Текст книги "Нежный защитник"
Автор книги: Джо Беверли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Что?!.
– Он достаточно силен, – торопливо пояснила Имоджин, – и его земли соседствуют с моими, так что я смогу присматривать за Кэррисфордом.
– И в сердце твоем нет греховной похоти? – подозрительно осведомился отец Вулфган.
Ну вот, так она и знала, что дойдет до этого!
– Не знаю… – еле слышно пролепетала Имоджин.
Внизу, в зале, Реналд играл с Фицроджером в шахматы. Гнусавый голос священника, выкрикивавшего свои обвинения, был слышен даже здесь.
– И ты позволишь ему распинаться перед ней всю ночь напролет? – спросил Реналд.
– Она потребовала его вернуть, – пожал плечами Фицроджер, делая ход ладьей. – Может, хоть теперь ей станет ясно, что это была ошибка.
– Очень разумно. Но он ляжет костьми, чтобы отговорить ее от брака, а у вас до сих пор все еще под вопросом.
– Твой ход.
Реналд передвинул пешку, и Фицроджер тут же ее «съел».
– Я бы ни за что не оставил ее во власти этого фанатика, – не унимался Реналд.
– Святоше не удастся отговорить ее от брака, – проворчал Фицроджер, машинально вертя в пальцах серебряную пешку. – Цветок Запада привыкла получать все, что пожелает. Включая и меня.
– Так ты уже успел ее охмурить? – расхохотался Реналд. – Теперь понятно, почему ты пообещал ей самостоятельность. Иначе она до сих пор продолжала бы упираться.
– Нет, дружище. – Фицроджер кинул пешку в шкатулку. – Я не успел ее охмурить. И все говорит за то, что она будет биться до последнего за каждую букву в брачном контракте. Тебе надоела игра?
Реналд хорошо знал этот тон и оставил в покое опасную тему. Он снова сосредоточился на доске и с досадой поморщился, обнаружив, что у его короля практически нет шансов спастись.
Наверху, в спальне Имоджин, отец Вулфган прочно устроился на ее постели, так что она оказалась припертой к стене, и они сидели нос к носу. От него чем-то воняло – но этого и следовало ожидать. Святой отец не только постился и лупцевал себя кнутом, но и умерщвлял плоть грязью и вшами.
– Это хорошо, что ты не способна распознать похоть, дитя мое.
Но ее мучило вовсе не это. Имоджин подмывало рассказать отцу Вулфгану, что она видела похоть в самом низменном ее проявлении. Она надеялась, что это поможет ей избавиться от жутких воспоминаний, подобно тому как покаяние очищает душу от чувства вины. Но у нее не поворачивался язык. Она боялась, что снова испытает пережитый ужас, если заговорит об этом вслух.
– Но… но как же мне избежать ее, святой отец, – прошептала она, – если я не знаю, что это такое?
– Самый простой способ, дщерь моя, – соблюдение непорочности, – сообщил он, положив изувеченную руку ей на плечо.
– Но я должна выйти замуж.
– И женатые люди могут вести чистую жизнь. Святой Эдуард, наш король, правивший этой землей всего пятьдесят лет назад, взял себе в жены женщину и все же удержался от греховной связи.
Имоджин позавидовала этой счастливице, представив себе чистую и безмятежную жизнь, где объятия и поцелуи никогда не переходят в греховную связь.
Но тут ей на память пришли ехидные замечания отца по поводу семейной жизни короля Эдуарда. Благодаря целомудрию их короля Англия осталась без наследника престола, что ввергло ее в междоусобицу и сделало беззащитной перед жестоким Нормандцем.
И вдобавок что-то говорило ей, что Фицроджер вряд ли согласится променять их брачную ночь на «святую» жизнь.
– Я… я думаю, что лорд Фицроджер захочет иметь детей, святой отец!
– Вот и пусть обзаводится ими там, где привык! – взревел Вулфган. – У женщин, уже стоящих на пути к адскому пламени!
