Текст книги "Любовь, страсть, ненависть"

Автор книги: Джоан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

– Спирос! – гордо сказала она. – Спирос Макополис. Я узнала его имя в самом начале фильма. Это было написано огромными буквами: «Постановка Спироса Макополиса». Разве это не прекрасно? – На ее лице сияла улыбка. – Он с Гидры, Николас, и он ставит фильмы в Голливуде. – Электра наклонилась к нему, и ее пальцы нежно погладили его по лицу. – Если он смог сделать это, то и ты сможешь.

– Когда-нибудь, когда закончится эта война, мы вдвоем поедем в Голливуд и я сделаю там такие прекрасные фильмы, что весь мир захочет увидеть их, – с горечью произнес Николас. – Но не раньше, чем умрет эта злобная свинья. – И в его голосе прозвучала дикая ненависть. Он опять посмотрел на усадьбу и подумал о смерти «борова», о том, что только глупцы могут недооценивать гордость греков.

Это был очень веселый вечер. Фильм – последняя новинка киностудии «Коламбиа пикчерс» – был просто великолепен, а исполнительница главной женской роли – просто восхитительна: пышная блондинка, выглядевшая не старше восемнадцати лет. Начальник гарнизона и его адъютант майор Волпи нашли ее такой привлекательной, что еще долго с удовольствием вспоминали ее волшебное очарование.

Вино было просто превосходным, «Шато-Лафит» 1929 года, два ящика которого на прошлой неделе обнаружили в подвале одного из особняков Гидры.

Начальник гарнизона расстегнул золотые пуговицы тесной для него голубой формы, потянулся и зевнул. Он любовался своим отражением в узком позолоченном зеркале восемнадцатого века, которое висело на стене в туалетной комнате, освещенной необычайно мягким светом. Вне всякого сомнения, у него прекрасная фигура. Ее схожесть с фигурой его идола Муссолини, казалось, стала еще больше после того, как он полностью обрил себе голову и до мельчайших подробностей скопировал форму дуче. Надетая сейчас на нем форма была сшита из лучшего габардина и производила огромное впечатление на окружающих. Он заказывал ее лучшему греческому портному острова.

Не важно, что форма, которую он должен был носить как начальник гарнизона Гидры, была желтовато-серого цвета. Глупые местные жители не знали никого выше его званием, впрочем, как и его солдаты, за исключением Волпи, который был более чем хорошо «подмазан», а остальные были просто стадом баранов.

Начальник гарнизона расстегнул тяжелую золотую пряжку своего широкого кожаного ремня, снял китель и рубашку и бросил их на обитое парчой кресло в стиле Людовика XV.

Лампа с персиковым абажуром, стоявшая на гардеробе, озарила его лицо мягким приятным светом. Он с восхищением улыбнулся своему отражению, и его маленькие, заплывшие жиром глазки превратились в узкие щелочки. Ему нравились и бритая круглая голова, и чувственные губы, и решительный подбородок, впрочем, так же, как и волосатая грудь колесом, и мощные мышцы предплечья.

Единственное, что ему не нравилось в своей внешности, это толстый шрам, проходивший через основание адамового яблока гладкой линией длиной в восемь сантиметров. Он прятал его под высоким воротником формы. На Гидре ходили слухи, что кто-то пытался убить его и несколько недель он находился между жизнью и смертью в одном из парижских госпиталей. И только помощь лучшего во Франции специалиста-ларинголога спасла его жизнь и связки. Теперь он мог говорить только неприятным дребезжащим шепотом, что усиливало ужасное впечатление от его внешности.

Он осторожно прикоснулся к шраму. Они так и не смогли найти ту девчонку, которая его же бритвой перерезала ему горло и оставила умирать на холодном мраморном полу в ванной.

После того как эта сучка пыталась убить его, он выжил лишь благодаря своей огромной физической силе и желанию жить. Но, даже несмотря на то что хирург проделал тончайшую операцию и спас ему жизнь и голос, Умберто Скрофо не будет удовлетворен до тех пор, пока не найдет ту девчонку, которая чуть не убила его, и не отплатит ей за ее преступление в тысячекратном размере.

