Текст книги "Идеальная жизнь"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Я видела, как Берни вел Джанет к палатке, к кровати, на которой прошлой ночью мы с Алексом занимались любовью. Он что-то говорил ей, оживленно жестикулируя. Она кивнула и задала пару вопросов. Я услышала, как отъезжает последний джип, и поняла, что здесь осталась всего горстка людей.

Я никаким образом не была задействована в этой сцене – любые технические советы, которые я могла бы дать, ничем не могли помочь такой, как Джанет Эггар. Но я увидела, как она ложится на узкую кровать… Потом ее черты превратились в мои собственные, и я поняла, что ни за что не уйду.

Берни подошел ко мне.

– Вы еще здесь? – удивился он. – Неужели вы не слышали, что я сказал?

Я не успела даже рта открыть, как Алекс оказался рядом и положил руку мне на плечо.

– Она остается, – просто произнес он.

Берни занял свое место у камеры и прогнал с Алекс и Джанет всю сцену в костюмах. Если бы меня так не смущало место съемок, я наверняка бы рассмеялась: не могла себе представить, что можно по команде поворачиваться в нужную сторону, когда целуешься; слушать, куда класть, а куда нет руки, как дышать. У Джанет и Алекса, у каждого под подушкой, лежал освежитель для рта, и, когда Берни наконец остался доволен поставленной сценой, они брызнули немного освежителя в рот и профессионально повернулись к кровати.

Джанет сняла халат за белой простыней, которой Алекс, как рыцарь, прикрывал ее от объектива камер. Затем, как будто он всегда этим занимался, Алекс сбросил джинсы и совершенно голый забрался на кровать.

Дубль получился ужасным. Голос Джанет треснул на середине фразы; она целовала Алекса так, как будто лежала в постели с трупом. Когда Алекс, вопреки указаниям Берни, стянул с Джанет простыню до талии, актриса замерла и села, сцепив руки перед грудью.

– Простите, – смущенно сказала она. – Можно еще раз?

После еще двух ужасных дублей Алекс провел рукой по лицу и встал. Он обернулся, и все на площадке заметили, что он возбудился. Я опустила глаза и не сводила взгляда с отворота своих шортов. Он уверял, что со мной не играл. Он должен был играть с ней.

– Ладно, – произнес Алекс. – Все раздеваются.

Берни стал что-то бормотать на идиш, но Алекс продолжал говорить, заглушая голос режиссера:

– Будет честно, раз мы с Джанет разделись донага, если вы разденетесь до белья.

Он оглянулся через плечо на улыбающуюся Джанет.

Первым просьбу Алекса исполнил один из операторов: снял футболку и штаны, открыв миру огромное пузо, свисающее над трусами фирмы «Джоки». Ли-Энн, ассистентка Джанет, тоже сбросила одежду и осталась в одном лифчике и трусиках.

– Это как в бикини, – пояснила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Одежда громоздилась на краю съемочной площадки, и теперь Джанет Эггар громко смеялась. Вздохнув, Берни расстегнул шорты, под которыми обнаружились пурпурные шелковые трусы. Осталась я одна.

Все недоуменно уставились на меня: нужно особое приглашение? Поэтому, долго не раздумывая, я потянулась, чтобы снять рубашку. Алекс поймал мой взгляд и едва заметно покачал головой, но я только улыбнулась. Сняла рубашку через голову, потом стянула шорты, ощущая, что он не сводит с меня глаз.

Когда вновь приступили к съемке, оказалось, что Джанет чувствует себя раскованнее. Я смотрела, как она откинулась на кровати, как ее волосы разметались по подушке. Смотрела, как дыхание Алекса скользит по ее коже. И задавалась вопросом: в скольких местах он ее касается? Как долго придется снимать эту сцену? Пахнут ли простыни нашими телами?

После шестого дубля, когда Алекс и Джанет уже смеялись, как будто целую вечность только этим и занимались, я заметила, что мои ногти впились в гладкие деревянные подлокотники кресла. В удушающей жаре разыгрывающаяся перед глазами сцена заставляла меня постоянно мысленно переживать минувший вечер. В горле пересохло, я не могла глотать. Я смотрела на Алекса с другой женщиной, которую он обнимал, как должен был обнимать меня. И тогда я поняла, что влюбилась.

