Текст книги "Пол и секуляризм (СИ)"
Автор книги: Джоан Уоллак Скотт
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава 4. От холодной войны к столкновению цивилизаций
Секуляризм как политический дискурс был отодвинут на задний план холодной войной, хотя его следы и остались. Отношения государства с религией были пересмотрены, когда Советский Союз перестал быть воплощением секуляризма (в понимании антиклерикальных кампаний XIX века) и стал прибежищем «безбожного атеизма»[328]328
Жак Маритен называл его «теократическим атеизмом». Цит. по: Moyn S. From Communist to Muslim: European Human Rights, the Cold War, and Religious Liberty // South Atlantic Quarterly. 2014. Vol. 11. № 3:1. P. 72.
[Закрыть]. Христианские элементы, всегда присутствовавшие в дискурсе секуляризма, вышли на передний план, когда стала подчеркиваться его американская версия (нейтралитет государства, описывавшийся как защита религии от государственного вмешательства). Во Франции уже давно возобладало другое понятие: защита индивидов и государства от притязаний религиозных сообществ. Но даже во Франции в период холодной войны в центре внимания снова оказалось право на частное религиозное сознание, которое, как считалось, в Советском Союзе отрицалось. Важно отметить, что в СССР религия никогда не была запрещена до конца, даже если при сталинском режиме некоторые представители духовенства подверглись преследованию; советские лидеры не только терпели религию, они работали с лидерами православной церкви для осуществления революции. Мой тезис состоит в том, что в силу манихейского устройства полемики в период холодной войны Советы представлялись антитезой религиозной свободы в христианских демократиях Запада[329]329
История религии при советском строе сложнее, чем предполагает антикоммунистическая риторика. Хотя атеизм и был государственной политикой, религия была подавлена не полностью; иногда ее терпели и даже поощряли официальные лица. Касательно менявшейся советской политики в отношении религии см.: Smith S. A. Communism and Religion // The Cambridge History of Communism / Eds. J. Furst, S. Pons, M. Selden. Cambridge, 2017. Vol. 3.
[Закрыть].
Хотя США заняли лидирующее положение в западном мире сразу после войны (в конце 1940‑х и в 1950‑е), религиозный ответ коммунизму, сформулированный ими, распространялся и на трансатлантическое партнерство, и на европейскую интеграцию[330]330
Kirby D. Harry Truman’s Religious Legacy: The Holy Alliance, Containment, and the Cold War // Religion and the Cold War / Ed. D. Kirby. Basingstoke, 2003. P. 78.
[Закрыть]. Полемика времен холодной войны изображала Советы как атеистов и материалистов, исключивших столь необходимое, и даже естественное, духовное измерение жизни человека. Их коммунизм был объявлен «фанатичным, бездушным»[331]331
См.: Aiello T. Constructing «Godless Communism»: Religion, Politics, and Popular Culture, 1954–1960 // Americana: The Journal of American Popular Culture. 2005. Vol. 4. № 1.
[Закрыть]. Фокусирование на религии отвлекало внимание от марксистской критики капитализма – критики, которой многие европейцы уже давно симпатизировали. Один историк сформулировал это так: в контексте холодной войны
религия стала дискурсивно ассоциироваться в западной популярной культуре со «свободой», «демократией» и «западной цивилизацией» и жестко противопоставляться сплаву «атеизма, варварства и тоталитаризма», каковым был коммунизм[332]332
Shaw T. «Martyrs, Miracles, and Martians»: Religious and Cold War Cinematic Propaganda in the 1950s // Religion and the Cold War. P. 214.
[Закрыть].
Советский Союз представляли как место, в котором стерто различие между частным и публичным и которое движется в сторону концептуальной схемы (неестественной) гендерной неразличимости. Любопытно, что, хотя некоторые аспекты западного дискурса оставались верны разделению сфер (пространственно разным сферам деятельности мужчин и женщин), наблюдалось некоторое стирание четкого различия между публичным и частным, особенно в области религии и секса.
