Текст книги "Дорога перемен"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

12
Оливер

Я направляюсь в институт как ни в чем не бывало. Я не каждый день хожу туда, и сегодня приходить не было насущной необходимости, за исключением того, что, когда иду по коридорам, я слышу за спиной благоговейный шепот «доктор Джонс, доктор Джонс» – и это звучит жизнеутверждающе.

Вчера ночью мне не спалось. Я взял записи последней экспедиции на остров Мауи и прокрутил их несколько раз на видеомагнитофоне, стоящем в спальне. На этих записях видно, как горбатые киты величественно выпрыгивают из воды, выгибаются в воздухе и ныряют назад в океан, образуя воронки, которых там раньше не было. Их видно и под водой. Вы нетерпеливо ждете, когда они пронзят водную гладь: блестящие плавники и бьющие по воде хвосты, и в этот благословенный момент, пока не кончится волшебство, Господи, они становятся воплощением красоты.

До рассвета я несколько раз пересмотрел записи, а когда взошло солнце, неожиданно поймал себя на мысли, что считаю, сколько же месяцев мы с Джейн уже не занимались любовью, и с прискорбием должен сказать, что так и не смог назвать конкретной даты.

В институте окна моего кабинета выходят на океанический заповедник Сан-Диего. Только представьте себе – три стеклянные стены и дубовая дверь. Раньше она была выбелена, но я решил вскрыть ее морилкой, чтобы лучше видеть текстуру дерева, а Джейн, которая в то время увлекалась этой идеей, настояла на том, чтобы сделать все самой. Она целую неделю приходила ко мне в кабинет, пробуя в разных местах дверного наличника оттенки с такими названиями, как «колониальный», «сияющее красное дерево» и «естественный», – я видел в этом иронию. В конце концов она подобрала оттенок, который назывался «золотистый дуб», оказавшийся скорее коричневым, нежели золотым. Я работал за столом в тот день, когда она красила дверь. Она трудилась настолько методично, что я стал гордиться ею: вела снизу вверх, следя за тем, чтобы краска не капала, после каждого слоя зачищала дверь. Откровенно говоря, за ней было очень приятно наблюдать. Когда она закончила, то отошла от двери к моему столу.

– Что скажешь? – начала Джейн, но тут же прикрыла рот ладонью.

Она бросилась к двери и принялась отдирать высыхающую краску скребком. Я подбежал к ней и обнял, пытаясь успокоить.

– Неужели ты не видишь?! – Она яростно размахивала руками, настаивая на своем, и указала на несколько линий на текстуре дерева.

– Выглядит прекрасно.

Текстура и на самом деле отлично просматривалась.

– Неужели ты не видишь?! – кричала она. – Вот здесь. Ясно как день. Это лицо дьявола.

С тех пор Джейн в мой кабинет ни ногой, поскольку я отказался перекрашивать дверь. Мне она нравится. Я закрываю дверь за собой, верчу головой так и так, пытаясь разглядеть это лицо.

Ясно, что она отправится к своему брату и поедет на машине или поездом, – не полетит же она с Ребеккой на самолете! Скорее всего, в поезд она тоже не сядет – для меня пара пустяков найти ее по билетам. Я мог бы предугадать ее действия и полететь в Бостон. И оказаться там даже раньше ее. Но, с другой стороны, ее братец уже там, и он найдет способ предупредить Джейн. Между ними какая-то телепатическая связь, которая не просто поражает, но и может расстроить мои планы.

Второй вариант: через определенный промежуток времени я могу обратиться в полицию и подать в розыск. В конце концов, я не совершал ничего противозаконного, что могло бы заставить Джейн сбежать. Я могу обвинить ее в краже ребенка. Разумеется, в этом случае у меня будут связаны руки.

Третий вариант: я могу поехать за ней сам. Нечто сродни попытке посадить бабочку на поводок и вывести ее на прогулку, но я думаю, что если бы проявил профессиональную сноровку, то смог бы ее поймать.

Я никогда не делал выводов, не собрав достаточного количества информации для построения гипотезы. А в науке я никогда не оказывался в тупике. Может быть, взять и поехать, а сориентироваться по пути? Может, догоню ее, а тогда уже решу, что сказать.

