Текст книги "Последнее правило"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

ДЖЕЙКОБ

Мой брат не так умен, как я.

Говорю это не из вредности, а просто констатирую факт. Например, чтобы хорошо написать контрольную, ему необходимо выучить все слова из словаря, я же могу один раз взглянуть на страницу и потом с легкостью восстановить их по памяти. Он уходит из комнаты, если начинают обсуждать взрослые вещи, например новости, я же придвигаю стул и присоединяюсь к общему разговору. Он не заботится о том, чтобы накапливать информацию, как белка, делающая запасы орехов на зиму, – Тео интересует только то, что можно использовать в реальной жизни прямо сейчас.

Однако интуиция у меня развита хуже, чем у брата. Именно поэтому, когда накопленная информация льется из меня потоком – например, как Стив Джобс и Стив Возняк 1 апреля 1976 года представили компьютер «Эппл» первого поколения, – и мой собеседник начинает с остекленевшим взглядом искать предлог, чтобы уйти, я буду продолжать говорить, хотя Тео тут же поймет намек и заткнется.

Быть детективом – значит, обладать развитой интуицией. Тем не менее быть хорошим криминалистом означает быть предельно скрупулезным и умным. Именно поэтому, когда мама застыла неподвижно, обнаружив исчезновение Тео, а Оливер не придумал ничего глупее, чем похлопать ее по плечу, я иду в спальню Тео и влезаю в его компьютер.

В компьютерах я дока. Однажды я разобрал ноутбук школьного психолога, а потом собрал заново: материнскую плату и все остальное. Даже во сне я смог бы задать конфигурацию беспроводной сети. Именно поэтому я и люблю компьютеры: когда общаешься с человеком в сети, не нужно читать выражение его лица или следить за интонациями. Имеешь то, что видишь. А это означает, что мне не приходится сильно напрягаться, когда я общаюсь. Существуют чаты и форумы для таких аутистов, как я, но там я редкий гость. Одно из правил нашей семьи: не заходить на веб-сайты, благонадежность которых не проверила мама. Когда я спросил «почему?», она усадила меня рядом с собой и мы вместе посмотрели телепередачу о сексуальных извращенцах. Я попытался ей объяснить, что веб-сайты, где я хотел бы общаться, совершенно другое дело: это всего лишь группа таких, как я, людей, пытающихся общаться без наносной шелухи, которая является составной частью встреч тет-а-тет. Мама не вняла моим доводам. «Я не знаю, что это за люди, Джейкоб», – возразила она. На поверку, знал я. Не понимал я людей, живущих в реальном мире.

Несколько кликов, чтобы порыться в его компьютере – хотя Тео кажется, что он все удалил, в компьютере всегда остаются следы – и узнать, где он в последний раз бродил в Интернете. Obritz.com, рейс до Сан-Хосе.

Я приношу вниз распечатку с веб-страницы со сведениями о билете, и Оливер пытается убедить маму сообщить в полицию.

– Не могу, – говорит она. – Полиция не станет мне помогать.

– Полиция не вправе отказывать в помощи.

– Мама… – вклиниваюсь я.

– Джейкоб, не сейчас, – одергивает меня Оливер.

– Но…

Мама бросает на меня взгляд и начинает плакать. Я вижу, как слезинка скользит по ее щеке, «рисуя» букву S.

– Я хочу с тобой поговорить, – настаиваю я.

– Я беру трубку и звоню в 911, – говорит Оливер.

– Я знаю, где Тео, – сообщаю я.

Мама недоуменно моргает.

– Знаешь?

– Это было в его компьютере. – Я передаю им распечатанный лист.

– Бог мой! – прижимает мама ладони ко рту. – Он направляется к Генри!

– Кто такой Генри? – спрашивает Оливер.

– Мой отец, – отвечаю я. – Он нас бросил.

Оливер отступает назад и потирает подбородок.

– В Чикаго он делает пересадку, – добавляю я. – Через пятнадцать минут вылет его самолета.

– Ты не сможешь снять его с самолета, – говорит Оливер. – А Генри знает? О Джейкобе?

– Разумеется, знает. Каждый год на день рождения и на Рождество он присылает мне чеки.

– Я имел в виду, знает ли Генри, что Джейкоба обвиняют в убийстве?

Мама опускает глаза на подушки дивана.

– Не знаю. Может быть, прочел в газетах, но я ему ничего не говорила, – признается она. – Не знала, как сообщить.

