Текст книги "Когда Герои Восстают"
Автор книги: Джиана Дарлинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Данте! – огрызнулась я, но вместо обычного стыда в горле у меня клокотал смех.
– Женщина, не дающая тебе скучать, – сказал Дэми со злобной ухмылкой. – Я одобряю. Думаю, мы с тобой станем хорошими друзьями, Елена.
– Я надеюсь на это, – искренне сказала я.
Адриано, Чен, Марко, Якопо и Фрэнки научили меня не судить о мафиози так, как я судила их в детстве.
Кстати говоря, я вздрогнула, когда увидела мужчину в очереди, слишком знакомое лицо из моего детства.
– Нико, – поприветствовала я его широкой улыбкой. – Сколько лет прошло.
– Они были добры к тебе, – сказал он с большой мальчишеской улыбкой на своем грубом лице. Когда я поцеловала его в обе щеки, от него пахло точно так же, моторным маслом и лакрицей. – Я счастлив снова видеть тебя.
– Я тоже. – и я говорила серьезно. – Ты женат?
– Козима не оказала мне чести, поэтому я так и не остепенился, – сказал он с усмешкой, а затем погрустнел. – Не говори об этом ее мужу.
Мы с Данте рассмеялись.
– Нет, я бы никогда. Найди меня позже, я бы с удовольствием пообщалась.
Он кивнул, но прежде, чем мы смогли двинуться дальше, он протянул руку, дотрагиваясь до меня. Данте поймал его запястье с твердым взглядом. Нико прочистил горло и неловко кивнул, переместив вес на свои здоровенные ноги, а затем посмотрел на меня сквозь ресницы.
– Я рад, что ты в порядке, – тихо сказал он. – Я рад, что вы все выбрались отсюда в целости и сохранности.
Мое сердце сжалось от этих приятных слов. Нико был не очень умным, но он всегда был хорошим другом нашей семьи несмотря на то, что вступил в Каморру в одиннадцать лет, а мой брат, его хороший друг, нет.
– Grazie mille (пер. с итал. «большое спасибо»), – пробормотала я.
Нико кивнул, на его щеках появился румянец, и он склонил голову.
Данте провел нас вперед, представив мне остальных мужчин, которые охраняли дом и работали на Дамиано, а значит, и на Сальваторе. Все они были любезны, хорошо воспитаны и слегка благоговейны, будто встречали королевскую особу и хотели вести себя наилучшим образом.
Когда я прошептала это Данте после того, как мы закончили знакомство, он поцеловал меня.
– Regina mia (пер. с итал. «моя королева»), Елена, это не то, что мужчины предпочитают в большинстве своем. До тебя я никогда не представлял им женщин таким образом.
Гордость пронеслась сквозь меня, очищая от предвзятых мнений, от моего ужасного прошлого с Каморрой. Я больше не была маленьким ребенком с ужасным отцом, задолжавшим мафии. Я была умной, взрослой женщиной с любовью и защитой мафиозного дона.
– Я бы хотела, чтобы меня уважали за то, кто я есть, а не только за то, с кем я сплю, – добавила я холодно, потому что устала постоянно ощущать себя уязвимой.
Губы Данте подергивались, когда он вел меня в дом.
– Я не сомневаюсь, что они зауважают тебя, если ты дашь им время.
Вестибюль виллы представлял собой двухэтажное сооружение, с одной стороны которого располагалась выложенная плиткой лестница с коваными перилами, а с другой массивные арки, ведущие в гостиную и коридор, который, вероятно, вел на кухню. Цветовая гамма была кремовой, желтой, оранжевой и красной, теплом и светом был пропитан каждый сантиметр дома.
Он подходил Данте гораздо больше, чем его черно-белая квартира в Нью-Йорке, и, к своему удивлению, я обнаружила, что он подходит и мне.
– Мне нужно быстро встретиться с Дамиано и Торе, но после я покажу тебе все вокруг, ладно? – Данте погладил волосы у моего виска и поцеловал меня в висок.
Я кивнула, уже бредя по коридору, махнув ему рукой.
– Со мной будет все хорошо, иди.
