Текст книги "Последнее правило"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

ТЕО

Мама редко плачет. Первый раз, как я уже рассказывал, она расплакалась в библиотеке, когда истерику устроил я, а не Джейкоб. Второй раз это случилось, когда мне было десять, а Джейкобу тринадцать и ему задали на дом задание по навыкам безопасной жизнедеятельности – дополнительному предмету, который он терпеть не мог. Дело в том, что кроме него в классе учился только один ребенок-аутист. Но у того был не синдром Аспергера, он был более отсталым и на уроках большую часть времени выкладывал непрерывную цепочку из карандашей. Еще у троих был сидром Дауна либо нарушения в развитии. Поэтому на этих занятиях отводилось много времени на гигиену – элементарные вещи, которые Джейкоб уже давно усвоил, и лишь крохи – на социальные навыки. Однажды учитель велел им завести друга к следующему занятию.

– Нельзя «завести» друга, – нахмурился Джейкоб. – Нельзя подружиться с человеком по указке, как приготовить макароны с сыром, следуя инструкции на пачке.

– Тебе лишь необходимо запомнить шаги, о которых рассказывала миссис Лафо, – заметила мама. – Посмотри человеку в глаза, назови его по имени, спроси, не хочет ли он поиграть.

Даже в десять лет я понимал, что подобные «правила» обязательно закончатся тем, что тебе надерут зад, но Джейкобу этого объяснять не собирался.

Мы все трое потащились на ближайшую детскую площадку. Я сел с мамой на скамейку, а Джейкоб пошел заводить друга. Трудность заключалась еще и в том, что на площадке не было его ровесников. Самому старшему ребенку было лет десять, как и мне, он висел головой вниз на «шведской стенке». Джейкоб подошел и наклонился вбок, чтобы заглянуть ему в глаза.

– Меня зовут Джейкоб, – произнес он своим обычным голосом, к которому я-то уже привык, но посторонним он мог показаться странным – ровный, как лист алюминия, даже в тех местах, где должно звучать восклицание. – Хочешь поиграть?

Мальчик ловко спрыгнул на землю.

– Ты, это… отсталый, что ли?

Джейкоб задумался над его словами.

– Нет.

– Спешу сообщить, – сказал мальчик, – ты он и есть.

Мальчишка убежал, оставив Джейкоба одного у спортивного снаряда. Я собрался было прийти брату на выручку, но он вдруг начал медленно поворачиваться. Я не мог понять, что он делает, пока до меня не дошло: ему нравится звук сухого листа, шуршащего под обутыми в кроссовки ногами.

Джейкоб на цыпочках, намеренно наступая на листья, направился к песочнице. Там две крошки – одна белокурая, вторая рыжая с двумя косичками – «пекли» из песка пиццу.

– Вот еще одна, – сказала первая девочка и шлепнула пригоршню песка на деревянный бортик, чтобы подружка могла украсить ее пеперони из камешков и моцареллой из травы.

– Привет, я Джейкоб, – представился мой брат.

– Меня зовут Анника. Когда я вырасту, то стану единорогом, – сказала белокурая малышка.

«Косички» не отрывали глаз от ряда готовых пицц.

– Моего младшего брата стошнило в ванной, он поскользнулся и упал на задницу.

– Хотите поиграть? – спросил Джейкоб. – Мы могли бы раскапывать динозавров.

– В песочнице нет динозавров, только пицца, – возразила Анника. – Мэгги украшает пиццу сыром и колбасой, а ты можешь быть официантом.

Рядом с этими девочками Джейкоб смотрится в песочнице настоящим великаном. Какая-то женщина бросает на него сердитые взгляды, и я мог бы поспорить на пятьдесят баксов, что это мама Анники или Мэгги, которая не может понять, чего ждать от тринадцатилетнего лба, играющего рядом с ее драгоценной доченькой. Джейкоб поднимает палочку и начинает рисовать на песке скелет динозавра.