Оливер протягивает ей телефон.

– Настало время найти слова, – говорит он.

Мне не нравится мысль о Тео в самолете – не люблю самолеты. Понимаю закон Бернулли, но, ради всего святого, неважно, какие физические силы оказывают давление на крылья, чтобы поднять самолет, эта махина весит несколько тысяч тонн. Как ни крути, а она должна падать с неба.

Мама берет телефон и начинает набирать длинный междугородный номер. Похоже на мелодию какого-то игрового шоу, но не могу вспомнить какого.

– Боже! – восклицает Оливер и смотрит на меня.

Не знаю, что я должен ответить.

– «У нас всегда будет Париж», – отвечаю я словами Брэдбери.

Когда Тео было восемь лет, он был уверен, что под нашим домом живет чудовище. Он узнал об этом, потому что каждую ночь слышал его дыхание, когда просыпался из-за гула батарей в спальне. Мне было одиннадцать, я в тот период увлекался динозаврами, и мне нравилось делать вид, что под фундамент нашего дома делает подкоп зауропод, хотя я знал, что это маловероятно:

1. Наш дом построен в 1973 году.

2. Чтобы возвести дом, рыли котлован.

3. Вероятность того, что единственный из давно вымерших динозавров выжил при рытье котлована и поселился в подвале нашего дома, практически равна нулю.

4. Даже если он и выжил, чем, черт побери, он питается?

– Скошенной травой, – ответил Тео, когда я привел ему вышеперечисленные доводы. – Тоже мне новость!

Одна из причин, по которой я рад, что у меня синдром Аспергера, – мне не хватает воображения. Многие – учителя и школьные психологи, даже психиатры – считают это дефектом. Я же считают отсутствие живого воображения счастьем. Логическое мышление не позволяет тратить время впустую на тревоги или надежды. Оно уберегает от разочарований. С другой стороны, воображение заставляет человека волноваться о том, чего в реальной жизни может никогда и не случиться.

Например, неожиданно столкнуться с гадрозавром по дороге в ванную в три часа ночи.

Тео две недели просыпался по ночам от гудящих батарей. Мама перепробовала все: от теплого молока перед сном и наглядной диаграммы отопительной системы дома до ударной дозы детского бенадрила по ночам, чтобы Тео отключился. Но он продолжал кричать по ночам, выбегать из своей комнаты, будить и маму, и меня.

Честно признаться, это стало надоедать, поэтому я и поступил так, а не иначе.

После того как мама пожелала мне спокойной ночи, я не стал засыпать, а читал при свете фонарика, который прятал под подушкой, пока мама не легла спать. Потом я взял подушку, одеяло, спальный мешок и расположился на полу у двери спальни брата. Той ночью Тео, когда с криком проснулся и бросился в мамину спальню, чтобы разбудить ее, споткнулся о меня.

Секунду он непонимающе хлопал глазами, пытаясь понять, неужели это слон.

– Возвращайся в кровать, – сказал я. – Здесь нет никаких дурацких динозавров.

И это сработало! Тео лег в кровать, мы оба заснули. На следующее утро мама обнаружила меня на полу.

Она всполошилась. Решила, что со мной случился приступ, принялась меня тормошить.

– Мама, перестань! – не вытерпел я. – Со мной все в порядке!

– Что ты здесь делаешь?

– Спал…

– В коридоре?

– Не в коридоре, – уточняю я, – а перед спальней Тео.

– Боже, Джейкоб, ты пытаешься внушить ему чувство защищенности, верно? – Она заключила меня в объятия и прижала так крепко, что я подумал, что со мной в конечном итоге случится приступ. – Я так и знала! Так и знала! Все эти книги, все эти глупые доктора, которые утверждают, что люди с синдромом Аспергера не мыслят предположениями, не могут сочувствовать… Ты все-таки любишь своего брата. Ты хотел его защитить.

Я позволил ей меня обнять, потому что именно этого, похоже, она и жаждала. Я услышал, как за дверью заворочался Тео.

Домыслы мамы нельзя назвать абсолютно ошибочными. То, что говорят доктора и пишут в книгах о том, что такие, как я, аутисты не могут поставить себя на место другого человека, – совершеннейшая ерунда. Мы понимаем, когда другому больно, просто относимся к этому иначе, не как остальные люди. Я считаю это новым шагом эволюции: не могу развеять твою печаль, зачем тогда мне знать о ней?