Я знала, что Алекс станет меня искать, как только съемка закончится, но я не хотела его видеть. Я больше никогда не хочу его видеть. Я попыталась – на самом деле попыталась! – но мимолетная интрижка не для меня.

Я всю ночь готовилась посмотреть правде в лицо, но от этого боль меньше не была. Алекс не чувствовал, что от одного моего прикосновения открывается целый мир. Алекс не лежал под вращающимся вентилятором и не молил, чтобы время остановилось. Для Алекса это была всего лишь очередная репетиция.

Я уже была на полпути к джипам, намереваясь сесть в одну из машин и уехать подальше от этих съемок, когда Алекс догнал меня и схватил за руку.

– Подожди! Ты должна дать мне шанс.

Я обернулась и бросила на него сердитый взгляд.

– У тебя одна минута, – сказала я.

– Касси, я не знал, что мы сегодня будем снимать. Это ужасное совпадение. Если бы я знал, то никогда бы не привел тебя сюда вчера. Я не хотел, чтобы ты это видела, с другой стороны, я не хотел, чтобы ты подумала, что я тебя отсылаю.

– Тебе же понравилось, – возразила я. – Я сама видела.

– При чем тут «понравилось»! – воскликнул он. – Это моя работа.

– Да какая, собственно, для тебя разница? – закричала я в ответ. – Ты уже поимел меня. А сейчас Джанет Эггар кипит от негодования. Почему бы тебе не вернуться и не закончить то, что начал, пока все будут обедать?

Алекс отступил.

– Значит, вот что ты обо мне думаешь? – сухо спросил он, сжимая побелевшие кулаки.

Его глаза сверкали, и на секунду мне показалось, что он ударит или толкнет меня, прежде чем вернуться на съемочную площадку.

Я помолчала, напуганная силой сдерживаемой Алексом ярости.

– А что мне думать? – прошептала я. – У меня перед глазами стоим мы. В этой же палатке, Алекс. На этой же кровати. Все то же самое, только на этот раз с тобой не я. – Его лицо поплыло у меня перед глазами, и я отвернулась. – Прошу тебя, не заставляй меня больше на это смотреть! – попросила я и бросилась прочь.

Я бежала, пока не перестала слышать его голос, заглушающий биение моего сердца. И продолжала говорить себе, что следует понимать: если человек может так страстно и так сильно любить, то так же сильно он может и ненавидеть, так же глубоко ранить.

Ему было двенадцать, и он уже несколько лет воровал в магазинах, поэтому теоретически не мог настолько сглупить, чтобы дать себя поймать. Но в последнее время девушки чрезвычайно его интересовали, а блондинка на кассе с сиськами размером с манго строила ему глазки, поэтому не успел он опустить банку с «Пепси» в карман, как крепкая рука схватила его за запястье и развернула на сто восемьдесят градусов. Уже второй раз за эту неделю Алекс оказался лицом к лицу с рябым охранником. А скосив глаза, понял, что девушка на кассе вовсе на него и не смотрела.

– Ты совсем дурак? – удивился охранник. – Или ты вернулся в этот магазин по какой-то другой причине?

Алекс открыл было рот, чтобы ответить, но не успел – его вытащили через автоматически открывающиеся двери и доставили в полицейский участок.

В «обезьяннике» было полно сутенеров, наркоторговцев и уголовников, и у дежурного не хватило терпения на пацана, которого поймали на краже в магазине. Сержант перевел взгляд с Алекса на охранника.

– Я не стану тратить время на то, чтобы запереть его в камере, – сказал он и просто пристегнул Алекса наручниками к стулу, стоящему перед столом.

У него сняли отпечатки пальцев, записали данные, но было понятно, что все это делается только для того, чтобы как следует его напугать: Алекс был несовершеннолетним, и в Новом Орлеане за кражу в магазине таким могли только надавать по рукам.

Алекс сидел тихо, подтянув колени к груди и свободной рукой обхватив лодыжки. Он закрыл глаза и представил, что находится в камере смертников за несколько секунд до казни.

Через некоторое время сержант вспомнил о нем.

– Черт! – выругался он. – Неужели за тобой до сих пор никто не пришел?

Алекс покачал головой. Сержант спросил его номер телефона и позвонил ему домой, наклонившись над столом и не сводя глаз со скамьи с арестованными. Потом взглянул на Алекса.

– Твои родители работают? – спросил он.

Алекс пожал плечами.

