Текст книги "Любовь, страсть, ненависть"

Автор книги: Джоан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Глава 14

Студия была в восторге от первых смонтированных кадров. Ник мастерски совместил реалистичность и глубину своего стиля с невероятной слащавостью и цветистостью слога сценария Франковичей. В результате получился великолепный эффект величия, грандиозности и роскоши XVI века. Студия считала, что это принципиально новый взгляд на кинематограф, и они уже радостно строили планы следующего широкоэкранного исторического фильма, который тоже должен был снимать Ник.

Каждый день Агата спокойно сидела на площадке и, не говоря ни слова, наблюдала за съемками. С ней почти никто не разговаривал. Из-за замкнутости и странного внешнего вида и примитивного английского общаться с ней было все равно, что с манекеном. Она репетировала с Доминик ее роль и внимательно наблюдала, как девушка почти наяву бредила Джулианом.

После того случая на берегу она с большим подозрением относилась ко всем мужчинам за исключением Джулиана. Но она совсем не замечала разгорающегося чувства между ним и Доминик. Она считала, что Доминик все еще маленькая школьница. Хоть она и снимается в одном из самых главных фильмов десятилетия, она не более чем ребенок. Она – девочка, которая совсем ничего не знает об этой жизни. Образ Джулиана вертелся в мозгу Агаты, как в калейдоскопе. Где бы ни проходили съемки – на пляже, в лагуне или в горах, – она сидела в стороне и тихо наблюдала за ним. Надев темные очки и натянув до самых бровей панаму, она не пропускала ни одного его жеста, ни одного движения.

Тот факт, что он по-дружески, даже больше чем по-дружески относится к Доминик, воспринимался Агатой как нечто вполне естественное, она считала, что во время съемок люди близко сходятся друг с другом. Веселые шутки, наглая фамильярность в общении, граничащие порой с откровенной непристойностью, сближали всех еще больше.

Единственным человеком, который иногда общался с ней, был сэр Криспин Пик. Он часто сидел вместе с ней под зонтиком на песке и рассказывал длинные «бородатые» анекдоты о старой Англии. Агата считала его немного скучным, она с трудом понимала его театральные шутки. Тем не менее, она старалась проводить с ним как можно больше времени, потому что его очень любил Джулиан. Он всегда прибегал поболтать в перерывах между сцепами. Сбросив кафтан, потный и блестящий, он усаживался рядом и до упаду хохотал над шутками старого Криспина. Это еще больше смущало Агату. Она была очарована Джулианом. Проведя день рядом с сэром Криспином и Джулианом, Агата переживала ночью невероятные эротические сны и с неистовой страстью мастурбировала.

Однажды, когда поблизости никого не было, она стащила у него из вагончика еще одну рубашку. Это была белая батистовая рубашка, в ней он снимался в сцене дуэли. У костюмеров всегда было несколько костюмов для каждой сцены, к тому же рубашка была уже порвана. Агата даже не считала, что она крадет. Она просто одолжила у Джулиана одну из его вещей, которая позволит ей чувствовать себя ближе к нему. Когда ночью она прижимала эту рубашку к себе, ей казалось, что она физически ощущает прикосновение его тела.

Что касается этой проститутки Инес, она совсем не появляется, ходят слухи, что она беременна и вынуждена лежать в постели. Беременна! Агата не простит Джулиану, если это окажется правдой. Она никак не могла осмелиться поговорить с ним: в его присутствии она так краснела, что он без труда мог догадаться о ее чувствах. Агата просто кипела от бессильной ярости, когда думала о том, что этот прекрасный мужчина дарит свое семя этой проститутке Инес.

Глава 15

Доминик казалось, что она сойдет с ума от любви к Джулиану. Две недели бесконечных занятий любовью только усилили ее чувство к нему. Когда они оставались одни на съемочной площадке, между ними как будто пробегал сильный электрический разряд. Где бы он ни находился, она не спускала с него глаз. Их страсть на сцене была настолько правдоподобной, что Ник постоянно получал из Голливуда восторженные телеграммы, в которых его поздравляли с созданием невероятного фильма. В первое время все, кто был на съемочной площадке, буквально таяли от умиления и восторга, видя, как целуются Джулиан и Доминик. Отовсюду раздавались вздохи восхищения, актеры переживали вместе с Джулианом и Доминик их чувство.

«Больше любовных сцен! Две последние получились намного лучше, чем у самих Габле и Лея, Клифта и Тэйлор. Снимайте еще». Таким было содержание телеграмм, которые получали Ник и Хьюберт Крофт.