– Ширли! – вызываю я секретаршу – высокую женщину с крашеными рыжими волосами, которая, похоже, без ума от меня.

Она распахивает дубовую дверь.

– Да, мистер Джонс.

– У меня возникли неотложные дела, и, боюсь, вам придется решить кое-какие проблемы. – Ее губы превращаются в прямую линию, она готова взять на себя ответственность. – Касательно экспедиции в Венесуэлу… Вам придется ее отменить.

– Экспедицию?

Я киваю.

– Делайте что хотите. Солгите что-нибудь, что угодно. Мне нужен по крайней мере месяц личного времени. Скажите им об этом. Личного. – Я наклоняюсь над столом и беру ее руки в свои. – Я рассчитываю на вас, – доверительно говорю я. – Это наша тайна.

Институту придется оплатить затраты на эту экспедицию, но я боюсь признаться, что бедняжка Ширли потеряет свою работу. Надо обязательно ей что-нибудь послать, когда все закончится.

Она кивает. Храбрый солдат.

– Доктор Джонс, вы будете звонить?

– Дважды в день, – обманываю я.

Лучше я побыстрее разберусь с этими неприятностями, а потом опять погружусь в свои исследования, чем не преуспею ни в одном, ни в другом – десять минут туда, десять сюда. Я не стану звонить, пока не найду Джейн.

Когда секретарша уходит, я выключаю верхний свет и задвигаю шторы. Включаю кассеты со Стеллваген Бэнк: места кормежки и извилистое океанское дно. В конце семидесятых космический корабль «Вояджер» вышел на орбиту, неся на борту приветствия на пятидесяти четырех языках, музыку Баха, Моцарта и рок. И эти песни горбатых китов.

Карта Соединенных Штатов, которую я достаю из ящика, потертая, но разобрать можно. Она кажется странной, ведь я привык к водоворотам и воронкам навигационных карт. С помощью линейки и красного маркера я обозначаю радиус в семь с половиной сантиметров, потом рисую окружность. За минувшую ночь дальше они уехать не могли. Феникс или Вегас, Сакраменто, Гуаялас, Мехико. Вот мои границы.

Если я выслеживаю китов, о которых почти ничего не знаю, свою жену я точно смогу найти.

Только нужно начать думать, как Джейн, – спорадически, эклектично, невообразимо. С китами у нас есть подсказки: течения, места кормежки, визирование. Нам известны начальная и конечная точка их путешествия. Мы работаем дальше, последовательно соединяя воедино то, что обнаруживаем. Это очень похоже на навигацию с помощью сонара – как это делают киты, когда звуковые волны отражаются от геологических образований под водой, помогая выстроить свободный путь.

Если Джейн с Ребеккой направляются в Массачусетс, они не поедут ни в Мехико, ни в Сакраменто. Зеленым маркером я зачеркиваю эти два города. Остается сегмент окружности между Фениксом и Вегасом. Они могут быть где угодно.

Прислонившись щекой к прохладной мраморной столешнице, я полностью отдаюсь песням китов. В них нет ни слов, ни припевов. Они больше похожи на напевы африканских племен – ритмы, хотя и повторяющиеся, но чуждые нашей культуре. Нет струнных, нет унисона. Повторяются темы, которые меньше всего ожидаешь, музыкальная фраза, которую слышал уже дважды. Иногда киты поют вместе, а случается, как ни печально, они кричат через синеву океана, стеная в одиночестве.

Я замечаю, что бормочу себе под нос: «Думать, как Джейн. Думать, как Джейн».

Я опускаю голову на изгиб локтя. У китов нет голосовых связок. Нам неизвестно, каким образом они издают эти звуки. Это не выдыхаемый воздух – когда они поют, вокруг них не образуются пузырьки. Тем не менее раздаются эти щелчки, эти свисты, эти стоны виолончели.

Передо мной дверь, покрашенная Джейн. И внезапно, заслушавшись звуками моря, я четко вижу абрис ее дьявола.

13
Сэм

Я рассказываю, что яблоки на земле появились еще до сотворения Адама и Евы. По крайней мере, тремя годами раньше – столько необходимо времени, чтобы яблоня начала плодоносить, не говоря уже том, чтобы получить знания о плотских утехах.

