Текст книги "Последнее правило"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

ДЖЕЙКОБ

Она сказала им.

Мама сказала им правду.

Я смотрю на присяжных, на каждого из них – прямо в их ожидающие лица, ведь теперь они должны понять, что я совсем не чудовище, каким описали меня все эти свидетели. Оливер обрывает маму, чтобы она не успела сказать остальное, но, разумеется, присяжные понимают.

– До начала перекрестного допроса, представители сторон, – говорит судья, – я бы хотел наверстать упущенное вчера из-за раннего прекращения слушания по делу. Никто не возражает, если мы закончим с показаниями этого свидетеля, прежде чем объявим перерыв до завтра?

Вот тогда я смотрю на часы и вижу, что уже четыре.

Мы должны уходить прямо сейчас, чтобы я вовремя, в 16.30, к началу «Блюстителей порядка» оказался дома.

– Оливер, – шепчу я, – возражайте.

– Нельзя допустить, чтобы на все выходные в памяти присяжных остались последние слова твоей матери, – шипит в ответ Оливер. – Джейкоб, мне плевать, как ты это переживешь, но тебе придется смириться.

– Мистер Бонд, – говорит судья, – посвятите нас в суть вашей беседы.

– Мой клиент только что дал знать, что не против продолжить заседание.

– Вот и чудесно! – восклицает судья Каттингс, хотя в чем здесь чудо? – Мисс Шарп, свидетель ваш.

Встает прокурор.

– Миссис Хант, где был ваш сын после обеда двенадцатого января?

– Он пошел к Джесс на занятие.

– Каким он вернулся домой?

Она колеблется.

– Встревоженным.

– Почему вы так решили?

– Он побежал к себе в комнату и спрятался в шкафу.

– Он причинял себе вред?

– Да, – отвечает Эмма. – Он стал биться головой о стену.

(Мне интересно это услышать. Когда со мной случается припадок, я плохо помню, что происходит.)

– Но вам удалось его успокоить, не так ли?

– В конечном счете.

– Каким образом? – спрашивает прокурор.

– Я погасила свет и включила его любимую песню.

– Песню Боба Марли «Я застрелил шерифа»?

– Да.

(Уже 16.07. Я начинаю потеть. Обильно.)

– Он слушает песню «Я застрелил шерифа» для самоуспокоения? – уточняет Хелен Шарп.

– Дело тут не в самой песне. Просто получилось так, что ему понравилась мелодия. Она успокаивала его в детстве, когда с ним случался припадок. Так и повелось.

– Песня явно связана с его страстью к жестоким преступлениям, верно?

(Я не питаю страсти к жестоким преступлениям, я люблю их разгадывать.)

– Джейкоб не склонен к жестокости.

– Разве? Его судят за убийство, – отвечает Хелен Шарп, – а в прошлом году он напал на девочку, разве нет?

– Его спровоцировали.

– Миссис Хант, у меня докладная записка от школьного охранника, вызванного на место инцидента. – Она представляет улику суду (уже 16.09) и передает ее моей маме. – Не могли бы вы прочесть выделенный абзац?

Мама берет документ.

– «Семнадцатилетняя ученица заявила, что к ней подошел Джейкоб Хант, толкнул ее на ящички и удерживал за горло, пока кто-то из учителей силой не оторвал его руку».

– Вы полагаете, что это не проявление жестокости? – уточняет Хелен Шарп.

Даже если выехать прямо сейчас, мы уже на одиннадцать минут опоздаем к началу «Блюстителей порядка».

– Джейкоб чувствовал себя загнанным в угол, – оправдывается моя мама.

– Я не спрашиваю о чувствах Джейкоба. О них может знать только сам Джейкоб. Я спрашиваю: неужели вы будете отрицать, что швырнуть девушку на ящички и схватить за горло – это проявление агрессивного поведения?

– Эта, с позволения сказать, «жертва», – горячо восклицает мама, – та же очаровательная девочка, которая велела Джейкобу в знак их дружбы послать учителя подальше!

Одна из присяжных качает головой. Интересно, это из-за того, что сделала Мими, или из-за того, что сказала мама?