Сразу же после войны возникли две разные темы: одна – важность христианства как общей почвы для западных (секулярных) держав, вторая – различие в обращении с женщинами на Западе и в Советском Союзе. Между двумя темами было связующее звено: они вращались вокруг понятия свободы выбора, будь то выбор индивидуальных религиозных верований (или атеизма) и практик или возможность выбирать из широкого ассортимента потребительских товаров, когда американские женщины делали выбор в пользу заботы о муже и детях. Отныне говорили уже не о равенстве, а о свободе; либеральное понятие выбора – в семье, на рынке и в политике – предлагалось в качестве ответа на то, что советское государство якобы лишало граждан права на индивидуальное самоопределение.
Со стороны Запада либеральная демократия была представлена как синоним индивидуального выбора; принудительная система советского авторитаризма давала негативный контраст. Выступавшие от лица Запада выдавали свободу выбора и объекты этого выбора за универсальную ценность: если всех людей предоставить самим себе, полагали они, люди будут осуществлять свою свободу одинаково. Но как показывает анализ либерализма у Фуко, свобода и ее объекты производятся в особых обстоятельствах:
Не нужно думать, будто свобода – это универсалия, которая поступательно реализуется во времени или подвергается количественным изменениям, более или менее значительным сокращениям или периодам упадка. Это не универсалия, индивидуализирующаяся в зависимости от времени и географии […] Свобода никогда не есть что-либо иное – но это уже много, – как актуальное отношение между управляющими и управляемыми[333]333
Фуко М. Рождение биополитики. СПб., 2010. С. 86.
[Закрыть].
Далее он продолжает:
Либерализм – это не то, что принимает свободу. Либерализм – это то, что предполагает ее ежечасное изготовление, порождение, производство и, разумеется, [систему] принуждений и проблем стоимости, порождаемых этим изготовлением[334]334
Там же. С. 88. Проницательный анализ на основании этих лекций см. в: Sabsay L. The Emergence of the Other Sexual Citizen: Orientalism and the Modernisation of Sexuality // Citizenship Studies. 2012. Vol. 16. № 5–6. P. 605–623.
[Закрыть].
Но отсюда не следует, что это всегда отношения, идущие сверху вниз, от власти к подвластным. Нет, происходит обмен, в котором, апеллируя к абстрактным принципам (равенству, свободе), некоторые из подвластных требуют перемен, которые, когда их разрешают, приходят, неся с собой определенные обязательства. То есть свобода не является безусловной, ее смысл рождается через политику и законы, которые одновременно и предоставляют ее, и регулируют.
Объекты свободы, произведенные западной риторикой холодной войны, которые я хочу изучить в этой главе, – это религия и секс. Они, разумеется, не единственные, но они имеют ключевое значение для моих целей. Форма, которую каждый из них принимает, имеет глубокие последствия для дискурса секуляризма, когда он снова появляется в конце ХX века. Свобода вероисповедания и сексуальная свобода женщин представлялась универсальной ценностью, хотя в случае женщин смысл этой свободы – якобы возможность выбора – менялся в период между 1950‑ми и 1960‑ми, от акцента на доме и семье к телесной автономии и осуществлению своих сексуальных желаний.
Прославление свободы вероисповедания очень скоро превратилось в одобрение христианства. Как сказал промышленник и дипломат Майрон Тэйлор американскому президенту Гарри Трумэну, «[б]орьба коммунизма с христианством и демократией выше мелких различий между христианскими доктринами. Это великий вопрос будущего, а потому и настоящего»[335]335
Kirby D. Harry Truman’s Religious Legacy: The Holy Alliance, Containment and the Cold War. P. 80.
[Закрыть]. Христианство стало более откровенно, чем раньше, связываться с демократией, что готовило почву не только для зарождения политизированного протестантского евангелизма, но и для действующего до сих пор аргумента, который видит основополагающие предпосылки секулярной демократии в иудео-христианских ценностях.
