Текст книги "Любовные прикосновения"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)
Кат была близка к тому, чтобы выразить свои истинные чувства – ненависть к коммунистической идеологии, которая душила свободу и порождала таких вот холодных, жестоких бюрократов. Но тогда ей не разрешили бы увидеться с Милошем.
– Я никогда не считала, что дружба требует полного совпадения всех идей и мнений. Мой отец говорил: если два человека во всем согласны между собой, то один из них лишний.
Он наградил ее тончайшей улыбкой.
– Ну что же, госпожа Де Вари, судя по тому, что вы сообщили суду о своих взаимоотношениях с Милошем Кирменом, похоже, что как муж он был совершенно лишним.
Чиновник с вожделением посмотрел на нее.
– Но вы знаете, что есть множество других мужчин, которые не могут представить себе большей привилегии, чем добиться вашего расположения. Они оценят вас… по достоинству.
Кат подумала, что заместитель министра пытается завлечь ее в ловушку, используя такое грубое предложение – хотя, несомненно, он не будет возражать, если она примет его.
– Милошу Кирмену предстоит провести сорок лет за решеткой. Благодаря этому у меня будет предостаточно времени, чтобы другие мужчины могли оценить меня. Но сейчас я все же хочу навестить своего мужа, хотя бы попрощаться с ним, если больше сказать нечего. После его ареста нам не позволили провести вместе ни минуты.
Человек за письменным столом смотрел на нее без малейших признаков сочувствия.
– Я видел вас в роли продавщицы цветов, – произнес он наконец, – глупой девицы, которую профессор учит дурачить людей, чтобы они приняли ее за принцессу. Вы сыграли эту роль просто замечательно!
– Благодарю вас!
Но у Кат было такое ощущение, что это не просто комплимент поклонника.
Внезапно чиновник сказал:
– Ваша просьба удовлетворена. Будьте здесь, в министерстве, сегодня вечером, в семь часов. Служебный автомобиль отвезет вас к мужу.
С каким бы нетерпением ни ожидала Кат встречи с Милошем, ей показалось странным, что ее визит назначен через несколько часов. Словно им по какой-то причине не терпелось соединить ее и Милоша. Надо быть очень осторожной, подумала она.
Однако заместителю министра Кат ответила:
– Я очень благодарна вам.
– Возможно, вы еще вспомните об этом после того, как попрощаетесь с мужем, – сказал он.
Когда Кат ехала к городским окраинам, она вглядывалась в зимнюю темноту в напрасных поисках каких-нибудь знакомых примет, по которым можно было бы определить, куда они направлялись. Наконец за окном показались ворота, которые охраняли вооруженные полицейские. Потом автомобиль остановился перед роскошным зданием с фасадом в стиле рококо. Кат увидела решетки на некоторых освещенных окнах, но не на всех. Водитель провел ее внутрь. Они вошли в большой приемный зал, в котором мраморные полы, расписной потолок и роскошная хрустальная люстра резко контрастировали с мрачными серыми стенами и высокими барьерами, возле которых стояли вооруженные охранники. Один из них спросил ее имя, потом сверился по журналу и велел Кат подождать.
Кат заметила мужчин и женщин в белых халатах, которые проходили через зал, а потом исчезали в крыльях здания. Тут она вспомнила, что Милош отбывает первую часть своего срока в психиатрической больнице. Большой особняк был обращен на службу «народному правительству». Кат подумала, что «Фонтаны», может быть, ждет та же участь.
Тут перед ней возник высокий, мертвенно-бледный мужчина в белом халате, который представился ей как доктор Флорек. Он сообщил, что ее муж находится на его попечении. Пока врач вел ее к массивной двери, он торжественно рассуждал о поставленном им «диагнозе».
– Когда ваш муж вернулся домой после войны, вы, должно быть, поняли, что он очень болен, одержим чувством вины и находится в угнетенном состоянии. Очень плохо, что за ним не было никакого медицинского наблюдения прежде. Это могло бы предотвратить его преступное поведение.
Кат ничего не ответила. Она считала предосудительным способ, изобретенный коммунистами, расправляться со своими врагами, называя их сумасшедшими и помещая в психиатрические больницы, что равносильно тюремному заключению.
Однако разве Милош не был лишь оболочкой того человека, в которого она когда-то влюбилась? Возможно, ему даже пойдет на пользу пребывание здесь.
