Последнее правило

Текст добавлен: 31 октября 2016, 01:20

Текст книги "Последнее правило"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

Жанр:

Триллеры

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Назад к карточке книги

ЭММА

Как только прокурор потянулась к блокноту, я поняла, чем закончится ее обличительная речь. Я начала было вставать, но слишком поздно – Джейкоб уже утратил контроль над собой, и судья, у которого не было молотка, стучит по столу кулаком.

– Ваша честь, можно сделать короткий перерыв? – орет Оливер, пытаясь перекричать вопящего Джейкоба.

– «Никаких… плечиков из проволоки… никогда!» – кричит Джейкоб.

– Перерыв на десять минут! – объявляет судья, и тут же один из приставов подходит к присяжным, чтобы вывести их из зала суда, а второй к нам – чтобы отвести в комнату сенсорной релаксации. – Адвокат, подойдите ко мне.

Пристав выше Джейкоба, похож на колокол, с крупными ляжками. Он крепко берет Джейкоба под руку.

– Идем, приятель, – говорит он, но Джейкоб пытается вырваться из его рук, а потом начинает пинаться.

Он резко и довольно сильно бьет пристава, тот ухает от боли, а через секунду Джейкоб обмякает и все его восемьдесят с лишним килограммов тяжело падают на пол.

Пристав протягивает руку, чтобы его поднять, но я бросаюсь сверху на сына.

– Не трогайте его! – велю я, прекрасно сознавая, что присяжные напряглись, чтобы увидеть, что происходит, и даже если их удастся выпроводить, все объективы наверняка направлены в этот момент именно на меня.

Джейкоб плачет у меня на плече, коротко посапывая, как будто пытается отдышаться.

– Все хорошо, милый, – шепчу ему на ухо. – Мама рядом, мы вместе пройдем через это.

Я тяну Джейкоба на себя, пока он не принимает сидячее положение. Потом я обнимаю его и едва не сгибаюсь под тяжестью его тела, когда мы встаем с пола. Пристав открывает решетку и ведет нас по проходу к комнате сенсорной релаксации. Когда мы проходим мимо, все присутствующие в зале суда замирают. Наконец мы скрываемся за черными занавесками, и до меня доносится лишь отдаленный шум голосов: «Что это было? Никогда ничего подобного не видела… Судья не потерпит фиглярства… Держу пари, выходка направлена на то, чтобы вызвать сочувствие…»

Джейкоб забирается под тяжелое одеяло.

– Мама, – зовет он меня оттуда, – она скомкала бумагу.

– Знаю.

– Мы должны расправить.

– Это не наша бумага. Это бумага прокурора. Придется смириться.

– Она скомкала бумагу, – повторяет Джейкоб. – Мы должны расправить.

Я вспоминаю женщину-присяжную, которая с жалостью взглянула на меня за мгновение до того, как ее выпроводили из зала суда. «Хороший знак» – сказал бы Оливер, но он – не я. Я никогда не хотела, чтобы меня жалели из-за того, что у меня такой ребенок, как Джейкоб. Мне жаль женщин, которые дарят свою любовь детям впопыхах и всего на восемьдесят процентов или даже и того меньше, а не посвящают им каждую минуту.

Но моего сына судят за убийство. Сына, который в тот день, когда умерла Джесс Огилви, повел себя так же, как несколько минут назад, когда был вырван лист бумаги.

Если Джейкоб убийца, я буду продолжать его любить. Но стану ненавидеть женщину, в которую он меня превратил, – женщину, о которой шепчутся за спиной, женщину, которую жалеют. И хотя я никогда не страдала от этого, будучи матерью ребенка с синдромом Аспергера, я буду страдать, будучи матерью, чей сын отнял жизнь у чужого ребенка.

Голос Джейкоба стучит, словно молоток.

– Мы должны расправить, – повторяет он.

– Да, – шепчу я. – Должны.

ОЛИВЕР

– Должно быть, это рекорд, мистер Бонд, – нараспев произносит судья. – Мы продержались без приступа целых три минуты и двадцать секунд.