К тому же я спал перед дверью в спальню Тео не потому, что хотел его защитить. Я спал там потому, что устал от ночного крика и просто хотел как следует выспаться. Действовал в собственных корыстных интересах.

Как ни удивительно, это явилось стимулом в том, что случилось с Джесс.

ОЛИВЕР

Эмма хочет позвонить в «Американские авиалинии» и заставить задержать рейс, но там вся система автоматизирована. Когда нам наконец удается пообщаться с живым оператором, самолет уже в Шарлотте, штат Северная Каролина, и нет возможности связаться с аэропортом Берлингтона.

– Вот оно! – восклицаю я. – Ты можешь перехватить его, если полетишь прямо в Сан-Франциско. Из аэропорта Сан-Хосе до Пало-Альто – почти то же расстояние.

Она смотрит поверх моего плеча на экран компьютера, где высвечен рейс, который я нашел.

– Учитывая задержку рейса в Чикаго, ты прилетишь на час раньше Тео.

Она подается вперед, и я чувствую запах шампуня от ее волос. Она с надеждой пробегает глазами информацию о рейсе, потом смотрит вниз, на цену.

– Тысяча восемьдесят долларов? Это просто смешно!

– Срочные билеты дорогие.

– Для меня слишком дорогие, – признается Эмма.

Я щелкаю по кнопке «купить билеты».

– А для меня нет, – вру я.

– Что ты делаешь? Я не могу заплатить…

– Уже поздно, – пожимаю я плечами.

Дело в том, что с финансами у меня сейчас не ахти. У меня одна клиентка, и она не может со мной расплатиться, но хуже того – меня это устраивает. Я точно пропустил в университете курс «Выпей из клиента кровь», поскольку все улики указывают на то, что я являюсь образчиком «Разорившегося адвоката». Но я думаю о том, что могу продать седло, у меня есть отличное английское седло в кладовке под пиццерией. Зачем мне седло, если нет лошади?

– Я включу это в счет, – говорю я, но мы оба знаем, что я шучу.

Эмма на мгновение закрывает глаза.

– Не знаю, что сказать.

– Тогда просто промолчи.

– Я не должна была тебя во все это втягивать.

– Тебе повезло, что на сегодня у меня одно дело: разложить в ящике носки, – шучу я, но она не смеется.

– Прости, – говорит Эмма. – Мне просто… больше не к кому обратиться.

Очень медленно, очень неторопливо, чтобы она не испугалась и не отпрянула, я переплетаю ее пальцы со своими и пожимаю ей руку.

– У тебя есть я, – говорю я.

Если бы я был порядочнее, то не стал бы подслушивать разговор Эммы с бывшим супругом.

– Генри, – сказала она. – Это Эмма.

…

– На самом деле, нет. Я не могу перезвонить позже. Речь о Тео.

…

– С ним все в порядке. Я имею в виду, он думает, что в порядке. Он сбежал из дома.

…

– Разумеется, знаю. Он направляется к тебе.

…

– Да, в Калифорнию. Если только ты никуда не переехал.

…

– Нет, извини. Это не упрек…

…

– Я не знаю почему. Он просто сбежал.

…

– Воспользовался моей кредитной карточкой. Послушай, может быть, поговорим обо всем, когда я прилечу?

…

– Ой, разве я не сказала?

…

– Если ничего не случится, я приземлюсь раньше Тео.

…

– Мы оба летим «Американскими авиалиниями». Встретишь нас в аэропорту? Отлично!

Потом пауза.

– Джейкоб? – переспрашивает она. – Нет, он не летит со мной.

Решено, что я остаюсь на ночь в качестве взрослого старше двадцати пяти лет, чтобы присматривать за Джейкобом, пока Эмма притащит назад с другого конца страны задницу Тео. Сначала, после ее отъезда, задачка кажется ерундовой – мы можем поиграть в приставку. Можем посмотреть телевизор. И, слава богу, сегодня Коричневый четверг, что относительно легко: можно на обед приготовить Джейкобу гамбургер. Час спустя после отъезда Эммы я вспоминаю о завтрашнем слушании – о том, о котором не успел ей сказать, о том, куда я повезу Джейкоба один.

– Джейкоб, – отвлекаю я его от просмотра передачи о том, как делают шоколад «Милки Вей». – Мне нужно с тобой секунду поговорить.

Он молчит. Глаза от экрана не отрывает, поэтому я становлюсь перед ним и выключаю телевизор.