Женский вопрос следовал по иной траектории, от настаивания в 1950‑х на том, что дом – это передовая в борьбе с подрывной деятельностью коммунизма, до всплеска критики в адрес идеологии дома среди феминисток начиная с 1960–1970‑х годов. Постепенно понятие выбора отделилось (или расширилось) от его рыночного определения и стало использоваться для выражения требования эмансипации: юридической, экономической, политической и в особенности сексуальной. Параллельно с соединением христианства с демократией сексуальная свобода была дана в качестве демократического права индивидов обоих полов. Сексуальная свобода была новой концепцией в области прав, которые до сих пор были политическими (вопрос о гражданстве, голосовании или службе в качестве народного представителя) или экономическими (право на средства к существованию, на труд и прожиточный минимум, возможно, на образование как средство доступа в ряды наемных работников). Сколь бы новой (и противоречивой) она ни была, сексуальная свобода, переставшая быть частным вопросом, все чаще рассматривалась в качестве основополагающего принципа секулярной демократии. Явное противоречие между традиционными христианскими заповедями и сексуальным освобождением не было противоречием в пересмотренном дискурсе секуляризма. Наоборот, сексуальная свобода служила подтверждением секулярности христианства, и к 1990‑м международная кампания против насилия над женщинами объединила либеральных феминисток и христианских активистов в невероятный союз. Противостояние исламу обеспечивало их совместимость друг с другом.
Свобода вероисповедания
В марте 1946 года британский премьер-министр Уинстон Черчилль выступил в Вестминстерском колледже в Фултоне (штат Миссури) с речью, в которой он впервые употребил выражение «железный занавес» применительно к странам, оказавшимся под властью России. В этой речи он призвал к англо-американскому альянсу для предотвращения распространения коммунизма в остальном мире и открыто связал христианство и демократию.
За исключением Британского Содружества и Соединенных Штатов, где коммунизм находится в стадии младенчества, коммунистические партии, или пятые колонны, представляют собой все возрастающий вызов и опасность для христианской цивилизации. Все это тягостные факты, о которых приходится говорить сразу же после победы, одержанной столь великолепным товариществом по оружию во имя мира и демократии. Но было бы в высшей степени неразумно не видеть их, пока еще осталось время[336]336
Churchill W. Sinews of Peace. March 5, 1946. http://www.historyguide.org/europe/churchill.html.
[Закрыть].
Два года спустя британский министр иностранных дел Эрнст Бевин, в стремлении замять социалистические тенденции лейбористской партии ради альянса с США, предложил план:
Мы не можем надеяться на то, чтобы успешно отбить атаки коммунизма, отвергая его только на материалистических основаниях… и должны добавить позитивную отсылку к демократическим и христианским принципам, помня о силе христианских чувств в Европе. Мы должны выдвинуть против коммунизма конкурирующую идеологию[337]337
Цит. по: Saunders Stonor F. The Cultural Cold War: The CIA and the World of Arts and Letters. New York, 1999. P. 58. См. также: Kirby D. Divinely Sanctioned: The Anglo-American Cold War Alliance and the Defence of Western Civilization and Christianity, 1945–1948 // Journal of Contemporary History. 2000. Vol. 35. № 3. P. 412.
[Закрыть].
Приравнивание «свободы и демократии» к «христианской цивилизации» консолидировало антикоммунистический альянс. Историк Сэмюэл Мойн отмечает, что свобода вероисповедания вскоре стала организационным принципом, направленным против коммунизма. Как он пишет, она была интернационализирована и европеизирована.
Важными игроками в процессе создания этого альянса были Всемирный совет церквей (основанный в 1948‑м в Амстердаме), который состоял из представителей различных протестантских конфессий, и Ватикан, а также многочисленные политические лидеры – те, благодаря кому произошел подъем христианско-демократических партий в некоммунистических европейских странах (Италия, Германия, Австрия).
Слияние религии и политики в этот период иногда изображается как по большей части американский феномен, и тому действительно есть доказательства. В 1950‑е Эйзенхауэр считал полезным регулярное посещение церковной службы и называл Бога важнейшей чертой «самого базового выражения американизма»: «Без Бога не могло бы быть ни американской формы правления, ни американского образа жизни»[339]339
Kirby D. The Religious Cold War // The Oxford Handbook of the Cold War / Eds. R. H. Immerman, P. Goedde. Oxford, 2013. P. 549.