– Ваша честь, – импровизирую я на лету, – я не могу предсказать всего, что может вывести из себя этого юношу. Именно поэтому вы и разрешили присутствовать его матери. Но знаете, при всем уважении к суду, Джейкоб заслуживает не просто десяти часов правосудия. Его должны судить столько, сколько потребуется. В этом и заключается основная цель конституционной системы.

– Отлично, Оливер! Не хочу вмешиваться, – говорит Хелен, – но вы не забыли пригласить оркестр с парада и поднять знамя, которое должно вот-вот сорваться с древка?

Я не обращаю на ее выпад внимания.

– Мне очень жаль, Ваша честь. Заранее прошу прощения, если Джейкоб поставит вас или меня в глупое положение. Или… – Я смотрю на Хелен. – Как уже говорилось, я, естественно, не хочу, чтобы у моего клиента случались припадки перед присяжными, – это не пойдет защите на пользу.

Судья смотрит поверх очков.

– У вас есть десять минут, чтобы успокоить подсудимого, – предупреждает он. – Мы вернемся в зал суда, и прокурор будет иметь возможность закончить свою речь.

– Нельзя комкать бумагу, – говорю я.

– Боюсь, об этом в ходатайстве речь не шла, – отвечает Хелен.

– Прокурор права. Если каждый раз, когда мисс Шарп захочет скомкать бумагу, ваш клиент будет выходить из себя, – это ваша проблема.

– Обещаю, господин судья, – говорит Хелен, – больше бумагу не комкать. С этого момента я буду сворачивать листы.

Она наклоняется, поднимает комок бумаги, от которого взорвался Джейкоб, и бросает его в корзину у стола стенографистки.

Я смотрю на часы. Получается, у меня остается четыре минуты и пятнадцать секунд, чтобы усадить совершенно спокойного, как индийский божок, Джейкоба рядом с собой на скамью подсудимых. Иду по проходу и проскальзываю между черными занавесками в комнату релаксации. Джейкоб прячется под одеялом, Эмма согнулась над вибрирующей подушкой.

– О чем еще вы не упомянули? – спрашиваю я. – Что еще выводит Джейкоба из себя? Когда часы бьют без четверти двенадцать? Ради бога, Эмма, у нас только один шанс убедить присяжных, что Джейкоб не вспылил и не убил Джесс Огилви в приступе ярости! Как прикажете мне это сделать, если он и десяти минут не может высидеть спокойно?

Я так кричу, что меня, по всей видимости, слышно за этими дурацкими занавесками. Неужели телевизионные камеры, настроив свои микрофоны, все записывают?

Эмма поднимает голову, и я вижу ее заплаканные глаза.

– Я попытаюсь сделать так, чтобы он вел себя спокойнее.

– Черт! – Мою злость как ветром сдуло. – Ты плачешь?

Она качает головой.

– Нет. Со мной все в порядке.

– Правда? Тогда я – Кларенс Томас.[18]18
Второй в истории США чернокожий член Верховного суда.

[Закрыть] – Я лезу в карман, достаю салфетку и вкладываю ей в руку. – Мне лгать не нужно. Мы в одной лодке.

Она отворачивается и сморкается, потом складывает – складывает, не комкает! – салфетку и засовывает ее в карман своего желтого платья.

Я убираю с головы Джейкоба одеяло.

– Пора идти, – говорю я.

На мгновение мне кажется, что он соглашается, но потом он отворачивается от меня.

– Мама, – шепчет он, – расправь ее.

Я поворачиваюсь к Эмме, которая, откашлявшись, сообщает:

– Он хочет, чтобы сначала Хелен Шарп расправила бумагу.

– Бумага уже в мусорной корзине.

– Ты обещала! – Голос Джейкоба звучит уже громче.

– Господи! – бормочу я себе под нос. – Хорошо.

Возвращаюсь в зал заседаний и роюсь в мусорной корзине у ног стенографистки. Она смотрит на меня как на умалишенного, что недалеко от истины.

– Что вы делаете?

– Лучше не спрашивайте.

Скомканный лист обнаруживается под оберткой от конфеты и номером газеты «Бостон Глоб». Я кладу его в карман пиджака и возвращаюсь в комнату сенсорной релаксации, где достаю комок из кармана и разглаживаю на глазах у Джейкоба.