– Больше любовных эпизодов! – прокудахтала Шерли, склонившись над своей допотопной машинкой и попыхивая крепкой сигаретой. – Как жаль, что мы не можем снять те знойные сцены, которые они каждый день во время ланча устраивают в вагончике этой потаскушки! Хорошо, я напишу еще больше любовных сцен, эти сцены никого не оставят равнодушным…

Ирвинг не утруждал себя ответами. Он не обращал внимания на Шерли, когда та вела себя, как стерва. Она так сильно и так явно наслаждалась развивавшимся у всех па виду романом, что он готов был позволить жене написать еще одну сцену любви между Доминик и Джулианом, о которой так просила студия. Сидя в другом конце гостиной, он записывал в лежащий у него на коленях желтый блокнот новую концовку фильма.

Ник не сдавался. Хотя «Коламбиа пикчерз» настаивала на том, чтобы фильм снимался по сценарию Франковичей, он стремился усовершенствовать фильм, все время заставляя их менять сюжет и отшлифовывать каждую сцепу почти до блеска. Ирвинг был восхищен его упорством и уважал его за это. Скрепя сердце ему пришлось признать, что почти всегда Ник оказывался прав. Крофт и Шерли хором отметали все новые идеи Ника, и их споры носили ожесточенный характер. Но теперь Ирвинг все чаще становился на сторону Стоуна.

Шерли громко стучала на машинке, выдумывая эротическую сцену, в которой юная принцесса Изабелла долго танцует перед тем, как заняться любовью с Кортесом. Ее все время мучил вопрос: что же придумать такого из ряда вон выходящего, чтобы сценка получилась действительно «знойной». Она хотела, чтобы от этого эпизода захватывало дух, чтобы он стал самым чувственным в американском кино. Шерли вспомнила все последние фильмы: «Мантия» слишком глубока по содержанию, «Десять заповедей» слишком сложны, и даже «Мисс Сэди Томпсон» с Ритой Хэйуорт был отвергнут Шерли. В Голливуде кричали о ней на каждом углу, но фильм получился на редкость скучным и банальным.

– «Гильда» – вот настоящий сексуальный фильм, – громко сказала Шерли.

– Что, дорогая? – переспросил Ирвинг.

– Ты помнишь тот танец, который Хэйуорт танцевала в «Гильде»? «В этом всем виновна мама, ребята», эротично звучит, а?

– Очень, – ответил он. – Но нам не подходит по времени. Мы же снимаем о шестнадцатом веке, а «Гильда» вышла в 1947 году.

– Хм-м-м, – Шерли постучала карандашом по зубам. – А что ты скажешь об Аве в «Пандоре и Летучем Голландце»? – Она с визгом бросилась к нему через всю комнату. – Она классно выглядела в той сцене, где, подплывая к «Голландцу», забирается на его палубу совершенно обнаженной.

– Да, это была прекрасная сцена, – задумчиво проговорил Ирвинг, – ее тоже снимали в лунном свете… Съемки, по-моему, проходили в Средиземном море…

– Да, да, да, этим надо обязательно воспользоваться, – сказала Шерли, возбужденно набрасываясь на пишущую машинку. – Класс, просто класс… Принцесса Изабелла подплывает к кораблю Кортеса и забирается на палубу обнаженной, – радостно говорила Шерли. – Да, она должна забраться на борт абсолютно голой. – Шерли еще больше развеселилась. – А потом она должна станцевать для сеньора Кортеса коротенький возбуждающий танец в…

– Не будь такой наивной и глупой, Шерли, так нельзя. – Идиотизм жены вывел Ирвинга из себя. – Отдел цензуры вырежет все голые задницы. На экране не должно быть ни одной сцены с обнаженным телом.

– Нет, можно! – ответила ему Шерли и, схватив трубку стоявшего на столе телефона, сказала хриплым голосом телефонистке: – Соедините с мистером Крофтом. Ирвинг, все равно будет по-моему, – продолжила она. – Студии это понравится. Мы снимем сцену в двух вариантах: с накидкой и без. – Тут она каркающим голосом закричала в трубку: – Хьюберт, это Шерли. Послушай, мне в голову только что пришла прекрасная идея. Не мог бы ты подняться и поговорить с нами прямо сейчас?.. О'кей. Тебе эта сценка должна прийтись по вкусу, Хьюберт, я в этом просто уверена.