– Аллозавры имели вилочки, как и остальные хищные динозавры, – говорит он. – Совсем как у куриц.

– Вот еще одна, – возвещает Анника, плюхая кучку песка перед Мэгги.

Между ними и Джейкобом существовала хорошо заметная граница. Они играли не вместе, они играли рядом друг с другом.

В этот момент Джейкоб поднимает голову и улыбается мне. Потом кивает на девочек, как будто говоря: «Эй, смотри, я завел двух друзей».

Я смотрю на маму и тут замечаю, что она плачет. Слезы катятся по ее щекам, а она даже не пытается их вытереть. Такое впечатление, что она не понимает, что плачет.

В ее жизни случались моменты, когда действительно было из-за чего плакать. Когда, например, ее вызывали к директору школы, чтобы сообщить о том, что натворил Джейкоб. Или когда у него случался приступ в людном месте – как, например, в прошлом году перед павильоном Санта-Клауса в торговом центре, и тысячи детей с родителями стали свидетелями припадка. Однако тогда моя мать даже слезинки не проронила, ее лицо оставалось непроницаемым. По правде говоря, в такие моменты мама замыкается в себе, совсем как Джейкоб.

Не знаю, почему вид брата, играющего в песочнице с двумя крошками, стал для нее каплей, переполнившей чашу. Одно я знаю: в то мгновение я почувствовал, как мир для меня перевернулся. Плакать должны дети, а мамы их успокаивать – не наоборот. Именно поэтому матери горы сворачивают, чтобы дети не видели их слез.

И тогда я решил: если мама плачет из-за Джейкоба, успокоить ее должен я.

Разумеется, мне известно, где они: мама звонила из суда. Но я не могу сосредоточиться на геометрии или основах права, пока они не вернутся домой.

Интересно, как примут мои учителя такое оправдание: «Простите, я не сделал домашнее задание, потому что мой брат был в суде в качестве обвиняемого». Учитель геометрии, конечно, тут же ответит: «Я уже тысячу раз слышал аналогичные отговорки».

Услышав звук открывающейся двери, я выбегаю в прихожую, чтобы узнать, что произошло. Входит мама, одна, и опускается на скамейку, куда мы обычно бросаем рюкзаки.

– Где Джейкоб? – спрашиваю я.

Мама медленно поднимает голову.

– В тюрьме, – шепчет она. – Боже мой, он в тюрьме!

Она все клонится и клонится, пока не складывается пополам.

– Мама?

Я трогаю ее за плечо, но она даже не шевелится. Я пугаюсь до смерти – жутко знакомое состояние. Через секунду я понимаю: этот взгляд в никуда, нежелание отвечать… Именно так на прошлой неделе выглядел Джейкоб, когда мы не могли до него «достучаться».

– Мама, перестань!

Я обхватываю ее за талию и приподнимаю. Кожа да кости. Веду ее наверх. Почему, черт побери, Джейкоб оказался в тюрьме? Неужели человеку не гарантировано право безотлагательного судебного разбирательства? Или же суд был слишком безотлагателен? Если бы я выполнил домашнее задание по основам права, то наверняка бы понял, что произошло. Одно я знаю точно: маму расспрашивать нельзя.

Я усаживаю ее на кровать, опускаюсь рядом на колени, снимаю с нее туфли.

– Ложись, – советую я. Скорее всего, именно так сказала бы она, окажись я на ее месте. – Я принесу тебе чашечку чаю, договорились?

В кухне я ставлю чайник на огонь, и меня охватывает дежавю: в последний раз, когда я это проделывал – ставил чайник, доставал пакетик чая, перебрасывал бумажный ярлычок через край кружки, – я находился в доме Джесс Огилви. То, что сейчас в тюрьме сидит Джейкоб, а я дома, – простое везение. С легкостью все могло быть и наоборот.

Одна часть меня облегченно вздыхает, отчего я чувствую себя полным ничтожеством.