В одной пилотной серии «Блюстителей порядка», которая транслировалась «вживую», как шоу на Бродвее, статист уронил на ногу молоток и выругался нецензурной бранью – в результате канал был оштрафован. Ругательство «запикали», но еще некоторое время эта серия во всей красе демонстрировалась в Интернете.

Через тринадцать минут начинаются «Блюстители порядка».

Оливер легонько толкает меня локтем.

– Что с тобой происходит? Немедленно прекрати! Ты похож на сумасшедшего.

Я опускаю глаза. С силой бью ладонью по ноге – и даже не понимаю, что делаю. Теперь я еще больше сбит с толку. Я-то думал, что и должен напоминать сумасшедшего.

– Значит, эта девушка поступила подло по отношению к Джейкобу. Думаю, мы обе с этим согласны, не так ли?

– Да.

– Но это не отрицает того факта, что он проявил по отношению к ней агрессию.

– Он поступил справедливо, – отвечает мама.

– По вашим словам, миссис Хант, если молодая женщина скажет Джейкобу что-то обидное или не очень приятное, ему дается право ответить ей насилием?

Глаза мамы вспыхивают, как всегда, когда она очень, очень сильно разозлится.

– Не надо передергивать. Я утверждаю, что мой сын добрый и ранимый, он и мухи не обидит.

– Вы слышали показания свидетелей. Вы знаете, что Джейкоб повздорил с Джесс за два дня до ее смерти?

– Это совсем другое…

– Вы там присутствовали, миссис Хант?

– Нет.

Уже идет реклама после сериала «Закон и порядок», который демонстрируется перед «Блюстителями порядка». Сейчас пройдут четыре тридцатисекундных ролика и зазвучит музыка к сериалу. Я закрываю глаза и начинаю напевать себе под нос.

– Вы утверждали, что одно из проявлений заболевания Джейкоба – это то, что ему становится неуютно в незнакомых обстоятельствах и в присутствии чужих людей? Верно?

– Да.

– И он иногда замыкается в себе?

– Да, – отвечает мама.

– Что ему тяжело словами выразить собственные чувства?

– Да.

Сегодня показывают серию, где ребенок падает в колодец. Когда Риана спускается, чтобы спасти мальчика, она включает фонарик и обнаруживает человеческий скелет, весь в жемчугах и бриллиантах, но кости принадлежат мужчине. Это наследница, которая исчезла еще в шестидесятых. В конце концов вы узнаете, что она на самом деле мужчина…

– Разве вы не согласны, миссис Хант, что ваш второй сын, Тео, временами демонстрирует тот же стиль поведения? Или так себя ведут все подростки?

– Я бы не сказала…

– Разве от этого Тео становится невменяемым?

(Уже 16.32. Уже 16.32. Уже 16.32.)

– Можно нам уже уйти? Пожалуйста! – прошу я, но слова похожи на патоку, их не слышно; все движутся медленно, говорят невнятно, тогда я встаю, чтобы привлечь внимание.

– Мистер Бонд, следите за своим клиентом.

Я чувствую, как Оливер хватает меня за руку и рывком заставляет сесть.

Губы прокурора обнажают зубы в улыбке, но она не улыбается.

– Миссис Хант, это вы позвонили в полицию, когда в новостях увидели одеяло Джейкоба, не так ли?

– Да, – шепчет мама.

– Вы так поступили, потому что подумали, что ваш сын убил Джесс Огилви, верно?

Она качает головой (16.43) и молчит.

– Миссис Хант, вы решили, что ваш сын совершил убийство, не так ли? – говорит, словно рубит, прокурор.

«Миссис Хант

(16.35)

Отвечайте

(нет)

на вопрос».

Внезапно все в комнате замирает, словно воздух между взмахами птичьих крыльев. Я слышу, как в голове перематываются события.

«Следите за своим клиентом…»

«Ты похож на сумасшедшего…»

«Тяжелее всего слышать правду…»

Я смотрю маме прямо в глаза и чувствую, как ногти впиваются мне в мозг и желудок. Я вижу желудочки ее сердца, кровяные тельца ее крови, извилистые пути ее мыслей.

«Ох, Джейкоб, – слышу я в ответ. – Что ты наделал?»

Я знаю, что она сейчас скажет, и не могу позволить ей этого сделать.

Тут я вспоминаю слова прокурора: «Я не спрашиваю о чувствах Джейкоба. О них может знать только сам Джейкоб».