– Я просто хочу с тобой немного поболтать. – Джейкоб не отвечает, и я продолжаю: – Знаешь, через месяц у тебя суд.

– Через месяц и шесть дней.

– Верно. Я думал над тем, как… тяжело тебе будет целый день провести в суде, поэтому придумал, как помочь делу.

– Да? – Джейкоб качает головой. – Я не могу целый день провести в суде, мне нужно делать уроки. И к половине пятого я должен быть дома, чтобы смотреть «Блюстителей порядка».

– Похоже, ты не понял. От тебя это не зависит. Ты являешься в суд, когда тебе скажет судья, и возвращаешься домой, когда он готов тебя отпустить.

Джейкоб пережевывает полученную информацию.

– Мне так не подходит.

– Именно поэтому мы завтра с тобою поедем в суд.

– Но мама уехала.

– Знаю, Джейкоб. Я не хотел, чтобы она уезжала. Суть в том, что причина, по которой мы едем, заключается в твоих словах.

– В моих?

– Да. Помнишь, что ты мне сказал, когда решил, что я могу строить защиту на факте невменяемости?

Джейкоб кивает.

– «Закон о защите прав инвалидов и людей с ограниченными возможностями запрещает дискриминацию инвалидов федеральными и местными властями, включая суды», – цитирует Джейкоб. – Некоторые считают аутизм инвалидностью, хотя я так не считаю.

– Верно. Но если бы ты считал синдром Аспергера инвалидностью, тогда, согласно этому закону, ты мог бы претендовать на особые условия, которые облегчили бы для тебя сам процесс судебного разбирательства. – Я медленно растягиваю губы в улыбке, словно открывая карту, которую прижимал к груди. – Вот завтра и удостоверимся, получишь ли ты их.

ЭММА

Из архива «Советов читателям»

Дорогая тетушка Эм!

Последнее время мне снится бывший муж. Мне следует расценивать это как знак свыше и позвонить? Сказать «привет»?

Неспящая в Страффорде

Дорогая Неспящая!

Позвони, но не говори, что звонишь, потому что он тебе приснился, если только он сам вдруг не скажет: «Боже, удивительно, что ты позвонила именно сегодня! Прошлой ночью ты мне приснилась».

Тетушка Эм

Я сама пригласила Генри на первое свидание, потому что он, казалось, не понимал намеков, что я не против куда-нибудь с ним пойти. Мы смотрели фильм «Призрак», а потом поужинали в ресторане, где Генри сказал мне, что с точки зрения науки привидений не существует.

– Фундаментальная физика и математика, – объяснял он. – Патрик Суэйзи не мог проходить сквозь стены и следовать по пятам за Деми Мур. Если бы привидения могли кого-то преследовать, это означало бы, что ноги прикладывают силу к полу. Если же они могут проходить сквозь стены, то они – бестелесные субстанции. Они либо материальны, либо нет – но никак не то и другое одновременно. Это противоречит закону Ньютона.

На нем была футболка с надписью «Абсолютно тупой лоб», шелковистые русые волосы постоянно падали на глаза.

– Неужели тебе не хотелось бы, чтобы это было правдой? – спросила я. – Разве ты не мечтал, чтобы любовь была настолько сильной, что смогла вернуться и найти тебя?

Я рассказала ему о своей маме, которая однажды проснулась в 3.14 ночи: ей казалось, что рот набит лепестками фиалок, а аромат роз был таким удушливым, что она едва не задохнулась. Через час ее разбудил телефонный звонок: ее мама, продавщица цветов, умерла от сердечного приступа в 3.14 ночи.

– Наука не всему может дать объяснение, – сказала я Генри. – Она не объясняет любовь.

– В действительности объясняет, – возразил он. – Было проведено множество исследований. Например, наиболее привлекательны люди с симметричными чертами лица. Мужчины с такими лицами, на взгляд женщин, лучше пахнут. Люди с похожими генетическими особенностями притягиваются. Скорее всего, дело в эволюции.

Я рассмеялась.

– Это просто чудовищно! Самое неромантичное объяснение, которое я слышала.

– Я так не думаю.

– Правда? Тогда скажи что-нибудь, что сразит меня наповал, – потребовала я.

Генри так долго и пристально разглядывал меня, что я почувствовала легкое головокружение.

– Я считаю, что у тебя невероятно симметричное лицо, – признался он.