Интересно, что детектив сказал Джейкобу? Зачем мама сама повезла его в участок? Возможно, именно поэтому она не в себе: это не сожаление, а чувство вины. Я ее прекрасно понимаю. Если бы я поехал к копам и рассказал, что видел в тот день Джесс Огилви живой и обнаженной, навредили бы мои слова Джейкобу или помогли?

Я, по правде сказать, не знаю, какой чай пьет мама, поэтому добавляю в него и молоко, и сахар. Несу наверх. Она сидит на постели, опираясь спиной на груду подушек. Видит меня и тут же вскакивает.

– Мальчик мой… – говорит она, когда я присаживаюсь рядом, и гладит меня по щеке. – Мой прекрасный мальчик…

Обо мне она говорит или о Джейкобе – сейчас это неважно.

– Мама, – спрашиваю я, – что происходит?

– Джейкобу пришлось остаться в тюрьме… на две недели. Он снова предстанет перед судом, когда будет решаться вопрос о его дееспособности.

Что ж, возможно, я и не семи пядей во лбу, но держать за решеткой человека, который вполне может оказаться вообще не подлежащим суду, – не лучшее, на мой взгляд, решение. Если он не в состоянии предстать перед судом, то как же он может сидеть за решеткой сейчас?

– Но… он не сделал ничего противозаконного, – говорю я и выжидающе смотрю на маму. Быть может, ей известно больше, чем мне.

Если и так, то виду она не показывает.

– Похоже, это не имеет никакого значения.

Сегодня на уроке мы обсуждали краеугольный камень нашего судопроизводства: человек невиновен, пока не доказано обратное. Бросить человека за решетку, а уже потом выяснять, что делать дальше… Это вовсе не похоже на то, что его собираются оправдать за недостатком улик. Больше смахивает на то, что его уже осудили, поэтому пусть привыкает к новому месту жительства.

Мама рассказывает, как детектив обманом заставил Джейкоба давать показания. Как она побежала за адвокатом. Как прямо у нее на глазах Джейкоба арестовали. Как он бросился на судебных приставов, когда те попытались взять его под руки.

Я не понимаю, почему этот адвокат не смог освободить Джейкоба и привезти его домой. Я прочел достаточно романов Гришема,[16]16
  Джон Гришем (род. 1955 г.) – известный американский писатель-детективист, автор так называемых «судебных триллеров», многие из которых экранизированы Голливудом.


[Закрыть] чтобы знать: так делается сплошь и рядом, особенно когда человек ранее не привлекался.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Я имею в виду не только Джейкоба. Нас тоже. Все эти годы я жалел, что Джейкоб появился на свет, но теперь, когда его нет дома, образовалась пустота. Как я могу есть суп, зная, что мой брат где-то в камере? Как мне просыпаться по утрам? Ходить в школу? Делать вид, что в жизни ничего не изменилось?

– Оливер, так зовут адвоката, говорит, что людей чаще всего освобождают из-под ареста. Полиция находит новые улики, и первоначального подозреваемого отпускают.

Она цепляется за эту надежду, как за соломинку, за амулет, за талисман. Джейкоба освободят, и мы сможем вернуться к своей размеренной жизни. И неважно, что наша размеренная жизнь не такая уж увлекательная, и «освободят» не значит, что все случившееся забудется. Каково провести в тюрьме двадцать лет за преступление, которого не совершал, прежде чем тебя оправдают благодаря анализу ДНК. Разумеется, сейчас ты свободен, но тех прожитых двадцати лет не вернуть. Ты навсегда останешься человеком, «когда-то сидевшим в тюрьме».

Я не знаю, как все это объяснить маме, но уверен, что она в любом случае не захочет этого слышать, поэтому протягиваю руку за пультом на ее ночном столике и включаю телевизор, который стоит на комоде у противоположной стены. Передают последние известия, метеоролог обещает на следующей неделе местами грозы.

