Текст книги "Дорога перемен"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

20
Джейн

Семь утра. Я еду по обычно оживленной автостраде, но сегодня поблизости ни одной машины. Неожиданно в зеркале заднего вида я замечаю большой розовый грузовик и думаю: «Слава богу, хоть какая-то компания». Грузовик приближается, притормаживает рядом со мной, и – честное слово! – это оказывается хот-дог на колесах. Вернее, это автомобиль, как я догадываюсь, но замаскированный под большую сосиску в тесте, сделанную из папье-маше. На сосиске видна даже капля горчицы. На боку булочки профессиональным плакатчиком сделана надпись «ОСКАР МАЙЕР».

– Поверить не могу! – восклицаю я.

Водитель, которого можно разглядеть через вырезанный в папье-маше маленький квадрат для бокового обзора, улыбается мне во весь рот.

– Ребекка, – толкаю я дочь локтем, – просыпайся. Ты только посмотри на это! Пока не увидишь сама, не поверишь!

Она привстает и дважды моргает. Потом закрывает глаза.

– Это сон, – говорит она.

– Я не сплю, я веду машину.

Я произношу это достаточно громко, и она снова открывает глаза. На этот раз водитель машет нам рукой.

Ребекка проворно перебирается на заднее сиденье.

– У моей любимой сосиски есть имя, – поет она. – Ее зовут О-С-К-А-Р. – Она обрывает песню. – А это что?

Она ищет подобие дверцы морозильной камеры, вывеску – что-нибудь, что объясняло бы появление этого автомобиля.

– Может быть, мне притормозить и пропустить его?

– Ни в коем случае! – протестует Ребекка. – Прибавь газу. Посмотрим, сможет ли он угнаться за нами с венской сосиской на крыше.

Я чуть сильнее вдавливаю педаль газа. Ход-дог не отстает от нас на скорости сто двадцать, сто тридцать, даже сто сорок пять километров в час.

– Удивительно. Аэродинамический агрегат.

Ребекка возвращается на переднее пассажирское сиденье.

– Может, и нам стоит съесть по одной.

Потом водитель хот-дога подрезает меня – я уже злюсь не на шутку, потому что хвост сосиски задевает багажник на крыше моей машины. Затем он сворачивает на обочину – я проношусь мимо, но он быстро нас догоняет. Водитель открывает окно и делает знак Ребекке, чтобы она последовала его примеру. У него приятное лицо, поэтому я разрешаю опустить стекло.

– Не хотите остановиться позавтракать? – кричит он сквозь поток свистящего воздуха и указывает на голубой знак на автостраде, говорящий о том, что на следующем выезде с магистрали есть место, где можно перекусить.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Ты что скажешь?

– Я думаю, что он, возможно, даст нам покататься на своей машине. Ладно! – кричит ему в ответ Ребекка и одаривает водителя такой улыбкой, как будто все земное очарование находится у нее в заднем кармане.

Мы следуем за его машиной на стоянку у закусочной «Соляной столб». У закусочной два окна, заколоченных досками, и лишь одна машина – как я предполагаю, скорее всего, хозяина. Однако никаких предупредительных надписей Министерства здравоохранения. А здесь вообще существует такое министерство?

Ребекка первой выскакивает из машины и подбегает к хот-догу, чтобы пощупать, из какого материала у него сделана сдобная булочка. Она грубая и шершавая – сплошное разочарование. Водитель вылезает из машины.

– Привет! – говорит он удивительно юным голосом. – Как мило с вашей стороны согласиться позавтракать со мной! Меня зовут Эрни Барб.

– Лайла Мосс, – протягиваю я руку. – А это моя дочь, Перл.

Несколько сбитая с толку, Ребекка делает реверанс.

– Симпатичная машинка, верно? – спрашивает он Ребекку.

– Симпатичная – это не то слово.

Она протягивает руку, чтобы потрогать буквы на булочке. Буква «О» больше, чем ее голова.

– Это рекламный автомобиль. Не слишком функциональный, но очень заметный.

– Это точно! – заверяю я его. – Вы работаете на Оскара Майера?

– Да. Езжу по стране, подогреваю интерес. Узнаваемость – важный фактор в продаже готовых мясных блюд, понимаете?

Я киваю.

– Еще бы!

Эрни касается моего плеча и подталкивает нас к закусочной.