Глава 9

Николас прислонился головой к побеленной каменной стене балкончика и всхлипнул. Его любимая матушка, последний оставшийся в живых член семьи, умирала. Ослабевшее от голода сердце не выдержало.

Мелина лежала на кровати и, перебирая ослабевшими пальцами четки, снова и снова бормотала имена детей и мужа. Она просто не хотела жить. В ее добрых карих глазах больше не было света, и их взгляд стал тусклым и мертвым. Она весила уже меньше девяноста фунтов и даже отказалась съесть маленькую рыбку, которую Николас наконец-то выловил после четырнадцати измотавших его душу часов, проведенных в лодке. Две женщины с выражением стоического страдания на лицах ухаживали за ней.

Николас был в полном отчаянии. Его разум оцепенел от страданий и лишений. Единственное, что ему оставалось делать, это молиться, чтобы его мать не умерла. Он вернулся в свою комнату и открыл ящик комода, который стоял рядом с его кроватью. Из-под тонкой стопки рубашек и носков Николас достал нож. Он был в коричневых кожаных ножнах, новых и блестящих. Николас нашел его вчера, когда чистил на берегу свою сеть. Наверняка его потерял один из солдат, и Николас быстро сунул нож в карман, надеясь, что его никто не видел.

Он медленно вытащил из ножен сверкающее лезвие и посмотрел на мертвенный свет луны, отразившийся на полированной стали. Осторожно провел большим пальцем по заточенному краю и почувствовал его остроту. С каким удовольствием он вонзит это лезвие в толстый живот «борова» и будет его там проворачивать до тех пор, пока кишки не вывалятся на землю, как у выпотрошенной рыбы.

Николас знал, что получит огромное удовлетворение, видя, как эта свинья, этот садист корчится в предсмертных муках. Он представлял себе искаженное агонией лицо итальянца, молящего о помощи, но его мечты были прерваны слабым голосом зовущей его матери. Быстро засунув нож в укромное место, Николас спустился вниз, чтобы поцеловать мать и нежно с ней попрощаться. Надо было идти ловить рыбу – единственное, что им осталось из еды.

Он быстро шел в гавань, но его мысли все еще были заняты «боровом».

Хотя еще не было и пяти часов, в маленьком рыбацком порту царила деловая суматоха. Девять или десять рыбаков, чей возраст был либо младше шестнадцати, либо старше шестидесяти пяти лет, аккуратно укладывали сети желто-кремового цвета в носовой части своих лодок, готовясь к сегодняшней ловле. Электрические лампочки тускло мерцали в расположенном прямо па пляже баре Димитриса, отбрасывая желтые блики на мрачные лица итальянских часовых, которые, лениво прохаживаясь, не обращали внимания на рыбаков и думали только о том, когда же закончится их смена. Некоторые были настолько пьяны, что вряд ли смогли бы оказать хоть какое-то сопротивление, если бы союзники попытались сейчас высадиться на остров. Но на это было мало надежды. Для союзников маленький отдаленный остров не представлял никакого стратегического интереса. Налив Николасу чашечку крепкого кофе с сахаром, Димитрис бросил ему дружеское «привет» и протянул через стойку маленький кусочек медового пирога. Николас с благодарностью съел пирог и выпил кофе, довольный тем, что их всегда можно найти в баре. Он надеялся, что в ответ принесет ему немного рыбы, красной кефали или морского окуня, хотя в последнее время рыба совсем перестала ловиться. Даже на близлежащих островах Миконос, Спетсай и Порос жители подводного царства вели себя так, как будто они знали, что идет война, и не хотели принимать в ней участие.

Димитрис осторожно наклонился к Николасу, бросив взгляд на похрапывающего итальянца.

– Ночью я слушал радио, – прошептал он, делая вид, что протирает грязной тряпкой стаканы, – все это скоро закончится, Николас, скоро, очень скоро.

Какой-то спящий солдат так громко всхрапнул, что Николас нервно дернулся.

– Говорят, что война закончится через несколько недель. И еще говорят, что союзники обязательно победят.