На второе свидание Генри повез меня в Бостон. Мы поужинали в ресторане старинного фешенебельного отеля «Паркер-хаус», потом он нанял симпатичный экипаж, на котором мы совершили экскурсию по парку «Бостон Коммон». Стояла глубокая осень, голые ветки заиндевели; когда мы сели в экипаж, возница дал нам тяжелое шерстяное одеяло, чтобы мы накрыли ноги. Лошадь оказалась горячей, била копытом и фыркала.

Генри загадывал мне загадки.

– Отношение окружности эскимосской хижины к ее диаметру?

– Сдаюсь.

– Эскимосское пи, – ответил он. – А как разделить толстую кишку?

– Не знаю.

– Точкой с запятой.

– Это не математика? Не научная шутка?

– Я человек эпохи Возрождения, – смеется Генри. – Восемь четвертей и восемь четвертаков?

Я качаю головой.

– Две новые парадигмы, – говорит он.

Игра слов была несмешной. Но в устах Генри они звучали забавно. Уголки его губ чуть изогнуты, отчего создавалось впечатление, что ему стыдно улыбаться, – губы, которые уже на первом свидании поцеловали меня на прощание неожиданно настойчиво и сильно.

Я не сводила глаз с этих губ, когда лошадь упала как подкошенная.

В действительности лошадь не умерла. Она просто поскользнулась на черном льду, и ее передние ноги подогнулись. Я услышала треск.

Мы медленно выкатились из симпатичного экипажа. Генри изогнулся таким образом, чтобы смягчить мое падение.

– Ты как? – спросил он и помог мне подняться.

Я стояла, закутанная в грубое одеяло, пока не приехала полиция. Потом все осмотрели лошадь.

– Отвернись, – прошептал Генри, когда полицейский достал пистолет.

Я попыталась сосредоточиться на надписи на футболке Генри, которая виднелась под расстегнутым пальто: «НЕУЖЕЛИ ИЗ-ЗА ЭТОГО ПРОТОНА Я ВЫГЛЯЖУ ТОЛСТЫМ?» Но звук был таким, что мир, казалось, раскололся надвое. Последнее, что я помню, – это недоумение: кто же носит футболки зимой? Неужели у него всегда теплая кожа? Смогу ли я к ней прижаться?

Я проснулась в чужой постели. Кремовые стены и комод темного дерева. На комоде телевизор. Очень чисто и… безлико. «Я потеряла сознание», – вспомнила я.

– Лошадь… – сказала я.

– М-да… – тихо произнес голос. – Она сейчас скачет в большой карусели на небесах.

Я перевернулась на бок и увидела у дальней стены Генри. Он все еще был в пальто.

– Ты не веришь в небеса, – пробормотала я.

– Я – нет. Но я решил, что ты веришь. Ты как?

Я осторожно кивнула, прислушиваясь к себе.

– А что не так? Разве женщины не падают в обморок постоянно?

Он усмехнулся.

– С твоей стороны это было немного старомодно.

– Где мы?

– Я снял номер в гостинице. Подумал, что тебе нужно будет немножко полежать. – Он покраснел. – Я… не хочу… чтобы ты превратно меня поняла.

Я приподнялась на локте.

– Не хочешь?

– Ну… если только ты сама не против, – запинаясь, проговорил он.

– А это уже смахивает на готику, – сказала я. – Генри, можно задать тебе вопрос?

– Конечно!

– Что ты делал по дороге сюда?

Я протянула руку и почувствовала, как матрас просел под тяжестью Генри. Почувствовала его губы на своих губах и поняла, что отношения развиваются не так, как я представляла, отводя себе роль учительницы молодого, скромного, помешенного на компьютерах ученого. Видя, как Генри ведет себя на работе, мне следовало бы сообразить: программисты двигаются медленно и неторопливо, а потом ждут ответной реакции. И если с первого раза не получается, они будут пытаться снова и снова, пока не пробьются сквозь пятое измерение и не добьются своего.