Таким вступлением я каждый год начинаю беседу в своей старой альма-матер – профтехучилище в Лексингтоне. Там я пользуюсь большим авторитетом. В Массачусетсе я владелец единственных яблоневых садов, приносящих доход. В моем подчинении пятьдесят человек, у меня около пятидесяти плодоносящих гектаров земли, налаженные связи с покупателями с ферм Санбери и продуктовыми магазинами, торгующими экологически чистой продукцией. Плюс сады, где можно самому собрать себе фрукты, заплатив за них в палатке, – на выходные сюда приезжают поглазеть даже из Нью-Йорка. Я возглавил семейное дело, когда отец после перенесенной на сердце операции вышел на заслуженный отдых, но об этом я в своей речи умалчиваю.

Кажется, что с каждым годом ученики становятся все моложе и моложе, хотя, наверное, вы догадались, в чем дело: это я становлюсь старше. На этот раз их не так много, как обычно, из-за кризиса; все хотят заниматься производством стали или ковыряться в микросхемах – в сельском хозяйстве мало платят. Я наблюдаю, как они друг за дружкой заходят в аудиторию. Из них все так же девяносто пять процентов юноши – и я прекрасно понимаю почему. И дело совершенно не в том, что я против равноправия, но работа в саду требует выдержки и физической силы, которой зачастую женщины не обладают. Возможно, все это было у моей мамы, но она скорее исключение из правила.

Я не собираюсь рассказывать о том, как управлять садом, о рентабельности, о болезнях яблонь, приводить хрестоматийные примеры из практики. Я расскажу им то, что они меньше всего ожидают услышать, попытаюсь окунуть их в свою жизнь. Поведаю те истории, которые в детстве рассказывал мне отец, когда мы сидели на крыльце, а вокруг витал пьянящий аромат сидра, от которого кружилась голова, – именно на этих историях взращена моя любовь к помологии. Я так и не поступил в университет, и, возможно, из меня получился не самый высококлассный руководитель; я признаю, что многих вещей не понимаю, и я не стану тратить даром время учеников. Вместо этого я рассказываю им то, что знаю лучше всего.

В действительности яблоко, упомянутое в Библии, яблоком не было. Яблоки в Палестине не выращивали, но впервые Библия была переведена в какой-то северной стране, а яблони родом из Англии – вот так и получилось! Я слышал, что в верховьях Роки-Маунтин обнаружены окаменелые останки кожуры, оставшиеся еще с тех времен, когда уровень воды на земле достигал такой высоты. Яблоки тоже окаменели. Археологи нашли в грунте обуглившиеся остатки яблок, когда производили раскопки доисторических слоев недалеко от Швейцарии. Только представьте себе!

Яблони быстро распространились на Запад. Яблоня вырастает из семени. Бросьте семечко яблока в землю, и через пару лет у вас будет молодое деревце. В детстве я помню, как на фермах друзей моих родителей яблони появлялись повсюду, где только находилось свободное место. Деревьям очень доставалось от коров, которые обрывали их листву, а через несколько лет они вырастали выше самих животных и уже роняли плоды на их спины. Потом коровы сбивались в стадо и поедали сладкие яблоки, неумышленно высаживая новые семена. На нашем собственном коровьем пастбище выросла яблоня, которая давала яблоки, красные как пламя, а пироги с ними были такими же вкусными, как с «макун». Я так и не понял, что это за сорт, и не выставлял его на продажу… А если бы выставил, возможно, сегодня был бы намного богаче.

Упоминания о яблоке можно встретить в древнескандинавской мифологии, в греческих мифах и сказках. Отец рассказывал мне все эти сказки. Об отравленном яблоке Белоснежки, яблоке греха, которое вкусила Ева. В скандинавском эпосе богиня молодости Идун хранила ящик с яблоками, а когда боги вкушали их, то вновь обретали молодость. До самого начала девятнадцатого века в Англии в честь яблонь давались салюты, чтобы обеспечить обильный урожай. А в Новой Англии, когда юные девушки чистили яблоки, они бросали длинную кожуру через плечо и смотрели, какая сложится буква, – на такую букву и будет имя будущего жениха.