– Спасибо, Норм, – благодарит диктор. – Сообщаем последние новости по делу об убийстве Джессики Огилви… По подозрению в совершении преступления полиция арестовала восемнадцатилетнего Джейкоба Ханта из Таунсенда, штат Вермонт.

Сидящая рядом со мной мама замирает. На весь экран показывают школьную фотографию Джейкоба. На снимке он в полосатой голубой рубашке и, как обычно, не смотрит в объектив.

– Джейкоб учится в выпускном классе местной школы, жертва была его наставником.

Черт побери!

– Мы будем следить за развитием событий, – обещает диктор.

Мама берет пульт. Я подумал, что она хочет выключить телевизор, но вместо этого она швыряет пульт прямо в экран. Пульт разбивается, на экране телевизора появляется трещина. Мама заваливается на бок.

– Пойду принесу веник, – говорю я.

Посреди ночи я слышу в кухне какой-то шум. Крадучись спускаюсь вниз и вижу маму, которая роется в ящике в поисках телефонной книжки. Волосы у нее распущены, ноги босые, на рубашке пятно от зубной пасты.

– Почему оно не записано на букву «У» – Управление? – бормочет она.

– Что ты ищешь?

– Я должна позвонить в тюрьму, – отвечает она. – Он не любит, когда темно. Я могла бы привезти ему ночник. Я хочу им сообщить, что, если нужно, могу привезти ночник.

– Мама! – окликаю я.

Она снимает телефонную трубку.

– Мама, тебе нужно лечь.

– Нет, – противится она. – Мне нужно позвонить в тюрьму…

– Сейчас три часа ночи. Все спят. – Я смотрю на нее. – Джейкоб тоже спит.

Она поворачивается ко мне лицом.

– Ты правда так думаешь?

– Правда, – заверяю я, с трудом выдавливая слова из горла, в котором стоит ком. – Правда.

Я боюсь следующего:

1. Хобби Джейкоба из невинного увлечения превратилось в навязчивую идею. Поэтому он и оказался в тюрьме.

2. Во время их последней встречи с Джесс что-то напугало его или загнало в тупик, поэтому он дал сдачи.

3. Человека можно любить и ненавидеть одновременно.

4. Возраст не имеет значения, когда речь идет о старшем брате.

Если Джейкоб со своим синдромом Аспергера сделал меня изгоем, представьте, каково иметь брата, сидящего за решеткой. Чем дальше – тем больше: куда бы я ни пошел в школе, повсюду слышу шепоток: «Я слышал, он отрезал ей ножом палец и взял на память. А я слышал, что он ударил ее бейсбольной битой. У меня всегда от него мурашки по коже».

Единственная причина, по которой я сегодня занимаю место в классе, – и уж поверьте, только занимаю, потому что мой мозг занят лишь тем, чтобы отгородиться от шепота за спиной, – потому что мама решила, что так будет лучше всего.

– Я поеду в тюрьму, – сказала она, как я и предполагал. – Ты не можешь целых две недели сидеть дома. Когда-то нужно будет вернуться в школу.

Я знаю, что она права, но разве она не понимает, что окружающие начнут расспрашивать о Джейкобе? Выдвигать предположения? И не только ученики. Учителя будут подходить ко мне с напускным сочувствием, хотя на самом деле просто хотят узнать скандальные подробности, чтобы потом обсудить их в учительской. От происходящего у меня засосало под ложечкой.

– Что мне отвечать, когда спросят?

Мама помедлила.

– Скажи, что адвокат твоего брата запретил обсуждать эту тему.

– Так и есть?

– Понятия не имею.

Я глубоко вздохнул. Хотел признаться в том, что залез в дом Джесс.

– Мам, мне нужно с тобой кое о чем поговорить…

– Может быть, в другой раз? – попросила она. – Я хочу быть там к открытию, к девяти часам. На завтрак – хлопья, в школу поедешь на автобусе.

Сейчас, сидя на уроке биологии рядом с Эллис Говат, – она отличный товарищ для лабораторных, несмотря на то что девочка, – я получаю от нее записку: «Сочувствую, что так вышло с твоим братом».