Сия идея породила в душе у Имоджин вспышку отнюдь не праведного гнева, и она опустила ресницы, стараясь сохранить невозмутимую мину. Если Фицроджер читает по ее лицу, как по книге, то отец Вулфган и подавно все поймет.
– Я считаю, что мой супружеский долг состоит именно в том, чтобы родить мужу здоровых детей. – И она действительно хотела детей, пусть даже ценой страданий и боли. Стоило ей представить, как она подарит Фицроджеру их первенца, – и на душе становилось теплее.
– Не многим дана сила для безгрешного брака, – сообщил святой отец, сокрушенно вздыхая.
Имоджин отважилась посмотреть на него и спросила:
– Но как же я выполню свой долг, рожая детей и в то же время избегая похоти?
Вулфган скривился так, будто откусил от незрелого яблока.
– Это очень просто. Ты не должна позволять себе испытывать удовольствие на супружеском ложе, дитя мое, в те моменты, что могут показаться тебе приятными. Никогда не забывай, что плоть слаба, что она – извечный враг твоей бессмертной души. Отринь ее нужды. Умерщвляй ее. Как только твоя плоть получит удовольствие, знай, что это смертный грех.
– Удовольствие? – растерянно переспросила Имоджин. Одно дело – животная страсть и похоть. Но что плохого в простом удовольствии? Наверняка он имел в виду поцелуи. Как же все это сложно!
– Сама твоя растерянность говорит о чистоте души, дитя мое. – Отец Вулфган снисходительно потрепал ее по щеке своей скрюченной лапой. – Я уже описывал тебе некоторые вещи, которых ты должна избегать под страхом вечного проклятия. Язык во рту, рука на груди…
Имоджин потупилась, желая изо всех сил, чтобы ее не выдал яркий румянец.
– Я отравил твою невинность описанием этих жутких деталей, – вздохнул Вулфган, – но боюсь, это только начало. Я искренне желал бы оградить тебя от этого, но ты права, помня о своем долге стать чьей-то женой. Исполняя свой долг, нам часто приходится сталкиваться с искушениями самого разного рода. Позволь же поведать тебе о прочих уловках, на которые может пойти злокозненный враг рода человеческого…
В ту ночь Имоджин так и не сомкнула глаз, вспоминая все то, о чем говорил отец Вулфган. Многое из услышанного превосходило даже самые смелые девичьи фантазии. Кое-что вызывало у нее омерзение, и она не могла себе представить, чтобы Фицроджер захотел заниматься чем-то подобным. Но некоторые приемы, описанные капелланом, разбудили в ней такое возбуждение, что его наверняка можно было счесть за пресловутую похоть.
А ведь если она согрешит, если не устоит перед соблазном, то обречет на адские муки не только себя, но и свое потомство. И тем самым навек очернит доброе имя своей семьи. Согласно отцу Вулфгану, мужчины особенно подвержены дьявольской похоти. И на женщинах лежит нелегкая обязанность помочь им от нее избавиться.
Имоджин так и не поняла, как именно должна это делать. Разве что не выставлять напоказ перед мужем свою наготу и еще не ласкать его возмутительными способами, заботливо описанными строгим священником.
Можно подумать, она только об этом и мечтает!
Имоджин извелась настолько, что с радостью встретила восход солнца, означавший начало долгого дня, посвященного празднеству и молитвам. Правда, Марта пыталась отговорить ее от молитвы, ссылаясь на то, что сегодня ей будет на что потратить свои силы, но сальный блеск в глазах простодушной женщины только укрепил Имоджин в принятом решении. Ей требовалась не физическая, а духовная поддержка.
Марта вышла, недовольно ворча что-то себе под нос.
А Имоджин никак не удавалось сосредоточиться на чистых и возвышенных помыслах, как она ни старалась. Напротив, перед ее мысленным взором возникали картины одна необычнее другой.
Длинные и сильные пальцы Фицроджера, ласкавшие ее грудь.
Вкус его губ, прикасавшихся к ее губам.
Жаркая истома, прокатившаяся по телу, когда он сжимал ее в своих объятиях.
Тепло, осветившее его суровые черты всего один или два раза за время их знакомства.