– Вы здесь уже ели?

– Да, много раз. Внутри лучше, чем снаружи.

Первым через вращающиеся двери закусочной входит Эрни, потом я, за нами Ребекка. Я ловлю себя на мысли: как же они запирают закусочную на ночь?

У Эрни короткие желтые волосы торчком, обрамляющие лицо. И хотя мне виден только ёжик, кажется, что в некоторых местах волосы растут гуще, чем в остальных. У него сальная кожа и три или четыре подбородка.

– Аннабель! – зовет он, и из мужского туалета – а откуда же еще?! – тяжело ступая, появляется невысокая толстая женщина в укороченном платье официантки. – Я вернулся, моя сладкая.

– Ой! – восклицает она скрипучим голосом, от которого Ребекка вздрагивает. – И чем обязаны такой чести? – А потом, как будто хорошенько поразмыслив, она целует его прямо в губы и шепчет: – Рада тебя видеть.

– Это Лулу и Перл, – представляет Эрни.

– Лайла, – поправляю я, и он повторяет это имя, перекатывая его во рту, как кусочек мрамора. – Мы встретились на автостраде.

– Повезло тебе! – отвечает Аннабель. Очередная смена настроения. Она швыряет на стол три меню и уходит – необъяснимая вспышка раздражения.

Не считая Аннабель и отсутствующего шеф-повара – как бы она сама не была этим отсутствующим шеф-поваром! – мы единственные посетители закусочной. Время раннее, но у меня такое чувство, что в «Соляной столб» вообще никто не приезжает. Почти никакого уюта: домашние кружевные занавески, но из плотной зеленой клетчатой ткани; крепкие деревянные столы, но выкрашенные в рискованный оттенок оранжевого.

– Приятно для разнообразия позавтракать в компании, – произносит Эрни.

Мы с Ребеккой вежливо улыбаемся.

– На дороге одиноко. – Мы киваем. Ребекка пытается пальцем вытереть капельки воды на стакане.

– Перл – «жемчужина», – обращается к ней Эрни, но Ребекка не понимает намека. – Жемчужина! – Громкий звук голоса, а не «собственное» имя привлекает внимание Ребекки. – Сколько тебе лет, девочка?

– Почти пятнадцать. На следующей неделе исполняется пятнадцать.

Она вопросительно смотрит на меня: «Может, подобной информацией, как и нашими именами, не стоит делиться с незнакомым человеком?»

– Какое счастье! – говорит Эрни. – Это нужно отметить.

Он выбирается из кресла и направляется в мужской туалет, который, как я уже сделала вывод по поведению Аннабель, наверное, связан с кухней. Он появляется через минуту с нашим завтраком. В омлет Ребекки воткнута свечка, которая размеренно истекает воском на ее картофель. Эрни поет себе под нос: «С днем рождения тебя!»

– Перл, как мило! – говорю я. – Заблаговременный подарок.

– Еще какой! – подтверждает Эрни. – За завтрак плачу я.

– Спасибо, мистер Барб.

Ребекка берет вилку, и Эрни велит ей загадать желание. Моя дочь так и поступает. Потом она задувает свечку, и пламя перекидывается на салфетку. Вспыхивает небольшой пожар, который Эрни гасит томатным соком.

Во время трапезы Эрни разглагольствует о своей работе: как он ее нашел (дядя помог), как он любит свою работу (а он ее любит), какие награды он получил («ХОТ-ДОГ!», «Лучшая реклама 1986—1987 годов»). Наконец он спрашивает меня, откуда мы (из Аризоны), куда едем (к моей сестре Грете в Солт-Лейк-Сити). Каждый раз, когда я говорю неправду, Ребекка пинает меня под столом, но мне-то виднее. Оливер очень умен.

Эрни съедает гору оладий с малиной, три яйца, сосиску с жареным картофелем на гарнир, четыре тоста, маффин, два блинчика, две половинки грейпфрута, копченую скумбрию. И только прикончив омлет с грибами, он признается, что наелся. На кухне Аннабель что-то роняет, и это что-то разбивается.

В итоге Эрни даже не платит за еду – Аннабель настаивает на том, что завтрак за счет заведения. Она стоит в дверном проеме, когда мы возвращаемся к автомобилю Эрни.

– Дамы, – говорит он, – рад был познакомиться!