– Елена, – позвал он, когда я отвернулась, ожидав, пока я оглянусь, чтобы улыбнуться и сказать: – Ты сделала меня счастливее, чем я когда-либо был. У тебя хватило смелости последовать за мной сюда, и я никогда не забуду этого и не перестану стремиться быть достойным этого.
– То, что ты так говоришь, доказывает, что ты уже достоин, – тихо прошептала я, улыбка на моем лице была почти незнакомой, нежной и болезненной.
Мы смотрели друг на друга в течение секунды, пока снаружи не начали входить мужчины. Я кивнула ему, а затем повернула назад по длинному коридору. На оштукатуренных стенах висели семейные фотографии, на которых были изображены Сальваторе, молодой Александр, Данте в юности, когда он был бандитским ребенком с непокорными густыми волосами, крепким подростком и, наконец, красивым, солидным мужчиной, каким он являлся сегодня. Я дотронулась пальцами до старой фотографии в рамке, на которой были изображены Торе, Данте, Александр и, должно быть, Кьяра и Ноэль. К их огорчению, мальчики в основном походили на своего отца, особенно Александр с его золотистым цветом волос. Ноэль был крупным, довольно высоким и мускулистым для британского пэра, и даже на фотографии выглядел устрашающе. Он невозмутимо стоял с краю маленькой счастливой компании, крепко сжимая руку Кьяры в своей.
Он не очень хорошо скрывал свою способность быть больше монстром, чем человеком.
Из рассказов я знала, что Александр делал это немного лучше, а Данте скрывал это лучше всех.
Но во всех их взглядах, когда они смотрели в камеру, было эхо тьмы.
Даже Кьяра, которая была настолько красивой и итальянкой, что выглядела как модель из 1950-х годов. Ее волосы были убраны назад косынкой, но темные пряди щекотали ее обнаженные плечи, когда она слегка наклонилась, обнимая Данте. У них были одинаковые черные волосы и темные глаза, небольшая впадина на крепком подбородке. Серебряная цепочка, которую Данте теперь носил, виднелась на ее шее, исчезая в черном платье, которое она надела на свою стройную фигуру.
Великолепная семья, пока не присмотришься.
Я сглотнула, прежде чем двинуться дальше, чувствуя себя немного навязчивой, хотя фотографии были выставлены на всеобщее обозрение.
Я уже собиралась пройти на кухню, когда заметила последний снимок полароид, вставленный в простую черную рамку. Он был выцветшим, будто его слишком часто обрабатывали, подвергая воздействию жаркого итальянского солнца. Но я могла разглядеть женщину, сидящую на краю дамбы в Неаполитанском заливе, потому что я провела большую часть своей жизни, глядя на нее.
Мама.
Она была так молода, так красива, почти идентична Козиме, но с пышным изгибом тела Жизель. Ее улыбка была шире, чем я когда-либо видела, голова откинута назад к солнечному небу, волосы каскадом спускались по спине, когда она наслаждалась радостью, которую ей только что подарили. Такая беззаботная, какой мне никогда не доводилось видеть Каприс.
Я знала, что у Торе была история с нашей семьей, но всегда полагала, что это больше связано с мафией и Симусом, чем с мамой.
Теперь я не была так уверена.
Рядом с ней висела большая фотография Данте, Торе и Козимы. Моя сестра расположилась посредине между двумя мужчинами, они обхватили ее руками и прижались к ней своими большими телами, словно защищали ее и одновременно демонстрировали ее. В их улыбках не было тьмы, только чистый, сияющий свет. После всего, через что Козима прошла, когда Симус продал ее в сексуальное рабство, она заслуживала этого счастья, защиты и ласки этих двух мужчин.
Тем не менее, злой голос в глубине сознания шипел на меня, напоминая, что я не первая Ломбарди в этом мире, что Козима и даже мама были до меня. Я старалась не подавать виду, что чувствую себя особенной, когда меня представляют как женщину Данте, как его донну, но одиночество просачивалось за края моей вынужденной убежденности.
Моя старая знакомая меланхолия снова поселилась в моем нутре.
Я почувствовала себя внезапно и ужасно одинокой, стоя в этом длинном, пустом зале в доме воспоминаний, в котором я не участвовала и не понимала, потому что я еще не так много знала о прошлом Данте.