Следует ли ей считать это признаком того, что она обрекла себя на вечное проклятие?
Она утроила усердие.
К полудню во дворе поднялся шум. Это приехал король. Имоджин испытала огромное облегчение.
Ведь это знаменовало начало конца.
Глава 9
Прибежала Марта. Она не находила себе места от нетерпения и была рада наконец-то заняться делом – приводить в порядок туалет Имоджин. Неожиданно в ее спальню явился сам король в сопровождении Фицроджера и своего личного врача. Доктор обследовал ее ноги и сообщил, что их состояние настолько хорошее, насколько это возможно. То есть она может ходить, но при этом пусть бережет себя. Он наложил целебный бальзам, составленный по его личному рецепту, и удалился.
Пока врач возился с ее ногами, Имоджин исподтишка разглядывала короля, дивясь про себя, по какой странной прихоти судьбы ее жизнь оказалась в руках этого незнакомца.
Красавчик Генрих был довольно молод и, хотя не мог похвастаться особо запоминающейся внешностью, вел себя с настоящим королевским достоинством. Он был крепко сбит и силен. Густые темные локоны слегка завивались по последней моде и спускались до самых плеч, а взгляд карих глаз был живым и ясным. Жесткие черные волосы густо росли у него на руках и покрывали даже короткопалые широкие кисти.
Хотя он явно питал слабость к роскошным одеждам, его наряд выглядел не намного дороже, чем наряд любого другого дворянина. Имоджин даже решила, что запросто превзошла бы его в роскоши, имей она возможность добраться до сокровищницы. Но тут же вспомнила предупреждение отца, что умный человек не станет демонстрировать свое богатство перед принцами.
Возможно, именно поэтому на Фицроджере сейчас была простая туника в красную и черную полоску, а из украшений, кроме привычного кольца, он надел только недорогой браслет.
Король явно пребывал в отличном расположении духа, и в его взгляде светилось настоящее веселье, когда он подшучивал над Фицроджером в связи с предстоящей свадьбой.
Однако, стоило зайти разговору об Уорбрике, выражение его глаз стало холодным и грозным, как клинок. Красавчик Генрих, четвертый сын в семье, оставшийся безземельным, с юности боролся за свое место в королевстве и только благодаря этому сумел завладеть английским престолом. Такому человеку не стоило переходить дорогу.
Затем Имоджин заметила еще кое-что.
Несмотря на разницу в возрасте, король и Фицроджер демонстрировали поистине братскую близость. Генрих то и дело облокачивался на плечо Фицроджера, поддразнивал его и получал в ответ весьма соленые шуточки. Они обращались друг с другом, как самые лучшие друзья.
И тут ее словно поразило громом небесным: она вспомнила, что когда король отправил гонца с приказом своему слуге прийти ей на помощь, этим человеком оказался именно Фицроджер!
Это можно было понимать как открытое заявление о том, что Фицроджеру предстоит стать ее мужем.
И она с горечью подумала, что он мог бы и не утруждать себя, завоевывая ее доверие. И что все пункты столь тщательно составленного брачного контракта – это пустые слова, круги на воде, потому что король не станет обижать своего драгоценного Тая. Кстати, она до сих пор не знает полного имени ее будущего мужа. Было очень смешно и глупо, что из всех присутствующих она одна не знает, как его зовут.
Она снова оказалась круглой дурой, как верно назвал ее Фицроджер. Она позволила заморочить себе голову воображаемой властью. Ни дать ни взять ребенок, обманутый соской-пустышкой.
Она сердито посмотрела на двух веселившихся мужчин. Похоже, ей все-таки стоило отнестись серьезно к аскетизму отца Вулфгана и препоручить свое тело и свои богатства заботам святой обители в Хиллсборо. Даже у короля не хватило бы власти препятствовать такому выбору.
Возможно, Фицроджер и в самом деле читал по ее лицу, как по книге, потому что, когда король вышел, он задержался и внимательно посмотрел на нее. Холод в его зеленых глазах заставил Имоджин скрипнуть зубами от обиды.