Он протягивает мне свою визитную карточку, на которой нет адреса, только номер телефона в машине.

Мы с Ребеккой стоим перед закусочной, наблюдая, как фальшивый хот-дог исчезает за горизонтом. Мы стоим довольно далеко друг от друга – не дотянуться.

– Она была слишком красная для натуральной, – поворачивается ко мне Ребекка. – Заметила?

21
Джейн

Ребекка смотрит в окно на ровное белое поле. Невозможно глаз оторвать.

– Думаешь, так выглядят небеса? – спрашивает Ребекка.

– Надеюсь, что нет, – отвечаю я. – Мне нравится, чтобы было побольше разноцветного.

Легко было бы обмануться и решить, что Великие соляные равнины засыпаны снегом, если бы на улице не стояла тридцатипятиградусная жара, а пыль от горячего ветра не обжигала мне лицо, как чье-то дыхание. Солт-Лейк-Сити – карлик в сравнении с величественной церковью мормонов, не то место, где я чувствую себя в своей тарелке.

На самом деле мне кажется, что я все глубже и глубже погружаюсь в эту чужую религию, в этот чужой климат, в эту чужую архитектуру. Одежда липнет к телу. Мне хочется получить письмо от Джоли и уйти.

Но почтальон – худой мужчина средних лет с обвисшими усами – настаивает на том, что никакого письма для Джейн Джонс у него нет. И для Ребекки Джонс тоже. Вообще для Джонсов писем нет.

– Пожалуйста, взгляните еще раз.

Когда я выхожу из здания, Ребекка сидит на ступеньках перед почтамтом. Я могу поклясться, что вижу, как парит асфальт.

– У нас неприятности, – сообщаю я, садясь рядом с дочерью. Рубашка Ребекки прилипла к спине, под мышками круги от пота. – От Джоли письма нет.

– Тогда давай ему позвоним.

Ей не понять, что означают для меня слова Джоли. Это не просто указания, я должнаслышать его голос. И неважно, что он говорит, лишь бы говорил.

– Здесь два почтовых отделения. Попробуем спросить во втором.

Но и во втором отделении письма для нас нет. Мне хочется устроить скандал, однако этим делу не поможешь. Какое-то время я расхаживаю по вестибюлю почты, а потом выхожу на опаленный солнцем тротуар, где стоит и требовательно смотрит на меня Ребекка.

– Ну? – спрашивает она.

– Оно должно было прийти. – Я смотрю на солнце, которое, казалось, взорвалось за прошедшую минуту. – Джоли никогда бы со мной так не поступил.

Я едва не плачу, взвешивая последствия, а когда опять поднимаю взгляд на солнце, оно несется на меня – и мой мир становится черным.

– Она приходит в себя, – произносит кто-то.

Чьи-то руки прижимают к моей шее, лбу, запястьям что-то с холодной водой. Передо мной маячит это лицо – слишком большое.

Оливер? Я пытаюсь что-то сказать, но не могу справиться с голосом.

– Мама, мама!

Это Ребекка. Я чувствую ее запах. Открываю глаза и вижу лицо склонившейся надо мной дочери, кончиками волос она, как шелком, щекочет мне подбородок.

– Ты упала в обморок.

– Вы ударились головой, миссис Джонс, – произносит неизвестный голос, который я уже раньше слышала. – Всего лишь царапина. Зашивать не нужно.

– Где я?

– На почте, – отвечает другой голос, и передо мной опускается на корточки мужчина. Он улыбается. Он красив. – Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

Я поворачиваю голову. Справа стоят три женщины с мокрыми тряпками. Одна из них говорит:

– Нельзя слишком резко садиться.

Ребекка сжимает мою руку.

– Эрик оказался рядом, когда ты упала. Он занес тебя сюда, а его жены помогли привести тебя в чувство.

Она выглядит испуганной. Я ее не виню.

– Жены, значит.

Одна из женщин протягивает Ребекке небольшой флакон и велит поднести его к моему носу, если подобное случится еще раз.

– Жара здесь удушающая, – говорит Эрик. – С посетителями часто такое происходит.

– Мы не посетители, просто проезжали мимо, – возражаю я, как будто это что-то меняет. – Что у меня с головой?

– Ты ударилась, – буднично сообщает Ребекка.

– Наверное, стоит обратиться в больницу.