– Прекратите! – кричу я изо всех сил.

– Ваша честь, – говорит Оливер, – думаю, следует на сегодня сделать перерыв…

Я вскакиваю с места.

– Прекратите!

Мама встает с места для дачи показаний.

– Джейкоб, все в порядке…

– Ваша честь, свидетель не ответила на вопрос…

Я закрываю уши руками, потому что голоса слишком громкие, а слова отскакивают от стен и пола. Я встаю на стул, потом на стол, потом выпрыгиваю прямо перед судьей. И тут ко мне подбегает мама.

Но я не успеваю к ней прикоснуться. Я лежу на полу, пристав коленом прижимает меня к полу, судья и присяжные протискиваются вперед. И вдруг раздается спокойный и тихий голос. На меня больше никто не давит. И голос мне знаком.

– Ты в безопасности, парень, – говорит детектив Метсон.

Он протягивает руку и помогает мне встать.

Однажды на ярмарке мы с Тео пошли в комнату кривых зеркал. Мы потерялись, или, может быть, Тео просто отстал, но оказалось, что я брожу между стен и заглядываю за углы, которых на самом деле не существует. В конце концов я сел на пол и закрыл глаза. Именно это я и хочу сделать сейчас под пристальными взглядами всех присутствующих. Как и тогда, выхода не было.

– Ты в безопасности, – повторяет детектив Метсон и выводит меня из зала.

РИЧ

Чаще всего, если полицейский небольшого городка вторгается в сферу интересов шерифа, недоразумений не избежать: никто не хочет, чтобы ему указывали, что делать, так же как я не хочу, чтобы мне «налажали» на месте происшествия. Но когда Джейкоб слетел с катушек прямо в зале суда, они с радостью воспользовались бы помощью Национальной гвардии (если бы имелась такая возможность). Поэтому когда я перескакиваю через заграждение и хватаю Джейкоба, все присутствующие отступают, давая мне дорогу, как будто я на самом деле знаю, что делать.

Он качает головой, как будто сам с собой разговаривает, и одна его рука причудливо вытянута вдоль ноги. Но он, по крайней мере, больше не вопит.

Я завожу Джейкоба в камеру. Он отворачивается от меня и прижимается спиной к прутьям решетки.

– Как ты? – спрашиваю я, но он молчит.

Я опираюсь на прутья камеры с другой стороны – мы стоит практически спина к спине.

– Один парень в Свонтоне покончил с собой прямо в камере, – говорю я, как будто мы ведем обычную беседу. – Его забрали в участок и оставили в камере, чтобы проспался. Он стоял, как ты, но скрестив руки. На нем была фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы. На него постоянно была направлена камера видеонаблюдения. Ты, наверное, теряешься в догадках, как же он это сделал?

Сперва Джейкоб молчит. Потом едва заметно поворачивает голову.

– Он обвязал рукава рубашки вокруг шеи и затянул петлю, – отвечает он, – поэтому на мониторе казалось, что он стоит, опершись о прутья решетки, а на самом деле он уже повесился.

У меня вырывается смешок.

– Черт побери, парень, а ты настоящий знаток!

Джейкоб поворачивается ко мне лицом.

– Мне нельзя с вами разговаривать.

– Наверное.

Я пристально смотрю ему в глаза.

– Зачем ты оставил одеяло? Ты ведь не настолько глуп.

Он колеблется.

– Разумеется, я оставил одеяло. Как же тогда могли догадаться, что именно я инсценировал все это? Вы так и не обратили внимания на пакетик чая.

Я тут же понимаю, что он имеет в виду улику в доме Джесс Огилви.

– Он лежал в раковине. А на кружке не было отпечатков пальцев.

– У Джесс была аллергия на манго, – поясняет Джейкоб. – Как у меня. Я терпеть не могу вкус манго.

Он слишком дотошен. Вместо того чтобы уничтожить улики, он оставляет их намеренно – как будто испытывает полицию. Я не свожу глаз с Джейкоба, пытаясь понять, что он хочет мне сказать.

– Но не считая этого, – улыбается он, – вы все поняли правильно.

ОЛИВЕР

Мы с Хелен стоим перед судьей Каттингсом, как нашкодившие школьники.