Николас допил свой кофе.

– Это невероятная новость. Я надеюсь, Димитрис, что это правда.

– Правда, – возбужденно прошептал тот. – Поверь мне, Николас, это правда. Союзники продолжают гнать этих свиней. Сплюнь три раза через плечо, Николас. Может быть, в это же время через неделю мы уже будем свободны, и остров опять будет принадлежать нам.

С заговорщической взволнованной улыбкой Николас благодарно кивнул Димитрису и пошел ловить рыбу, впервые за многие месяцы почувствовав, что у него легко на душе. Скоро война закончится. Скоро местные жители избавятся от кровавых угнетателей, и наступит время, когда они смогут все забыть. Но Николас знал, что его ненависть к начальнику гарнизона не исчезнет никогда.

Умберто Скрофо читал лаконичные приказы, отпечатанные на официальной бумаге, которые были получены ночью с посыльным от его старшего начальника.

С подложенными под голову подушками он лежал на украшенной витиеватой резьбой венецианской кровати на самых лучших льняных простынях, которые можно было найти в Греции. Его окружали картины старых мастеров с эротическими сюжетами. Роскошный яркий гобелен небрежно висел над кушеткой Генри Джейкоба, стоявшей у одной из стен, четыре великолепные скульптуры, выполненные, может быть, рукой самого Микеланджело, стояли по углам комнаты, спрятавшись в тени.

Но именно в это утро Скрофо не получал от их вида никакого наслаждения.

Прочитав сообщение, он в ярости вскочил со своей кровати на светлый абиссинский ковер, оскорбляя несчастного офицера, который одновременно с пакетом принес ему ночной горшок. Он прицелился в изысканно расписанный сосуд, который дрожащими руками держал молодой лейтенант, и вновь разразился дикой бранью. Шрам на его шее побагровел, как это обычно происходило, когда он был в ярости. Он так скакал в своей короткой шелковой ночной рубашке, что бедолаге-офицеру с трудом удавалось удерживать сосуд под лилипутским членом генерала.

Выкрикивая дребезжащим голосом приказы, Скрофо метался по своей спальне, бросая вещи в широко раскрытый кожаный чемодан, появившийся неизвестно откуда. Несколько неуклюжих солдат в серой форме помогали ему заворачивать драгоценный антиквариат и бронзу в толстую вельветовую ткань.

Полученное утром сообщение привело его в неистовую ярость. Так значит, ему приказывают немедленно покинуть остров? И оставить все это добро, которое он так тщательно собирал? Ну, это он еще посмотрит. Скрофо не собирался бросать свои сокровища на этом жалком островке.

Натянув на себя черную форму, которая после нескольких месяцев неумеренной жизни стала ему слишком тесна, он приколол столько медалей, сколько успел, и прогрохотал по мраморной лестнице высокими узкими ботинками.

– Я хочу, чтобы все жители острова, все до последнего, сейчас же были здесь, – рявкнул он майору Волпи. – Идите в деревню и соберите их всех – мужчин, женщин и детей. Немедленно.

– Так точно, – ответил Волпи, молодцевато отдав честь, а сам подумал: какой же он все-таки мужлан, этот начальник гарнизона! Но кто он сам такой, чтобы критиковать? До войны Волпи сидел за убийство; а сейчас стал примерным гражданином и исполнительным военным, которого ценило начальство.

– Больных тоже? – поинтересовался он.

– Всех, – прохрипел Скрофо. – Всех до единого.

В лихорадочном возбуждении он ходил по великолепной вилле, оценивая картины, статуи и мебель, которые находились здесь, и мысленно составлял список. Ему казалось, что все награбленные им вещи улыбаются ему, и он купался в их свете, как в лучах утреннего солнца. Бесценные сокровища самого высокого качества – все его, и все украдено. Он мечтал со временем вывезти эти сокровища в Италию и стать там уважаемым антикваром, продавая коллекционерам прекрасные творения и соперничая в этом с лучшими продавцами произведений искусства из Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Его мечта не осуществится, если он не сможет завернуть, упаковать и немедленно отправить все это в гавань, которую от его дома отделяли триста каменных ступеней. Он планировал погрузить их в спрятанную яхту, переправить морем в Албанию, а оттуда в Италию. Он возьмет с собой четверых проверенных помощников, чьи карманы уже и так были до отказа набиты золотыми слитками. Он хорошо подготовился. Из подвала солдаты принесли деревянные и картонные ящики и большое количество упаковочного материала. Его подчиненные сразу же приступили к работе, быстро заворачивая и укладывая картины и скульптуры.