– Кто-то должен быть дома, – ответил он.

– Похоже, никого, – сказал офицер.

Через час сержант сделал еще одну попытку. На этот раз ему ответил Эндрю Риво. Алекс понял это по тому, как полицейский отвел телефонную трубку от уха, как будто то, что бежало в венах отца, могло быть заразным. Через минуту сержант передал трубку Алексу.

Шнур натянулся до предела. Алекс приложил трубку к уху. Он не знал, что говорить, а просто «привет» казалось неуместным. Отец принялся выплескивать на него потоки французских ругательств, а в заключение добавил, что спустит с Алекса шкуру.

– Я приеду через пятнадцать минут, – сказал он и швырнул трубку.

Но ни через пятнадцать минут, ни даже через час Эндрю Риво не появился. Со своего стула Алекс наблюдал, как садится солнце и на небо выплывает луна, похожая на белое, старое, морщинистое лицо привидения. Он понимал, что это тоже часть наказания: жалость полицейских, секретарши, которые делают вид, что не замечают его… Он заерзал на стуле. Ему нужно было в туалет, но не хотелось привлекать к себе внимание и просить, чтобы его отстегнули.

В конце смены, отправляясь домой, сержант снова заметил его.

– Ты домой звонил? – озадаченно спросил он.

Алекс кивнул и ответил:

– Отец едет.

Полицейский предложил позвонить еще раз, но Алекс покачал головой. Не хотелось, чтобы сержант, которого он уже стал считать чуть ли не другом, узнал, что отец не просто не может приехать за ним, а не хочет этого сделать.

Алекс задавался вопросом, намеренно ли отец замешкался или нашлись более срочные дела: поставить раколовки, выпить или сыграть в покер. Алекс пытался верить в то, что за ним могла бы приехать и мама – если бы в пьяном угаре сумела понять, что ее сын находится в участке. Хотя отец все равно не выпустил бы ее из дома.

Алекс положил голову на подлокотник кресла и закрыл глаза.

После трех ночи он проснулся от резкого запаха духов. Рядом с ним сидела проститутка. У нее были волосы цвета спелой вишни и кожа цвета красного дерева, а длинные ресницы – с мизинец Алекса. На шее – бусы из черного янтаря, которые петлей обернулись вокруг груди, словно для того, чтобы подчеркнуть ее. Она жевала резинку со вкусом винограда и держала в руках кучу денег.

Она была самой красивой женщиной, которую он встречал.

– Привет, – поздоровалась она с Алексом.

– Здравствуйте.

– Я приехала за подружкой, – сказала она, как будто хотела оправдаться за свое присутствие перед столом дежурного. – А тебя чего пристегнули к стулу?

– Я взбесился и задушил всю свою семью, – и глазом не моргнув, ответил Алекс.

Проститутка засмеялась. У нее были крупные, лошадиные зубы.

– Ты умный малый, – заметила она. – Сколько тебе? Десять? Одиннадцать?

– Пятнадцать, – соврал Алекс.

Женщина усмехнулась.

– А я Пэт Никсон [12]12
  Первая леди США с января 1969 г. по август 1974 г., супруга Ричарда Никсона – 37 президента США.


[Закрыть], – ответила она. – И за что тебя?

– Магазинная кража, – пробормотал Алекс.

– И тебя продержали здесь всю ночь?

От удивления у нее брови поползли вверх.

– Нет, – признался Алекс. – Я жду, когда за мной приедут.

Проститутка улыбнулась.

– Знакомая история, малыш, – сказала она.

Он так ей ничего и не рассказал: ни о своей семье; ни о том, как долго здесь сидит; ни о том, что лучше год провести прикованным к стулу, чем признаться, что человек, который на следующий день в полдень пришел в участок, на самом деле его отец. Он знал, кто такие проститутки. Знал, что эти женщины привлекают мужчин потому, что принимают их такими, какие они есть, и заставляют их поверить, что они намного значительнее, чем есть на самом деле. Он знал, что проститутки преуспевают, притворяясь, что чувствуют то, чего в действительности не ощущают.

В то же время казалось совершенно естественным, что она обняла Алекса и прижала к себе, как будто им совершенно не мешали подлокотники стульев.