Я долго смотрела на фотографии, разворачивая запутанные теории, пока не запуталась в путанице нитей.
Как будто вызванный моими мыслями, телефон в моей сумочке начал вибрировать.
Всю поездку он был включен в авиарежиме, и когда я переключила данные, высветились сообщения от мамы, Себастьяна, Козимы, Яры, Бо и даже Дэниела.
Дэниел: Я получил сообщение от Данте Сальваторе. Просто проверяю, все ли у тебя в порядке, Елена.
Я смотрела на смс и пыталась решить, остались ли в моем переполненном сердце какие-то чувства к нему.
В этом все еще была горечь предательства, которая, как я сомневалась, когда-нибудь полностью пройдет, и отголосок моего собственного стыда за то, что я не дала ему должного шанса объяснить мне свою сексуальность. В том, что наши отношения не сложились, была как моя, так и его вина, но я все равно хотела бы, чтобы он не влюблялся в мою младшую сестру.
В этот момент я желала им всего наилучшего, действительно желала, потому что они явно делали друг друга счастливыми, и я хотела этого для них обоих.
Но даже будучи влюбленной в Данте, с каждым днем все больше и больше, я не знала, буду ли я когда-нибудь снова близка с кем-то из них.
Я не знала, хватит ли у меня сил противостоять демонам, которых они оба представляли как личности, и я в том числе.
Телефон снова зазвонил в моей руке, на экране высветилось мамино имя.
Я колебалась.
Мама была моим доверенным лицом так же, как и Бо. Она поддерживала меня на протяжении всего романа Даниэла и Жизель. Но я понимала, особенно глядя на ее полароид на стене Торе, что я не была для нее таким же доверенным лицом.
Мне хотелось хранить от нее свои собственные секреты.
Это было злобно и нездорово, но таков мой инстинкт.
Только голос Себастьяна в моей голове, говорящий о расстоянии, которое все наши секреты вызвали между членами нашей семьи, заставил меня ответить на ее звонок.
– Мама, – пробормотала я, выходя из прихожей на кухню.
Это было великолепное помещение в деревенском стиле, но я не стала задерживаться. Массивные стеклянные двери во внутренний дворик были открыты, и я прошла через них в теплый, пахнущий цитрусовыми воздух заднего сада.
Аромат напомнил мне о Данте и заставил улыбнуться.
– Lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»),– тепло сказала мама. – Я прочитала в газете, что Данте сбежал. Все плохо, не так ли?
Я прикусила губу, подойдя к круглому, потертому деревянному столу под террасой и устроившись в мягком кресле.
– Ну, если бы он вернулся в страну, его посадили бы в тюрьму за бегство под залог. Они могли бы отпустить его со штрафом и/или общественными работами, но обвинение слишком сильно хочет его заполучить, чтобы согласиться на это.
– Значит, он уехал навсегда? – в ее голосе звучало глубокое уныние по поводу этой идеи, что меня удивило.
Насколько мне известно, Данте и мама за все эти годы общались не более нескольких раз.
– Я не знаю, – честно ответила я.
– Что это значит для тебя?"
Я пожевала нижнюю губу, заметив намеренный рубец на деревянном столе. У меня перехватило дыхание, когда я наклонилась поближе, чтобы прочитать там символы «ЭДД».
Эдвард Данте Давенпорт. Я могла представить Данте маленьким мальчиком, сидящим на этом самом стуле и вырезающим свои инициалы на столе, оставляя неизгладимый след в прекрасном воспоминании.
Мои пальцы чесались от желания соединить мое имя с его.
– В качестве его адвоката? – спросила я, хотя знала, что мама слишком проницательна, чтобы ее можно было обмануть.
– Нет, Лена. Этот человек, он тебе подходит. Не говори мне, что ты не с ним.
– С ним в романтических отношениях или с ним, как в бегах? – я замялась.
Она выпустила воздух через губы и прищелкнула языком.
– Моя Лена, может, я уже старая женщина, но не оскорбляй меня, а?
Я вздохнула.
– Хорошо, тогда да и то, и другое, я думаю. Мы вместе в Неаполе, в доме Сальваторе.