– Лучше я не смогу, – говорю я ему. – А ты… сможешь лучше?

Джейкоб смотрит на листок.

– «Я твой с первого взгляда», – говорит он.

ДЖЕЙКОБ

Марка Макгуайра я стал ненавидеть еще до личного знакомства. Джесс изменилась: вместо того чтобы сосредоточиться во время наших занятий исключительно на мне одном, она отвечала на телефонные звонки и отправляла сообщения. И при этом каждый раз улыбалась. Я решил, что причина ее невнимательности кроется во мне самом. В конечном счете, похоже, все вокруг довольно быстро уставали от общения со мной, когда мы едва начинали разговор. То же должно было случиться и с Джесс, хотя этого я боялся больше всего. Но однажды она сказала, что хочет открыть мне тайну.

– Мне кажется, я влюбилась, – призналась она, и, клянусь вам, на секунду мое сердце перестало биться.

– Я тоже, – выпалил я.

РАССМОТРИМ ПРИМЕР 1: Давайте на минутку остановимся и поговорим о степных мышах. Они являются всего лишь крошечной частью огромного животного мира, где развита моногамия. Самец с самкой спариваются двадцать четыре часа, а после спаривания живут вместе до конца жизни. Однако горную мышь – ближайшую родственницу степной, их генетическое сходство достигает 99 %, – интересует лишь «трах-бах и в дамки, спасибо, мадам», связь на одну ночь. Как подобное возможно? В период спаривания степных мышей в их мозг поступают гормоны окситоцин и адиуретин. Если эти гормоны блокировать, степные мыши, вполне вероятно, будут вести себя так, как эти распутные горные мыши. Но что еще интереснее, если степным мышам ввести эти гормоны, а потом изолировать от партнеров, они все равно останутся рабски преданными своим будущим партнерам. Другими словами: степную мышь можно заставить влюбиться.

Хотя, с другой стороны, такое утверждение ложно. Нельзя ввести эти же гормоны горной мыши и заставить ее томиться от любви. У них в мозгу просто отсутствуют необходимые рецепторы. Тем не менее во время спаривания в мозг поступает допамин – гормональный эквивалент «мужчины, которому хорошо». Но у них отсутствуют остальные два гормона, те самые, которые помогают связать экстаз с конкретным индивидуумом. Без сомнения, мыши с измененными генами, если лишить их рецепторов, на которые воздействуют окситоцин или адиуретин, не узнают своих бывших партнеров.

Я – степная мышь, запертая в теле горной. Если я думаю, что влюбился, то лишь потому, что пришел к этому выводу аналитически. (Учащенное сердцебиение? Есть. Ощущение уюта в ее компании? Есть). Это мне кажется наиболее приемлемым объяснением моих чувств, хотя я не могу понять разницу между романтическим увлечением и близкой дружбой. А в моем случае речь идет о чувствах к моему единственному другу.

Именно поэтому, когда Джесс призналась, что влюбилась, я ответил ей тем же.

От удивления у нее расширились глаза, а губы растянулись в улыбке.

– Боже мой, Джейкоб! – воскликнула она. – Мы можем устроить двойное свидание!

Вот тогда я и понял, что мы говорим о разных вещах.

– Я знаю, что ты любишь, когда мы занимаемся только вдвоем, но тебе знакомство с новыми людьми пойдет на пользу. А Марк искренне хочет с тобой познакомиться. Он подрабатывает лыжным инструктором в Стоу и предложил дать тебе бесплатный урок.

– Да я и кататься-то не умею.

Это один из признаков синдрома Аспергера: мы с трудом можем идти и одновременно жевать резинку. У меня постоянно путаются ноги, я спотыкаюсь о бордюр, а поэтому легко могу представить, как падаю с подъемника или кубарем качусь с горы.

– Я же буду там, чтобы прийти к тебе на помощь, – обещает Джесс.

Именно поэтому в следующее воскресенье Джесс повезла меня в Стоу и заставила натянуть взятые напрокат лыжи, ботинки и шлем. Мы поковыляли на улице и принялись ждать под вывеской лыжной школы. Наконец на горе заклубилось черное облако, и нас обдало цунами из мелкого снега.