И она ринулась в бой:
– Зачем ты притворялся, будто я имею право выбора? Ведь король уже приготовил меня вместо печеного гуся, чтобы преподнести тебе в подарок к Михайлову дню!
– Ты могла бы выбрать Ланкастера, – ответил Фицроджер, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Он не пытался оправдываться или делать вид, что не понимает, о чем речь. – Ты совершила бы ошибку, но он настолько богат и влиятелен, что стал бы для нас настоящей костью в горле. Генрих не рискнул бы ссориться с таким сильным бароном, пока под ним качается трон.
– Я все еще могу выбрать Ланкастера. Ведь мы не оглашали нашего договора.
– Граф прислал гонца, чтобы напомнить о своих притязаниях. Я ответил, что ты уже обещана мне.
– И ни слова мне не сказал? – ахнула Имоджин.
– Мне не было нужды с тобой советоваться. Ведь ты уже пообещала выйти за меня. И ты выйдешь за меня, Имоджин. Будь благоразумна. Уверяю, это вовсе не так уж противно, если ты не станешь напрашиваться на неприятности и будешь хорошо себя вести.
Она в который уже раз готова была лопнуть от ярости. А он стоял слишком далеко, чтобы можно было как следует его ударить. Имоджин что было сил стукнула кулаком по матрасу.
– Неужели тебя совершенно не волнует, что твоя жена будет тебя ненавидеть?
Он ничего не ответил, но на какое-то предательское мгновение закрыл глаза.
– Что сможет уберечь тебя от кинжала в спину или от яда в вине, Фицроджер? – злорадно продолжала она, чувствуя, что угодила в цель.
– Может быть, пламя костра, на котором сожгут женщину, убившую своего мужа?
– Мне наверняка хватит ума отвести от себя любые подозрения.
– Наверняка хватит. Но дело в том, что ты представляешь для меня не более серьезную угрозу, чем я для тебя.
– Это угроза? – спросила Имоджин, невольно содрогнувшись.
– Это факт. Сегодня я разделю с тобой ложе, Имоджин. И если тебе непременно захочется меня прирезать, вряд ли я смогу этому помешать. – Он вынул из ножен свой кинжал и швырнул на кровать, так что полированное лезвие зловеще блеснуло. – Вот, на тот случай, если твой затупился. Новички обычно метят в грудь, но это не всегда позволяет убить человека с одного удара. Если ты действительно хочешь прикончить меня, Рыжик, лучше выпусти мне кишки или перережь глотку. Но бей со всей силы, чтобы убить с первого удара. На второй у тебя не будет шанса.
И с этим он вышел.
Неловкими от волнения пальцами Имоджин осторожно взяла с постели длинный клинок и потрогала лезвие. Она трогала его очень осторожно, но все равно поранилась. Кинжал оказался острым, как бритва. Конечно, ведь им пользовались на охоте, а не за столом. И она представила, как холодный клинок рассекает кожу и мускулы…
Она сунула в рот пораненный палец и задумалась. Как же быть? Что она могла бы предпринять на самом деле? Единственным вариантом оставался монастырь, но Имоджин честно призналась себе, что это не для нее.
Если бы только не сегодняшняя свадьба! Если бы ее отец был жив и сам позаботился о ее будущем! Если бы Фицроджер хотя бы для виду постарался быть ласковым!
Ну да, от такого дождешься ласки! Но по крайней мере он не пускал ей пыль в глаза. Можно даже сказать, что по-своему он был с ней честен, да и она приняла решение выйти за него, поразмыслив на досуге, по весьма серьезным причинам. И с тех пор эти причины не изменились.
И его первым подарком стал кинжал, чтобы его убить.
Имоджин со всеми предосторожностями положила кинжал на сундук возле кровати. Пусть только попробует ее обидеть: уж тогда-то ей хватит решимости применить на деле этот клинок!
Остаток дня у нее ушел на то, чтобы починить выбранное для церемонии платье и не думать о том, что будет ночью. Однако даже самые черные страхи не заглушили ее досаду на вынужденную скудость подвенечного наряда. Простое старое платье и совсем никаких украшений.