Джулиан был как комок нервов, машина для занятий любовью. Он никак не мог понять, что за муха его укусила. Он ведь обожает Инес, даже боготворит ее. Развод с Фиби решился, и свадьба с Инес была запланирована уже на следующую неделю. Он все еще безумно хотел жениться на ней. Он понимал, что с Доминик ему придется расстаться. Джулиан убеждал себя, что если и дальше он будет заниматься с ней любовью так часто, то в один прекрасный момент он просто умрет от перенапряжения. Но чем более яростно и страстно они любили друг друга, тем больше ему хотелось обладать ею. Он просто не мог насытиться темпераментом этой юной Мессалины, которая к тому же была похожа на его любимую женщину.

Болезнь Инес оказалась для него горем, принесшим удовольствие, хотя в глубине души он чувствовал щемящее чувство вины и пил больше, чем обычно. Но ее долгие, полные тайных обещаний взгляды, совершенная красота и чувственные прикосновения заставляли его забывать обо всем на свете, кроме безумного желания обладать ею. Как-то утром во время съемок они уединились в вагончике, и она стала дразнить его, лаская губы розовым влажным языком. Он сразу возбудился, началась долгая любовная игра, пока она не отдалась ему наконец. Было время ланча, и, ослепленные страстью они ничего ни замечали. Доминик и Джулиан были в костюмах и не стали раздеваться, он вошел в нее с такой яростью и страстью, что фанерные стенки вагончика дрожали и потрескивали, а вся съемочная группа понимающе улыбалась.

– Любовный роман на съемках, подумаешь, обычное дело, – сказал Тим. – У меня еще никогда не было такого босса, как он: он и артист потрясающий, и мужик что надо, и профи в своем деле.

Доминик обожала заниматься любовью. Она чувствовала, что секс поработил ее, одновременно дав власть над мужчинами. Этот знаменитый и красивый мужчина, который был помолвлен с другой женщиной, так обезумел от страсти, что она могла водить его на веревочке и наслаждаться его любовью сколько душе будет угодно, и он ничего не мог поделать.

– Это просто невозможно, Доминик. Я не могу позволить тебе сниматься в этой сцене. Это стыдно и неприлично… даже скандально. – Щеки Агаты покрылись красными пятнами, когда они обсуждали новые страницы доставленного вчера «голубого» сценария.

– Ну не будь ты такой занудной, Агата, – крикнула Доминик. – Что ты тут выдумываешь? Почему я не могу сниматься немного обнаженной? Это же естественно, почему я должна стесняться своего тела? Что в этом такого?

– Это аморально, – быстро сказала Агата. – Это… это… это неприлично. В этом нет никакого смысла, это дешевка. Окоченевшей вылезать из воды… – ее голос стал на целую октаву выше, – а потом, забравшись на борт, танцевать голой перед Джулианом Бруксом? – Она была почти в истерике и говорила с такой яростью, что Доминик изумленно уставилась на нее.

– А что ты хочешь, чтобы я ждала того времени, когда уже не смогу танцевать голой перед мужчиной? Не могу понять, в чем причина твоего волнения. Почему ты так на это реагируешь?

– Я твоя наставница, Доминик, и слежу, чтобы ты не зашла слишком далеко… я забочусь о твоем благополучии, о твоей морали и помогаю тебе сберечь те духовные ценности, которые были заложены твоими родителями.

– Чушь, – грубо ответила Доминик. – Мои родители не заложили в меня никаких ценностей.

– Это ложь. Ты испорченная непослушная девушка. Так говорить нельзя, – визжала Агата. – Я знаю твоего отца. Он один из самых уважаемых банкиров в Сен-Тропезе. О Боже, что он скажет, когда увидит тебя на экране обнаженной? Да он с ума сойдет! – Она перекрестилась и стала перебирать четки, которые всегда были у нее под рукой.

– Слушай, не будь такой старомодной, Агата, – сказала Доминик. – На вот, взгляни. Посмотри на эту девушку. Она тоже француженка, и ее родители уважаемые и респектабельные люди. – Она бросила Агате «Синемонд», который читала перед этим.

Агата развернула его и посмотрела на фотографию. Там была изображена красивая молодая блондинка, которая лежала на животе, подперев руками подбородок. Вьющиеся светлые волосы скрывали от зрителя ее грудь, но обнаженная попка самым бесстыдным образом красовалась перед объективом, а сама актриса улыбалась соблазнительной и многообещающей улыбкой.

– Настоящая порнография. Куда смотрит мир? – прохрипела Агата, до глубины души пораженная увиденным.

Доминик пожала плечами.

– Это Бриджит Бардо, – сказала она так, как будто это все объясняло. – Она на пару лет старше меня. Ей, может быть, восемнадцать-девятнадцать… не больше. То, что они снимают сейчас во Франции, тоже кино. Она работает сейчас с молодым режиссером по имени Роже Вадим. Фильм называется «И Бог создал женщину».

