Текст книги "Последнее правило"
Автор книги: Джоди Линн Пиколт
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)
За три недели до суда мы начинаем отбирать присяжных. Могло бы показаться, что воспользоваться «расцветом» аутизма, найти присяжного для Джейкоба – по крайней мере, родителя, чей ребенок болен аутизмом, – не так уж сложно. Но двух присяжных, единственных в нашем предварительном списке, кто имел детей-аутистов, вычеркнула Хелен, пользуясь своим правом отвода.
Работая в суде, я получаю заключения доктора Ньюкомб и доктора Кона – двух психиатров, обследовавших Джейкоба. Государственный психиатр доктор Кон признал Джейкоба совершенно вменяемым и заявил: «Стопроцентно вменяем». А доктор Ньюкомб пришла к заключению, что во время совершения преступления Джейкоб был невменяем.
Впрочем, от заключения доктора Ньюкомб мало проку. В нем Джейкоб похож на робота. Суть в том, что присяжные хотят судить здраво, но чаще всего вердикт зависит от их внутренних ощущений. А значит, лучше всего побеспокоиться о том, чтобы Джейкоб вызывал как можно более горячее сочувствие, поскольку я не имею ни малейшего намерения позволять ему давать показания. С его монотонным голосом, бегающими глазами и нервными тиками это будет настоящей бедой.
За неделю до суда я переключаюсь на то, чтобы подготовить к заседанию Джейкоба. Когда я подъезжаю к дому Хантов, Тор выскакивает из машины и бежит на крыльцо, виляя хвостом. Он по-настоящему привязался к Тео, настолько, что иногда мне кажется: следует оставить его на ночь понежиться в кровати мальчика, он и так там почти уже живет. А только Господь Бог знает, как Тео нужны друзья: в отместку за побег через всю страну он наказан и должен до тридцати лет сидеть дома – хотя я постоянно уверяю его, что найду причину, чтобы подать апелляцию.
Стучу в дверь, никто не открывает. Я уже привык входить без приглашения, поэтому вхожу и вижу, как Тор мчится наверх.
– Привет! – кричу я.
Выходит улыбающаяся Эмма.
– Ты вовремя, – говорит она.
– Для чего?
– Джейкоб получил сто баллов за контрольную по математике, и в награду я разрешила ему воссоздать место происшествия.
– Жуть!
– Просто еще один день в моей жизни, – отвечает она.
– Готово! – зовет сверху Джейкоб.
Я следую за Эммой, но мы направляемся не в спальню к Джейкобу, а в ванную комнату. Когда дверь распахивается, к горлу подступает тошнота, я зажимаю ладонью рот.
– Что… что это такое? – выдавливаю я.
Все в крови. Как будто я оказался в берлоге серийного убийцы. Один длинный кровоподтек идет через всю белую стену, где висит душ. Напротив, на зеркале, несколько капель разной величины и вытянутой формы.
Но что еще удивительнее, Эмма, похоже, ни капли не расстроена тем, что стены ванной комнаты, зеркало и умывальник испачканы кровью. Она бросает взгляд на мое лицо и начинает смеяться.
– Оливер, успокойся, – говорит она. – Это всего лишь кукурузный сироп.
Она протягивает руку к зеркалу, тычет пальцем в субстанцию и подносит к моим губам.
Я не могу преодолеть искушение и пробую на вкус. Так и есть, кукурузный сироп с красителем, как я понимаю.
– Мама, так ты испортишь место происшествия, – бормочет Джейкоб. – Ты же помнишь, что по форме пятна обычно можно определить, откуда брызнула кровь…
Внезапно перед моим взором предстает Джесс Огилви: она принимает душ, а напротив нее, там, где сейчас находится Эмма, стоит Джейкоб.
– Даю подсказку, – говорит Джейкоб Эмме. – Жертва лежала прямо тут.
Он указывает на коврик между душевой кабинкой и зеркалом, висящим над умывальником.
Я легко могу себе представить Джейкоба, который отбеливателем моет зеркало и ванну в доме Джесс.
– Почему именно ванная? – интересуюсь я. – Что подтолкнуло тебя организовать место происшествия именно здесь, Джейкоб?
Моего вопроса оказывается достаточно, чтобы Эмма поняла, почему меня бьет дрожь.
– О господи! – вскрикивает она, поворачиваясь. – Я не подумала… Не поняла.
– Разбрызгивать кровь – разводить грязь, – смущенно отвечает Джейкоб. – Я подумал, что мама не так будет на меня кричать, если я сделаю это в ванной.