Вскоре пришли жители деревни. Маленькие дети, старики и слабые женщины были разделены на рабочие команды, чтобы упаковывать награбленное «боровом» добро.

Солдаты вытащили больную Мелину прямо из постели. Поддерживаемая заботливой Электрой, почти не в состоянии ходить, она была направлена Волпи заворачивать изысканную коллекцию яиц Фаберже, покрытых эмалью и золотом. Даже ослабленные и изнуренные женщины были поражены красотой ювелирных табакерок, позолоченной и инкрустированной мебелью, яркими красками картин восемнадцатого века и сочными золотыми тонами полотен Рембрандта.

Перед глазами у Мелины стоял такой туман, что она с трудом могла видеть. Ее руки так сильно дрожали, что она ничего не в силах была удержать. Солдаты прохаживались между женщинами, покрикивая на них и сопровождая свои выкрики ударами, если им казалось, что женщины работают недостаточно быстро. Перепуганным детям была поставлена задача упаковать в ящики необычайно редкую коллекцию первых изданий Данте, Гете, Шекспира и Толстого, и, когда они спотыкались, в их глазах появлялся ужас, потому что они боялись повредить эти драгоценные тома.

Вдруг, испуганно вскрикнув, Мелина уронила хрустальное яйцо, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Со звуком, похожим на выстрел, бесценное сокровище разбилось о мраморный пол.

Все прекратили работать и уставились на несчастную женщину. Но глаза Мелины были тусклыми от горя и болезни, и она не испытала никакого страха, когда к ней подошел «боров».

– Ты понимаешь, что ты наделала, глупая баба?! – проскрежетал он, и его лицо налилось краской бешенства. – Дура! Дура! Дура!

Он яростно, со всей силы ударил ее пистолетом по голове. Мелина не почувствовала боли, когда кровь потекла по ее восковому лицу.

Рухнув как подкошенная, она уже не чувствовала, как взбешенный Скрофо бил ее по лицу и голове, выкрикивая ругательства.

– Назад, работать, – орал Скрофо, в то время как испуганные дети плакали, уткнувшись в юбки своих матерей. – Назад, работать. Иначе вас постигнет та же участь. И не дай Бог кому-нибудь еще хоть что-то разбить!

Некоторые из жителей деревни перекрестились, в то время как другие тихо стонали и плакали, не скрывая слез. Электра негромко попросила разрешения унести тело Мелины, и Волпи, соглашаясь, резко кивнул головой. Она завернула жалкое изможденное тело в свою длинную черную шаль, и две другие женщины помогли ей вынести Мелину под лучи яркого солнца, где они нежно положили ее на камни вымощенного булыжником внутреннего дворика.

Вернувшись на закате дня в гавань, Николас был доволен своим уловом. Уже давно такого не было – почти полкилограмма мелочи, несколько штук красной кефали и пара пухлых помпано. Сегодня вечером у них будет праздник. Димитрис обязательно даст ему немного оливкового масла, несколько помидоров и картофелин и, может быть, даже небольшую бутылку вина в обмен на рыбу. Он, Электра и его мать смогут тогда отпраздновать приближающееся окончание оккупации острова.

Когда он вытащил лодку на прибрежную гальку, плачущая Электра в черном платке, с развевающимися на ветру волосами, бросилась в его объятия.

– Николас, о, Николас, прости.

– Простить, но за что? Что такое, Электра? – Он внезапно заволновался.

Электра всегда была стойкой и жизнерадостной девушкой. Даже в этих ужасных условиях она сохраняла свою врожденную нежность, за что ее все так и любили.