В этом месте я прошу Хадли, который закончил профтехучилище Минитмен вместе со мной и с тех пор работает у меня в саду, передать мне яблоки. Когда эти дети сами ощутят, каков вкус того, что могут вырастить терпеливые человеческие руки, – они все поймут лучше всяких слов. Я открыт для любых вопросов, мне не жалко поделиться знаниями. Вот лекции я читать не умею, но отвечать на вопросы – это совсем другое дело. Я всегда лучше умел слушать, чем говорить.

– Вы принимаете на работу? – спрашивают дети. – Ваша ферма достигает уровня безубыточности?

Один прилежный ученик задает вопрос о достоинствах прививки черенками в сравнении с прививкой почками – я только два года назад узнал, как это называется научным языком. Но больше всего мне понравился вопрос, который задал мальчик, сидящий на задней парте в последнем ряду и не проронивший ни звука. Я спрыгиваю с возвышения, иду по проходу, наклоняюсь к нему. Он заливается краской.

– Ты хочешь что-то спросить? – понизив голос, интересуюсь я, чтобы никто больше не слышал. – Я же вижу, что хочешь.

Это видно по его глазам.

– А какие ваши любимые? – спрашивает он, и я понимаю, что он имеет в виду.

– Эзоп Шпиценбург, – хотел бы я сказать. Но этот сорт уже почти не выращивают. Поэтому приходится ответить «Джонатан». Этот вопрос я так и не задал своему отцу, когда он произносил эту речь в мою бытность студентом.

Затем я отсылаю Хадли назад с машиной. Мы же с Джоелен, которая сейчас преподает в этом техникуме математику, а когда-то была моей первой девушкой, идем прогуляться по городу. Больше всего нам нравится китайский ресторанчик, в Стоу такой еды не попробуешь. Я заказываю для своей спутницы коктейль «Май тай», который приносят в фарфоровом кокосе с двумя розовыми зонтиками, а себе коктейль, который, по слухам, любили Моэм и Фицджеральд – «Страдающая сволочь». Когда Джоелен отпивает немного коктейля, она забывает причины, по которым меня ненавидит, и, как и в минувшем году, скорее всего, мы оба окажемся на заднем сиденье ее «Форда-Эскорт», на учебниках и счетах, впившись друг в друга и пытаясь вернуть прошлое.

Я не люблю Джоелен. И никогда не любил. Именно поэтому, наверное, она думает, что ненавидит меня.

– Ну и чем ты занимался, Сэм? – интересуется она, склонившись над крылышками жареной утки по-пекински. Она на год моложе меня, но, насколько я помню, всегда выглядела на тридцать.

– Подрезал деревья. Готовился к осеннему наплыву посетителей. В конце сентября мы открываем доступ в сад широкой публике. Иногда за воскресенье я могу разбогатеть на целую тысячу долларов на ящиках яблок, свежевыдавленном сидре и оптовой продаже вермонтского чеддера по розничной цене.

Джоелен выросла в Конкорде, в одной из трех или четырех семей, которые ютились в автоприцепах. Она приехала в Минитмен учиться на стилиста. Джоелен отлично делает маникюр.

– Еще не вывел свой сорт?

Несколько лет я работаю в теплице, прививаю и расщепляю почки в надежде вывести нечто по-настоящему удивительное – яблоко, которое перевернет мир. Свою собственную форму генной инженерии. Я пытаюсь возродить сорт «Эзоп Шпиценбург» или что-нибудь подобное – дерево, которое бы хорошо росло и было более приспособлено к нашему климату, чтобы на этот раз оно так быстро не выродилось. Мне непонятно, интересуется Джоелен всерьез или подтрунивает надо мной. Я всегда плохо разбирался в людях.

Джоелен опускает палец в соус, поданный к утке, и не торопясь начинает облизывать его. Потом протягивает ко мне руки.

– Ничего не замечаешь?

Ее ногти – я был приучен первым делом смотреть на ногти – покрыты крошечными изображениями героев из сериала «Улица Сезам». Большая птица, Эрни, мистер Снафлупагус, лягушонок Оскар.

– Красиво. Где ты их нашла?

– На детском лейкопластыре, – вздыхает она раздраженно. – Я отлично копирую рисунки. Но не в этом дело. Посмотри повнимательнее.