– Меня это не интересует, даже если он называется «И создал Бог дерьмо», – прошипела Агата в непривычной для нее вспышке богохульства. – Я немедленно встречусь с нашим продюсером и скажу ему, что я никогда не позволю тебе сниматься в этой отвратительной сцене! Никогда, слышишь?!

Доминик снова пожала плечами. Агата, несомненно, выглядит очень нервной и раздраженной. Интересно, почему?

Хьюберт Крофт безуспешно пытался хоть немного вздремнуть, когда без всякого предупреждения, небрежно стукнув в дверь, в комнату ворвалась Агата. Когда она появилась, на нем были только широченные трусы и майка. За несколько минут до ее появления он снял штаны и рубашку.

– Как вы смеете посылать Доминик такие непристойные сцепы, – заорала она, размахивая страницами сценария перед его носом. – Я не могу разрешить моей подопечной сниматься в этой сцене. Я за нее ответственна, поэтому я запрещаю это.

– А что ваша так называемая подопечная говорит по этому поводу? – саркастично спросил Хьюберт, закутывая свое необъятное тело в огромную мантию, на которой золотыми и красными нитками был вышит герб Рамоны. – Уверен, что она точно не против.

– Это неважно. Она еще ребенок и совсем ничего не понимает, – упрямо ответила Агата. – Я взрослая и несу за нее ответственность, и я никогда, слышите, никогда не позволю ей бесстыдно обнажаться и сниматься в таких мерзких, постыдных сценах! Это отвратительно! Я завтра же позвоню ее родителям и все им расскажу. Она несовершеннолетняя, и вы не должны предлагать ей подобные вещи.

– Присядьте, мадмуазель, – спокойно сказал Хьюберт. Он показал да покрытое бирюзовым бархатом кресло. Агата села вне себя от гнева, она с трудом дышала и обмахивалась сценарием.

Мысль о том, что Джулиан может увидеть Доминик абсолютно голой, наполняла Агату такими противоречивыми чувствами, что у нее начинало ныть все тело. Ее Джулиан, ее любовь… смотрит на Доминик, исполняющую перед ним развратный танец без всякой одежды. Единственной ее одеждой будет улыбка. Ей становилось плохо, когда она наблюдала за их романом на съемочной площадке. Сидя в стороне, где-нибудь в тени, она с пересохшим от похотливого желания ртом смотрела, как они целуют и ласкают друг друга, как влюбленно смотрят и смеются. Все эти сцены были наполнены такой неистовой страстью, что порой Агата ощущала влагу в самом интимном месте своего тела. Для нее было невыносимой мукой смотреть, как Джулиан держит в объятиях этого ребенка, как он целует ее губы, как ее упругие груди прижимаются к его мускулистой груди, как крепко обнимают ее его сильные мужские руки. Это было какое-то горько-сладкое безумие, особенно когда Ник заставлял снимать одну и ту же сцену по нескольку раз с разных камер. Агата страдала… о, как она страдала от разрывавших ее тело ревности и страсти. Не в состоянии контролировать себя, она медленно волочила ноги к пустому вагончику Доминик и удовлетворяла себя тем единственным способом, который был ей известен. Шепча его имя, она била себя по губам до тех пор, пока они не начинали кровоточить, а потом начинала тереть себя его рубашкой, испытывая один за другим невероятные оргазмы.

– А теперь, мадмуазель Гинзберг, – сказал Хьюберт, закуривая сигару и внимательно наблюдая за ней своими маленькими глазками, – успокойтесь… Это все просто чепуха. И вы это знаете, не так ли?

– Естественно, нет, – оскорбилась она. – Доминик всего шестнадцать лет. Я ее наставница и…

– Заткнитесь, мадмуазель Гинзберг, – рявкнул Хьюберт. – Сядьте и прекратите вести себя как двуличная сука.

– Что… что… вы сказали? Как вы назвали меня? – Его резкий командный тон привел ее в ярость и смятение.

– Я сказал, что вы ведете себя, как самая настоящая лицемерка, – ответил он. – Вы думаете, я совсем дурак и не удосужился разобраться в том, что тут происходит?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – тихо сказала Агата.

– Не притворяйтесь, что вы такая дура, как это кажется со стороны, – резко перебил ее Хьюберт. – Послушайте меня одну минуту перед тем, как звонить родителям девушки, в полицию или в эту проклятую береговую охрану. – Он затянулся сигарой и почти парализовал ее презрительным взглядом. Господи, какой он урод. Его не любит вся съемочная группа. За спиной Скрофо они часто отпускали в его адрес едкие шутки, окрестив его «жабой». Он был похож сейчас на огромную бородавчатую жабу: ссутулившаяся толстая фигура в темно-зеленом балахоне, лысая, блестящая от пота голова и щетина на обвисших щеках, похожая на черную копирку.