Тихо плача у Николаса на плече, она рассказала ему о смерти его матери.

Лицо Николаса окаменело. Он знал, что его мать могла долго не прожить, но война должна была вот-вот закончиться, вдруг она бы выздоровела? Он с трудом сдерживал слезы. Этого «борову» он не простит никогда.

– Где сейчас солдаты? – спросил он сурово.

– Ушли. Все до одного. Они отплыли сегодня днем. Мы сожгли их флаг, когда они покинули остров. Все их флаги.

– Перед тем как уйти, эти ублюдки еще кого-нибудь убили? – спросил Николас, в то время как Димитрис вышел из бара, неся ему стакан бренди.

Димитрис обнял Николаса, пытаясь успокоить юношу, которого любил, как родного сына.

– Нет, – мягко сказала Электра, поглаживая Николаса по щеке, – больше никого. О, Николас, прости.

Николас выпил бренди. Незнакомое жгучее чувство наполнило его необычайной силой. Видя несчастные лица своих друзей, он пришел в такую ярость, что это чувство стало жить как бы собственной жизнью. Он должен был убить. Ему хотелось вонзить свой нож в эту итальянскую свинью и убить ее. Но еще больше ему хотелось сомкнуть свои пальцы на шее жестокого начальника гарнизона и выпустить из него дух. Он хотел своими глазами видеть, как тот умирает. Хотел слышать, как его слюнявые губы будут молить о пощаде. Нащупав в кармане нож, Николас понял, что власть над смертью находится в его руках и что со временем его ненависть даст ему силы сделать то, что он должен.

– В тот день… в тот день… в тот день… – яростно шептал он, сжимая пальцами четки своей матери с таким бешенством, как будто это были сухожилия на шее его врага. – Я убью его, если даже это будет последнее, что я сделаю в своей жизни. Я разыщу этого кровожадного ублюдка и заставлю его страдать так, как это трудно представить. И клянусь, что, в конце концов, Умберто Скрофо сам будет умолять меня убить его.

Глава 10

Лондон, 1944 год

Жизнь в Лондоне вполне устраивала Инес, несмотря на то, что ей пришлось расстаться с Парижем. Ее маленькая квартирка находилась на улице Пастуший рынок, на последнем этаже старого дома, построенного в георгианском стиле. Она была уютной, окна из свинцового стекла улавливали каждый лучик бледного лондонского солнца. Она часто сидела на подоконнике, глядя поверх крон деревьев Грин-парк. Ее мысли были далеко: она думала о Париже. Продолжает ли гестапо искать ее? Ночные кошмары, связанные с мертвым итальянским генералом, по-прежнему тревожили ее сон, и спящий рядом Ив почти каждую ночь успокаивал ее, когда она в холодном поту просыпалась от собственного крика; по утрам он смешил Инес, показывая какой-нибудь из своих трюков.

Слушая радио и читая газеты, Ив внимательно следил за новостями из оккупированной Франции, а Инес совершенствовала свой английский и вела дом. По утрам она пыталась купить продукты по карточкам, по которым удавалось достать лишь самое необходимое. Трудно приготовить мясную запеканку из четырех унций мяса, а сделать омлет на двоих из одного яйца просто невозможно – даже для французской девушки. Собираясь начать новую жизнь в Лондоне, Ив встречался с теми людьми, чьи имена ему назвали еще во Франции. Часто его не было дома целый день, и Инес, слушая радио и напевая, убирала квартиру, наслаждаясь своей новой ролью домашней хозяйки. Впервые в своей жизни она жила как нормальная женщина и любила Ива больше, чем когда бы то ни было.

Она познакомилась и подружилась со Стеллой Бейтс, рыжеволосой девушкой, жившей этажом ниже. Они часто ходили вместе за покупками, пытаясь достать сахар, масло и джем – товары ограниченной поставки, которые можно было купить только по карточкам. Стелла развлекала Инес смешными историями из своей жизни. Она была удачливой проституткой, но вовсе не восторгалась своей профессией. Стелла была на два года старше Инес, у нее было красивое тело и яркая копна рыжих волос, которые свидетельствовали о ее бурном темпераменте. Она очень много смеялась, и даже Иву нравились ее грубоватые шуточки.