Я хочу поблагодарить ее за доброту. За то, что она оказалась единственной, кому не наплевать на Джейкоба. Она не стала, как средства массовой информации и безголовый суд, выставлять его на всеобщее посмешище за то, что он сделал.

За то, что сделал…

Я хватаю рюкзак и выбегаю из класса, наплевав на несущего вздор мистера Дженнисона. Учитель даже не комментирует мой поступок (что лишний раз красноречиво свидетельствует: это не моя жизнь, а параллельный мир). Иду по коридору без разрешения учителя, и никто меня не останавливает. Даже когда я миную кабинет директора и административное крыло. Даже когда кулаком открываю двойные двери возле спортзала и выхожу на слепящее полуденное солнце. Даже когда иду прочь от школы.

Похоже на то, что в частных школах, когда твоего родственника арестовывают за убийство, администрация и учителя делают вид, что ты невидимка.

Что, положа руку на сердце, мало отличается от их прежнего ко мне отношения.

Жаль, что я не взял скейтборд. Тогда бы я мог двигаться быстрее, мог бы отвлечься от мыслей, роящихся в голове.

Я видел Джесс Огилви живой и здоровой. Почти сразу после моего ухода к ней пришел Джейкоб.

Теперь она мертва.

Я наблюдал, как брат разбил о стену стул, как рукой выдавил оконное стекло. Иногда во время припадка я оказывался у него на пути, о чем свидетельствуют оставшиеся на мне шрамы.

Сложите два и два.

«Мой брат – убийца». Я произношу эти слова вполголоса и тут же чувствую резкую боль в груди. Нельзя произносить это так же просто, как «мой брат высокий» или «мой брат любит яичницу-глазунью», даже если этот вывод является истинной правдой. Но Джейкоб, которого я знал неделю назад, ничем не отличается от Джейкоба, которого я видел утром. Неужели это означает, что я непроходимый тупица и не заметил в своем брате главного изъяна? Что любой человек – даже Джейкоб – может стать тем, кем и представить было нельзя?

Да, с этим не поспоришь!

Я всю жизнь считал, что между мною и Джейкобом нет ничего общего, – оказывается, мы оба преступники.

«Но ты никого не убивал».

Внутренний голос звучит как оправдание. Насколько я знаю, у Джейкоба тоже были свои причины.

Эта мысль меня подгоняет. Впрочем, я могу мчаться, черт возьми, быстрее ветра, однако от грустного факта не убежишь – я ничем не лучше тех козлов в школе: я уже решил, что мой брат виновен.

За школой, если углубиться подальше, раскинулся пруд. Зимой здесь оживленно: по выходным разжигают костры и готовят конфеты-суфле, а несколько деятельных папаш-хоккеистов убирают широкими лопатами снег, чтобы импровизированный матч можно было проводить на всей поверхности замерзшего пруда. Я ступаю на лед, хотя у меня нет с собой коньков.

В будний день здесь малолюдно. Несколько мамаш с малышами толкают ящики из-под молока – учат детей кататься на коньках. Старик в черных коньках для фигуристов, которые всегда напоминают мне о Голландии или об Олимпиадах, выписывает на льду «восьмерки». Я бросаю рюкзак на снег и перемещаюсь небольшими шажками, пока не оказываюсь в самом центре.

Ежегодно в Таунсенде проводится пари: кто угадает, когда лед растает полностью. В лед втыкается шест, к нему подключают цифровые часы. Когда лед растает настолько, что шест накреняется, часы запускают и засекают время. Люди ставят на день и час, когда растает лед. Чье предположение окажется ближе всего к истине, тот и срывает джек-пот. В прошлом году он, кажется, составлял четыре тысячи пятьсот долларов.

А что, если лед растает прямо сейчас?

И я провалюсь?

Кто-нибудь из ребят, катающихся неподалеку, услышит всплеск? Бросится ли старик меня спасать?