– Привет, крошка! – сказал Марк, снимая шлем, чтобы иметь возможность обнять и поцеловать Джесс.

С одного взгляда было понятно, что Марк Макгуайр моя полная противоположность. Он в отличие от меня:

1. С хорошей координацией движений.

2. Красивый (я имею в виду, с точки зрения девушек).

3. Популярный.

4. Мускулистый.

5. Уверенный в себе.

Я понял также, что Марк Макгуайр, в отличие от меня, обладает одним недостатком:

1. Он не умен.

– Марк, познакомься, это мой друг Джейкоб.

Он наклонился к моему лицу и заорал:

– Привет, старина, рад знакомству!

Я прокричал в ответ:

– Я не глухой!

Он улыбнулся Джесс. У него великолепные белые зубы.

– Ты права, с ним весело.

Неужели Джесс говорила ему, что со мною весело? Это означает, что со мной она смеется, потому что я остроумный шутник или потому что я сам – предмет насмешек?

В этот момент я интуитивно возненавидел Марка, потому что его слова заставили меня усомниться в Джесс, а раньше я определенно знал, что мы с ней друзья.

– Как ты отнесешься к тому, чтобы начать со спуска для новичков? – спросил Марк и протянул лыжную палку, чтобы оттащить меня к бугельному подъемнику. – Вот так, – сказал он, показывая, как хвататься за движущуюся веревку.

Мне показалось, что я ухватился, но моя левая рука перепуталась с правой, в результате я отлетел назад и упал на маленького ребенка, стоявшего за мной. Парню на подъемнике пришлось его остановить, а Марк рывком поставил меня на ноги.

– Ты как, Джейкоб? – спросила Джесс, но Марк от нее отмахнулся.

– У него отлично получается, – заверил он. – Расслабься, Джейк. Я часто учу кататься умственно отсталых детей.

– Джейкоб аутист, – поправляет его Джесс, а я, забыв, что стою на лыжах, резко поворачиваюсь и снова валюсь на снег.

– Я не умственно отсталый! – выкрикиваю я, но данное утверждение не слишком убедительно, когда человек не может распутать собственные ноги.

Нужно отдать должное Марку Макгуайру: он научил меня стоять на лыжах, и я даже дважды спустился с горы для новичков. Один. Потом он спросил Джесс, не хочет ли она съехать с большой горы, пока я тренируюсь. Они уехали, оставив меня в компании семилетних детей в розовых лыжных комбинезонах.

РАССМОТРИМ ПРИМЕР 2: В ходе экспериментов ученые обнаружили, что, когда дело касается любви, в работу включается лишь крохотная часть мозга. Например, дружба задействует рецепторы по всей коре головного мозга, но с любовью это не срабатывает. Любовь активирует те части головного мозга, которые обычно ассоциируются с эмоциональными реакциями, такими как страх и гнев. Мозг влюбленного человека будет проявлять активность в области гипоталамуса, которая ассоциируется с инстинктом, и в прилежащем ядре – области, отвечающей за так называемый «центр удовольствия», который активизируется и при употреблении наркотиков. Итак, подведем итог: мозг влюбленного человека отличается от мозга человека, в котором кипят сильные чувства. Он похож на мозг человека, который нюхает кокаин.

В тот день в Стоу я дважды спустился с горы с помощью одного паренька, который учился кататься на сноуборде, а потом заковылял в сторону основного подъемника. Оперся о подставку, где народ ставит свои лыжи, пока попивает в закусочной горячий шоколад и перекусывает курочкой в панировке, и стал ждать Джесс.

Марк Макгуайр в строгом костюме. Под глазами у него круги, и мне становится даже жаль его, потому что, по всей видимости, ему тоже не хватает Джесс. Но тут я вспоминаю, как он ее бил.

– Назовите для протокола свое имя и фамилию, – требует прокурор.

– Марк Макгуайр.

– Где вы проживаете, мистер Макгуайр?

– Берлингтон, Грин-стрит, 44.

– Сколько вам лет?

– Двадцать пять, – отвечает он.

– Где вы работаете?

– Я студент последнего курса Вермонтского университета, подрабатываю лыжным инструктором в Стоу.

– Вы были знакомы с Джесс Огилви, мистер Макгуайр?