Через некоторое время он опять заговорил о возвращении Инес на «работу» – именно то, что она ужасно не хотела обсуждать. Она больше не желала быть проституткой. Ее любовь к Иву делала мысль о любом другом мужчине просто невыносимой, а воспоминания о Париже были еще слишком болезненными. Но Ив становился все более настойчивым, денег не хватало, а им надо было платить за квартиру. Он не мог заработать на черном рынке достаточно, чтобы прокормить их обоих. У него не было никакой профессии, и ему оставалось либо заниматься черной работой, либо показывать свои фокусы.

– Я не такой уж хороший волшебник для мюзик-холлов, дорогая, – смеялся он. – Тебе пора зарабатывать деньги.

Но Инес сопротивлялась, надеясь на чудо: вдруг Ив найдет работу, может быть, даже женится на ней, и они будут жить той нормальной жизнью, которой она так наслаждалась.

Вскоре Ив убедил ее, что она должна стать кормилицей, иначе им придется голодать. Она рассказала большую часть своей жизни Стелле, утаив, однако, что убила человека, и та дала ей мудрый совет.

– Пришло время уйти с панели, дорогая. Ты слишком хороша для этого. У меня сейчас есть один отличный, исключительный клиент, правда, ему нужны рекомендации, но ты мне только скажи, и я устрою тебе встречу с одной из моих титулованных особ. Никаких идиотских заскоков, обещаю тебе.

Инес покоробило, но Ив злился и настаивал. У нее не было другого выхода, придется снова стать проституткой. Но, по крайней мере, теперь это хоть будут английские джентльмены, а не вражеская солдатня.

Лондон буквально кишел военными всех национальностей, повсюду царило праздничное настроение. И хотя массированные бомбардировки продолжались и немецкие бомбы поражали свои цели с унылым постоянством, в лондонских ночных клубах царила карнавальная атмосфера, заставлявшая людей забыть о том, что война продолжается. Излюбленное место желающих повеселиться, «Кафе де Пари», в прошлом году было разрушено прямым попаданием бомбы, сорок посетителей погибли, но военные пирушки не прекратились.

На следующий вечер Стелла предложила Инес пойти вместе с ней в ночной клуб.

– У меня свидание с одним очаровательным мужичком, с ним будет парочка друзей, которым просто не терпится покутить, дорогуша. Пойдем со мной, мы отлично проведем время, обещаю тебе.

Скрепя сердце Инес рассказала Иву об этом приглашении, и он настоял, чтобы она пошла.

– Ты должна начать работать, дорогая, – прямо сказал он, – нам нужны деньги, и ты знаешь, что я прав.

– Да, я знаю, – грустно промолвила Инес. – Но скажи, Ив, сколько еще мне этим заниматься? Я ненавижу панель. Ненавижу все больше и больше.

– Не очень долго, дорогая, – улыбнулся Ив, гладя ее роскошные волосы и лаская шею. – Это всегда вызывало у Инес легкую дрожь возбуждения. – Когда война закончится, мы сможем вернуться домой, в Париж. Там я найду работу, обещаю тебе, и твоя жизнь изменится. А сейчас, будь разумной девочкой и «сними» несколько хороших клиентов сегодня вечером.

Тщательно выбрав великолепное черное платье с широким поясом, который подчеркивал ее тонкую талию, Инес уселась на маленький кухонный стол, чтобы Стелла могла разукрасить ее голые ноги темной грунтовой краской, а потом аккуратно нарисовать швы-стрелки огрызком черного карандаша для век.

– Вот так, – радовалась ее рыжеголовая подруга, с удовлетворением рассматривая свою работу. – Ну, вот и все, дорогуша, а если ты сумеешь подцепить одного из этих янки, то тебе никогда не придется этого делать в будущем, – у тебя будут нейлоновые чулочки, чулочки, чулочки, все будет ими завалено, не говоря уж о шоколадках и всяких там леденцах! Но сегодня вечером мы поработаем над моими франтами.