Широкий коридор, по которому ее вел доктор, представлял собой ту же самую смесь великолепия и унылой казенщины: мраморный пол, прекрасные латунные канделябры на стенах – и металлические двери с зарешеченными окошечками. Доктор остановился у одной из них в конце холла, где ждал охранник в форме, который отпер дверь.
– За визитами обычно наблюдают, – произнес Флорек. – Но из признательности за ваше сотрудничество, госпожа Кирмен, вам и вашему мужу предоставлена возможность некоторое время побыть наедине.
Он не сказал, сколько времени в их распоряжении, а Кат не стала спрашивать. К чему расстраиваться. Она вошла внутрь, и охранник запер за ней дверь.
Кат была изумлена, оказавшись в большой комфортабельной комнате. На полу лежал ковер, на окнах висели тяжелые портьеры, рядом с широкой кроватью стоял ночной столик и пара стульев. Настольная лампа давала неяркий свет. Прошло мгновение, прежде чем она заметила Милоша, прислонившегося к стене в углу комнаты. Его лицо находилось в тени.
– Уютно, не правда ли? – спросил он, очевидно, прочитав одобрительное выражение на ее лице.
– Могло быть гораздо хуже.
– И будет.
Потом Милош выступил из тени. Кат почувствовала облегчение, увидев на его лице легкую улыбку, а не каменную маску, как на суде.
Она быстро подошла к мужу.
– Милош, тебе сказали?..
Он бросился вперед, одной рукой обхватил ее талию и привлек к себе, а свободной рукой закрыл ей рот. В течение секунды они смотрели в глаза друг другу, а потом Милош еще крепче прижал Кат к своей груди и прошептал:
– Говори тихо, очень тихо! Они подслушивают и, возможно, наблюдают за нами.
Его взгляд блуждал по потолку в поисках спрятанной линзы.
Она подумала, что в большинстве психиатрических больниц эта слова можно было бы принять за мрачные фантазии параноика. Но здесь они служили доказательством здравого рассудка. И все же Кат радовалась этому предостережению, потому что благодаря ему она оказалась в объятиях Милоша.
– Ты знаешь, зачем я сделала это? – шепотом спросила она. – Ты понимаешь?..
Он слегка отстранился от нее и кивнул.
– И ты прощаешь меня?
– Конечно. Ведь ты хотела спасти мою жизнь.
Кат прильнула к нему. Неужели только страх бросил их в объятия друг к другу? Она чувствовала в нем прилив нежности, той самой нежности, которая, по его словам, в нем умерла.
– Вначале я не был уверен в этом, – продолжал Милош. – Но сейчас в моем распоряжении так много времени для размышлений… И почему-то здесь все видится более отчетливо. У меня больше нет выбора, нет будущего, – они отняли его. Осталось только прошлое… И я использую его с максимальной пользой. Мои воспоминания – это мои молитвы. Я снова и снова слышу те слова, которые ты говорила, чтобы утешить меня, и с какой жестокостью я отвечал тебе. Я помню также и о том, что я чувствовал, когда был любим тобою – потому что именно эти воспоминания, как никакие другие, будут нужны мне, чтобы выжита.
Голос его стал громче, словно он не боялся, что эту часть его речи услышат.
– Я не мог вызвать в памяти особенности той любви, не осознав при этом, что ты, в сущности, никогда не покидала меня, как бы это ни выглядело внешне. И тогда я понял…
– Значит, тебе никто ничего не говорил? – прошептала она.
– А кто мог сказать мне?
На мгновение Кат растерялась, вспомнив о своей последней встрече с Джином. Действительно ли он собирался передать Милошу сообщение? Может быта, он пытался, но его постигла неудача? Или это была лишь часть его манипуляций?
Как бы там ни было, Милоша пощадили и сохранили ему жизнь. И он простил ее.
Катарина прижалась к нему. Как могла она отказаться от своей любви, позволить себе забыть, что он – ее судьба?
– Обними меня крепче, любовь моя! – попросила она, и ее глаза наполнились слезами. Для нее была невыносима мысль о том, что сейчас, после того как они наконец снова нашли друг друга, им предстоит долгая разлука.
Милош обнял и поцеловал ее. Кат почувствовала, что чудо свершилось. Перед ней стоял прежний Милош – страстный, нежный, отважный, не сломленный тяжелым испытанием.
Он отступил назад и пристально посмотрел на нее.
– Дорогая моя, я горюю о тех ночах, которые мы потеряли напрасно! – прошептал он.