– Мы пять месяцев с ней встречались.

– Где вы были в воскресенье, десятого января две тысячи десятого года? – спрашивает Хелен Шарп.

– В Таунсенде, в пиццерии «Мамочкина пицца». У Джесс был урок с Джейкобом Хантом, а мне иногда хотелось присутствовать на этих уроках.

Это ложь. Ему просто не нравилось, что она проводит время со мной и не станет из-за него отменять наши встречи.

– Значит, вы знакомы с Джейкобом?

– Да.

– Сегодня вы видите его в зале суда?

Я опускаю глаза и неотрывно смотрю на стол, чтобы не чувствовать колючий взгляд Марка.

– Он сидит вон там.

– Занесите в протокол, что свидетель опознал подсудимого, – говорит прокурор. – Сколько раз до десятого января вы видели Джейкоба?

– Не знаю. Раз пять-шесть.

Прокурор подходит к свидетельской трибуне.

– Какие между вами были отношения?

Я чувствую, как Марк вновь бросает на меня взгляд.

– Честно признаться, я не обращал на него внимания.

«Мы в комнате Джесс смотрим фильм об убийстве ДжонБеннет Рэмси, в расследовании которого, разумеется, принимал участие доктор Генри Ли. Я рассказываю Джесс, что правда, а что – голливудский вымысел. Она продолжает проверять свою голосовую почту, но сообщений там нет. Я настолько поглощен фильмом, что не сразу понимаю, что она плачет. „Ты плачешь“, – констатирую я очевидное, но не понимаю, почему, ведь она не была знакома с ДжонБеннет, а люди обычно не плачут, если умирают незнакомые им люди. „Похоже, сегодня не мой день“, – отвечает Джесс и встает. При этом она издает такой звук, как побитая собака. Когда она становится на стул, чтобы достать с верхней полки, где хранит туалетную бумагу, пластиковые пакеты „Эплок“ и салфетки „Клинэкс“, упаковку последних, ее свитер задирается, и я их замечаю – красные, фиолетовые и желтые, смахивающие на татуировку, но я насмотрелся „Блюстителей порядка“, чтобы сразу узнать синяки.

„Что с тобой случилось?“ – спрашиваю я, а она отвечает, что упала.

Я насмотрелся „Блюстителей порядка“, чтобы понять – девушки всегда так отвечают, когда не хотят, чтобы окружающие узнали, что их избивают».

– Мы заказали пиццу, – рассказывает Марк, – ту, которую ест Джейкоб, без пшеничной муки. Пока мы ожидали заказ, Джейкоб пригласил Джесс в кино. Рассчитывал на свидание. Мне это показалось смешным, но, когда я засмеялся, Джесс на меня разозлилась. Я не собирался сидеть и молча выслушивать оскорбления, поэтому ушел.

Оказывается, еще тяжелее, чем взгляд Марка, выдерживать взгляд моей мамы.

– Вы после этого случая разговаривали с Джесс? – спрашивает Хелен.

– Да, в понедельник. Она позвонила и попросила зайти. Я и зашел.

– В каком она была настроении?

– Она думала, что я злюсь на нее…

– Возражаю, – вмешивается Оливер, – это только предположение.

– Поддерживаю, – кивает судья.

Марк, похоже, сбит с толку.

– Каково было ее эмоциональное состояние? – спрашивает Хелен.

– Она была расстроена.

– Вы продолжили препирательства?

– Нет, – отвечает Марк. – Мы поцеловались и помирились. Ну, вы понимаете…

– Значит, вы провели с ней ночь?

– Да.

– Что произошло во вторник утром?

– За завтраком между нами снова вспыхнула ссора.

– Что явилось причиной? – задает вопрос Хелен Шарп.

– Я даже не помню. Но я вспылил и… толкнул ее.

– Вы имеете в виду, что ваша перепалка перешла в рукоприкладство?

Марк опускает глаза на свои руки.

– Я не хотел. Но мы кричали друг на друга, я схватил ее и толкнул к стене. Я тут же остановился, извинился. Она велела мне уйти, поэтому я ушел. Я лишь на мгновение дотронулся до нее.