Забавно, но под конец Имоджин чуть не расплакалась. Она расстроилась настолько, что готова была проявить непростительную слабость и рассказать Фицроджеру о сокровищнице.
Но в эту минуту в комнату влетела Марта. Она сжимала в руках резную шкатулку, а глаза ее светились от восторга.
– Вот, леди, это вам! – Она поставила шкатулку на постель. – От хозяина!
Имоджин посмотрела на шкатулку с подозрением. Она отлично помнила о том, как удалось завоевать неприступную Трою.
Однако этот подарок вряд ли смог бы погубить целую армию. Шкатулка была совсем маленькая, окована серебром и украшена изящной резьбой, изображавшей сцены охоты. Она запиралась на замок, но ключик торчал в скважине. Имоджин повернула ключик и подняла крышку. В шкатулке лежало несколько замшевых мешочков. Она развязала один, и оттуда выпал золотой пояс.
Во втором мешочке оказались браслеты, в третьем – кольца. Вскоре вся кровать оказалась усыпана сверкающими серьгами, брошками, заколками, ожерельями. Здесь можно было найти любой драгоценный металл и любой способ его обработки: филигрань, плетение из нитей, цепи, ограненные самоцветы.
Имоджин не смогла остаться равнодушной к этим украшениям. Подарок не только поражал своей щедростью – он говорил о том, что Фицроджер не забыл о ее затруднениях. Возможно, она не зря вспомнила древнюю историю и в этой шкатулке действительно скрывалась армия завоевателей, готовых покорить ее сердце.
Впервые за этот день Имоджин решилась встать с постели, и оказалось, что Фицроджер, как всегда, был прав. Когда стоишь на своих двоих, окружающее не кажется таким беспросветно мрачным.
С помощью Марты она надела длинное шелковое платье кремового цвета и алую легкую накидку. Из шкатулки с драгоценностями она выбрала золотой филигранный пояс с инкрустациями из слоновой кости и гранатовое ожерелье. Еще ей приглянулись узкие браслеты с таинственным древним орнаментом. Пожалуй, хватит. Во всем нужно знать меру, и к тому же нельзя забывать, как это опасно: хвастаться перед королем своим богатством.
Она собрала остальные украшения в шкатулку, заперла ее на ключ, а ключ подвесила к поясу. У нее не было более надежного места для этого.
– Ох, какая красота! – приговаривала Марта, расчесывая ее роскошные волосы. – А длинные какие! Настоящее чудо, право слово! Даже не знаю, как называется такой цвет, леди! Золотой? Медный?
– Лорд Фицроджер считает его рыжим.
– Да не может быть! – Служанка громко хмыкнула. – Ну уж сегодня-то он заговорит по-другому, вот увидите, леди!
– О чем это ты? – насторожилась Имоджин.
– Мужчины много чего говорят, когда пускают нам пыль в глаза, леди. Их хлебом не корми – дай только над нами подшутить. Но если припрет по-настоящему, они обязательно выложат всю правду.
– Припрет по-настоящему? – Имоджин повернулась и посмотрела служанке в лицо. – Ты имеешь в виду похоть?
– Как вам угодно, миледи. Повернитесь-ка, чтобы я могла уложить ваши волосы.
Имоджин послушно повернулась, прикидывая про себя, можно ли задать Марте деликатный вопрос. Ведь она давно замужем.
– Э-э… Марта, а это очень трудно – хорошо вести себя в супружеской постели?
– То есть как это, леди?
– Ну, чтобы делать все правильно. – Имоджин нервно облизнула спекшиеся губы. Ей никогда не приходилось говорить вслух о том, что рассказывал отец Вулфган. – Чтобы он не обиделся на меня… Что тут непонятного?
– Не печалься, ягненочек! – Она почувствовала, как натруженная рука служанки ласково коснулась ее волос. – Он и не ждет от тебя большого умения. Вот увидишь, все сладится!
Умения? Имоджин совсем упала духом. О каком умении идет речь? У нее пропала охота расспрашивать дальше. Она понимала, что всю жизнь прожила как на облаке, а отец Вулфган описал ей лишь то, чего ей не следовало делать. Но теперь получалось, что есть еще кое-что такое, что она должна знать и о чем не имеет ни малейшего представления.