– Тогда не теряй хотя бы эту!
Если бы они могли заняться с ним любовью, это, возможно, очистило бы ее память от воспоминаний о прикосновениях другого мужчины.
Милош взглянул на потолок и на дверь.
– Они могут войти, могут…
– Не имеет значения. Ты нужен мне сейчас, мне нужно воспоминание об этом…
Он колебался только одно мгновение, а потом снова поцеловал ее и повел к кровати.
Их любовь была торопливой, и все же ощущение волшебства, которое они познали в самом начале своего знакомства, присутствовало и теперь в каждом прикосновении.
К тому времени, когда в замке повернулся ключ, они уже снова были одеты. Охранник сказал, что визит закончен. Кат еще раз поцеловала Милоша, но ее не пришлось силой отрывать от него. Теперь в борьбе за его свободу мысль об их примирении будет поддерживать ее.
Она вышла в коридор и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на мужа. Но дверь уже закрылась и разделила их. Кат повернулась, чтобы уйти, и тут увидела, что к сопровождавшему ее охраннику с ключами присоединились еще двое. Резко, по-военному печатая шаг, они заняли места по обе стороны от нее… и крепкой, болезненной хваткой вцепились в ее руки.
– Катарина Де Вари Кирмен, – произнес охранник с ключами, – вы арестованы!
ГЛАВА 12
Карловы-Вары, лето 1962 года
Деревья выросли снова, правда не такие величественные, как вязы, срубленные двадцать лет назад. Но все же они были высоки, покрыты листвой и скрывали Кат от жарких лучей солнца, когда она шла по подъездной аллее. Кроме того, они представляли собой наглядные свидетельства одного положительного аспекта времени – способности к заживлению и восстановлению.
Кат стала плохо ориентироваться во времени. В тюрьме каждый день был в точности таким же, как предыдущий. Недели, месяцы и годы складывались из неразрывной череды часов, которые невозможно было определить, за исключением того, что они делились на светлые и темные. Некоторые заключенные наносили на стены своих камер отметки в виде царапин, чтобы они напоминали им о прожитых днях, но Кат чувствовала себя более счастливой, потеряв счет времени. Она пыталась существовать без будущего, как выразился Милош, с воспоминаниями вместо молитв. Ей было особенно больно, когда она позволяла себе думать о настоящем – о своей дочери, которая росла где-то и которую она не знала, и о Милоше. Ей отказывали сообщать сведения о ком-либо из них, однако по слухам, передававшимся по системе тайного сообщения между заключенными, Милош умер в тюрьме на восточной границе. Избили ли его до смерти охранники или это было самоубийство? Больше Кат ничего не знала о нем. В Чехословакии того времени, которой железной рукой правили коммунисты, сами факты казались чем-то мистическим. Что бы вам ни сказали, это могло оказаться ложью. Несмотря на слухи, Кат считала, что Милош, возможно, жив. Ведь он и прежде удивлял ее.
Что же касается дочери, то о ней не было даже слухов. Но с момента своего освобождения Кат занималась только тем, что пыталась напасть на ее след. Конечно, прошло уже так много времени, и след этот совсем потерялся.
Восемь лет… Как сказал прокурор, суд проявил «снисходительность» в приговоре, потому что ее преступление было не таким тяжким, как преступление ее мужа. Однако доказательства ее участия в заговоре против государства были существенными. Была фотография, изображавшая ее выходящей однажды вечером из ресторана вместе с агентом американской разведки, запись состоявшегося позже телефонного разговора, сообщения наблюдателей о ее поездках на встречи в доме, расположенном в квартале Йозефов. Оказалось, что этот «надежный» дом использовался агентами американских секретных служб. Доказательством ее виновности служил также обман, к которому она прибегла, заявив о своей верности партии, чтобы донести на мужа. Чешские органы госбезопасности выяснили, что истинная цель Катарины заключалась в том, чтобы защитить своего мужа и смягчить его приговор. Записи, сделанные во время ее визита к Милошу, который был устроен специально, чтобы понаблюдать за их общением, свидетельствовали о том, что супруги вовсе не были настолько чужими друг другу, как притворялись. К Тому же, ее показания дали материал для пропагандистской шумихи, развернутой западными средствами массовой информации. За границей были опубликованы сообщения о самой знаменитой актрисе Чехословакии, которая пошла против своего мужа. В этих заметках суд над Кирменом выглядел особенно отвратительно. Его изображали как судилище, попирающее принципы справедливости, проходившее под руководством безжалостного режима. Только после этих репортажей правительство осознало, какое отрицательное воздействие все это оказывает на общественное мнение. Аналитики коммунистических разведывательных служб решили, что американский агент, должно быть, проинструктировал Катарину Де Вари, как осуществить этот обман, таким образом создавая всевозможные затруднения, а также спасти ее как агента для использования в будущем.