– Думаю, с вами все будет в порядке, – говорит средняя жена. У нее длинные черные волосы, собранные в тугую косу. – Я медсестра, а Эрик – врач. Он педиатр, но в обмороках разбирается.

– Вы удачно выбрали куст, чтобы упасть, – шутит Эрик, и женщины смеются.

Я пытаюсь встать, но ноги меня не слушаются. Эрик тут же подхватывает меня и забрасывает мою руку себе на плечо. Перед глазами все плывет.

– Усадите ее, – командует Эрик, потом поворачивается к Ребекке. – Послушай, поедем на озеро. Вы все равно здесь проездом, а твоей маме нужна прохлада.

– Мама, ты как? – спрашивает Ребекка. – Ты слышала? – Она почти кричит.

– Я не глухая. Отлично. Великолепно.

Ребекка, Эрик и две его жены поднимают меня. Третья несет мою сумочку.

Сзади в мини-вэне отодвигаются резиновые круги, лодки и полотенца, чтобы уместились мы с Ребеккой. Эрик укладывает меня, приподнимая ноги на запасное колесо. Время от времени я делаю несколько глотков холодной воды из термоса. Понятия не имею, о каком озере идет речь, и я слишком слаба, чтобы об этом спрашивать.

Но когда мы останавливаемся на берегу Большого Соленого озера, я изумлена. Оно тянется на многие километры – огромное, как океан. Эрик несет меня к озеру по крутой насыпи – удивительно для такого относительно худощавого человека. Здесь много купающихся. Я сижу на мелководье, в воде мои шорты и футболка по грудь. Я прошу, чтобы глубже меня не сажали. Я не люблю плавать, не люблю, когда под ногами не чувствуется дно.

Я размышляю над тем, как высушить одежду, когда вдруг понимаю, что покачиваюсь на воде. Мне приходится погрузить руки в песок, чтобы оставаться на одном месте. На это уходят последние силы. Мимо меня на плоту проплывают, гребя веслами, Эрик и две его жены.

– Как вы себя чувствуете? – интересуется он.

– Уже лучше, – обманываю я, но потихоньку начинаю остывать. Мне уже не кажется, что кожа саднит и трескается. Я опускаю голову в воду, чтобы намочить волосы.

Мимо пробегает Ребекка, брызги летят во все стороны.

– Разве не чудесно!

Она ныряет и всплывает, как выдра. Я уже и забыла, как она любит плавать, – я так редко водила ее купаться.

Ребекка заходит поглубже и говорит:

– Смотри, мама, без рук. – Она лежит в воде на спине.

– Все дело в соли, – говорит Эрик, осторожно помогая мне подняться. – Здесь плавать легче, чем в океане. Неплохо для штата в глубине материка.

Ребекка просит, чтобы я легла на спину.

– Я поплыву с тобой. Я же спасатель, забыла?

Она обхватывает меня и энергично работает ногами. В объятиях дочери, под ее защитой, я и не пытаюсь сопротивляться. К тому же я до сих пор чувствую себя не совсем окрепшей.

Через секунду я собираюсь с духом, открываю глаза и вижу проплывающие по небу облака – ленивые и прозрачные. Прислушиваюсь к дыханию дочери. Сосредоточиваюсь на собственной невесомости.

– Мама! – зовет Ребекка, выскакивая из воды передо мной. – Ты сама плывешь. Сама!

Она больше меня не поддерживает. Посреди этого великого озера силы, которых я даже не вижу, продолжают держать меня на поверхности.

22
Ребекка

21 июля 1990 года

– Да что с тобой?! – кричу я на Хадли. Он спускается по холму и исчезает из поля моего зрения. Хоть убей, не понимаю, что я такого сделала.

И так целый день. Когда я проснулась – Хадли уже ушел. Кормил овец. По его рассказам, овцы едят овес, патоку, кукурузу и ячмень. Он сказал: «Загляни в закрома, понюхай, как пахнет». И я просунула голову в прохладный железный амбар и вдохнула этот медовый запах. Когда я подняла голову, Хадли уже ушел, даже не попрощавшись.

Я подошла к нему на холме, когда он пил у походной кухни. Все, что я сделала, – это деликатно прикоснулась к его руке, я не могла его напугать. Но Хадли отпрыгнул на метр и пролил воду на рубашку.

– Господи! – воскликнул он, стряхивая мою руку. – Неужели нельзя оставить меня в покое?