Учитель английского утверждает, что риторический вопрос – это вопрос, на который не ждешь ответа: «Папа Римский католик?» или «Медведи гадят в лесу?»

Я считаю, что риторический вопрос ответ имеет, но слышать этот ответ никому не хочется.

«Это платье меня полнит?»

«Неужели ты и вправду такой тупой?»

«Если лед растает и я уйду под воду, существовал ли я когда-нибудь вообще?»

«Если бы в тюрьме оказался я, неужели Джейкоб поверил бы в худшее?»

Ни с того ни с сего я сажусь на лед прямо посреди пруда. В джинсах сидеть холодно. Я представляю, как все у меня внутри замерзает. Меня найдут, а я превращусь в сосульку, в статую.

– Эй, парень, с тобой все в порядке? – подъезжает ко мне старик. – Помощь нужна?

Как я и говорил: этот ответ никто слышать не хочет.

Прошлой ночью я спал плохо, но, когда заснул, видел сон. Привиделось, что я вытаскиваю Джейкоба из тюрьмы. Мне удалось это, когда я прочел все его блокноты с записями о «Блюстителях порядка» и сымитировал поведение воров-домушников. Не успел я завернуть за угол тюрьмы, в которой держали Джейкоба, как он уже готов. «Джейкоб, – велю я, – ты должен в точности следовать моим указаниям». И он в точности их выполняет – потому-то я и понимаю, что это всего лишь сон. Он молчит, не задает вопросов. Мы на цыпочках минуем надзирателя и запрыгиваем в огромный мусорный бак, скрываясь под ворохом бумаги и другого хлама. Наконец приходит сторож и вывозит контейнер, где мы сидим, – раздается зуммер, створки запертых ворот разъезжаются в стороны. Только сторож собирается опустошить гигантский бак в мусорный контейнер, как я кричу «Давай!», мы с Джейкобом выпрыгиваем из бака и пускаемся наутек. Бежим без оглядки несколько часов, пока единственными нашими преследователями не остаются падающие звезды. В конце концов мы останавливаемся в поле, где трава по пояс, и ложимся прямо в нее.

«Я не делал этого», – говорит мне Джейкоб.

«Я тебе верю», – отвечаю я чистую правду.

В тот день, когда Джейкобу было дано задание завести друга, две малышки, с которыми он познакомился в песочнице, убежали домой, даже не попрощавшись, и оставили моего тринадцатилетнего брата одного ковыряться в песке.

Я боялся смотреть на маму, поэтому подошел к песочнице и присел на бортик. Колени доставали мне до подбородка. Я оказался слишком большим для песочницы, а зрелище того, как брат скрючился в ней, было просто ненормальным. Я поднял с земли камень и принялся швырять его в песок.

– Что ты ищешь? – спросил я.

– Аллозавра, – ответил Джейкоб.

– А как мы его узнаем, когда найдем?

Лицо Джейкоба просияло.

– У него позвонки и череп не такие тяжелые, как у остальных динозавров. Само название «аллозавр» указывает на это: буквально – «другая ящерица».

Я представил себе сверстника Джейкоба, который бы наблюдал за тем, как мой брат играет в песочнице в палеонтологов. А сможет ли он вообще завести друга?

– Тео, – внезапно шепчет он мне, – знаешь, на самом деле здесь мы динозавров не найдем.

– Да, – засмеялся я. – Но если бы нашли, вот была бы история, согласен?

– Понаехали бы журналисты, – сказал Джейкоб.

– Нас бы показали в новостях, пригласили в шоу Опры, – продолжаю фантазировать я. – Двух братьев, которые нашли в песочнице скелет динозавра. Может быть, наши изображения появились бы на сухих завтраках «Уитиз».

– Легендарные братья Хант, – усмехнулся Джейкоб. – Так бы нас называли.

– Легендарные братья Хант, – повторил я, наблюдая, как Джейкоб пытается добраться лопаткой до дна песочницы. Интересно, скоро ли я перерасту его?