Мне на ум пришла строчка из заключения доктора Ньюкомб: «Я следовал правилам».
– Убери здесь все, – говорю я и выхожу.
– Новые правила, – объявляю я, когда мы втроем сидим за кухонным столом. – Первое и самое главное: больше никаких инсценировок мест происшествия.
– Почему? – взвивается Джейкоб.
– Ты еще спрашиваешь? Джейк, тебя судят за убийство! Ты полагаешь, что очень остроумно воссоздавать убийство за неделю до суда? Ты не знаешь, что из-за занавесок наблюдают соседи…
– а) Наши соседи живут слишком далеко, чтобы что-то увидеть через окно и б) место происшествия наверху не имело ничего общего с преступлением, совершенным в доме Джесс. Данное место происшествия иллюстрирует артериальное кровотечение в душе, и следы крови на зеркале оставлены движущимся объектом – ножом, который воткнули в жертву со спины. А в доме Джесс…
– Я не хочу этого слушать, – перебиваю я, затыкая уши.
Каждый раз, когда у меня появляется шанс выручить Джейкоба, он выкидывает подобный фортель. К сожалению, я в нерешительности: служит ли подобное поведение, свидетелем которого я только что стал, доказательством моей позиции (разве его можно признать вменяемым?) или же оно способно настроить присяжных против обвиняемого? В конце концов, Джейкоб не говорит о воображаемых гигантских кроликах, он показывает, что совершил убийство. И убийство, на мой взгляд, чертовски хорошо продуманное. Похоже на тренировку, чтобы в реальной жизни совершить убийство идеальное.
– Правило номер два: в суде ты должен вести себя так, как я тебе велю.
– Я был в суде уже десять раз, – отвечает Джейкоб. – И думаю, что уже уразумел это правило.
Эмма качает головой.
– Слушай его, – тихо говорит она. – Сейчас Оливер главный.
– Каждый раз перед входом в зал заседаний я буду давать тебе пачку бумаги для записей, – объясняю я ему. – Если тебе нужен перерыв, передай мне записку.
– Какую записку? – спрашивает Джейкоб.
– Любую. Но ты будешь так делать, если тебе понадобится перерыв. Я буду также давать тебе блокнот и ручку. Хочу, чтобы ты все записывал, как делаешь, когда смотришь «Блюстителей порядка».
– Но в зале суда ничего интересного не происходит…
– Джейкоб, – решительно заявляю я, – там решается твоя судьба. Правило номер три: нельзя ни с кем разговаривать. Даже с мамой. А тебе, – я поворачиваюсь к Эмме, – нельзя подсказывать сыну, как себя чувствовать, как реагировать. Что сказать, что сделать. Все записки, которыми вы будете обмениваться, будут читать прокурор и судья. Я не хочу, чтобы вы осуждали даже погоду, потому что ваше общение, если вы поведете себя подозрительно, тут же пресекут. И тебя удалят с места на скамье подсудимых. Хочешь написать «Дыши» – хорошо, пиши. Или «Все отлично, не волнуйся». Но ничего лишнего.
Эмма касается руки Джейкоба.
– Ты понимаешь?
– Да, – отвечает он. – Теперь я могу идти? Вы хотя бы понимаете, как сложно отмыть со стен кукурузный сироп, если он высохнет?
Я совершенно не обращаю на его слова внимания.
– Правило номер четыре: ты будешь надевать костюм с галстуком. Я не желаю слушать, что у вас нет на это денег. Эмма, это не обсуждается…
– Никаких пуговиц, – безапелляционным тоном заявляет Джейкоб.
– Почему?
– Потому что они колют мне грудь.
– Ладно, – иду я на уступки. – Как насчет водолазки?
– Почему я не могу надеть свою счастливую зеленую трикотажную рубашку? – удивляется Джейкоб. – Я надевал ее, когда сдавал тест на проверку академических способностей и набрал восемьсот баллов по математике.
– Может быть, подойдем к твоему шкафу и что-нибудь выберем? – предлагает Эмма.
Мы опять тащимся наверх, на этот раз в комнату Джейкоба. Когда мы проходим мимо ванной, я намеренно избегаю смотреть в ту сторону.
Хотя полиция оставила вытяжной шкаф у себя в качестве улики, Джейкоб соорудил новый, перевернув кашпо. Новый шкаф не прозрачный, как аквариум, но, должно быть, работает, потому что я чувствую запах клея. Эмма распахивает платяной шкаф.