Она так выгибает пальцы, что я замечаю новые морщинки на ее коже, поврежденные кутикулы, все.

– Боже! – наконец восклицает она. – Кольцо!

Господи, да она обручена!

– Это же здорово, Джоелен! Я рад за тебя. – Не знаю, радуюсь ли я на самом деле, но понимаю, что именно это от меня хотят услышать. – И кто он?

– Ты его не знаешь. Он моряк. И ни капли на тебя не похож. Мы собираемся в сентябре пожениться. Разумеется, я пришлю тебе приглашение на свадьбу.

– Да? – отвечаю я, сразу решая: «не приду». И едва воздерживаюсь от того, чтобы не спросить, не беременна ли она. – И как его зовут?

Пока Джоелен рассказывает мне биографию Эдвина Кабблза родом из Чеви-Чейз, штат Мэриленд, я успеваю доесть заказ, допить и свой коктейль, и коктейль Джоелен. Заказываю еще две порции. Их тоже выпиваю. Пока она рассказывает мне историю их знакомства на костюмированной вечеринке в честь Четвертого июля (он нарядился моржом, а она – Скарлетт О’Хара), я пытаюсь поставить прямо зонтики в густом соусе с семечками, который подали к утке.

В прошлом году, когда я приехал выступить в училище, мы направились в то место, где оба потеряли девственность, – в поле в каком-то заповеднике, которое в конце лета становилось пурпурным от цветущего дурмана. Мы сидели на капоте ее автомобильчика и пили шоколадный напиток, купленный в ночном магазине, а потом я лег на траву и стал наблюдать за наступлением ночи. Джоелен сидела устроившись между моих согнутых коленей, как в кресле, она облокотилась на меня – через наши рубашки я чувствовал застежки на ее бюстгальтере. Она в очередной раз призналась мне, что давно пожалела о том, что порвала со мной, а я напомнил ей, что это я был инициатором разрыва: однажды я понял, что уже не тот, что раньше. Как угольки на барбекю – только что были оранжевыми огоньками, но не успеешь оглянуться, как они превратились в серый пепел. С этими словами я обхватил руками ее грудь, она меня не остановила. Потом она обернулась и начала меня целовать, поглаживая руками мои ноги в плотных штанах цвета хаки, а когда я возбудился, заметила: «Теперь, Сэм, я бы сказала, что ты чувствуешь себя по-другому».

Джоелен продолжает разглагольствовать об Эдвине. Я перебиваю ее:

– Ты единственная из моих девушек, которая выходит замуж.

Она смотрит на меня с искренним изумлением.

– А у тебя были другие девушки?

Несмотря на то что нам еще не подали горячее, я прошу принести чек. Я угощаю – это мой свадебный подарок, ведь обычно каждый платит за себя. Кажется, она совершенно не замечает, что лапшу и телятину со стручками гороха еще не принесли, но, с другой стороны, она вообще мало что съела.

– И не нужно отвозить меня домой, – говорю я, чувствуя, как краснею. – Я вызову Джоли или Хадли.

Насколько я успел заметить, официант – горбун, и, так как чувствую себя неловко, достаю из кошелька еще пару долларов. Вместе с чеком он приносит ананасы на шпажках и печенье с предсказанием. Джоелен смотрит на меня, и я понимаю, что она ждет, когда я разломлю печенье.

– Ты первая, – говорю я.

Словно ребенок, она ныряет пальцем в лужицу из ананасового сока и ногтем, как стамеской, разламывает печенье.

– «В твоей улыбке великая красота и удача», – читает она, довольная предсказанием. – А у тебя что?

Я разламываю печенье.

– «Куда ни поверни – везде найдешь успех», – читаю я, беззастенчиво перевирая написанное. На самом деле в предсказании говорится какая-то ерунда о гостях издалека.

Когда мы выходим из ресторана, Джоелен берет меня за руку.

– Эдвину повезло, – говорю я.

– Я зову его Эдди. – И после паузы: – Ты действительно так думаешь?

Она настаивает на том, чтобы отвезти меня в Стоу, говорит, что, возможно, это наша последняя встреча с ней в роли незамужней женщины. Я не возражаю. Где-то на полпути, в Мейнарде, она останавливается у церкви – у старой новоанглийской церкви, обшитой белыми досками, с колоннами и колокольней. Джоелен разваливается на своем сиденье и открывает люк в крыше автомобиля.