– Не надо думать, что я ничего не знаю, особенно о том, что происходит на съемочной площадке, – тихо сказал он. – Я знаю все.

– О чем вы? – Агата пыталась говорить твердо, но Крофт не просто внушал отвращение, он еще обладал способностью подавлять волю своих жертв. Агата ужасно не любила ссоры, и сейчас ей захотелось уйти и никогда больше здесь не появляться.

– Я знаю, что вы думаете, мадмуазель Агата Гинзберг. – Он наклонился вперед и так пристально посмотрел ей в глаза, что она была вынуждена отвести взгляд. – Я знаю каждую вашу мысль, я читаю их, когда вы сидите на съемочной площадке и следите за Джулианом Бруксом.

– Что вы имеете в виду?

– Вы любите его, не так ли, Агата? – Он злорадствовал. – Вы страстно влюблены в него и мечтаете о его теле.

– Нет… нет, не мечтаю, это ложь! Чудовищная ложь!

– Чушь! Я видел вас… знайте, что я ничего не упускаю из виду. – У Хьюберта потухла сигара, и он поднес к ней дорогую золотую зажигалку. – Я видел выражение вашего лица, когда вы с сэром Криспином и Джулианом сидели под зонтиком на берегу. Поэтому я знаю, что сейчас творится в вашей голове, с вашим телом.

– Вы не знаете… вы ничего не можете знать, – со страхом сказала Агата.

– Не будьте идиоткой. – Он снисходительно улыбнулся, зная, что следующее его разоблачение добьет ее окончательно. – Я видел вашу тетрадочку, я имею в виду ваш драгоценный альбомчик. Неужели вы думали, что сможете спрятать его от меня?

– Нет! – закричала Агата. – Вы не могли его видеть!

– О, не только мог, но и видел. Душевный альбомчик, Агата, так красиво оформлен, с таким чувством!.. Я должен вас похвалить за такой тщательный отбор фотографий нашего дорогого мистера Брукса. – Он неприятно рассмеялся. – Он порядочно залапан, этот ваш альбомчик.

– Как вы его нашли? – прошептала Агата, чувствуя, что в ней, как лава в кратере вулкана, поднимаются два чувства – стыд и ненависть.

– Я обыскал твою комнату, дурочка, – снова улыбнулся он. – У меня было подозрение, что у тебя что-то такое есть, что ты где-то это прячешь. Мне надо было найти эту вещь. Ты его не очень хорошо спрятала, Агата. Под матрацем, ха! Очень оригинально. Любая из этих дурных уборщиц легко нашла бы его, несмотря на то, что он был завернут… в одну из рубашек Джулиана, если я не ошибаюсь. – Его глаза так и блестели от удовольствия.

– Нет, – мягко произнесла она. – Нет. Нет, это моя собственность… это личное… личное. Вы нарушаете закон о частной собственности.

– Мадмуазель Гинзберг, я готов забыть о том, что между нами вообще была какая-то беседа, но только если вы прямо сейчас, как умная и понятливая женщина, спуститесь вниз и разрешите Доминик делать свою работу. Ну, а если вы выберете другой путь и захотите закатить скандал или еще что-нибудь в этом роде, например, позвонить ее родителям, то я лично позабочусь о том, чтобы каждый из работающих здесь, включая Джулиана Брукса, узнал о вашей похотливой и жалкой страсти к нему. Надеюсь, я понятно выражаюсь?

Агата кивнула головой. В глазах у нее стояли слезы.

– А если родители Доминик узнают, что та женщина, которой они доверили следить за своей драгоценной дочерью, всего лишь слабовольная, сексуально озабоченная извращенка, то, естественно, вас вышвырнут отсюда в мгновение ока. Я понятно говорю?

Она еще раз кивнула и, не в состоянии ничего сказать, встала, чтобы уйти.

– Из ваших уст, мадмуазель Гинзберг, не вылетит ни одного слова… и вы никому ничего не расскажете… и мы все останемся одной дружной семьей. Вы понимаете?

Пока Агата шла к двери, он не спускал с нее глаз. У нее сильно дрожали плечи, голова бессильно опустилась на грудь.

Бедолага, подумал он, ощущая в душе несвойственное ему новое чувство – жалость. А ведь он пожалел ее и не рассказал о тех отношениях, которые были между Доминик и Джулианом. От такого потрясения она могла умереть.