– О'кей, – уныло сказала Инес, – как скажешь, Стелла.

В ночном клубе «Багатель», битком набитом пирующими, царило праздничное настроение. Войдя вслед за Стеллой в зал, Инес была поражена отделкой в стиле барокко этого фешенебельного заведения.

Широкий красный, необычайно роскошный ковер, устилавший лестницу, вел прямо в бар, стены которого были увешаны большими зеркалами в золоченых рамах. Десятки хорошо одетых молодых девушек сидели в обитых алым вельветом креслах, оживленно беседуя и флиртуя с мужчинами, многие из которых были в форме, а некоторые в вечерних костюмах. Ансамбль Поля Адамса играл хит сезона «Я оставил свое сердце за дверями буфета», и Инес почувствовала, что ее сердце начинает биться быстрее, в такт музыке. Ее неожиданно возбудило то, что она снова оказалась в городе. Те месяцы, которые она провела в Лондоне, позволили ей сносно овладеть английским, и ей ужасно хотелось попрактиковаться. Несмотря на свои опасения по поводу вечера, оживленная атмосфера начала пробуждать в ней жажду развлечений.

Стелла назначила свидание образованному общительному мужчине лет тридцати, который только что приехал из Шропшира и хотел весело провести время. Шампанское лилось рекой, он отпускал шуточки, которые казались Инес непонятными, но Стелла просто умирала со смеху. В клубе было темно и накурено, маленькие лампочки в розовых плиссированных абажурах отбрасывали трепещущие блики на лица сидящих за столами людей.

Стелла была в прекрасном настроении, ее грубоватый юмор расцветал в этой атмосфере; обмениваясь шуточками с лордом Уорсингтоном, она шептала Инес, что он «самый настоящий аристократ».

– Он занимает высокий пост в Министерстве иностранных дел, и он настоящий джентльмен, – сказала она, когда Уорсингтон вышел встретить своих друзей. – А еще он ужасно щедрый, дорогуша, прошлой ночью он дал мне на десять фунтов больше, чем обычно, а сегодня прислал мне фунт вырезки и нейлоновые чулки, смотри!

Она гордо вытянула свои стройные ноги, чтобы поразить Инес чулками.

– Тише, они уже идут, – предупредила Стелла, увидев лорда Уорсингтона в сопровождении двух молодых людей.

– Малышка, я привел двух своих очень хороших приятелей. Надеюсь, ты не будешь против, если они присоединятся к вам? Это Чарли и Бенджи. Представь свою подругу, дорогуша. А я пока выйду на минутку в туалет. Низкий и пухленький Чарли оказался его сиятельством Чарльзом Броэмом, а высокий и тощий Бенджи – виконтом Бенджамином Спенсер-Монктоном. Молодые люди удобно устроились по обе стороны от Инес, по-видимому, очарованные ее декольте.

– Какое у вас чудесное произношение, – промямлил Чарли, слегка коснувшись рукой ее колена и уставившись на грудь.

– Да, высший класс. Вы француженка? – добавил Бенджи.

– Да, – скромно улыбнулась Инес, в глубине души чувствуя удовлетворение от того, что эти молодые люди заинтересовались ею. Вернувшийся лорд Уорсингтон покатывался со смеху от очередной непристойной шутки Стеллы. Инес подумала, что эти ее титулованные обожатели производят не такое уж плохое впечатление. У них прекрасные английские манеры, они внимательны, хорошо воспитаны, несмотря на то, что оба сильно пьяны. Они нравились ей больше вальяжного, напыщенного лорда Уорсингтона.

– Вы любите танцевать? – спросил Бенджи, как только ансамбль заиграл «Лунный свет вам к лицу».

– Люблю, – улыбнулась Инес, – я так долго не танцевала!

Они стали пробираться в середину зала, и Инес неожиданно остановилась как вкопанная, знакомый страх сковал ее движения. Она помотала головой, пытаясь избавиться от галлюцинации. Неужели такое возможно? Нет, не может быть! Бенджи вежливо прикоснулся к ней, приглашая пройти дальше, и она с нарастающим страхом медленно пошла к столику, за которым сидел испугавший ее мужчина.