[Закрыть]. В 1953 году слова «перед лицом Бога» были добавлены в присягу на верность флагу, а после 1954‑го фраза «В Бога мы веруем» стала печататься на американских денежных купюрах, превратившись в 1956‑м в девиз нации. Но это движение с самого начало было международным. Еще в 1939 году канадский премьер-министр Маккензи Кинг, говоря одновременно о фашизме и коммунизме, предупреждал, что
силы зла… распоясались в мире в борьбе между языческим пониманием общественного порядка, которое игнорирует индивида и основывается на доктрине силы, и цивилизацией, основанной на христианской идее братства людей и уважении освященности договорных отношений [и] священности человеческой личности[340]340
Egerton G. Between War and Peace: Politics, Religion and Human Rights in Early Cold War Canada, 1945–1950 // Religion and the Cold War. P. 163.
[Закрыть].
В своей речи Кинг противопоставил «силы зла» силам христианской цивилизации – язычников (первобытных людей, политеистов) цивилизованным людям (монотеистам, но прежде всего христианам). Что примечательно, капитализм и индивидуализм определялись в сугубо религиозных терминах: договорные отношения освящены, индивиды – священны. Таким образом, идеологические предпосылки капитализма переопределялись как религиозные концепции, и крестовый поход против коммунизма касался уже не конкурирующих экономических и политических систем, а универсальных моральных и религиозных принципов (добро против зла), противостояния прогресса отсталости. Сменивший Кинга на посту премьера Луи Сен-Лоран повторил эти мысли, подчеркнув иудейское и греческие происхождение христианства, «самой сутью которого была свобода»[341]341
Ibid.
[Закрыть].
Статья 18 Всеобщей декларации прав человека (1948) провозглашает «свободу мысли, совести и вероисповедания» и право «публично или в частном порядке» демонстрировать свою веру[342]342
United Nations Universal Declaration of Human Rights, 1948. http://www.un.org/en/universal-declaration-human-rights/.
[Закрыть]. При обсуждении текста Декларации предложение Советского Союза защитить права «свободомыслящих» (то есть неверующих) было отвергнуто. Однако требования включить Бога как источник права на свободу вероисповедания также потерпели поражение (что неудивительно) благодаря доводам французского делегата, напомнившего о том, что «у закона не может быть другого источника, кроме воли народа»[343]343
Egerton G. Between War and Peace. P. 175.
[Закрыть]. И все-таки в европейском контексте свобода вероисповедания возобладала. Мойн утверждает, что
В качестве убедительного доказательства этого утверждения он указывает на Европейскую конвенцию о защите прав человека, принятую в 1950‑м. В ее подготовке и обсуждении ключевую роль сыграли христианские демократы. Во многих выступлениях, как указывает Мойн, западная цивилизация приравнивалась к христианству. Так, делегат от Ирландии подчеркивал:
Мы должны ясно показать, что наши концепции прав человека отличаются от того, что мы видим в Восточной Европе… Там прилагают усилия к тому, чтобы погасить свет Церкви – не одной церкви, но почти всех церквей… Мы здесь в Европейском Совете можем стать сплачивающей силой и ориентиром для мужчин и женщин, которые борются с такого рода преследованиями[345]345
Ibid. P. 77.
[Закрыть].
Ради борьбы с социализмом у себя дома, утверждает Мойн, из Европейской конвенции о защите прав человека были опущены многие социальные и экономические права, которые есть в Декларации прав человека, но оставлена свобода вероисповедания. При этом добавлена возможность того, что государство может ее ограничить, когда это
Как указывает Мойн, эта оговорка сегодня стала главной для ограничения прав мусульман в секулярных христианских странах Западной Европы.