Я не понимаю. Все три дня, что мы гостим здесь, он был мил со мной. Именно он предложил мне устроить экскурсию по саду. Он показал мне различные сорта яблонь. Позволил обмотать обвязочной лентой свою руку, чтобы попрактиковаться в прививании. Показал, как давить сидр. Я его даже не просила – он делал все это по собственной инициативе.

Вчера, когда он катал меня на тракторе, я рассказала ему об отце. Рассказала, чем именно он занимается. Рассказала, каким бывает мой отец, когда говорит о своей работе: у него дрожат губы и горят щеки. Когда он говорит обо мне – говорит как о пустяках.

После моих откровенных признаний Хадли сказал:

– Уверен, ты можешь вспомнить то время, когда была с ним счастлива.

И я задумалась. На ум пришел только один случай: когда он купил мне велосипед. Отец вышел со мной на улицу, чтобы научить меня кататься. Проинструктировал, как жать на педали, с научной точки зрения объяснил, что такое равновесие. Пару раз с криком «У тебя получается! У тебя получается!» пробежался рядом со мной по улице. Потом он отстал, а я продолжала крутить педали и наконец доехала до холма, на который не смогла взобраться. В голове билась одна мысль: «Хочу, чтобы папа меня заметил! Чтобы он увидел, как здорово у меня выходит!» Я свалилась на землю и, не обращая внимания на кровь, смотрела, как велосипед, сломанный и перекрученный, летит с холма. Рождество мне пришлось встречать со швами на запястье и на лбу. Оказалось, что папа ушел в дом поговорить по телефону о работе…

Когда я рассказала об этом Хадли, он промолчал. Сменил тему. Рассказал мне, что, если брать яблоки аккуратно, как яйца, и правильно их упаковать, они не испортятся.

Я попыталась вернуться к разговору об отце. Если уж начала, меня не остановить. Я рассказала ему о том, что папа ударил маму, об авиакатастрофе. Он остановил трактор посреди поля, чтобы выслушать меня. Я призналась ему, что не люблю отца.

– Все любят своих родителей.

– Почему? – спросила я. – Кто сказал, что они это заслужили?

Хадли вновь завел трактор и оставшийся вечер больше молчал. Не стал с нами ужинать. А теперь вот это.

Он считает меня избалованным ребенком. Считает, что со мной что-то не так. Может быть, он и прав. Может быть, нужно любить родителей, несмотря ни на что.

С мамой проще – мы мыслим одинаково. Мне кажется, что я иду за ней по пятам: каждый раз, когда мама поворачивается, она точно знает, где я. Она не судит меня, как матери моих подруг; она просто принимает меня такой, какая я есть. Иногда кажется, что ей тоже это нравится. Я считаю нас скорее сестрами. Она прислушивается ко мне не только потому, что она моя мама. Она прислушивается ко мне, потому что ожидает, что в ответ я буду прислушиваться к ней.

В детстве я притворялась, что у отца есть для меня ласковое прозвище. Он называл меня сдобной булочкой и поправлял одеяло по ночам, каждую ночь, по очереди с мамой. Я настолько сильно в это верила, что крепко-крепко закрывала глаза, забиралась под одеяло и лежала так, пока не слышала шаги, пока не чувствовала, что кто-то поправляет мои простыни. Когда я выглядывала, этим человеком всегда была мама.

Когда я повзрослела, то попыталась понять, что же интересно отцу. Я рылась в ящиках его стола в кабинете, где лежали таблицы, чертежи и тому подобное. Я украла у него кассету с песнями китов и слушала ее на своем плеере. Однажды я целую неделю потратила на то, чтобы найти в словаре все слова, которые не поняла в написанной им статье. Когда он вернулся из командировки, то заметил, что я лазила в его ящиках, и позвал меня в кабинет. Он положил меня к себе на колено и отшлепал. Мне было двенадцать.

Я вспомнила тот период, когда пыталась найти, что еще могло бы привлечь его внимание. Я наблюдала, как он общается с мамой. Надеялась увидеть ее – любовь! – но выглядела она как-то странно. Они жили под одной крышей и могли за целый день не сказать друг другу ни слова. Я пыталась придумать, что же сделать, чтобы он меня заметил. Носила слишком узкие юбки. Настояла на том, чтобы ходить в школу накрашенной. Попросила старшую сестру подруги купить мне сигареты и оставила пачку прямо на стопке с учебниками, так, чтобы отец обязательно увидел, но он так ничего и не сказал. Закончилось все тем, что мама целый месяц не выпускала меня из дома.