Алекс положил голову проститутке на грудь, вспоминая блондинку на кассе, и его затекшая рука, закованная в наручники, дернулась. Через пятнадцать минут из камеры, находящейся в полуподвальном помещении, выпустили ее подружку, которая, идя за надзирательницей, шипела и плевалась, как кошка. Но на эти четверть часа Алекс закрыл глаза, вдыхая тяжелый запах лака для волос и дешевых духов, и слушал старинные негритянские напевы, пока окружающий мир не перестал существовать, пока он не уверовал в то, что каждый от рождения заслуживает любви.

Съемки неожиданно приостановились на три дня. Алекс исчез. Мне стыдно было высунуть нос из палатки и встретиться с остальными членами съемочной группы (раньше почти все время я проводила в основном с Алексом), поэтому и поговорить было не с кем. Я уже подумывала над тем, чтобы разорвать контракт и улететь домой в Лос-Анджелес, пока Алекс не вернулся.

Но вместо этого я валялась на кровати и читала любовные романы, которые привезла с собой, представляя в роли главной героини себя, а в роли героя-любовника – Алекса. И слышала, слышала в диалогах модуляцию его голоса. Я так часто мысленно проживала романы, что уже не могла отделить выдумку от реальности, когда читала по ночам в темных, прохладных уголках.

Однажды ночью, когда взошла луна, ручка двери в мой номер повернулась. Замков здесь не было – гостиница слишком старая. Я видела, как распахнулась дверь, и слезла с подоконника, на удивление спокойная перед встречей с посторонним человеком.

Наверное, подсознательно я знала, что это Алекс. Я видела, как он зашел ко мне в номер и закрыл за собой дверь. Было темно, но мои глаза уже привыкли к темноте, поэтому я без труда разглядела круги у него под глазами, мятую одежду и отросшую за два дня щетину. Моя кровь вскипела при мысли, что он, возможно, так же несчастен, как и я.

Пока Алекс не поставил банку на комод напротив кровати, я и не заметила, что он держит что-то в руках.

– Я привез его для тебя, – просто сказал он.

Это была обычная стеклянная банка – в таких мама Коннора каждое лето закрывала варенье из дикого винограда, которое сама варила. Банка наполовину была заполнена прозрачной жидкостью, по виду напоминающей простую воду.

Алекс шагнул вперед и коснулся банки.

– Уже не холодный, – сказал он и присел на край кровати. – Я полетел в Нью-Йорк, а потом на небольшом самолете в Бангор, но в Мэне в сентябре в горах еще не так холодно. Я не мог вернуться с пустыми руками, поэтому отправился в единственное место, где, я был уверен, он до сих пор лежит, – я знаю людей, которые в августе катаются на лыжах в Канадских горах.

Он уперся локтями в колени и опустил голову на руки.

– Алекс, – негромко спросила я, – а что именно ты привез?

Он поднял на меня взгляд.

– Снег, – ответил он. – Я привез тебе снег.

Я потянулась за банкой и повертела ее в руках, представляя, как он забрался на заснеженную вершину, зачерпнул горсть снега и положил его в банку, чтобы привезти мне за тысячи километров.

– Ты проехал полмира, чтобы привезти мне снега?

– Что-то вроде того. Не мог придумать ничего другого, чтобы заставить тебя понять. Я не хотел… я не… – Он запнулся и сделал глубокий вдох, подыскивая слова. – Я никогда еще не встречал такую женщину, как ты, но у меня не было возможности признаться тебе в этом до того, как пришлось играть ту чертову любовную сцену. Я не хотел уезжать вот так, не предупредив, но ты бы все равно не стала меня слушать. Поэтому я решил… ну, ты понимаешь… что поступки говорят громче слов.

Я присела рядом с ним на край постели, продолжая держать в руках банку с водой. Потом нагнулась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Алекс с улыбкой повернулся ко мне.

– Это только половина подарка, – сказал он. – Я хотел, чтобы ты получила и то, что не исчезает.

Он полез в карман и достал подарок, который я не смогла разглядеть в предрассветных сумерках. Но в это мгновение солнце взорвало горизонт, и в его розовых отблесках сверкнуло кольцо с бриллиантом.

Алекс протянул руку и провел рукой по моим волосам. Потом притянул меня к себе, и мы соприкоснулись лбами, склонившись над бриллиантовым кольцом, которое было ярче даже его глаз. Я посмотрела на Алекса, пытаясь найти в его глазах намек на свое будущее, но вот он заговорил – и создалось впечатление, что он хватается за спасательный круг.

