мою комнату, где я с колыбели до семнадцати лет жил, и сразу кое о чем мне напомнил, заставив улыбнуться.

– Я про другое, – говорю, а смех меня так и разбирает. Предложение его я, конечно, отклонил. Нет, вы только подумайте! Но при всем том он меня и правда во всех отношениях превосходит, ведь от чистого сердца он это сказал, клянусь!

Да, а роман-то наш скоро вкривь да вкось пошел, как я и опасался; Джейн была по-прежнему прелестна и все правильно делала, только уж очень меня она любила, заботилась обо мне уж слишком. Гаррисон придумал, чтобы мы втроем съездили на Багамы. Тут Джейн и возьмись рассуждать, как бы славно было, если бы я женился, только обязательно на умной какой-нибудь девушке, – впрочем, помечтала и умолкла. А Гаррисон тоже раза два про это заговаривал, явно давая понять, что мы бы все четверо жили ну просто как одна семья счастливая. Из особенной любви ко мне оба они такие планы строили, ни из чего другого. Пришла, однако, пора принять меры.

Заходит как-то Гаррисон ко мне в контору, а я как раз vinculo matrimonii[4][4]
  Заявление о разводе (лат.).


[Закрыть] составляю для Дороти Майнер, такой толстушки негритяночки лет восемнадцати, – она на консервной фабрике работала, где крабов разделывают. Совсем была неграмотная девочка, – мы с ней приятельствовали, вот она ко мне и обратилась, когда надо было с мужем разводиться, неким Джуниором Майнером: всего месяц и прожили, а потом он ее бросил. У Дороти кожа замечательная, зубки тоже, глаза, и все-то она резинку жует, не остановится. Отношения наши были чисто платонические.

– А, Гаррисон, привет, – говорю. – Это Дороти.

Подмигнула она ему – привет, мол, – и пузырь губами выпустила.

– Добрый день, – Гаррисон говорит, как будто сквозь нее глядя. – Тоди, ты обедать идешь?

Он в последнее время завел обычай кормить меня ленчами в городе.

– Сейчас, минуточку, – отвечаю. – Понимаешь, Дороти разводиться надумала, я ей всякие бумаги пишу.

– Вот как? – Усаживается он в кресло, раскуривает сигару и газету развернул.

Вышел я в приемную – пусто. Секретарша тоже на ленч ушла.

– Денег у Дороти мало, – говорю, – ну ничего, я ей все сделаю, вот сейчас без приплаты старое на новенькое и поменяем.

Гаррисон дернулся, словно я ему по физиономии заехал, весь так и вспыхнул и смотрит на меня с кривой какой-то усмешечкой.

– Шутишь, что ли? – И на Дороти уставился подозрительно, а она все жует, жует, хотя, мои объяснения услышав, рот себе ладошкой зажала, чтобы не расхохотаться.

– Ничего не шучу, – улыбнулся я. – Поменяем – никто и не заметит. Правда, Дороти?

– Как скажете, мистер Эндрюс, – хихикает Дороти, видно, ее все это сильно забавляет.

– Ты что несешь, Тоди? – Гаррисон спрашивает с неприятным таким смешком.

– Вообще-то, – говорю, – за ту покупку счет у нее уже просрочен, все равно сдавать придется.

Тут Дороти не сдержалась, смеется – аж головой трясет. Потом поднялась, юбочку одернула и ко мне подошла, встала рядом.

– Ну хватит, Тоди! – Гаррисон тоже поднялся, а голос у него хриплый, злой.

– Ты извини, – говорю. – Сделай заказ, я сейчас подойду.

– Тоди, какого черта! – Не на шутку он обозлился. – Ладно, после поговорим. – И выскакивает из кабинета, со всех ног несется, прямо вспотел, до того ему за меня стыдно было и самому неловко. Подошел я к окну, вижу, он по тротуару шагает быстро так, быстро.

Дороти смотрит на меня и по моему выражению пытается понять, что случилось. А смех ее все распирает.

– Вы чего это такое говорили, мистер Эндрюс? – И хохочет.