Лишь однажды, насколько я могу вспомнить, отец при мне выглядел командиром. Когда мне было пять лет, мы всей семьей отправились на Бермуды – отец по работе, мы с мамой отдохнуть. Мы посетили много достопримечательностей, жарили на пляже хот-доги… Однажды мы все вместе на арендованном судне выплыли в море записать песни китов. Мама держалась за поручни, а я держалась за маму. Папа бегал по судну, отдавая распоряжения людям, которые у него работали, сменить курс и увеличить скорость на сколько-то узлов. На мгновение он замер на носу корабля с биноклем, а когда увидел то, что искал, – широко улыбнулся. Раньше я никогда не видела, чтобы он так улыбался. Я испугалась и уткнулась маме в бок…

Без Хадли мне в саду делать нечего. Дядя Джоли уехал с Сэмом в город, а как зовут остальных работников, я не знаю. Они вежливы со мной, но у них нет времени на разговоры.

Я бесцельно брожу по саду и, к своему изумлению, в промышленной части, где яблоки выращивались на продажу, натыкаюсь на маму. На маму, которая ничего не знает о сельском хозяйстве и никогда им не интересовалась. В такой день не до работы.

– Чувствуется, что жара прямо окутывает тебя, верно? – произносит она, завидев меня. – Одной только жары достаточно, чтобы испытать желание вернуться в Калифорнию.

Она сидит, прислонившись спиной к дереву, – я точно знаю, что его недавно опрыскали, поэтому ее красивая хлопчатобумажная юбка будет пахнуть цитронеллой. Однако я об этом умалчиваю. Поздно уже.

– И где ты пряталась в этом удивительном филиале «Клаб Меда»? [5]5
  «Клаб Мед» – международный туроператор, владелец разветвленной сети отелей в разных странах.


[Закрыть]

– А чем здесь заняться, а? Раньше я работала с Хадли, но сегодня он меня игнорирует. – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал беспечно. – Сэма нет, и он возомнил себя большой шишкой.

– Прошу тебя, – просит мама. Она откидывает голову назад, подставляя лицо легкому ветерку. – Не упоминай его имени.

– Сэма?

– Мужчины – дураки. Сплошная бестактность. К тому же они грубы… – Она потирает шею правой рукой. – Настолько грубы, что не передать. Сегодня утром я была в ванной, а ты ведь знаешь, что там нет запоров. Догадайся с трех раз, кто вошел туда, когда я мылась в душе. И у него хватило наглости встать перед зеркалом и намыливать лицо пеной для бритья, пока я не сказала: «Прошу прощения…» Когда я это говорю, он поворачивается – поворачивается! – и смотрит на меня. И еще начинает злиться и кричать, что он не привык к обществу женщин, которые полжизни проводят в ванной.

Мне кажется это смешным.

– Он тебя видел?

– Разумеется, видел.

– Нет, – настаиваю я, – он тебя действительно видел?

– Откуда мне знать? Да и какая разница?

– Дядя Джоли говорит, что на самом деле Сэм отличный предприниматель. Он в три раза увеличил доход с сада, когда его отец перестал вмешиваться в дело.

– Возможно, он и отличный предприниматель, мне все равно, только хозяин из него ни к черту!

– Откровенно говоря, нас сюда никто не приглашал.

– Не в этом дело.

Мне хочется спросить, в чем же тогда дело, но я решаю промолчать.

Мама встает и начинает поправлять юбку. Цитронелла. Похоже, она ничего не чувствует.

– Что скажешь?

Как я понимаю, она порылась в шкафу, который стоит в комнате, где она спит, в комнате матери Сэма, поскольку вещей она с собой во Флориду не брала. У женщин оказались разные размеры; и большинство вещей мама носила, подпоясавшись ремнем Сэма, в котором проделала еще одну дырочку.

– Мама, – спрашиваю я, – почему вы с Сэмом недолюбливаете друг друга? Ты же его слишком мало знаешь.