– Господи, – осипшим голосом произнес он, – пожалуйста, скажи «да».

Глава 13

И вместо вечеринки в честь окончания съемок мы устроили свадьбу. Через тринадцать недель съемок Алекс взобрался на подмостки, где возвели декорацию, и объявил всем актерам и съемочной группе наш секрет, который мы хранили несколько недель. Даже Берни, режиссер, был потрясен. Наконец он прервал молчание, вызванное всеобщим изумлением, запрыгнул на подмостки и похлопал Алекса по спине.

– Черт побери! – заорал он с усмешкой. – Почему же ты мне ничего не сказал?

Алекс засмеялся.

– Потому что ты первый, Берни, – ответил он, – кто побежал бы трезвонить обо всем газетчикам.

Все понимали, что мы встречаемся, – это было очевидно из того, как Алекс ко мне относился. Но, похоже, окружающие удивились, что наши отношения зашли дальше, чем казалось. Я вынуждена была поверить, что мимолетные романы между членами съемочной группы – дело обычное. Однако свадьбы – это совсем другая история.

Я поверила Алексу, когда он сказал, что возможные недостатки простой церемонии в Танзании меркнут в сравнении с тем кошмаром, который ждет в Штатах, когда придется сдерживать нежелательных репортеров и безумных фанатов. Более того, мне, кроме Офелии, нескольких коллег и, возможно, исполняя дочерний долг, своего отца, и приглашать-то некого. Я провела много часов, мечтая о том дне, когда, обернутая в белый атлас, буду подметать подолом проход, усеянный лепестками роз, но ответила, что если Алекс хочет, чтобы нас расписал мировой судья, то я не против.

Однако в Африке, как оказалось, легче найти миссионеров, чем судью.

– Я хочу, чтобы мы обвенчались в церкви, – настаивал Алекс. – И чтобы ты наконец сняла свою спецовку.

– Правда? – хотелось сказать мне. – Только тогда это буду не я.

Но что-то удерживало меня от того, чтобы настаивать на своем. Я выходила замуж за голливудского коронованного принца, и, как и все остальные, он ожидал, что Золушка превратится в принцессу. А если точно – больше всего я хотела быть тем, чем меня хотел видеть Алекс.

Шесть недель между тем моментом, когда я приняла предложение Алекса, и тем, когда он объявил о нашей свадьбе, были лучшим временем в моей жизни. Отчасти очарование заключалось в том, что мы занимались чем-то недозволенным. Алекс, сбежав от камер, поджидал меня в продовольственной палатке для быстрого, страстного поцелуя, пока не начиналась суета, вызванная его исчезновением. Три дня, пока шел проливной дождь, мы провели в моем гостиничном номере, занимаясь любовью и играя в нарды. Мы засиживались до рассвета, разговаривая о кинематографе или о костном веществе. Одним прохладным вечером в номере Берни, когда я сидела у ног Алекса и вместе со всеми смотрела отснятый за день материал, он окутал нас легким одеялом и, сидя бок о бок с остальными, просунул руки мне под рубашку, а потом за пояс шорт и принялся ласкать до дрожи.

Алекс пробудил во мне настоящую женщину, но даже обещание жениться не смогло отогнать от меня мысль о том, что однажды я проснусь и обнаружу, что ничего не было. Поэтому почти с такой же дотошностью, с которой с помощью чернил заносила в каталог антропологические образцы, я запоминала все свои мгновения с Алексом, пока они не стали прокручиваться у меня в голове, как четки, ожидая своей очереди, чтобы послужить утешением.

От вспышки фотокамеры я вздрогнула и вернулась с небес на землю. Джои, фотограф, только что сделал наш снимок. Он передал «Полароид» Алексу, но я все-таки успела мельком разглядеть свое белое лицо, медленно проявляющееся на бумаге, когда стали действовать реактивы. Лицо Алекса проявилось немного позже.

– На память, – сказал Джои. А потом наклонился и поцеловал меня прямо в губы.