Я вскидываю голову. Хватаю лежащую передо мной ручку и начинаю писать, нажимая на ручку так сильно, что она рвет блокнот. «Он лжет», – пишу я и подталкиваю блокнот к Оливеру.

Он смотрит на написанное и пишет в ответ: «?»

«Синяки на шее».

Оливер вырывает лист бумаги и прячет его в карман. А тем временем Марк прикрывает глаза, его голос дрожит.

– Я звонил ей целый день, чтобы еще раз извиниться, но она не отвечала. Я решил, что она намеренно игнорирует мои звонки. И поделом мне. Но в среду утром я заволновался. Пришел к ней домой, решив, что застану ее перед занятиями, но дома ее не оказалось.

– Вы заметили что-нибудь необычное?

– Дверь была открыта. Я вошел. Ее пальто висело на вешалке, кошелек лежал на столе, но когда я позвал ее – в ответ тишина. Я искал по всему дому, но Джесс не было. В спальне разбросаны вещи, постель разобрана.

– Что вы подумали?

– Сначала я решил, что она уехала. Но тогда бы она меня предупредила, к тому же в тот день у нее был экзамен. Я позвонил ей на сотовый, но она не ответила. Я позвонил ее родителям и подругам, но никто ее не видел. Она никого не предупредила, что куда-то уезжает. Тогда я обратился в полицию.

– Что произошло дальше?

– Детектив Метсон сказал мне, что заявления о пропавших людях принимаются по истечении тридцати шести часов, но все же поехал со мной к дому Джесс. Откровенно говоря, мне показалось, что он не воспринимает меня всерьез. – Марк смотрит на присяжных. – Я не пошел на занятия, а остался ждать в доме Джесс, на случай ее возращения. Но она так и не вернулась. Я сидел в гостиной, когда понял, что кто-то расставил все диски в алфавитном порядке, о чем тут же сообщил полиции.

– Когда полиция начала официальное расследование, – продолжает допрос Хелен Шарп, – вы оказывали ей содействие в предоставлении вещей на экспертизу?

– Я дал им свои ботинки, – отвечает Марк.

Прокурор поворачивается к присяжным.

– Мистер Макгуайр, откуда вы узнали о том, что случилось с Джесс?

Он сжал зубы.

– Ко мне в квартиру пришла парочка копов и арестовала меня. Меня допрашивал детектив Метсон, он и сообщил, что Джесс… умерла.

– Вас вскоре освободили из-под стражи?

– Да. Когда арестовали Джейкоба Ханта.

– Мистер Макгуайр, вы каким-либо образом причастны к смерти Джесс Огилви?

– Естественно, нет.

– Вам известно, что у нее был сломан нос?

– Нет, – отвечает Марк.

– Вам известно, что у нее был выбит зуб?

– Нет.

– Вам известно, что у нее на спине обнаружены ссадины?

– Нет.

– Вы когда-нибудь били ее по лицу?

– Нет.

Голос Марка звучит глухо, как будто через вату. Он смотрит в пол, но когда поднимает глаза, все видят, что в них стоят слезы. Он тяжело сглатывает.

– Когда я уходил, она была похожа на ангела.

Когда Хелен Шарп заканчивает, встает Оливер. Застегивает пиджак. Почему адвокаты всегда застегивают пиджаки? В «Блюстителях порядка» актеры, играющие адвокатов, тоже всегда застегивают пиджаки. Вероятно, чтобы выглядеть настоящими профессионалами. Или же они просто не знают, куда девать руки.

– Мистер Макгуайр, вы только что сказали, что вас арестовали по подозрению в убийстве Джесс Огилви?

– Да, но полиция ошиблась.

– Тем не менее… некоторое время полиция считала вас виновным в этом преступлении, не так ли?

– По-видимому.

– Вы также не отрицали, что во время ссоры схватили и толкнули Джесс Огилви?

– Не отрицал.

– За что именно схватили?

– За плечи. – Он касается своих бицепсов. – Вот так.

– Вы ведь душили ее, не так ли?

Он становится пунцовым.

– Нет.

– Вам известно, мистер Макгуайр, что во время вскрытия на теле Джесс Огилви обнаружены синяки не только на плечах, но и на шее?