Мойн утверждает, что Европейская конвенция о защите прав человека – документ, нацеленный на то, чтобы в целом маргинализировать секуляризм, – «отказ» европейцев «от Бога и Святого Писания в сфере социально-политической жизни», который, как утверждал католический философ Жак Маритен в 1951 году, привел к «теоретическому атеизму Советского Союза»[347]347
Ibid. P. 72.
[Закрыть]. Я полагаю, что Мойн слишком поторопился согласиться с идеей о том, что секуляризм каким-то образом противоположен религии, тогда как на самом деле в нем издавна присутствовала христианская составляющая. По крайней мере, некоторые из тех, кто нападал на советский атеизм, подразумевали, что они не практиковали западный секуляризм, потому что у них секуляризм был лишен религиозного компонента. То есть важно было различие между секуляризмом и атеизмом, а именно его Мойн и не признает. Он склонен прочитывать слово «атеизм» как синоним секуляризма – даже если это было не так в политическом дискурсе тех лет. Кроме того, он часто вставляет слово «секуляризм», ссылаясь на тексты, в которых оно на самом деле не употребляется{11}. Я полагаю, что иная характеристика американской инструментализации религии в период холодной войны, которую дает Диан Кирби, больше подходит в качестве интерпретации, которая может быть расширена до таких примеров, как Европейская конвенция о защите прав человека.
Культивирование популярных представлений о моральном лидерстве США и использовании власти в благих целях означало, что религиозные ценности все чащи представали в секулярных формах. В этом отразился процесс ассимиляции и перевода религиозной системы ценностей в секулярную этику[348]348
Kirby D. The Religious Cold War. P. 549.
[Закрыть].
Кирби пишет, что происходил
Эта секулярная этика имела отношение к политическим понятиям свободы и демократии и ассоциировавшимся с ними практикам (выборы, разделение властей, терпимость к разным политическим взглядам, свобода прессы), которые теперь рассматривались как неизбежное наследие христианства, но не как прямая имплементация этой религии – в противном случае в глазах этих политиков это была бы теократия, не демократия. Христианская и демократическая секулярность стали синонимами в риторике холодной войны в противопоставлении тому, что осуждалось как советский атеизм. В новом столетии это подготовило почву для отвержения ислама как неприемлемой религии в силу его теократического и недемократического характера – но не раньше, чем ислам был мобилизован как религиозная сила на борьбу против Советов.
Ислам в холодной войне
В антикоммунистических кампаниях русские часто описывались как часть «азиатских орд». Министр военно-морских сил США Джеймс Форрестол полагал, что Советы были «по сути дела восточными людьми по своему складу ума». Госсекретарь Дин Ачесон добавлял, что «угроза, которую они представляли для Европы» была сопоставима с «угрозой, которую столетия назад представлял ислам»[350]350
Plummer B. G. Race and the Cold War // The Oxford Handbook of the Cold War. P. 503.
[Закрыть]. В этих едва прикрытых намеках на крестовые походы христиан против мусульман не было недостатка в ориенталистских образах. На плакате французской антикоммунистической группы «Мир и свобода» был изображен смуглый длинноносый мужчина в феске, похожий на турка, с окровавленными мечами и в руках, и в зубах, танцующий под музыку, которую играют на балалайках сочувствующие ему европейские государственные деятели. На немецком антибольшевистском плакате изображен похожий «азиатский» тип, а афиша фильма киностудии Paramount предупреждала, что победа России в следующей войне приведет к стерилизации большого числа американских мужчин и изнасилованию женщин[351]351
Ibid.
[Закрыть]. На картинке крошечная изнасилованная женщина, съежившись, лежит под огромным сапогом, а подпись гласит: «Если коммунисты одержат победу, наши женщины будут беззащитны под сапогами русских азиатов». Некоторые ученые видели потенциальную связь между советским строем и исламом. Например, в 1954 году Бернард Льюис беспокоился, что привлекательность авторитаризма «может подготовить интеллектуально и политически активные группы [в мусульманском мире] к принятию коммунистических принципов и методов управления»[352]352
Цит. по: Massad J. Islam in Liberalism. P. 55.