Наступила мертвая пауза, в которой на обоих концах телефона было много недосказанного.
– Вилла Роза? – тихо спросила она.
– Да, мы останемся здесь, пока не придумаем план действий.
– Ты оставила закон ради этого человека, – пробормотала она, почти с благоговением. – Я так рада за тебя.
– Что? – я моргнула, глядя на лимоны, тихо шелестящие на ветру через зеленый двор, расположенный на склоне от меня.
– Это делает меня счастливой, – повторила она, хлопая в ладоши. – Тебе нужен такой человек, как Данте, понимаешь? Дэниел Синклер искал мира, дочка, а ты? Ты всегда искала хаос, да? Того, кто заставит тебя почувствовать себя живой.
Такой живой, что горю.
Я уставилась невидящим взглядом на стол, указательный палец обвел контур инициалов Данте.
– Я не знала, что это то, что мне нужно, пока, ну, не знаю, два дня назад. Как ты узнала?
– Я твоя мать, – твердо заявила она, затем вздохнула. – Я сделала много неправильных действий в этой жизни, Елена, но то, что я твоя мать, всегда вызывало во мне гордость. Ты яростная и сильная. Ничто не прижимает тебя к земле надолго. Ты юрист, тебе нравятся трудности. Данте, он дает тебе этот конфликт и силу, чтобы преодолеть это, да?
Да.
Она была абсолютно и полностью права.
– Он преступник, – отметила я, просто чтобы убедиться, что она полностью понимает ситуацию. – И не какой-то мелкий воришка в магазине, а человек, которого, возможно, разыскивает Интерпол и все правительство Соединенных Штатов.
– Да, – сказала она серьезно. – Это проблема, но ты любишь проблемы.
– Да, – признала я.
– Если кто и может это исправить, так это ты, – заявила она так серьезно, будто читала конституцию, которую все историки воспринимали как нечто абсолютное. – Ты найдешь способ вернуть вас обоих домой.
– Я постараюсь, – пообещала я.
До тех пор я играла в догонялки. События моей жизни за последние несколько дней стали шокирующими и необратимыми. Я еще не успела подумать о последствиях, не говоря уже о том, как их исправить.
– Симус мертв, – тихо призналась я ей.
Без колебаний она ответила:
– Bene. (пер. с итал. «хорошо»)
– Правда? Он был твоим мужем. Отцом твоих детей. Я ненавидела его, мама, ненавидела, но я все еще в замешательстве от его смерти, – призналась ся я, хотя для меня это было несколько иначе.
Я та, кто убил его.
Это мог быть Данте, но все чаще у меня возникало ощущение, что он выстрелил Симусу в лицо только для того, чтобы снять с меня ответственность за его смерть.
– Твой отец был плохим человеком, маскирующимся под хорошего, – тихо сказала она, слова были пропитаны вечной печалью. – Однажды у меня был шанс выбрать хорошего человека с плохой жизнью, и я сделала неправильный выбор. Я рада за свою дочь, что она не так боится, как я.
– Coraggio (пер. с итал. «храбрость»), – пробормотала я. – Данте заставляет меня чувствовать себя храброй.
– Так и должно быть, – заявила она. – Теперь я могу спать спокойно, зная, что мои дочери нашли хороших мужчин.
Я рассмеялась.
– Возможно, «хорошие» это вольная интерпретация. Я думаю, что Александр, Даниел и Данте в какой-то момент своей жизни считались злодеями.
– Мир в балансе, – сказала она, и я представила ее в «Таверне Ломбарди», раскатывающей тесто для пасты, пока она раздавала мудрые советы, одновременно домашние и вечные, все итальянские мамы и их мудрость, воплощенная в ее единственной форме. – Я думаю, что с Данте ты тоже найдешь свой баланс.
– Ti amo, мама (пер. с итал. «я люблю тебя»), – пробормотала я, прижимаясь к телефону, будто это была ее щека. – Спасибо, что всегда верила в меня, даже когда я давала тебе повод не верить.