Не хватало только снова дать Фицроджеру повод обозвать ее глупым ребенком!
Когда подоспело время спускаться в главный зал, ее нервы были на пределе, а ноги дрожали и подкашивались. Даже самые мягкие туфли разбередили едва зажившие раны по бокам ступней. При мысли, что ей придется идти босиком, Имоджин стало совсем тошно, как будто она должна была предстать перед всеми полуголой.
Однако отступать было поздно. Она напомнила себе, что она – Имоджин из Кэррисфорда, самая богатая наследница на западе Англии, и сегодня – день ее свадьбы.
В полном одиночестве, ибо в замке больше не было леди достаточно знатной, чтобы проводить ее к жениху, она вышла из комнаты и медленно стала спускаться по широкой лестнице, ведущей в главный зал. Все вокруг казалось расплывчатым и туманным. Наверное, это от боли в ступнях. Или от голода.
А может, от страха.
Каково же было ее удивление, когда оказалось, что зал готов и к приему короля, и к свадьбе. На стенах откуда-то взялись гобелены. Конечно, им было далеко до тех, которые варварски уничтожил Уорбрик, но все же это лучше, чем ничего. Длинные столы, расставленные для праздничного пира, покрывали белоснежные скатерти. Даже солома на полу выглядела свежей и, насколько она могла судить, была полита душистыми настойками розмарина и лаванды.
Большой дубовый господский стол был пока не накрыт, потому что на нем разложили бумаги с брачным контрактом. Но собравшиеся вокруг него вельможи угощались вином из золотых и серебряных кубков. Опустевшие после штурма посудные полки были уставлены дорогими блюдами и бесценными стеклянными бокалами.
Все это могло попасть сюда только из Клива.
Внезапно мужчины все как по команде замолчали и уставились на нее.
Имоджин невольно споткнулась под множеством чужих взглядов. Холодных, оценивающих взглядов наемных рубак. Для них она была лишь ходячим мешком с деньгами и властью.
В эту минуту ей захотелось поблагодарить Фицроджера за его побрякушки, благодаря которым она хоть немного походила на знатную леди. С другой стороны, Имоджин пожалела, что из гордости отказалась от предложения быть доставленной в главный зал на руках. У нее все плыло перед глазами. Ей даже пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.
Но каким-то чудом она все же сумела пересилить свой страх. У нее действительно был сильный характер, и теперь представился случай это доказать. Господь свидетель, что такому мужчине, как Бастард Фицроджер, нужна сильная духом жена.
Она увидела его.
Он выглядел изящным и в то же время грозным в драгоценных одеяниях золотых и зеленых тонов. Луч солнца засверкал на золотом обруче, надетом на темноволосую голову. Такое украшение достойно самого короля. Несмотря на присутствие Генриха, он казался самым главным в этом зале. Вот тебе и мудрая предусмотрительность, не позволявшая щеголять своим богатством перед королем! Однако из этого следовал лишь один вывод: Фицроджер настолько дружен с Генрихом, что даже такая дерзость сойдет ему с рук. Любой другой на его месте поплатился бы головой за подобную наглость.
И этого человека она обозвала ничтожеством?
Она уже немного научилась угадывать, что у него на уме. Например, в эту минуту он тревожится, что ее упрямство может дорого ей обойтись и она не сумеет спуститься в зал самостоятельно.
Имоджин понимала, что это всего лишь тревога рачительного хозяина, заботящегося о своем имуществе. Точно так же он заботился о том, чтобы его армия всегда была боеспособной, животные – здоровыми и сытыми, а оружие – начищенным и остро заточенным. Все, что принадлежало Фицроджеру, должно было отвечать самым высоким требованиям.
Она выходит за Бастарда только ради его силы и умения воевать и не ожидает от него понимания или любви. Им предстоит суровая, затяжная война.