Вот в чем состояли обвинения, которые выдвинули против нее власти. Кат так никогда и не смогла решить, чего хотел Джин: использовать ее или помочь ей. Ни он, ни кто-либо другой из их посольства не делал попыток встретиться с ней после ее ареста. Во время суда над Катариной, такого же поспешного и одностороннего, как суд над Милошем, прокурор сообщил судьям о том, что «американский агент» был вскоре задержан, но ни в чем не признался, после чего его выдворили из страны в обмен на агента из восточного блока, задержанного в Соединенных Штатах.
Кат отбыла всего лишь три недели из назначенного ей срока, когда начала подозревать, что беременна. Ей хотелось надеяться, что это ребенок Милоша, но у нее не было полной уверенности, потому что незадолго до посещения мужа она была близка с Джином. Однако когда девочка родилась, Кат разрешила в тюремных регистрационных книгах записать ее отцом Милоша.
Прошло уже восемь месяцев после ее освобождения из тюрьмы «Ружина». В тот же день она начала поиски дочери. В тюрьме не могли – или не хотели – сообщить Кат, что стало с ее ребенком. Ей сказали, что когда заключенные отдают своих детей на усыновление, все записи об этом уничтожаются, чтобы невинные существа могли начать новую жизнь без позорного пятна.
– Но ведь я не отдавала ее! Мою Ларейну отняли у меня! – кричала Кат.
Но на ее протесты не обращали внимания.
В первые месяцы свободы Кат исколесила всю страну, посещая один за другим государственные сиротские приюты и проверяя списки их питомцев. Поиски могли бы завершиться быстрее, но у нее почти не было денег. Фабрика Кирменов и поместье «Фонтаны» со всем его содержимым были конфискованы государством. На каждой остановке по пути к очередному приюту она находила какую-нибудь черную работу, а потом, как только ей удавалось скопить достаточно денег, продолжала поиски. Но тс документы, которые она просматривала, не приближали ее к цели.
Потом, лежа как-то ночью без сна и вновь в тысячный раз переживая единственный крошечный светлый миг своего существования, который она разделила с малюткой – момент ее рождения, – Кат обнаружила, что мысли все время вращаются вокруг партийного чиновника, который тогда присутствовал при родах. Павлецки… Она слышала эту фамилию не более двух-трех раз, когда приходила в сознание, но запомнила ее на всю жизнь.
Этот человек взял ее ребенка! Кат всегда думала, что Павлецки выполнял распоряжение правительства – разлучить ее с дочерью. Но снова и снова возвращаясь к той сцене, она вспомнила, что доктора и медсестру удивило присутствие чиновника при родах.
К ней начали возвращаться и другие воспоминания. Вот Павлецки взял новорожденную и осмотрел ее, в то время как она, Кат, лежала, страстно желая, чтобы девочку отдали ей в руки. Она почувствовала облегчение, увидев, что он, по крайней мере, обращается с младенцем с нежностью, что его суровое лицо смягчилось и на нем появилось выражение… обожания.
Неожиданно у Кат появилось совершенно новое направление поисков.
Она отправилась в Центральный Комитет партии в Праге, и ей удалось подольститься к главному чиновнику в отделе кадров. Он вспомнил, что Катарина Де Вари когда-то была известной актрисой, и что ее отправили в тюрьму. Она убедила его, что пытается разыскать партийного работника по фамилии Павлецки, потому что он обещал ей оказать помощь в реабилитации после освобождения.
Чиновник просмотрел толстую книгу и вскоре обнаружил в ней нужное имя и запись под ним.
– Вот человек, которого вы ищете, – объявил он, постучав по странице. – Карел Павлецки. Очень важная персона. Он определенно мог бы вам помочь. За прошедшие семь лет он сделал неплохую карьеру…
Чиновник повернул книгу к Кат, чтобы она могла записать адрес районного комитета партии, где можно было связаться с Павлецки. Когда взгляд Кат упал на то место, куда указывал чиновник, она была потрясена и в изумлении уставилась на запись в книге. Комитет, которым руководил Павлецки, находился в Карловых-Варах. Адрес был обозначен просто как «Фонтаны».