– Я не делала того, что должна была, и не защищала тебя, когда ты была девочкой. – ее голос был сиплый от слез, в нем звучало сожаление, которое никогда не умрет, сколько бы раз я ни говорила ей, что не виню ее. – Самое меньшее, что я могу сделать, это поддержать тебя сейчас, боец, и знать, что ты всегда будешь гордиться своей мамой.
Мои глаза заблестели от слез, но я прижала указательные пальцы к ним, останавливая. Очевидно, влюбленность превратила меня в неудержимую плачущую машину.
– Он знает о Кристофере? – неуверенно спросила она.
– Нет.
– Лена... ты должна рассказать своему мужчине. Мне кажется, он не из тех, кто хорошо воспринимает такие вещи.
– Именно, поэтому я не собираюсь ему говорить.
– Вы с Даниэлом хранили секреты друг от друга, не повторяй этот путь, – посоветовала она.
Все мое тело пришло в движение от тяжелого вздоха.
– Я не хочу, чтобы он видел во мне какую-то жертву, мама.
– Никто, зная тебя, не может так думать. Никто, любящий тебя, даже на мгновение не подумал бы об этом. – когда я ничего не ответила, настала ее очередь вздохнуть. – Хорошо, ragazza (пер. с итал. «девочка»), делай то, что считаешь нужным. Я посылаю свою любовь тебе и Данте, хорошо? Когда вы вернетесь домой, он придет к нам на воскресный ужин, да?
– Да, мама, – согласилась я, внезапно затосковав по ней, как ребенок, которого забирают в лагерь с ночевкой. – Ti amo. (пер. с итал. «я люблю тебя»)
– Sempre, – пробормотала она в ответ.
Всегда.
После того как мы повесили трубку, я решила ответить на сообщение Бо, но проигнорировала остальных, слишком устав от объяснений или драмы.
Елена: Познакомилась с итальянской семьей Ди. Они встретили нас как членов королевской семьи. Это было... странно.
Бо: Да, черт возьми, так и есть. Королева Елена. Вот это имя я могу принять. А лучшие друзья тоже получают королевские привилегии ?
Я моргнула, глядя на телефон, мое одинокое сердце согрело напоминание о том, что несмотря ни на что, даже за целым океаном от них, у меня все еще есть несколько прекрасных людей, которые всегда прикроют мне спину.
И когда слезы вновь нахлынули на мои глаза, я не стала их вытирать.
Глава 7
Данте
Я находился в глубоком сне, таком, когда сны настолько яркие, что их можно попробовать на вкус, почувствовать на кончиках пальцев. Во сне стояла глубокая ночь, тени были густыми, как пролитые чернила, а Елена была рядом, в традиционной итальянской кружевной вуали на голове. В темноте я не мог понять, была ли она белой, как свадебное покрывало, или черной, как похоронный саван. Я пытался подойти ближе, шел, потом бежал и, наконец, мчался к ней, и предчувствие сжимало мою грудь. Я знал только одно: если я не доберусь до нее прямо сейчас, она умрет или никогда больше не будет принадлежать мне.
Оба варианта были губительны для меня.
Я проснулся с адреналином, текущим по венам, мышцы напряглись под кожей, хотя я не пошевелил ни единым мускулом. Елена лежала в моих объятиях, ее теплое, сонное тело прижималось к моему по всей длине, губы были разомкнуты для ровного, мягкого дыхания, которое веером отражалось на моем лице. Вид ее черной шелковой маски на глазах и затычек для ушей заставил мои губы подрагивать от смеха и теплой близости. Я попытался расслабиться, чтобы вид ее красоты успокоил меня, как колыбельная песня, и я снова заснул, но по позвоночнику ползла томительная дрожь страха, от которой я не мог избавиться.
Я только успел снова закрыть глаза, как раздался слабый скрип, тихий, как дыхание.
Мои веки распахнулись, и все тело превратилось в камень.
Я перестал дышать.
Секунды спустя раздался резкий, но приглушенный треск возле запертых дверей во внутренний дворик.
Медленно, с бесконечно малыми движениями, я перекатился на спину подальше от Елены, стараясь не толкнуть ее. В тумбочке лежал пистолет, но я не осмеливался достать его, так как не был уверен, видит ли меня злоумышленник со своей точки обзора. Если бы они уловили движение, то могли бы открыть беспорядочный огонь, а я не хотел подвергать Елену опасности.