– Я не намерен больше присутствовать при этом фарсе, мистер Бонд, – говорит он. – Если нужно, вколите ему успокоительное. Либо вы держите своего подзащитного оставшуюся часть этого заседания под контролем, либо я прикажу надеть на него наручники.

– Ваша честь, – говорит Хелен, – о каком справедливом суде может идти речь, если каждые пятнадцать минут нам подкидывают цирковые номера?

– Вы знаете, что она права, мистер Бонд, – замечает судья.

– Ваша честь, я обжалую судебное разбирательство с нарушением процессуальных норм, – сообщаю я.

– Вы не можете этого сделать, поскольку именно ваш клиент нарушает нормы, мистер Бонд. Несомненно, вам это известно.

– Верно, – бормочу я.

– Если одна из сторон намерена подать ходатайство, хорошо подумайте, прежде чем подавать. Мистер Бонд, я хочу, чтобы вы передали мое предупреждение, прежде чем мы начнем.

Я выхожу из кабинета судьи раньше, как Хелен успевает что-либо сказать, чтобы еще больше разозлить меня. И тут же – когда думаю, что хуже уже не бывает, – вижу, как Рич Метсон разговаривает с моим подзащитным.

– Я просто составил ему компанию, пока вы не пришли, – объясняет Метсон.

– Уж кто бы спорил!

Он не обращает на меня внимания и оборачивается к Джейкобу.

– Эй, – окликает его детектив, – желаю удачи!

Я жду, пока его шаги затихнут вдалеке.

– Что, черт побери, здесь происходит?

– Ничего. Мы просто обсуждали дела.

– Отлично! Когда вы в последний раз беседовали вдвоем, забыл, чем это закончилось? – Я скрещиваю руки на груди. – Послушай, Джейкоб. Придется вправить тебе мозги: если будешь себя так вести, отправишься за решетку. Точка.

– Если я буду себя так вести? – говорит он. – Офигеть!

– Ты, наверное, еще слишком молод и не помнишь «Мир Уэйна». И невзирая ни на что, судят не меня. Я не шучу, Джейкоб. Если ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное, обвинение запихнет твой зад в тюрьму или, еще хуже, обжалует судебное разбирательство, а это означает, что все начнется по новой.

– Ты обещал, что заседание закончится в четыре часа.

– Обещал. Но в зале суда бог – это судья, и он хочет заседать дольше. Поэтому мне плевать, даже если заседание затянется до четырех ночи или судья Каттингс объявит: всем встать и показывать фокусы. Ты сядешь рядом со мной и будешь молчать как рыба.

– Ты расскажешь присяжным, почему я это сделал? – спрашивает Джейкоб.

– И почему ты это сделал?

Знаю, лучше бы я этого не спрашивал. Но сейчас не до лжесвидетельства. Думаю, между мной и Джейкобом не должно остаться недомолвок.

– Потому что я не мог ее бросить, – отвечает он, как будто констатируя очевидное.

У меня отвисает челюсть. Не успеваю я задать очередной вопрос: «Она отвергла тебя? Ты пытался ее поцеловать, а она слишком яростно сопротивлялась? Ты слишком крепко сжал ее в объятиях, и она случайно задохнулась?» – как в камеру входит пристав.

– Вас ждут.

Я делаю знак приставу, чтобы он открыл камеру. Мы заходим в зал заседаний последними, за исключением судьи и присяжных. Взгляд Эммы прикован к сыну.

– Все в порядке?

Я не успеваю ей ответить: входят присяжные и появляется судья.

– Представители сторон, – обращается он ко мне, усаживаясь в кресло. – Подойдите.

Мы с Хелен подходим к судье.

– Мистер Бонд, вы поговорили со своим клиентом?

– Да, Ваша честь, больше никаких срывов.

– Мое терпение на пределе, – признается судья. – В таком случае можете продолжать.

При той информации, которой я владею сейчас, все больше и больше шансов, что моего подзащитного признают невменяемым. Надеюсь, что присяжные все поймут с полуслова, ясно и четко. И тут на мое плечо опускается бумажный самолетик. Это записка от Джейкоба. Разворачиваю.

Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ.

Я оборачиваюсь.

– Совершенно невозможно.