Если бы я не видел это собственными глазами, никогда бы не поверил. Одежда Джейкоба аккуратно развешана согласно цветовой палитре, вещи не соприкасаются. В голубой зоне висели джинсы и брюки из твида, разноцветные футболки с длинными и короткими рукавами. И, согласно цветовой последовательности, та самая счастливая зеленая рубашка. Тут она выглядела, как святыня гея.
Есть четкая граница между невменяемостью и неуважением к суду. Я делаю глубокий вдох, не зная, как объяснить это клиенту, которого заботят только собственные ощущения от планки с пуговицами на груди.
– Джейкоб, – говорю я, – ты должен надеть рубашку с воротником. И галстук. Мне очень жаль, но из этого ничего не подходит.
– Какое отношение мой внешний вид имеет к тому, чтобы говорить суду правду?
– Потому что ты предстанешь перед присяжными, – отвечаю я. – Поэтому необходимо произвести хорошее первое впечатление.
Он отворачивается.
– Я все равно им не понравлюсь. Меня никто не любит.
И по его тону слышно, что он не испытывает сожаления по этому поводу. Просто констатирует факт – вот так устроен мир.
После того как Джейкоб уходит убирать беспорядок, я вспоминаю, что в комнате со мной находится еще и Эмма.
– Там в ванной… не знаю, что сказать. – Она опускается на кровать сына. – Он постоянно этим занимается, инсценирует для меня места происшествий, чтобы я разгадывала. Это доставляет ему радость.
– Знаешь, вылить бутылку кукурузного сиропа, чтобы доставить радость, и ставить эксперименты на человеке – большая разница. Не нужно быть присяжным, чтобы задуматься над тем, а далеко ли от одного до другого.
– Нервничаешь? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне лицом.
Я киваю. Возможно, и не нужно было бы ей в этом признаваться, но я не могу устоять.
– Можно задать вопрос?
– Конечно, – отвечаю я. – Любой.
– Ты веришь, что он убил Джесс?
– Я уже говорил тебе, для присяжных это не имеет значения, мы будем «давить»…
– Я спрашиваю тебя не как адвоката Джейкоба, – перебивает Эмма. – Спрашиваю тебя как друга.
Я втягиваю носом воздух.
– Не знаю. Если и убил, то неумышленно.
Она скрещивает руки на груди.
– Меня не покидает мысль о том, что нужно заставить полицию возобновить расследование и пристальнее присмотреться к приятелю Джесс.
– Полиция, – отвечаю я, – полагает, что нашла убийцу. Улики на руках. В противном случае мы бы не ехали в среду в суд. Обвинение считает, что располагает достаточно вескими доказательствами, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Эмма, я сделаю все от меня зависящее, чтобы этого не случилось.
– Я должна кое в чем признаться, – произносит Эмма. – Когда мы встречались с доктором Ньюкомб, наша встреча должна была длиться полчаса. Я обещала Джейкобу, что вернусь через тридцать минут. А потом намеренно задержалась еще на пятнадцать. Я хотела, чтобы Джейкоб испугался из-за моего опоздания. Хотела, чтобы он занялся самостимуляцией к моменту встречи с психиатром, чтобы она могла описать его поведение в своем заключении. – Глаза Эммы потемнели и сузились. – Какая мать на такое способна?
Я смотрю на нее.
– Мать, которая пытается уберечь своего сына от тюрьмы.
Она вздрагивает. Потом подходит к окну, потирая плечи, хотя в комнате жарко.
– Я найду рубашку с воротником, – обещает она. – Но надевать ее на Джейкоба придется тебе.
ДЕЛО 9: Пижамная игра
Рано утром 17 февраля 1970 года офицеры военно-воздушной базы Форт-Брэгг, штат Северная Каролина, выехали на вызов военного врача Джеффри Макдоналда. Они приехали и обнаружили тела его беременной жены, Колетт, и двух маленьких дочерей. Они скончались от множественных колотых ран. Колетт тридцать семь раз ударили ножом и пестиком для колки льда, тело ее было завернуто в порванную пижамную рубашку Макдоналда. В изголовье кровати кровью было написано слово «СВИНЬЯ». Самого Макдоналда, с менее тяжелыми травмами, обнаружили рядом с телом жены. Он заявил, что на них напали трое мужчин и женщина в белой шляпе, которая распевала: «ЛСД – клевая штука, режь свиней». Макдоналд утверждал, что, когда на него напали, он натянул на голову пижаму, чтобы отражать удары пестиком. В конце концов он потерял сознание.