Поэтому я ждал.
Пульс стучал в ушах, но я напрягался, чтобы услышать каждое движение воздуха за его пределами.
Наконец, спустя долгое время, я уловил звук мягких подошв туфель по деревянному полу.
Они шли к кровати.
Я рискнул приоткрыть один глаз, слегка взглянув, чтобы оценить расстояние.
Он был в семи метрах от меня, ближе к дверям. Я мог разглядеть на полу дверную ручку, выбитую тихими инструментами, чтобы они могли распахнуть дверь прямо в нашу комнату.
То, как они узнали, где найти нас в этом огромном доме, говорило о громком предательстве.
Кто-то стал крысой.
Гнев превратил мою кровь в лаву, но все же я не шевелился и ждал.
Это было самое мощное оружие хищника – не способность нападать, а умение выжидать добычу, чтобы нанести удар именно тогда, когда наступит подходящий момент.
Шесть метров.
Четыре.
Три.
Злоумышленник в темной одежде был одет в лыжную маску, заглушающую дыхание и скрывающую лицо, но по его размерам было ясно, что это мужчина.
И сильный.
Всего на несколько сантиметров ниже моих ста девяносто пяти сантиметров, на несколько килограмм легче меня.
Это будет жестокая схватка.
Но у меня не было сомнений в том, что я выиграю.
Этот ублюдок не просто издевался надо мной.
Он угрожал моей женщине.
Моей Елене.
Женщине, которую я только собирался сделать своей.
В его руках был пистолет с длинным глушителем на конце, направленный на меня.
Они хотели убить меня и найди утром, как и послание, нацарапанное кровью, чтобы Торе и наши союзники остерегались.
Итальянцы могут быть такими излишне драматичными.
Полтора метра.
Полметра.
Я закрыл глаза, на меня снизошел покой, когда я почувствовал, как он сделал последний шаг у кровати. Раздался слабый щелчок предохранителя.
Мой ход.
Я вскочил с кровати, прогнувшись вперед под его руками, чтобы схватить его за середину туловища. Сила маневра повалила нас обоих на пол с глухим стуком. Я почувствовал, как его легкие сжались под моим весом, как мое колено резко ударилось об пол, но я не колебался. Пистолет был отброшен в сторону, свободно зажатый в его руке, и я схватился за него обеими руками. Его хватка усилилась, когда я попытался вырвать пистолет из его рук. Другой рукой он нанес мне дикий удар в челюсть, от которого вспыхнула яркая боль. Я моргнул от боли и сосредоточился на пистолете. Если я смогу его обезоружить, с ним будет покончено.
Он попытался упереться своим весом в пол, чтобы получить нужный момент и сбросить меня со своего тела. Я высоко поднял одно колено, прижимая его правый бицепс, и успешно вырвал оружие из его хватки. Металл был теплым от его рук, а ствол еще горячим от вылетевшей пули. Где-то на территории лежал охранник в луже собственной крови.
Ярость захлестнула меня, добавив силы в мышцы, которые я оттачивал именно для этого каждый день. Прикладом пистолета я ударил его по лицу, хруст кости был громким и приятным в тихой комнате. Кровь брызнула из его носа по широкой дуге, задев меня по лицу.
Боль, казалось, подстегнула мудака.
Он ударил меня в висок мощным кулаком, от которого у меня перед глазами закружились созвездия звезд. Его нога пнула меня в грудь, когда он начал выползать из-под меня. Дыхание покинуло мои легкие, пистолет упал на пол, когда моя рука автоматически попыталась удержать от падения. Он подобрал оружие, как раз когда я восстановил равновесие, и встал, чтобы снова направить его на меня.
Я сильно тряхнул головой, скрежеща зубами, вскочил на ноги и сделал выпад вперед, чтобы схватить сбоку патронник пистолета. Он выстрелил, пуля пролетела через открытые двери патио без происшествий, но моя рука на патроннике не дала гильзе вылететь. Когда он хотел выстрелить еще раз, целясь в плечо, в которое я уже получил пулю, когда спас Елену от ирландской мафии, пистолет щелкнул, но не выстрелил.