Наступил черед Алекса принимать поздравления от окружающих. Я все это время наблюдала за ним. Солнце играло у него в волосах и обрисовывало родной контур его плеч. Большинство женщин, прищурившись, окидывали меня взглядом, вероятно, недоумевая, что такого нашел во мне Алекс, чего нет в них. Люди, чьи имена я так и не смогла запомнить, отпускали непристойные шуточки об узких кроватях в гостиницах и косились на мой плоский живот, когда думали, что я не вижу. Тем не менее они смотрели на меня – похоже, пытаясь разглядеть то, что пропустили раньше. Неожиданно я обрела статус. Власть и положение Алекса передались и мне за компанию.

– В среду, – продолжал говорить Алекс. – Мы сообщим вам подробности.

Я почувствовала легкое постукивание по плечу, повернулась и увидела Дженнифер, ассистентку Алекса, которая стояла рядом со мной.

– Я просто хотела сказать, – нерешительно начала она, – что если вам что-нибудь понадобится на свадьбу – все, что угодно, – я с радостью помогу.

Я улыбнулась ей как можно теплее.

– Спасибо, – поблагодарила я, – обязательно дам вам знать.

Она отвернулась прежде, чем я успела договорить, потому что Алекс ей кивнул.

– Вот кого я искал, – сказал он, положил Дженнифер руку на ягодицы и отодвинул ее от меня.

– Прости, – виновато улыбнулся он мне, – но если ты будешь подслушивать, то испортишь сюрприз.

Я видела, как Дженнифер достала блокнот буквально из ниоткуда, вытащила карандаш из своих длинных темных волос и принялась что-то яростно писать под диктовку Алекса – что он ей говорил, я издалека не слышала. Один раз, когда Дженнифер задала какой-то вопрос, Алекс смерил меня взглядом с ног до головы и снова отвернулся. Я пыталась не упускать их из виду, но нас разделила толпа – окружающие трясли мою руку и говорили банальности, которые казались словами из чужого языка. В море загорелых лиц я потеряла Алекса. Мне казалось, что я сейчас упаду в обморок, хотя со мной такого раньше не случалось. А потом, словно из-под земли, рядом со мной опять возник Алекс, и я поняла, что мне вовсе не нездоровилось, – мне всего лишь не хватало второй половинки.

За несколько дней до свадьбы мне приснилось, что на закате Коннор встретил меня на Серенгети и сказал, что я совершаю самую большую ошибку в жизни.

– Все не так, как ты думаешь, – во сне ответила я Коннору. – Я потеряла голову от Алекса не потому, что он актер…

– Я знаю, – перебил меня Коннор. – Это-то и плохо. Такое впечатление, что ты не замечаешь вещей, которые очевидны для всего остального мира, только потому, что занята им одним, как раненой птичкой, чье перебитое крыло ты можешь вылечить…

– О чем ты говоришь? – взорвалась я. – Я же с ним не из сострадания!

Я сосредоточилась на том, чтобы посмотреть на вещи глазами Коннора. Я не пыталась заменить его, но между нашими детскими отношениями с Коннором и сегодняшними отношениями с Алексом было столько общего, что я не могла удержаться от сравнения. Как и Коннор, Алекс защищал меня – и он единственный, кого я подпустила настолько близко. Как и Коннор, Алекс мог закончить мою фразу. Но, в отличие от Коннора, к которому я в конечном итоге опоздала, я явилась вовремя, чтобы позаботиться об Алексе.

В моем сновидении по краю равнины прошло стадо зебр, и я отвлеклась на них. Коннор подался вперед, настаивая на своем.

– Неужели ты не понимаешь, что на тебя у него вся надежда? Это у тебя лучше всего получается. Ты заботилась о своей маме, о своем отце, обо мне, об Офелии. Ты собирала проблемы других людей, как остальные коллекционируют редкие монеты.

В этот момент я попыталась проснуться. Мне не хотелось верить Коннору, не хотелось его слушать.

– С ранеными птицами так всегда, Касси, – сказал Коннор. – Они либо однажды от тебя улетают, либо не поправляются. И что бы ты ни делала, им все равно больно.

После этого я почувствовала, что начинаю просыпаться. Я не сводила глаз с Коннора, но его лицо начало тускнеть. Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Я люблю Алекса, – призналась я.

Коннор отпрянул, как от удара. Он протянул ко мне руку, но, как часто бывает в снах, не смог дотянуться, и я осознала, что так происходит каждый раз, когда он мне снится.

– Господи, помоги нам! – произнес он.