Военные не поверили Макдоналду. Например, в гостиной не было заметно следов борьбы – только перевернутый стол и цветок. Волокна порванной пижамы были обнаружены не там, где ее порвали, а в спальнях дочерей. Военные выдвинули предположение, что Макдоналд убил свою жену и детей, а потом попытался все свалить на убийц семьи Мэнсонов, о которых узнал из журнала, обнаруженного в гостиной. Расследование, однако, пришлось прекратить из-за скудости доступных тогда криминалистических методов. Макдоналду дали почетную отставку.
В 1979 году Макдоналд предстал перед гражданским судом. Криминалисты изучили пижаму доктора, которую, по его утверждениям, он использовал для смягчения ударов. На ней были обнаружены сорок восемь аккуратных дырочек, слишком ровных, если говорить об ожесточенном нападении. Чтобы получить дыры подобной формы, пижама должна была оставаться неподвижной – что практически невероятно, если Макдоналд защищался от человека, напавшего на него с ножом. Эксперт также показал, каким образом можно было получить эти сорок восемь дырочек, если свернуть пижаму определенным образом и сделать двадцать один прокол – именно столько ударов пестиком получила Колетт Макдоналд. Расположение дыр совпадало с расположением ран на ее теле. А это указывало на то, что пижамная рубашка находилась на ней в момент нанесения ударов и Макдоналд не мог использовать ее для самообороны. За тройное убийство его приговорили к пожизненному заключению, тем не менее он продолжает утверждать, что невиновен.
9
ТЕОУже не в первый раз я «запихиваю» брата в пиджак и галстук.
– Господи, Джейкоб, прекрати, иначе ты поставишь мне синяк, – бурчу я, прижимая его руки к голове и перешагивая через тело, которое извивается, как уж на сковородке.
Мама изо всех сил пыталась завязать галстук, но Джейкоб дергался так сильно, что галстук напоминал аркан.
– Неужели нужно застегивать на все пуговицы? – кричу я, но сомневаюсь, что она меня слышит.
Крик Джейкоба переходит в ультразвук. Бьюсь об заклад, его слышат соседи. Представляю, что они думают! Скорее всего, что мы загоняем ему иголки под ногти.
Едва маме удается застегнуть крохотную пуговичку на воротничке хлопчатобумажной рубашки, как Джейкоб кусает маму за руку. Она вскрикивает и отдергивает руку от его шеи, вторая пуговичка так и остается незастегнутой.
– И так сойдет, – говорит мама, когда приезжает Оливер, чтобы отвезти нас в суд. Сегодня первое слушание.
– Я стучал, – говорит он, но мы явно его не слышали.
– Ты рано, – отвечает мама. Она все еще в халате.
– Ну же, покажите, что мы имеем, – говорит Оливер, и мы с мамой отходим от Джейкоба.
Оливер целую минуту его рассматривает.
– А это, черт побери, что такое?
Хорошо, признаю, Джейкобу не видать наград на показе мод, но он в пиджаке и галстуке, как и было оговорено. На нем костюм из полиэфирного волокна цвета яичного желтка – мама откопала его в секонд-хэнде. Бледно-желтая рубашка, к ней – эластичный золотистый галстук.
– Он похож на гомика! – заявляет Оливер.
Мама поджимает губы.
– Сегодня Желтая среда.
– Да хоть воскресенье в горошек! – отвечает Оливер. – Присяжным на это плевать. Эмма, такой костюм может напялить Элтон Джон. Но не подсудимый на судебное заседание.
– Мы пошли на компромисс, – настаивает она.
Оливер проводит рукой по лицу.
– Разве речь шла не о синем блейзере?
– Синяя у нас пятница, – говорит Джейкоб. – Тогда синий и надену.
– Так уж случилось, что ты наденешь его сегодня, – отвечает Оливер. Он бросает взгляд на меня. – Мне нужна твоя помощь, пока мама будет переодеваться.
– Но…
– Эмма, у меня нет времени на пререкания! – не допускающим возражений тоном заявляет Оливер.
Мама собирается надеть очень простую темно-серую юбку и синий свитер. Я присутствовал, когда Оливер просматривал весь ее гардероб, воображая перед собой Хайди Клум, и выбрал, как он сам сказал, темное и консервативное.
Мама, злая как черт, выбегает из комнаты Джейкоба. Я скрещиваю руки на груди.
– Я едва натянул на него этот костюм. Обратно его не снять.
Оливер пожимает плечами.
– Джейкоб, снимай костюм.
– С радостью! – отвечает Джейкоб и ровно за секунду срывает с себя одежду.
Оливер принимается раздавать указания.
– Надевай рубашку в полоску, блейзер и красный галстук! – приказывает он, прищурившись и изучая открытый платяной шкаф Джейкоба.