– Достаточно. Мы с Сэмом выросли с этими стереотипами, понимаешь? В Ньютоне мы смеялись над ребятами из технических училищ, которые не смогли поступить в колледж, даже в государственный. Мы не могли понять, как можно выйти из училища обычным механиком или плотником и гордиться этим. Ты же понимаешь, как важно получить хорошее образование! Никто не отрицает, что Сэм Хансен смышленый малый. Но похоже, что выше головы он не прыгнет… – Мама обводит рукой раскинувшиеся перед ней гектары – зеленые, бескрайние, усеянные плодиками ранних яблок. – Если он так умен, то почему довольствуется тем, что целый день водит трактор?

– Он не целый день на тракторе, – возражаю я. – Ты даже не ходила по саду. У них тяжелая работа! В едином ритме, понимаешь? Сезон за сезоном. Ты бы так не смогла.

– Конечно, смогла бы. Просто не хочу.

– Ты все время лезешь в бутылку. Хочешь честно? – Я переворачиваюсь на живот и вдыхаю запах клевера. – Я думаю, ты не поэтому не любишь Сэма. Моя теория заключается в том, что ты недолюбливаешь его потому, что он невероятно счастлив.

– Это просто смешно!

– Он точно знает, чего хочет, идет к своей цели и добивается ее. Возможно, ты не к этому стремишься, но он все равно на шаг впереди тебя. – Я пристально смотрю на маму. – И это сводит тебя с ума.

– Благодарю вас, доктор Фрейд. – Мама садится на траву и подтягивает колени к груди. – Я приехала сюда не к Сэму. Я приехала сюда к Джоли. Нам здорово вместе.

– И что теперь?

В ответ она начинает запинаться:

– Побудем здесь немного. Побудем и кое-что осмыслим, а потом примем решение.

– Другими словами, – подытоживаю я, – ты понятия не имеешь, когда мы уезжаем.

Мама бросает на меня предостерегающий взгляд, говорящий о том, что она еще в силах наказать меня.

– К чему этот разговор, Ребекка? Ты скучаешь по отцу?

– С чего ты взяла?

– Не знаю. Скажи мне, когда соскучишься. Я имею в виду, он все-таки твой отец. Это естественно.

– Я не скучаю по папе. – Мой голос становится безжизненным. – Не скучаю.

Влажность выплывает из-за холмов и повисает на ветвях деревьев. От этого сжимается горло, я начинаю задыхаться. Я не скучаю по отцу, даже когда пытаюсь по нему соскучиться.

– Тс-с, – успокаивает мама, теснее прижимаясь ко мне.

Мы сидим под тяжелыми ветвями старого «макинтоша», который после прививки плодоносит «спартанами». Она не знает причины, по которой я расстроилась, но мне все равно приятно. Вдалеке я вижу, как подъезжает джип с Сэмом и дядей Джоли. Они выбираются из машины и направляются в ту сторону, где сидим мы. В какой-то момент дядя Джоли замечает нас с мамой. Он что-то говорит Сэму, кивая на нас, и они останавливаются. На секунду взгляды мамы и Сэма встречаются. Дядя Джоли продолжает идти к нам, а Сэм резко поворачивает налево. Он идет в другую сторону.

За ужином дядя Джоли рассказывает нам о покупательнице «пьюритти» по имени Регалия Клипп. И хотя Сэм не раз упоминал о ней, до сегодняшнего дня дядя Джоли с ней не встречался. Роста в ней метр пятьдесят, а веса – больше девяноста килограммов. Она заядлая сплетница, но сегодня только и говорила, что о себе. Она только что вернулась после бракосочетания в евангелистской церкви в Рено, штат Невада. Ее новоиспеченный муж держит единственную в Нью-Гэмпшире ферму, где выращивают газонную траву, и – разве не заметно по кругам под ее глазами? – по ночам она почти не спит.

– Не знаю, Джоли, – смеется мама. – Мне кажется, тебя повсюду преследуют такие люди. Их вокруг тебя более чем достаточно.

Хадли, который пришел на ужин, просит меня передать цукини. За весь день он не сказал мне и пары слов.

– Это я встречался с Регалией Клипп. Она моя покупательница. Джоли тут ни при чем, – возражает Сэм.

– Это я так, к слову. – Мама смотрит на меня.

– Евангелистская церковь, – повторяет дядя Джоли, и мама заливается смехом. Он облокачивается о стол. – У тебя удивительный смех, Джейн. Как колокольчик.