Я злобно усмехнулся, прежде чем ударить его локтем в лицо, зацепив краем кости его левую скулу. Его голова дернулась в сторону, тело обмякло, и он зашатался. Пистолет упал на пол, но я не стал его брать.
Вместо этого я шагнул к нему сзади и, воспользовавшись его дезориентацией, схватил его за шею одной рукой, а другой обхватил голову. Он боролся против усыпляющего захвата, но я был крупнее, сильнее, решительнее, чем сукин сын, который находился здесь по чьему-то приказу.
Поэтому я ждал. Ноги поджаты, мышцы на руках напряглись так сильно, что обжигали, а бицепс перекрыл ему дыхательные пути.
Это заняло всего пятнадцать секунд.
Еще немного, и я нанес бы непоправимый ущерб.
А я этого не хотел.
Я хотел, чтобы этот мешок дерьма был жив и чертовски бодр, чтобы он чувствовал каждый мой удар и удар ножа, пока я пытаю его в поисках информации.
Когда он отключился, я поднял голову и увидел Елену, стоящую перед нами. Ветер, дующий из разбитых дверей террасы, трепал ее рыжие волосы, как знамя, а черная шелковая ночная рубашка прилипла к ее телу.
Но не это приковало мое внимание.
Это был вид неуместного пистолета в ее руках, высоко поднятого и направленного в грудь злоумышленника. В ее взгляде не было страха, в ее позе не было дрожи.
Она держала пистолет так, словно это был молоток, в ее уверенном взгляде читалась тяжесть праведного правосудия.
– Tranquillo, lottatrice mia, – спокойно пробормотал я. – Спокойно, мой боец. Не стреляй в него.
– Почему не стрелять? – спросила она, ее слова звенели, как кубики льда.
Она не опустила пистолет.
– Мы не хотим его смерти.
– Он пришел сюда, пока мы спали, чтобы убить тебя, Данте, – сказала она рассудительным тоном, который полностью контрастировал с темным блеском в ее глазах.
Это было глубоко неуместно, но смех прорвался сквозь ярость в груди, и я был вынужден проглотить его обратно. Елена не нашла бы эту ситуацию такой же забавной, как я.
Но посмотрите на нее.
Независимо от трудностей, я всегда мог рассчитывать на одну неизменную вещь.
Елена Ломбарди была оружием.
И она была моей.
– Опусти пистолет, cuore mia (пер. с итал. «мое сердце»), – уговаривал я, позволяя коматознику бесцеремонно опуститься на пол, чтобы я мог подойти к ней.
Она держала пистолет поднятым, почти застыв в своей решимости защитить меня, пока ствол не уперся мне в живот. Я положил руку на оружие и освободил патронник, чтобы он упал в мою ждущую руку под ним. Затем я осторожно высвободил ее пальцы из захвата и свободной рукой запустил пальцы глубоко в ее волосы, наклонил ее голову, чтобы взять ее рот в собственнический поцелуй.
Мгновенно она растаяла. Вся эта опасная волна растворилась на моем языке, как чертова конфета, сладкая и вызывающая привыкание. Я пожирал ее, пока она не задрожала. Не в силах сопротивляться, я использовал другую руку, все еще державшую разобранный пистолет, гладя ее по интимным местам. Она была влажной, как я и предполагал, ее соки текли по моим пальцам, по оружию, которое должно было убить нас обоих.
Когда я отстранился, она прижалась ко мне, ее дыхание было таким же резким, как и мое.
– Никто не заберет тебя у меня без боя, – горячо прошептала она, ногти руки, которой она обвила мою шею, вонзились в мою кожу так, что я зашипел.
– Любой, кто попытается встать между нашей любовью, будет страдать и умрет, – поклялся я ей, снова целуя ее, потому что я находился под кайфом от адреналина, от запаха ее влажной киски в моем носу и от победы в борьбе, выигранной в моей крови.
Я почти взял ее прямо тогда и там, мой член был твердым как камень в трусах, но я знал, что злоумышленник проснется в любую секунду, и я не собирался рисковать ее безопасностью. Поэтому я с усилием отстранился, оставив ее руки, сжимающие воздух, и ее дыхание, заикающееся сквозь распухшие губы.