За три дня до свадьбы мы с Алексом поехали на одно из маленьких озер, которыми была усеяна местность, чтобы провести ночь под открытым небом. В джип мы загрузили два спальных мешка, нейлоновую палатку, кастрюли и сковородки. Я не стала задавать Алексу вопрос, где он все это взял, – я уже начала понимать, что он способен выжать кровь из камня, если захочет.

Алекс остановился под сенью низкого дерева с плоскими листьями и с ловкостью бывалого туриста принялся ставить двухместную палатку. Я в изумлении сидела на мягкой земле.

– Ты умеешь ставить палатку? – удивилась я.

Алекс улыбнулся.

– Ты забыла, что я вырос на реке? Я все детство провел на улице.

Как я могла такое забыть! Но это и немудрено, если бóльшую часть времени мир видит утонченного, изысканного Алекса Риверса. Трудно представить, что человек, который привез в Олдувайское ущелье вечерние костюмы, и мужчина, ползающий передо мной на коленях и устанавливающий треногу у Стерно, – один и тот же человек.

– Вы полны противоречий, мистер Риверс, – сказала я.

– Вот и хорошо, – пробормотал Алекс. Он подошел сзади и пробежал пальцами по моим ребрам. – Так ты не слишком быстро от меня устанешь.

Я улыбнулась при этой мысли. Потом обернулась, чтобы помочь с пожитками в джипе, но Алекс мягко меня отстранил, сказав, чтобы я посидела в тени.

– Отдохни, pichouette, – велел он. – Я сам.

Алекс называл меня pichouette– значения этого слова я не знала, но мне нравилось, как оно звучит: слово скатывалось с его уст, как три гладких камешка. Иногда в постели он разговаривал на французском, и мне это нравилось. С одной стороны, это означало, что он забывается, поскольку французский пробивался только тогда, когда Алекс расслаблялся. А еще мне нравились ритм и сладость этих слов. Я чувствовала шепот Алекса на своей шее и представляла, что он говорит, как прекрасна моя кожа, как красивы глаза, что он никогда меня не отпустит.

Когда Алекс закончил ставить палатку, я похлопала по земле рядом с собой. Но вместо того, чтобы сесть, он порылся в рюкзаке и вытащил трехколенную удочку, которую тут же собрал, натянул леску и насадил наживку. Еще полчаса я наблюдала, как он стоит по колено в воде, наматывает неоновую леску на катушку и забрасывает вновь, а она свистит в воздухе, как пуля.

– Невероятно, – пробормотала я. – Ты здесь как дома. Как ты вообще выживаешь в Лос-Анджелесе?

Алекс засмеялся.

– Еле-еле, chère, – ответил он. – Но при любой возможности я оттуда сбегаю. Ранчо в Колорадо – сто двадцать гектаров рая, там я могу ходить на рыбалку, скакать на лошадях. Да что угодно. Черт, если бы я захотел, то мог бы голым бегать и не встретил бы ни души. – Алекс выругался собственному невезенью и отшвырнул удочку. – Никогда не умел обращаться с ними, – признался он. Потом повернулся ко мне, и его лицо расплылось в медленной улыбке. – Лучше руками.

Алекс вышел из воды и, расставив руки, направился ко мне, но в последнюю минуту свернул в сторону и исчез в лесу. Он вернулся с длинной, тонкой веткой, присел, положил ее на колено и принялся застругивать один конец. Потом снова вошел в воду.

Алекс стоял неподвижно, держа импровизированное копье на изготовку, и его тень шла рябью на поверхности озера. Не успела я сделать вдох, как он с силой опустил прут в воду, а когда вытащил его, на конце билась пронзенная насквозь рыба. Ликующий Алекс повернулся ко мне.

– В Танзании веди себя как абориген, – сказал он.

Моему изумлению не было предела.

– Как… как ты это сделал?

Алекс пожал плечами.

– Нужны терпение и рефлексы, – ответил он. – Я умею ловить рыбу и без палки. – Он отошел, так что я не смогла разглядеть выражение его лица, и бросил рыбу в холщовый мешок. – Можно сказать, меня отец научил.

На ужин мы поджарили несколько рыбешек, а позже, завернувшись в одеяло, занялись любовью, при этом я прижималась к груди Алекса спиной. Когда он заснул, я повернулась, в серебристом свете луны разглядывая его лицо.

От пронзительного крика Алекс подскочил и, стряхнув остатки сна, потянулся ко мне, чтобы удостовериться, что все в порядке.