Его холодные черные глазки на мгновение встретились с ее глазами, и она замерла. Как он мог оказаться здесь, в «Багатель», в Лондоне, когда почти год назад в Париже она убила его? Что делает здесь Умберто Скрофо? Итальянский генерал армии Муссолини с наглым видом сидит за круглым столом, перед ним бутылка шампанского, а рядом две светловолосые проститутки. Это невозможно.

Но ошибки быть не могло. Те же маленькие жестокие глазки, та же огромная лысая голова, тот же ужасный рот.

Как загипнотизированная, она стояла напротив его столика, не в состоянии даже пошевелиться. Взгляд мужчины скользнул по ее телу, любуясь его красотой, потом он повернулся к своим блондинкам. Инес, еле передвигая ноги, прошла среди танцующих, и, Бенджи, обняв ее, почувствовал, что она вся дрожит.

– Что с тобой, дорогая? – заботливо спросил он. – Ты дрожишь как осиновый лист и выглядишь так, как будто только что увидела привидение.

– Думаю, что я его увидела, – прошептала Инес, крепко прижавшись к нему, ее сердце бешено колотилось. Она вновь посмотрела в сторону того столика, где, как ей показалось, сидел Скрофо. Полный лысый мужчина сидел, обнявшись с двумя пышнотелыми блондинками; но это не Умберто Скрофо, теперь она была абсолютно уверена в этом. Она почувствовала облегчение и громко, истерично рассмеялась. Какая же она дура, идиотка, у нее просто разыгралось воображение. Конечно, это не мог быть Скрофо – он ведь умер. Однако в тех ужасных видениях, которые мучили ее подсознание столько долгих недель, он был жив. Она до сих пор абсолютно ясно видела перед собой этого нелепого итальянца, так что случайно встреченный мужчина с похожими чертами лица и такой же фигурой привел ее в смятение, и она почувствовала страх. Инес прекрасно понимала, что слишком живое воображение подводит ее, и вздохнула с облегчением, осознав, что это не более чем тень прошлого. Скрофо был мертв, он умер – навсегда, она была в этом уверена.

Когда панический страх утих и оркестр заиграл романтическую мелодию «Околдованный, взволнованный и смущенный», она решила уделить наконец внимание возбудившемуся Бенджи, член которого настойчиво терся о ее бедро. Чтобы подбодрить его, она лукаво улыбнулась, и его ясные светло-серые глаза под бархатными рыжими ресницами выдали смущение – он покраснел.

Бедняга, какой же он застенчивый, с симпатией подумала Инес. Он явно впервые так тесно общается с женщиной. Чтобы Бенджи расслабился, она положила голову ему на плечо и нежно обняла рукой за шею, их окутали волны романтической музыки. Инес начала напевать: «Я снова злюсь, я снова лгу, я снова притворяющийся и хнычущий ребенок, я околдован, взволнован и смущен».

Дыхание Бенджи участилось, и, когда танец закончился, он наклонил голову и застенчиво прошептал:

– Смогу ли я тебя увидеть еще раз, Инес? Я понимаю, что это не совсем честно, потому, что у тебя, наверно, есть парень, и все такое… но ты мне кажешься необычайно привлекательной.

Инес улыбнулась. Он богатый аристократ, представителен и из хорошей семьи. Ив уже несколько недель говорит ей, что пора начать работать. Этот юноша производит впечатление доброго и воспитанного человека. Если ей придется вернуться на панель, она опять окунется в ужасную грязь, уж лучше стать подругой виконта Бенджамина Спенсера-Монктона. В конце концов, идет война.

Хотя война была в самом разгаре и ночные бомбежки разрушали Лондон, Бенджи ввел Инес в такой круг, в котором она никогда раньше на бывала. Возможно, он знал, что она профессионалка, но относился к ней как к своей девушке. Его манеры были безупречны, и для Инес началась жизнь, полная удовольствий.