Позже я сидела в футболке Генри, а он сжимал меня в объятиях. Мы включили телевизор и без звука смотрели программу о приматах из Конго. Генри кормил меня кусочками куриной грудки в панировке (из детского меню), а я думала, каким мудрым было мое решение узнать Генри получше. Глупые футболки, ящики с картинками из «Звездных войн», в которых он хранил кофе, его манера отводить взгляд от женщины – под этой оболочкой скрывался человек, который прикасался ко мне так, будто я сделана из хрусталя. Который иногда с такой силой сосредоточивался на мне, что приходилось ему напоминать: занимаясь любовью, нужно еще и дышать. В то время я подумать не могла, что Генри сможет полюбить кого-нибудь, кроме меня, – даже собственного ребенка. Я никогда и представить не могла, что страсть между нами сплетется в замысловатые нити генетического кода Джейкоба и превратится в бурю, в ураган, который сломает его корни и превратит в аутиста.

Когда я схожу с самолета, Генри уже ждет меня. Подхожу к нему и неловко останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. Я подаюсь вперед, чтобы обнять его, но он как раз отворачивается к табло, и мне остается обнимать воздух.

– Он приземляется через двадцать минут, – сообщает Генри.

– Отлично, – отвечаю я. – Это отлично. – И смотрю на бывшего мужа. – Мне на самом деле очень неловко.

Генри не сводит взгляда с пустого коридора за защитным барьером.

– Эмма, ты мне наконец объяснишь, что происходит?

Целых пять минут я рассказываю ему о Джесс Огилви, об обвинении в убийстве. С уверенностью утверждаю, что бегство Тео как-то связано с этим. Закончив, я слушаю объявление для пассажира, чей самолет вот-вот взлетит, потом набираюсь смелости и смотрю Генри в глаза.

– Джейкоба судят за убийство? – дрожащим голосом спрашивает он. – И ты ничего не сказала?

– А что бы ты сделал? – огрызаюсь я. – Прилетел бы в Вермонт, чтобы стать нашим рыцарем-заступником? Что-то я в этом сомневаюсь, Генри.

– А если это появится в местных газетах? Как я должен объяснить дочерям, семи лет и четырех, что их сводный брат убийца?

Я отшатываюсь, как будто он отвесил мне оплеуху.

– Сделаю вид, что просто не слышала твоих последних слов, – бормочу я. – И если бы ты на самом деле знал своего сына, если бы проводил с ним время, а не просто каждый месяц отделывался чеками, пытаясь успокоить совесть, ты бы верил в его невиновность.

На скулах у Генри заиграли желваки.

– А ты помнишь, что случилось в нашу пятую годовщину?

Для меня то время, когда мы опробовали все способы лечения и все лекарства, чтобы заставить Джейкоба вновь контактировать с внешним миром, – темное пятно.

– Мы пошли в кино. За долгие месяцы мы впервые остались одни. И вдруг по проходу подошел какой-то человек, нагнулся и заговорил с тобой. Через минуту ты ушла с ним. Я сидел и думал: «Кто, черт побери, этот парень? И почему моя жена ушла с ним?» Я пошел за тобой в фойе. Оказалось, что это отец нашей няни, он работал еще и в группе спасателей. Перепуганная Ливви позвонила ему, потому что Тео истекал кровью. Он примчался, наложил на рану малыша повязку, а потом пришел за нами.

Я уставилась на Генри.

– Я совершенно этого не помню.

– Тео наложили на бровь десять швов, – продолжал Генри, – потому что Джейкоб разозлился и, когда Ливви на секунду отвернулась, перевернул стульчик для кормления.

Теперь я вспомнила. Мы в панике прибегаем домой. У Джейкоба приступ, а Тео истерически плачет. Над левым глазом шишка размером с его кулачок. Генри отправляется в больницу, я остаюсь успокаивать Джейкоба. Неужели можно вычеркнуть что-то из памяти, переписать историю?

– Поверить не могу, что забыла об этом случае, – едва слышно говорю я.

Генри отворачивается.

– Ты всегда видела лишь то, что хотела видеть, – отвечает он.

А потом мы оба видим нашего сына.

– Что за черт? – восклицает Тео.

Я скрещиваю руки на груди.

– Именно это я и хотела спросить.

Странно находиться в аэропорту и не отмечать встречу или отъезд. Еще удивительнее сидеть на заднем сиденье машины Генри и слушать, как он болтает с Тео, будто тот не понимает, что в некотором смысле вот-вот разорвется бомба.

Когда Тео пошел в аэропорту в туалет, у Генри возник план.

– Дай-ка я с ним поговорю, – попросил он.

– Он не станет тебя слушать.

– Он убежал от тебя ко мне, – возразил Генри.

Автострады здесь белые, как кость, и чистые. Ни одной трещины от замерзших вздутий, как в Вермонте. Блестящие, радостные и новые. Неудивительно, что Генри здесь нравится.