Но даже самым закаленным ветеранам не приходится вести войну в одиночку. Имоджин медленно спускалась по крутой лестнице, горюя, что осталась одна-одинешенька на этом свете и некому поддержать ее в трудную минуту. Ее отец и тетка погибли. Даже Дженин умерла в этом зале не далее как пять дней назад.
Зря она об этом подумала.
Воспоминание было настолько жутким, что у Имоджин подкосились ноги. Но она заставила себя спускаться дальше, стараясь отогнать кровавые видения, терзавшие ее израненное сердце. Нет, не дождетесь! Она не подаст виду, что ей страшно!
Однако вместо празднично убранного зала она снова увидела кровь, капавшую с острых мечей, и слышала предсмертные вопли и крики Дженин, и видела Уорбрика, насилующего ее…
Боже правый, она лежала на этом самом столе!
Обмирая от ужаса, она уставилась на толстые дубовые доски с разложенными на них документами. Почудилось ей или там все еще видны следы крови?
Ее руку сжала чья-то чужая рука, казавшаяся раскаленной по сравнению с ее ледяной ладонью. Она подняла голову и наткнулась на сочувственный взгляд темных глубоких глаз друга Фицроджера – Реналда де Лайла.
– Зря вы спустились сами, леди Имоджин, – произнес француз с ласковым упреком. – Позвольте, я помогу вам присесть. – Он проводил ее к большому креслу возле стола.
Она смущенно взглянула на короля, но тот лишь отмахнулся.
– Нет, нет, леди Имоджин. Сидите, пожалуйста. Тай рассказал мне все о вашей упрямой гордыне. Я понимаю вас, но было бы слишком глупо требовать от вас невозможного.
Упрямая гордыня? Она оглянулась на Фицроджера. Неужели это единственное, что он сумел разглядеть в ее характере? Как странно. Ведь все эти дни она мучилась от сознания собственной беспомощности, неспособности постоять за себя. В конце концов, даже эту свадьбу можно было считать доказательством того, что она не может обойтись без мужской опеки. Впрочем, она была рада возможности присесть. По крайней мере это давало хоть какую-то надежду, что она не упадет в обморок.
Реналд налил ей вина, но не успела она пригубить его, как сильная загорелая рука решительно отняла у нее кубок и заменила вино водой.
– Нам следует соблюдать осторожность, – заявил Фицроджер. – Вы не забыли? Если мы предадимся разгулу, то все пойдет прахом, и вы дадите жизнь жутким уродцам.
– Что?.. – опешила Имоджин.
– Разве не об этом предупреждал вас отец Вулфган? – холодно улыбнулся ее жених. – Тот самый священник, что столь дорог вашему сердцу?
Имоджин нашла глазами отца Вулфгана. Он скорчился над своей засаленной Псалтирью и старался сделать вид, будто все происходящее его не касается. Не это ли вызвало гнев Фицроджера?
Она отпила немного воды.
Король выступил вперед и прервал затянувшуюся тишину.
– Леди Имоджин, поскольку ваш отец отдал вас под мое попечительство, я имею честь защищать ваши интересы во время заключения брака. Позвольте же мне пояснить вам некоторые пункты этого контракта.
– Она отлично знакома с ними, сир, – вмешался Фицроджер. – Ведь она сама их написала.
– Ах вот как! – Король посмотрел на нее с явным уважением. – Тебе повезло с невестой, Тай. Она не только хороша собой, но и наделена множеством талантов. Но способна ли она понять то, что написала?
Они обсуждали ее словно вещь!
– А как, по-вашему? – взорвалась Имоджин, но тут же смешалась под удивленным взором короля. – Простите, сир!
– Не важно, – снова отмахнулся он. – Вам пришлось через многое пройти, леди Имоджин, а у нас у всех есть свои слабости. Вы сами пожелали найти защиту у лорда Клива. Так соблаговолите объяснить мне, в чем состоят условия вашего контракта, чтобы мы могли засвидетельствовать его подлинность.
То есть лишить ее возможности впоследствии заявить, будто контракт поддельный или был подписан ею по принуждению.