[Закрыть].
В этих ориенталистских темах, которые уподобляли русский коммунизм воинствующему исламу как форме «восточного деспотизма», можно проследить некоторую преемственность между холодной войной и столкновением цивилизаций. Но этот путь не был прямым; полемика – это одно, а стратегические расчеты – совсем другое. Западные державы под предводительством Соединенных Штатов надеялись сделать мусульман подрывной силой внутри советского блока: критика навязываемого государством атеизма казалась хорошей объединительной идеей для всех религиозных групп. Они также стремились противодействовать растущим антиколониальным, панисламистским националистическим движениям на Ближнем Востоке (многие из которых вдохновлялись той или иной формой социализма) и поэтому призывали мусульманских консерваторов присоединиться к христианскому крестовому походу против коммунистов на позициях морального превосходства, которое дает свобода вероисповедания. США стремились установить контакты с Саудовской Аравией, родиной ультраконсервативного ваххабизма, в надежде заполучить союзника против египетского лидера Гамаля Абдель Насера, поставившего перед собой цель организовать панарабистское движение для борьбы с вмешательством Запада в дела развивающихся стран арабского мира. Антилевые настроения побудили Запад поддерживать подобные авторитарные формы политического ислама в борьбе с реформистскими (секулярными) формами. При этом либеральные альтернативы подавлялись на основании их опасной близости к советским проектам. Кирби пишет, что
поддержка Америки и ее союзников в регионе, прежде всего Саудовской Аравии, помогла создать ситуацию, в которой версии ислама, в противном случае оставшиеся бы непопулярными и нерепрезентативными, сумели со временем завоевать власть и влияние, которых при ином стечении обстоятельств они не смогли бы достичь[353]353
Kirby D. The Religious Cold War. P. 552. См. также: Massad J. Islam in Liberalism. P. 109.
[Закрыть].
Участие СССР в гражданской войне в Афганистане (1979–1989) довело этот процесс до апогея. В Афганистане противостояние СССР исходило от моджахедов, радикальных исламистов, которые в XIX веке протестовали против правления «неверных» британских колонизаторов в их землях. Логика холодной войны заставила США и Саудовскую Аравию поддержать этих борцов за свободу (среди них был и будущий Усама бен Ладен) в их международном призыве к войне и направить им помощь и оружие через соседний Пакистан. Здесь не место излагать всю историю нынешних конфликтов на Ближнем Востоке. Однако важно отметить сложные отношения Запада с исламом, в особенности роль, которую сыграли стратегические политические инициативы холодной войны, имевшие религиозную подоплеку. Кирби лаконично это сформулировала:
В картине, изображающей Афганскую войну как международный джихад, объединивший добровольцев из числа мусульман всего мира, есть отголоски труменовской концепции международного религиозного антикоммунистического фронта. Наследие религиозной Холодной войны витает вокруг «Глобальной войны с террором». Она представляется экстремистским религиозным вызовом легитимности современной международной системы, системы, подчеркнуто отделенной от религии, но в то же время выступающей ее защитницей[354]354
Kirby D. The Religious Cold War. P. 553.
[Закрыть].
Вероятно, это можно сформулировать иначе: в дискурсе секуляризма, который вернулся после падения коммунизма в 1989 году, а затем усилился после атак на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке в 2001‑м, ислам стал «экстремистским религиозным вызовом» «современной международной системе», которая отныне понимается как демократическая и христианская. Именно в этом контексте политолог Сэмюэл Хантингтон, популяризатор идеи о столкновении цивилизаций{12}, утверждал в 1993 году, что «исторически существовала сильная корреляция между западным христианством и демократией»[355]355
Huntington S. P. Democracy’s Third Wave // Journal of Democracy. Spring 1993. P. 13.
[Закрыть]. И президент Джордж Буш мог оправдывать вторжение в Ирак тем, что это крестовый поход во исполнение воли Божьей. «Этот крестовый поход, эта война с террором будет длительной», – сказал он в сентябре 2001-го[356]356
Waldman P., Pope H. Updated «Crusade» Reference Reinforces Fears War on Terrorism Is against Muslims // Wall Street Journal online. September, 21, 2001. http://www.wsj.com/articles/SB1001020294332922160.