– Как колокольчики в евангелистской церкви? – уточняет Сэм, и все прыскают от смеха.

Я пытаюсь поймать взгляд Хадли, но он уткнулся в свою тарелку, как будто впервые ее видит.

– Нужно что-то решать с сорняками в западной части, – говорит Хадли Сэму. – Они сильно разрослись. Если хочешь, можем запустить туда овец – теперь, когда они острижены, нет нужды отправлять их в загон.

Сэм кивает, и Хадли усмехается в тарелку. Сразу видно, что ему приятно одобрение Сэма.

– И хорошая новость, – продолжает Сэм. – Регалия Клипп снова подписала с нами договор на «ред делишез».

– Отлично! – восклицаю я.

Хадли поднимает голову.

– Да, но у скольких еще она покупает, Сэм?

– Ну вот, Хадли, снова выбиваешь почву из-под ног. – Сэм улыбается, он вовсе не раздражен. – Не знаю. Я не спрашивал. Но она по-настоящему обрадовалась, заключив с нами договор, а в прошлом году мы этим восполнили потери «коллинза», когда его побило тлей, вот так-то!

На ужин мы ели цукини с миндалем, жареную курицу, горох и картофельное пюре. Очень вкусно. Сэм приготовил ужин за считаные минуты. Хадли говорит, что Сэм всегда вкусно готовит.

– А вы чем сегодня занимались? – спрашивает дядя Джоли.

Мама открыла было рот, когда заметила, что дядя Джоли смотрит на нас с Хадли. Лицо Хадли становится пунцовым. Мама складывает руки на коленях.

Сэм роняет вилку, которая со звоном ударяется о край тарелки. Наконец Хадли поднимает глаза на моего дядю.

– Ничем, ясно? У меня было много работы. – Он комкает салфетку в шарик и швыряет его в противоположный угол комнаты, но попадает в собаку, а не в мусорное ведро. – Мне пора, – бормочет Хадли.

Он с шумом отодвигает стул и выбегает из кухни.

– Что с ним? – Сэм накладывает себе груду картофеля и качает головой.

– Сэм, – обращается к нему мама, – а вот интересно, почему вы выращиваете только яблоки?

Я пинаю ее под столом. Ее это не касается.

– Яблоки занимают много времени и сил.

У меня такое ощущение, что он не первый раз отвечает на подобный вопрос.

– Но вы могли бы зарабатывать больше денег, если бы не зацикливались на одних только яблоках.

– Прошу меня простить, – спокойно отвечает Сэм, – но кто, черт побери, вы такая? Приезжаете сюда и уже через два дня указываете мне, как вести дела!

– Я не указываю…

– Если вы хоть что-то понимаете в сельском хозяйстве – что ж, возможно, тогда я послушаю.

– Я не намерена терпеть оскорбления. – Мама чуть не плачет, я чувствую слезы в ее голосе. – Я только хотела поддержать беседу.

– А создали проблемы, – отрезает Сэм.

Голос у мамы хриплый. Я вспоминаю историю, которую она любит рассказывать, что когда она училась в колледже, то подрабатывала в отделе рубричной рекламы в «Бостон Глоб» и один мужчина влюбился в ее голос. Он продал свою лодку в первую же неделю, но продолжал звонить, чтобы услышать ее голос. Он размещал свое объявление целое лето, чтобы иметь возможность его слышать.

– Сэм…

Дядя Джоли касается маминой руки. Она вскакивает и бежит к амбару.

Мы трое – Сэм, дядя Джоли и я – мгновение сидим в молчании.

– Положить еще курицы? – предлагает Сэм.

– Мне кажется, ты слишком бурно отреагировал, – выговаривает ему дядя Джоли. – Лучше бы тебе извиниться.

– Господи, Джоли! – вздыхает Сэм, откидываясь на спинку стула. – Она твоя сестра, это ты ее пригласил. Послушай, ей не место здесь, в деревне. Она должна носить высокие каблуки и цокать ими по выложенным мрамором гостиным в Лос-Анджелесе.

– Так нечестно! – восклицаю я. – Вы ее даже не знаете!

– Я повидал таких, как она, – говорит Сэм. – Будет лучше, если я пойду и извинюсь? Черт! Ради мира и покоя… – Он встает и отодвигает тарелку. – Вот вам и счастливый, тихий семейный ужин.