– Позже, боец, – пообещал я, подходя к креслу возле дверей и забирая поясок от халата Елены, брошенного на спинку. Присев рядом с мужчиной, я перекатил его, чтобы собрать его руки за спиной и закрепить их в узел наручников. – Позволь мне допросить этого figlio di puttana (пер. с итал. «сукиного сына»), а потом я закончу то, что мы начали, хорошо?
Она изучала меня телом в течение мгновения, что-то темное работало за ее взглядом, а затем она двинулась в мою сторону. Я слегка ошеломленно наблюдал, как она наклонилась, поднимая ноги незваного гостя.
Когда я не двинулся с места, она вздёрнула на меня холодную красную бровь.
– Ну, давай. Чем скорее ты узнаешь, кто прислал этого мудака, тем лучше.
Жесткая пуля смеха вырвалась из моих губ, но я проглотил веселье вместе с нахмурившейся Еленой. Черт меня побери, она была идеальной.
Не для всех.
К черту.
Мне не нужна была какая-то заурядная девушка, которая надоест мне за три дня.
Елена была идеальна для меня и только для меня.
Невозмутимая под давлением, непробиваемое хранилище секретов Семьи, страстная под этой холодной внешностью, и достаточно умная, чтобы сделать меня хлыстом.
Мечта сбывается.
Нет, я никогда даже не думал мечтать о такой женщине. Мое воображение было неспособно сформировать сложные слои Елены Ломбарди, но я с удовольствием провел бы остаток своих дней, тщательно раскапывая их, как археолог.
– Данте? – спросила она, когда я просто уставился на нее.
Я сделал выпад вперед, чтобы впечатать крепкий поцелуй в ее не накрашенные губы.
– Sei magnifica. (пер. с итал. «ты великолепна»)
Маленькая ухмылка появилась на ее губах, прежде чем она отрывисто кивнула мне, чтобы я поднял тело мужчины.
– Ты сможешь доказать мне, насколько после того, как мы разберемся с этим мудаком.
– Полегче, мое сердце, – пошутил я, сжимая грудь, когда, пошатываясь, вернулся к его голове.
Она закатила глаза.
И пока мы несли тело человека, который только что пытался убить нас, в подвал виллы Торе, я смеялся.
Я смеялся и смеялся, потому что жизнь с Еленой на моей стороне была охренительным приключением.
Его звали Умберто Арно.
Ему было не больше двадцати четырех лет, но в его профессии заказных убийц мало кто жил дольше.
Торе сразу узнал в нем одного из людей Рокко Абруцци, хотя он также был фаворитом Пьетро Кавалли.
Я бесстрастно смотрел на него, пока он захлебывался рыданиями, кровь вытекала изо рта и стекала по подбородку на пропитанную кровью ткань его черного свитера. Его правая бровь была рассечена, рот открыт, как прорезь для глаз, от того, что его зубы прорезали кожу, когда я ударил его.
Возможно, я немного перестарался.
Но, с другой стороны, этот жестокий ублюдошный сукин сын пришел не только за мной. Он подверг опасности Елену.
С тяжелым вздохом я откинул тело назад и обрушил сокрушительный вес своего кулака на его правую щеку. Она сморщилась под моей силой.
Умберто издал звериный вой.
Я вытер кровь с костяшек пальцев о его влажные от пота волосы.
– Я же говорил, – задыхался он, наклоняясь вперед на стуле, к которому я его привязал. – Никто меня не посылал.
– А я говорил, – дружелюбно сказал я, прежде чем откинуть его голову назад, запустив кулак в его волосы. Он посмотрел на меня сквозь пот и кровь. – Я тебе не верю. У тебя была причина прийти сюда сегодня ночью.
Он уставился на меня, один глаз почти опух.
Я рассматривал его, раздраженный тем, что мафиози в Италии сделаны из более жесткого материала, чем их американские коллеги. Я щелкнул пальцами Нико, который задержался в углу с Фрэнки и Торе. Он тут же вышел из комнаты, чтобы выполнить мою просьбу.