[Закрыть]. В 2004 году он так определил цель этого крестового похода: «Свобода – это дар Всевышнего каждому мужчине и женщине в этом мире. И как величайшая держава на земле, мы несем обязанность помогать распространению свободы»[357]357
Цит. по: Massad J. Islam in Liberalism. P. 14.
[Закрыть]. В менее библейском духе в 2007 году Николя Саркози, президент Франции, призывал к новому, позитивному секуляризму: «Секуляризм не должен отделять Францию от ее христианских корней», в противном случае «ослабнет связующее вещество национальной идентичности»[358]358
Цит. по: Fassin E. National Identities and Transnational Intimacies: Sexual Democracy and the Politics of Immigration in Europe // Public Culture. 2010. Vol. 22. № 3. P. 513.
[Закрыть]. Несколько лет спустя он описывал французское наследие как «христианство и Просвещение… две стороны одной и той же цивилизации»[359]359
Ibid. P. 521.
[Закрыть]. Ангела Меркель, канцлер Германии, призвала соотечественников проводить дискуссии «о христианском взгляде на человечество». Немцы, заявила она, должны больше внимания уделять «ценностям, которые нас направляют, нашей иудео-христианской традиции». Именно они принесли «сплоченность в наше общество»[360]360
German Chancellor Angela Merkel: NWO Has Failed, Germany Returning to Its Christian Roots! // Politicalvelcraft.org. October 18, 2010. https://politicalvelcraft.org/2010/10/18/german-chancellor-angela-merkel-nwo-has-failed-germany-returning-to-its-christian-roots.
[Закрыть].
Важность христианской этики для современных демократий была продемонстрирована в беседе Юргена Хабермаса и папы Бенедикта XVI, состоявшейся в 2004 году. Позднее она была опубликована под названием «Диалектика секуляризации. О разуме и религии»[361]361
Ratzinger J., Habermas J. The Dialectics of Secularization: On Reason and Religion. San Francisco, 2007.
[Закрыть]. Перед лицом войны с терроризмом и нарастающей напряженности в мире Хабермас признавал источник морали и этики в терпимости к религиозным традициям; они «сохранили в целостности нечто, что в других местах было утрачено». Он писал во «Времени переходов»:
Универсалистский эгалитаризм, из которого рождаются идеалы свободы и коллективной жизни в солидарности […] индивидуальная мораль совести, права человека и демократия – это прямое наследие иудаистской этики справедливости и христианской этики любви. Это наследие, по сути дела неизменное, было предметом постоянной критической апроприации и реинтерпретации. По сей день альтернативы ему нет […] Все остальное – лишь досужие постмодернистские разговоры[362]362
Habermas J. Time of Transitions. Cambridge, 2006. P. 150–151.
[Закрыть].
В диалоге с Хабермасом папа подчеркивал «божественный свет разума», который контролирует «патологии религии», относя разум к христианству, а патологии – к исламу[363]363
Pope Benedict XVI. Regensburg address. September 12, 2006 // Zenit.org. https://zenit.org/articles/papal-address-at-university-of-regensburg/.
[Закрыть].
Инкорпорирование христианства не в качестве аспекта, а в качестве источника демократической секулярности было продуктом холодной войны, который сохранился надолго. В дискурсе о столкновении цивилизаций ислам теперь изображался как гипертрофированная форма духовности («экстремистский религиозный вызов»), подавлявшая в индивидах рациональное начало – то самое рациональное начало, которое было источником внутреннего христианского сознания и свободы, которую оно выражало, – ради навязанной коллективной идентичности. При таком взгляде ислам становился одной из форм тоталитарной политики, в которой на месте марксистской диалектики были законы шариата[364]364
Friedman G. A Net Assessment of the Middle East // Geopolitical Weekly. 2015. June 9.
[Закрыть].