Я заглядываю в шкаф, Джейкоб бросает взгляд на одежду – мало того, что он ненавидит галстуки и костюмы, к тому же они не того цвета – и издает леденящий душу крик.
– Тьфу ты, черт… – бормочет Оливер.
Я хватаю Джейкоба за руки и прижимаю их к его голове.
– Ты пока ничего не видел, – говорю я.
В последний раз, когда мне пришлось облачать брата в костюм с галстуком, мы собирались на похороны дедушки. В тот день мама была сама не своя – вероятно, поэтому Джейкоб не слишком сопротивлялся, в отличие от сегодняшнего дня. Ни у меня, ни у брата не было пиджака с галстуком, поэтому мама взяла их напрокат у мужа соседки. Тогда мы были меньше, и пиджаки соседа были нам великоваты. Мы сидели сбоку в зале прощания, где стоял гроб, в болтающихся одеждах, как будто высохли от горя.
В действительности я плохо знал деда. После смерти бабушки он жил в доме престарелых, мама дважды в год возила нас его проведывать. Там воняло мочой, и старики в инвалидных креслах наводили на меня ужас. Их кожа, казалось, натянулась и лоснилась на костлявых пальцах и коленях. Единственное приятное воспоминание о дедушке – это как я еще совсем крошкой сидел у него на коленях, а он вытаскивал из моего уха монетку в двадцать пять центов. От него пахло виски, а седые волосы, когда я их трогал, были жесткими, как мочалка.
Но как бы там ни было, он умер, и я должен был что-то почувствовать. А если нет, то я ничем не лучше Джейкоба.
Маме пришлось большую часть времени принимать соболезнования от людей, которых она даже не знала, а мы были предоставлены самим себе. Я сидел рядом с Джейкобом, который не отрываясь смотрел на гроб. Гроб был черный и стоял на импровизированных козлах, задрапированных красным бархатом.
– Джейкоб, – шепотом позвал я. – А что, по-твоему, происходит после?
– После чего?
– Ну… после… ты понимаешь. Когда умираешь. Думаешь, можно попасть в рай, даже если никогда не ходил в церковь? – Я на мгновение задумался. – Как думаешь, на небесах ты узнаешь знакомых? Или это как начать с нового листа, перевестись в другую школу?
Джейкоб посмотрел на меня.
– После смерти человек разлагается. Через несколько минут после смерти на тело слетаются мясные мухи. Они откладывают яйца на открытые раны и в естественные отверстия даже еще до смерти, их личинки вылупливаются через сутки. И хотя личинки не живут под землей, куколки могут быть закопаны живыми вместе с телом и продолжать разъедать тело и в гробу.
У меня отвисла челюсть.
– Что? – с вызовом восклицает Джейкоб. – Неужели ты думал, что бальзамирование сохраняет тело навсегда?
Больше я вопросов не задавал.
Как только на Джейкоба в очередной раз натянут костюм, я оставляю Оливера утрясать последствия, а сам направляюсь в мамину спальню. На стук она не отвечает, поэтому я чуть приоткрываю дверь и заглядываю в комнату.
– Я тут, – откликается она, стоя у платяного шкафа.
– Мама…
Я присаживаюсь на кровать.
– Джейкоба одели?
Она пытается выглянуть в дверь.
– Почти.
Я убираю нитку с ее стеганого одеяла.
Все годы, что мы живем здесь, мама спит на левой стороне кровати. Думаете, она спит, разметавшись по всей кровати? Вот и нет. Похоже, она до сих пор ждет мужчину, который бы занял вторую половину.
– Мама, – повторяю я, – нам нужно поговорить.
– Конечно, дорогой. Начинай, – говорит она и без паузы добавляет: – Куда, черт возьми, подевались мои черные туфли на каблуках?
– Это очень важно. Речь идет о Джейкобе.
Она подходит к кровати, садится рядом.
– Тео, – вздыхает она, – мне тоже страшно.
– Дело не в этом…
– Мы пройдем через это, как всегда, когда речь идет о Джейкобе, – обещает она. – Вместе.
Она крепко обнимает меня, отчего я чувствую себя еще более жалким, потому что понимаю: я не смогу сказать то, что собирался. То, что должен сказать.
– Как я выгляжу? – спрашивает она, отстраняясь.
Впервые я замечаю, что на ней надето. Не консервативная юбка, синий свитер и жемчуг, которые подобрал Оливер, а наоборот – совершенно не подходящее по сезону ярко-желтое летнее платье. Она улыбается.
– Сегодня Желтая среда, – говорит она.