Не помню, что я ей ответил, да все равно бы Доротн залилась смехом, что бы ни услышала, она ведь меня считала немножко свихнутым. Я пошел к Гаррисону.

– Какого черта, Тоди! – Уже в третий, должно быть, раз начал он, когда приступили к еде. – Хорошенькое у меня было положение, нечего сказать!

Надо понимать, защищался, страшась, как бы я его не обозвал чистоплюем да не начал упрекать, что он упустил такой шанс, но, ясное дело, был сильно на меня обижен, в этом все дело.

– Ты пойми, – говорит, – я не из-за предрассудков, просто не могу с черными, вот и все. – А хотел Другое сказать: ты Джейн изменил и мне тоже, сам в грязи вывалялся и нас туда же тащишь из-за сучки своей черномазой, – вот что имелось в виду.

– И часто филантропией такой занимаешься? – спрашивает.

– Почему филантропией, некоторые натурой платят, – весело ему сообщаю. – Только натуры-то мне не так уж много требуется.

– Шел бы ты, Тоди…

– А что тут такого? – смеюсь. – Ты против, если я от теории к практике перейду?

– Ничего не против, делай что хочешь, – говорит. – Так я и знал, что этим все кончится.

– Послушай, Гаррисон, ты же знал, никакой я не девственник, и Джейн знала. Ты что же думаешь, я тридцать два года на крылышках пропорхал?

Только ничего они не думали, слово в слово верили всему, что я им объявлю. Вижу, у Гаррисона просто челюсть отвисла. И аппетита ни следа.

– Да что ты так всерьез ко всему относишься? – пытаюсь его ободрить. – Все, что мы делаем, смешно, с какой стороны ни посмотри. – И сам смеюсь, со мной это всегда бывает, как вспомню тот случай у меня в комнате, когда мне семнадцать было.

– Над дружбой смеяться нельзя, – говорит Гаррисон этак с чувством. – Не понимаю, зачем тебе понадобилось мне и Джейн больно сделать.

– Ну, допустим, смеяться над дружбой нельзя, хотя, по-моему, можно, – говорю, – только одно тебе скажу точно: дружба – это иллюзия, не больше.

– Никакая не иллюзия, – Гаррисон говорит. И вроде как чуть не плачет – так забавно было, здоровенный с виду, а сейчас нюни распустит. – Зря ты нас обидел. Плохого мы тебе не делали. Ладно, я не сержусь. Только зря.

– Чепуха, – говорю. – Ничего такого я не сказал.

– Так, значит, по-твоему, любовь тоже смешное чувство? – спрашивает Гаррисон.

– Все на свете смешно.

– А зачем ты врал, что тогда у тебя в первый раз было? Ляпаешь ни с того ни с сего.

– Да затем, что вам очень хотелось такое от меня услышать, еще как понравилось, я же видел, – говорю.

Гаррисон так и повалился грудью на стол. Похоже, совсем обессилел от этого разговора.

– Не любишь ты нас, – говорит и рукой машет.

– Возьми себя в руки, стыд-то какой! – говорю. – Да не все ли равно, сам подумай. Ну притворялся я, понятное дело, так это вы же хотели, чтобы я перед вами дурака валял. А сказал бы я Джени, как оно на самом-то деле, ей же неприятно бы стало, разве нет? Для тебя ведь и старался.

– Черта с два ты для меня старался, – бурчит Гаррисон, и до того я его из себя вывел, что встает да из ресторана выходит. Даже заплатить не захотел.

Был вторник, стало быть, по всей вероятности, Джейн уже у меня в номере, ждет, когда я явлюсь, чтобы прилечь. А я не спешил, прошелся по Длинной верфи, только потом к гостинице повернул, – у Гаррисона времени достаточно было, чтобы ее из моих когтей вырвать. Прихожу – в номере никого, но как будто запах ее еще витает в воздухе. Впрочем, может быть, одно мое воображение. Повздыхал я, прилег и впервые с того августовского полдня соснул всласть. А в общем-то жаль, что так вышло. Мэки люди приятные, не хочется думать, что им сегодня выпал скверный день.