– Это далеко, – успокоила я его. – Просто кажется, что рядом.

Алекс снова лег, но его сердце стучало, как отбойный молоток.

– Не думай об этом, – утешала я, вспоминая, как впервые спала в Африке на улице. – Слушай ветер. Считай звезды.

– Знала бы ты, как я ненавижу палатки! – негромко признался он.

Я села, недоуменно глядя на него.

– Тогда зачем мы сюда приехали?

Алекс заложил руки за голову.

– Думал, тебе понравится, – ответил он. – Хотел сделать тебе приятное.

Я закатила глаза.

– Я так много времени провела в импровизированных хижинах, что научилась ценить чистые простыни и прочную кровать, – призналась я. – Нужно было у меня спросить. – Я взглянула на Алекса. Его лицо было повернуто к небу, но глаза смотрели мимо луны. Я не понимала, что сказала такого, что он расстроился. Я коснулась рукой белой гладкой кожи у него под мышками. – Для человека, который ненавидит палатки, ты настоящий профессионал, – мягко похвалила я.

Алекс фыркнул.

– Приходилось много практиковаться, – объяснил он. – Ты когда-нибудь бывала в Луизиане летом? – Я покачала головой. – Это кромешный ад на земле, – продолжал он. – Настолько жарко, что тело покрывается пóтом, а воздух такой тяжелый, что невозможно дышать. И повсюду москиты размером с пятак. Именно так я представляю себе преисподнюю – еще и на берегу реки. Темные илистые болота заросли кипарисами и ивами, испанским мхом, а с веток, подобно занавеси, спускается виноград. В детстве я забирался на растущий у кромки воды тополь, слушал пение лягушек-быков и думал, что это сам дьявол отрыгивает виски. – Алекс улыбнулся, но в тусклом свете тяжело было понять, что выражает его улыбка. – Отец в детстве по ночам часто брал меня с собой, поэтому нельзя сказать, что я незнаком с рекой. Он вытаскивал раколовки и отвозил улов в «Деверо» – в ресторан, который частично располагался на болоте, на огромных старых кипарисовых пнях. Он отдавал весь улов Бо, владельцу ресторанчика, – никто не умел так превосходно готовить раков, как он, – а потом заглядывал туда на часок и пропивал всю выручку.

– А ты что делал?

Алекс пожал плечами.

– Чаще всего сидел на улице и смотрел, как дети постарше ловят сомов. Ты такого никогда не видела! Без багров, без удочек! Они просто опускали руки в болотную жижу и ждали, а потом раз – и они уже прижимают к груди шестикилограммовых рыбин. – Он вздохнул и провел ладонью по лицу. – Как бы там ни было, однажды вечером вместо того, чтобы пришвартоваться у Бо, отец заплыл подальше и сказал, что настало время разбить лагерь. Мне тогда было лет девять-десять. Я спросил, почему мы разбиваем лагерь на болоте, вместо того чтобы отправиться на одну из модных стоянок для палаточного лагеря на озере Понтшартрейн. Отец ответил, что это места для «голубых», и направил лодку к берегу. Швырнул палатку, которую я раньше не заметил, а потом высадил и меня. «Скоро вернусь, – пообещал он. – Собери на стол, а я пока раздобуду дров». – Ночь стала на несколько теней прохладнее, и Алекс подтянул колени к груди. – Не стоит и говорить, что он не приехал. Оставил меня в сумерках, чтобы посмотреть, что я стану есть и где разбивать палатку, совершенно не беспокоясь о том, как я буду спать на болоте. Я так испугался, что был уверен: мое сердце заледенеет и даже после того, как скажут, что я наконец здоров, уже не будет биться, как прежде… Я ждал всю ночь, боясь куда-нибудь отойти, – вдруг отец приедет, а меня нет. Я вглядывался в дымку и в каждой чертовой тени видел его силуэт, в каждом движении испанского мха мне мерещилась его лодка. Я не ел уже десять часов, поэтому снял кроссовки и шагнул в топь, вспоминая, как вели себя те дети у Бо. Я опустил руку и пошарил в грязи. Прошло два часа, прежде чем я понял, в чем секрет. Я почувствовал, как что-то холодное зашевелилось в воде и коснулось моей ноги, сосредоточился и вытащил рыбу. Я еще никогда не видел такой маленькой рыбки, но вкуснее ничего не ел.