– Какие-то проблемы, мистер Бонд? – интересуется судья.

– Нет, Ваша честь, – отвечаю я одновременно с Джейкобом, который говорит «да».

С трудом сдерживаясь, я поворачиваюсь к судье.

– Нам необходим перерыв.

– Заседание началось лишь десять секунд назад! – возражает Хелен.

– Вы согласны, мистер Бонд? – спрашивает судья Каттингс. – Или что-то еще?

– Еще! – кричит Джейкоб. – Мой черед давать показания. Если я хочу дать показания, вы не можете мне препятствовать.

– Ты не будешь давать показания, – настаивает Эмма.

– А вам, миссис Хант, никто слова не давал! Мы в суде, здесь все решаю я! – орет судья Каттингс. – Мистер Бонд, приглашайте своего последнего свидетеля.

– Я бы хотел взять короткий перерыв…

– А я бы хотел быть в Невисе, но не всегда наши желания совпадают с возможностями! – отрезает судья.

Качая головой, я подвожу Джейкоба к месту для дачи показаний. Я так зол, что не могу мыслить здраво. Он скажет присяжным правду, как сказал мне, и тем самым выроет себе могилу. И дело решат если не сами слова, то манеры Джейкоба: неважно, что было сказано до этого, неважно, что скажет сам свидетель, – все присяжные запомнят странного парня, который постоянно ерзает, говорит без умолку, не демонстрирует адекватных эмоций и не смотрит собеседнику в глаза, а это все традиционные признаки вины. И неважно, что скажет Джейкоб: его поведение убедит присутствующих в его виновности – он даже не успеет и рта раскрыть.

Я открываю дверцу, чтобы он мог пройти на место свидетеля.

– Это твои похороны, – бормочу я.

– Нет, – отвечает Джейкоб. – Это мой суд.

Тут я замечаю, что он понимает: его поступок – не очень хорошая идея. Его приводят к присяге. Он тяжело сглатывает. Его глаза широко открыты и бегают по залу суда.

– Расскажи мне, Джейкоб, что происходит, когда ты нервничаешь, – прошу я.

Он облизывает губы.

– Я хожу на цыпочках или подпрыгиваю. Иногда размахиваю руками, или слишком быстро говорю, или смеюсь, хотя ничего смешного нет.

– Ты сейчас нервничаешь?

– Да.

– Почему?

Он растягивает губы в улыбке.

– Потому что все смотрят на меня.

– И все?

– И слишком яркий свет. И я не знаю, каким будет следующий вопрос.

«А кто, черт возьми, в этом виноват?» – думаю я.

– Джейкоб, ты сказал суду, что хочешь дать показания.

– Да.

– Что ты хочешь рассказать присяжным?

Джейкоб медлит.

– Правду, – отвечает он.

ДЖЕЙКОБ

Повсюду кровь, она лежит на полу в крови. Она не отвечает, когда я окликаю ее по имени. Я знаю, что нужно ее поднять, поэтому беру ее на руки и несу в коридор. Когда я это делаю, у нее изо рта и носа бежит кровь. Я стараюсь не думать о том, что прикасаюсь к ее нагому телу, – это совсем не похоже на фильм, когда девушка красавица, а юноша скрыт в тени; просто кожа соприкасается с кожей. Я сконфужен, потому что она даже не знает, что на ней ничего не надето. Я не хочу испачкать полотенце в крови, поэтому вытираю ее лицо туалетной бумагой и смываю бумагу в унитазе.

На полу валяются трусы, лифчик, спортивные штаны и рубашка. Сперва я надеваю лифчик – я это умею, потому что смотрел кабельное и видел, как их снимают. Единственное, что от меня нужно, – сделать все в обратном порядке. В белье я не понимаю, там с одной стороны есть надпись, но я не знаю, должна она быть спереди или сзади, поэтому надеваю наобум. Потом рубашку и штаны, наконец носки и угги – самое сложное, потому что она мне не помогает.

Я взваливаю ее на плечо – она тяжелее, чем я думал, – и пытаюсь снести вниз по лестнице. Лестница крутая, я спотыкаюсь, и мы падаем. Я оказываюсь сверху, а когда переворачиваю ее на спину, то вижу, что выбит зуб. Знаю, что ей не больно, но все равно меня мутит. Синяки и сломанный нос по необъяснимой причине не производят на меня такого тягостного впечатления, как этот выбитый передний зуб.