– Тео, – спрашиваю я, – о чем ты думал?

Он поворачивается ко мне.

– Хотел поговорить с папой.

В зеркале заднего вида мы с Генри встречаемся взглядом. «Я же тебе говорил!».

– Ты не знаешь о существовании телефона?

Но сын не успевает ответить. Генри тормозит на подъездной аллее. Крыша его дома покрыта испанской черепицей, на лужайке перед ним – пластмассовый детский домик для принцесс. В груди у меня защемило.

В двери показывается Мэг, новая жена Генри.

– Слава богу! – восклицает она, когда замечает на переднем сиденье Тео, и хлопает в ладоши.

Это миниатюрная блондинка с жемчужными зубами и крошечным конским хвостом. Генри подходит к жене, и мне приходится самой вытаскивать сумку из багажника. Они стоят рядом, голубоглазые и русоволосые, образчик типичной арийской семьи.

– Тео, – по-отцовски (хотя слишком поздно) зовет Генри, – идем в библиотеку, поговорим.

Я хотела бы ненавидеть Мэг, но не могу. Она снова удивляет меня: берет под руку и заводит в дом.

– Ты, должно быть, ужасно переволновалась, – говорит она. – Я бы точно с ума сошла от волнения.

Она предлагает мне кофе и кусок лимонного пирога с маком. Тем временем Тео с Генри скрылись в недрах дома. Интересно: у них всегда есть пирог? Она из тех матерей, которые считают, что на кухонном столе всегда должен лежать домашний пирог? Или она просто засунула его в духовку, после того как Генри сообщил о моем приезде? Не знаю, что меня огорчает больше.

Ее – ну и Генри, конечно, – дочери врываются в гостиную, чтобы взглянуть на меня. Они настоящие феи, маленькие белокурые волшебницы. На одной розовая балетная пачка с блестками.

– Девочки, – говорит Мэг. – Познакомьтесь с миссис Хант.

– Эммой, – автоматически поправляю я. Интересно, что эти малышки подумают о незнакомке с такой же, как у них, фамилией? Как Генри им это объяснил?

– Это Изабелла, – представляет Мэг, едва прикасаясь к макушке той, что повыше. – А это Грейс.

– Добрый день, – в унисон говорят они. Грейс засовывает палец в рот.

– Привет, – отвечаю я, не зная, что еще сказать.

Чувствовал ли Генри, что в его второй жизни наступил некий баланс, раз вместо двух сыновей у него родилось двое дочерей? Грейс тянет маму за рубашку и что-то шепчет ей на ухо.

– Она хочет показать, как умеет танцевать балет, – извиняющимся голосом говорит Мэг.

– Балет я люблю, – отвечаю я.

Грейс поднимает руки вверх и смыкает кончики пальцев. Потом начинает вращаться, слегка покачиваясь. Я награждаю ее аплодисментами.

Раньше Джейкоб тоже крутился. Когда он был маленьким, это было одним из способов самостимуляции. Он вращался все быстрее и быстрее, пока на что-нибудь не натыкался, обычно на вазу либо другой бьющийся предмет.

Глядя на нее, я понимаю, что такого не случится, но если бы маленькая Грейс оказалась аутисткой, неужели Генри снова сбежал бы?

Как по мановению волшебной палочки в комнату заглядывает Генри.

– Ты была права, – говорит он. – Со мной он тоже не хочет разговаривать.

Крошечное удовлетворение от собственной правоты у меня тут же исчезает, когда Грейс видит отца. Она прекращает крутиться и бросается к нему с силой тропического шторма. Он поднимает дочь на руки и ерошит волосы Изабеллы. Раньше я не замечала в Генри такую непринужденность, спокойную уверенность, что именно здесь его место. Я вижу, как эта уверенность наложила отпечаток на его лицо: в виде крошечных морщинок, лучиками расходящихся от глаз. Морщинок, которых не было, когда я его любила.

Мэг сажает Грейс к себе на колени и берет за руку Изабеллу.

– Пусть папочка поговорит со своими друзьями, – говорит она.

Друзьями… Я любила его, родила от него детей, а мы остались всего лишь друзьями.

Я иду за Генри по коридору в комнату, где нас ждет Тео.

– Семья у тебя, – признаюсь я, – идеальная.

Но между строк нужно читать: «Почему же я с тобой этого не заслужила?»