Теперь, направляясь к замку по подъездной аллее, Кат пыталась подготовить себя к следующему потрясению. Как вести себя, если окажется, что она была права и ее ребенка удочерил сам партийный функционер, человек, который добился еще большей власти за тс годы, что она провела за решеткой?
Какая ирония судьбы, что Ларейна жила именно в том самом месте, где девочку должны были бы растить ее настоящие родители! Хотя в том, что партия захватила «Фонтаны», не было ничего удивительного. В системе, которая проповедовала, что все зло в личном богатстве, не могли допустить, чтобы такое великолепие оставалось в частной собственности. Правительство присвоило самые лучшие дома для собственных нужд. Разумеется, те, кто был у власти, пользовались многими привилегиями королевских особ. В то время как многие комнаты в «Фонтанах» служили теперь в качестве кабинетов и залов для совещаний, Карел Павлецки сумел выделить для своей семьи роскошные апартаменты на третьем этаже.
Кат приближалась к тому месту, где обсаженная деревьями аллея выходила на большую стоянку для автомобилей перед замком. Сад исчез, все пространство вокруг было залито бетоном. Возле замка были припаркованы всего лишь две «шкоды», а не несколько десятков автомобилей, как в обычные рабочие дни. Кат специально ждала солнечного воскресного утра, полагая, что в этом случае у нее будет больше шансов увидеть дочь, играющую возле дома. У последнего дерева аллеи Кат остановилась и спряталась за ним, надеясь остаться незамеченной. Бог знает, что будет, если ее увидят и начнутся расспросы. Павлецки может отправить ее обратно в тюрьму. Риск был огромный. И все же Кат продолжала стоять и ждать. Как еще может она узнать о судьбе своей дочери?
В разгар утра из боковой двери замка вышла стройная девочка примерно восьми лет с длинными волосами такого же золотистого цвета, как у Кат, и начала в одиночестве играть в «классы». При виде дочери сердце у нее, казалось, остановилось. Если бы ей моментально не удалось затаить дыхание, она могла бы выкрикнуть вслух имя, которое постоянно произносила в мыслях. Ларейна! Но в следующее мгновение Кат поняла бессмысленность такого порыва. Чего она могла ожидать, открыв себя? Какие доказательства ее материнства еще существовали? И кто в этой стране, которой правили мелкие тираны, вроде Павлецки, мог предоставить ее Ларейне лучшие условия – питание и кров?
Кат несколько минут стояла за деревом, наблюдая за дочерью. В конце концов она не выдержала и решила сделать хотя бы небольшой жест, чтобы войти в контакт с девочкой. Она вышла из-за дерева и медленно двинулась вперед по пустынной площадке для автомобилей.
Девочка увидела ее и замерла. Они пристально смотрели друг на друга. На Кат была широкополая соломенная шляпа, затенявшая ее лицо, но теперь она осмелилась снять ее и распустить волосы. Девочка не отводила от нее взгляд.
– Ларейна! – прошептала Кат, но слишком тихо, чтобы она могла услышать ее. – Ларейна, доченька моя!
Интересно, что ей известно, думала Кат. Знает ли она, что люди, у которых живет, не ее родители?
Девочка с любопытством медленно пошла ей навстречу. Ее взгляд по-прежнему был прикован к Кат. В безветренном летнем воздухе не было слышно ни звука: ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков. Кат вообразила, что между ними установился какой-то мистический контакт, – девочка знает, что она не какая-нибудь обычная незнакомка. О Боже, подумала Катарина, как чудесно было бы обнять ее и рассказать ей правду! Однако она напомнила себе, что не стоит ради минутного удовольствия подвергать опасности будущее их обеих.
Кат была уже готова отвернуться, торопясь уйти, прежде чем ее воля дрогнет, когда почувствовала желание послать своей дочери еще одно безмолвное сообщение. Медленно, грациозно она опустилась в глубоком поклоне, как учил ее Петрак, чтобы отдать дань признательности за приветствия публики. Потом выпрямилась и повернулась к девочке спиной. Она не ускорила шаг, стараясь не произвести впечатления, что убегает. Катарина уходила, ни разу не оглянувшись, твердо зная теперь свое предназначение.
Она исчезла из виду, словно вступила в промежуток между двумя половинками бархатного занавеса.