У меня такое чувство, что нужно бежать. Я беспокойно ерзаю на сиденье, открываю бардачок и роюсь в нем. Карта Мэна, губная помада, две линейки, шинный компрессор, три презерватива.

– Почему мы остановились?

– Боже, Сэм, я все время за рулем. Неужели я не могу немного отдохнуть?

– Может быть, я сяду за руль? Вылезай, садись на место пассажира, а я поведу. Тебе еще назад возвращаться.

Рука Джоелен, словно краб, шарит по приборной доске и опускается мне на бедро.

– А я никуда не спешу. – Она картинно потягивается – ее грудная клетка поднимается, а грудь выпирает из-под блузки.

– Послушай, я не могу.

– Чего не можешь? – удивляется Джоелен. – Не понимаю, чем таким мы занимаемся.

Она тянется ко мне, чтобы ослабить галстук и расстегнуть мою рубашку. Стягивая галстук через застегнутый ворот, она, словно веревкой, обматывает им свои руки, продевает в полученное кольцо мою голову и оставляет сцепленные руки на затылке. Потом притягивает меня к себе и целует.

Она божественно целуется.

– Ты же обручена, – говорю я.

Потом мои губы встречаются с ее губами, словно эхо прижимающимися к моим.

– Но я же не замужем.

С удивительной сноровкой она перебрасывает ногу через ручку переключения скоростей, поворачивается и усаживается мне на колени.

Мне кажется, что я начинаю терять контроль. Я старюсь к ней не прикасаться. Я цепляюсь за послушные крепления ремня безопасности, но она берет мои руки и кладет их себе на грудь.

– Что тебя, Сэм, останавливает? Это же я.

«Что тебя останавливает?» Ее слова повисают в воздухе. Наверное, моральные принципы. Идиотизм? В моих ушах шумит, шумит все сильнее, когда она трется об меня. Ее рука соскальзывает вниз на мои штаны, я чувствую ее ногти.

Шум в ушах и «что тебя останавливает»? В голове продолжает гудеть, и в какой-то момент я понимаю, что за происходящее не отвечаю, не отвечаю за свои руки, рвущие на ней одежду. Я чувствую вкус кожи на ее сосках, а она прижимается все крепче… Помнишь, малышка, как мы валялись на этом поле в свои пятнадцать, а перед нами, как сокровищница, – вся жизнь; и любовь нашептывала тебе в девичье ушко? Помнишь, как легко было клясться навсегда?

Когда все заканчивается, ее волосы падают на плечи, а наша одежда валяется на переднем сиденье. Она протягивает мне свои трусики, чтобы я вытерся, и улыбается, чуть приоткрыв глаза, когда вновь забирается на водительское место.

– Приятно было повидаться, Сэм, – говорит она, хотя мы еще не доехали до моего дома километров десять.

Джоелен надевает блузку, но бюстгальтер оставляет на заднем сиденье на учебниках и собирается вести машину голышом ниже пояса. Она говорит, что все равно никто, кроме меня, ничего не увидит, а потом просит подстелить мою валяющуюся на полу футболку себе под зад, чтобы не намочить красные вельветовые сиденья.

Когда она подъезжает к дому, я не целую ее на прощание. Я просто молча выбираюсь из машины.

– Можно я оставлю футболку себе? – спрашивает она, но я даже не считаю нужным отвечать. И поздравлять ее с грядущей свадьбой тоже не собираюсь – я думал, что разверзнутся небеса и меня поразит молнией. Боже мой, мы занимались этим у стен церкви!

Когда я вхожу в Большой дом, Хадли и Джоли сидят за кухонным столом и играют в карты. Ни один из них не поднимает головы, когда я швыряю галстук на пол. Срываю с себя рубашку и тоже бросаю ее так, что она скользит по линолеуму.

– Ну, – скалится Хадли, – получил свое?

– Заткнись, блин! – велю я и поднимаюсь наверх.

В душе я смыливаю целый брусок мыла и выливаю всю горячую воду, но мне кажется, что пройдет еще несколько дней, прежде чем я почувствую себя по-настоящему чистым.