Я усаживаю ее в кресло. «Подожди здесь», – говорю я, а потом громко смеюсь: она ведь меня не слышит. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой – пошел целый рулон. Пол все еще грязный и мокрый. В чулане я нахожу отбеливатель и выливаю на пол, и вторым рулоном туалетной бумаги все вытираю.

В голове мелькает мысль, что меня могут поймать, и тогда я решаю не просто все убрать, а инсценировать место преступления, которое пустило бы полицию по ложному следу. Собираю в рюкзак одежду, кладу туда зубную щетку. Печатаю записку и приклеиваю ее к почтовому ящику. Надеваю ботинки – они ей не по размеру, слишком велики – и обхожу вокруг дома, режу противомоскитную сетку, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю режим быстрой мойки. Хочу оставить следы, ведь Марк не очень умен.

Потом уничтожаю следы ног на пороге и подъездной аллее.

Вернувшись в дом, вешаю на плечо рюкзак и смотрю, ничего ли не забыл. Понимаю, что нужно оставить лежащими перевернутые стулья в кухне и разбросанные диски в гостиной, но не могу. Поэтому поднимаю стулья, складываю почту и расставляю компакт-диски так, как, по моему мнению, понравилось бы Джесс.

Я пытаюсь отнести ее в лес, но с каждым шагом она становится все тяжелее и тяжелее, поэтому через несколько метров мне приходится ее просто тащить. Я хочу, чтобы она оказалась там, где ей не придется сидеть под дождем, на ветру. Где не будет мести снег. Мне приглянулась дренажная штольня, потому что в нее можно попасть, не проходя мимо дома Джесс, а прямо свернув с дороги.

Я думаю о ней, даже когда я не здесь, даже когда узнаю, что ее разыскивает полиция, и мне легко отвлечься, наблюдая, как продвигается расследование (за их прогрессом или отсутствием такового). Именно поэтому в очередной свой визит я приношу стеганое одеяло. Я всегда его любил. Думаю, если бы Джесс могла говорить, она бы по-настоящему гордилась, что я закутал ее в одеяло. «Молодец, Джейкоб! – похвалила бы она. – Ты подумал еще о ком-то, кроме себя».

Откуда ей знать, что я думал только об этом.

Когда я замолкаю, в зале суда повисает такая тишина, что я слышу, как гудят трубы отопления и трещат перекрытия здания. Смотрю на Оливера, на маму. Ожидаю, что теперь они довольны, – ведь все предельно ясно. Хотя я не могу ни по их лицам, ни по лицам присяжных понять, о чем они думают. Одна женщина плачет; не знаю, это из-за моего рассказа о Джесс или потому что она рада, что наконец знает, что на самом деле произошло.

Я больше не нервничаю. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина, что я мог бы добежать до Беннингтона и вернуться обратно. Я имею в виду – ну и дела! – что только что объяснил, как создал место преступления с трупом, после того как удалось заставить полицию поверить в то, что это похищение. Я разложил по полочкам все улики, которые предъявило обвинение во время этого процесса, чтобы сложилась общая картина. Это лучшая серия «Блюстителей порядка», и я в ней главный герой.

– Мистер Бонд? – окликает судья.

Оливер откашливается. Кладет руку на свидетельскую трибуну, отводит взгляд.

– Хорошо, Джейкоб. Ты подробно рассказал нам, что делал после смерти Джесс. Но ничего не сказал о том, как она умерла.

– А нечего рассказывать, – отвечаю я.

Внезапно я понимаю, где уже видел выражение, что застыло на лицах всех присутствующих в зале суда. Такое лицо было у Мими Шеек, у Марка Макгуайра, у всех, кто думает, что не имеет со мной ничего общего.

У меня начинает печь внутри. Такое чувство накатывает, когда я слишком поздно понимаю: мой поступок был не слишком хорошей идей.

И тогда Оливер бросает мне «спасательный круг»:

– Джейкоб, ты сожалеешь о том, что убил Джесс?

Я широко улыбаюсь.

– Нет, – отвечаю я. – Именно это я и пытаюсь вам втолковать.