– Я даю согласие выйти замуж за лорда Фицроджера из Клива, – громко произнесла Имоджин, оперевшись руками о стол. – Я оставляю за собой право владения Кэррисфордом, которое перейдет к моим детям, за исключением первого ребенка мужского пола, наследующего замок Клив и все прочие земли, которые может получить мой… мой муж. – Она подняла глаза и увидела, что Фицроджер не сводит с нее напряженного взгляда. Это было неприятно, но полезно. Его холодный, презрительный взгляд заставлял ее злиться и помогал найти новые силы, тогда как сочувствие приводило к слезам. Имоджин вовсе не собиралась раскисать перед этим бессердечным типом.
– Мой муж, – продолжала она, обращаясь только к нему, – по моему поручению будет защищать Кэррисфорд и выполнять свою вассальную присягу перед вами, сир, то есть по сути станет моим вассалом. Тогда как я, – чеканила слова Имоджин, – с помощью своих офицеров буду отвечать за порядок в Кэррисфорде и принадлежащих мне землях.
– С ведома вашего мужа, – вставил король.
– Простите, сир?
– Вот здесь написано, – он подвинул к ней исписанный пергамент и ткнул в нужную строчку пальцем, унизанным дорогими перстнями, – что вы отвечаете за Кэррисфорд и все прочее «с ведома лорда Фицроджера, моего мужа». Нужно было написать: «Тайрона Фицроджера». Где мой писарь?
К столу подошел монах, выскоблил слово «лорд» и вписал имя «Тайрон». Ну вот, теперь она знает его полное имя.
– Вы согласны с этим пунктом, леди Имоджин? – продолжал король. – Девице шестнадцати лет вообще не пристало управлять таким огромным поместьем, но мы должны убедиться, что вы все понимаете правильно. Эти слова некоторым образом ограничивают вашу самостоятельность.
– Я знаю. – Имоджин подняла глаза на Фицроджера.
– И вы согласны? – настаивал король.
– Я согласна.
– А какие земли определены в качестве вдовьей доли? – поинтересовался кто-то из свиты. – Мы до сих пор о них ничего не услышали.
Фицроджер ответил так:
– Поскольку невеста на момент заключения брака обеспечена намного лучше меня, выделение ей вдовьей доли представляется мне излишним. Она и так сохраняет за собой свои земли вместе с титулом, тогда как я всего лишь отвоевал их для нее у Уорбрика.
Довольно грубо, зато четко и ясно.
– Я согласна, – решительно повторила Имоджин.
– Хорошо. – Король был очень доволен. – Тогда я больше не вижу препятствий, и мы спокойно можем засвидетельствовать ваш контракт.
Имоджин взяла перо и поставила свою подпись, отдававшую ее во власть другого человека. К подписи она пририсовала крест в знак святости брачного обета. Она молча смотрела, как Фицроджер подписался и поставил крест после нее, а следом за ним и все свидетели. В каком-то смысле это было облегчением – сознавать, что больше выбирать не придется. У нее сильно кружилась голова, и возбужденные голоса гостей доносились как будто издалека.
Фицроджер вывел ее из обморочного состояния, взяв за руку.
– Теперь ты должна принести вассальную клятву Генриху.
Король сел в кресло, а она опустилась на одно колено и вложила в его руки свои, как и полагается вассалу перед сюзереном. Это был торжественный момент, и Имоджин почувствовала прилив гордости: она отвоевала эту честь, хотя для этого потребовались недюжинная воля и отвага.
Когда с вассальной клятвой было покончено, настала пора для других обетов. Брачных.
Фицроджер следил за ней все с тем же холодным сочувствием.
– Не стоит разгуливать по двору с открытыми ранами на ногах. Это кресло вполне можно перенести.
Имоджин в замешательстве оглянулась. К простому креслу с прямой спинкой были приколочены два прочных шеста. Дюжие слуги стояли наготове, чтобы нести ее в часовню. Имоджин испытала огромное облегчение: ее страшила необходимость идти через двор к церкви по грязи.
– Спасибо. – Кажется, она впервые почувствовала к Фицроджеру простую человеческую благодарность, не отравленную подозрениями.
