Текст книги "Обман зрения"

Автор книги: Джейн Стэнтон Хичкок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Я хорошо потрудилась и надеялась заслужить ее одобрение, однако она по-прежнему внушала мне опасения. Мне было непонятно, что за игру она со мной затеяла, если это действительно была игра, а не плод моего воображения. Интересно, как она будет вести себя после всех этих откровений? Пусть уж лучше задаст тон сама.

Через некоторое время меня пригласили в спальню миссис Гриффин. Она сидела на кровати под шелковым балдахином, опираясь на гору подушек. Поначалу я даже не узнала Фрэнсис в этой морщинистой старушке. Голова, покрытая редкими седыми волосами, казалась совсем крошечной.

– Подайте мои волосы, – властно приказала она горничной, которая сразу же исчезла в гардеробной.

– У меня была депрессия, – сообщила мне миссис Гриффин.

Поднеся к лицу зеркало, она стала внимательно изучать свое отражение, после чего сказала с презрительным смешком:

– Ужасно. Просто отвратительно.

Положив зеркало, она взглянула на меня выцветшими голубыми глазами.

– Знаете, раньше я очень следила за собой и славилась своей внешностью. Всегда волосок к волоску, даже если надо выйти в соседнюю комнату. Красота требует постоянного ухода, и я очень хорошо справлялась с этой работой. Никто никогда не видел меня в подобном виде, кроме моих горничных, разумеется.

Почему же она предстала передо мной в столь жалком обличье? Словно прочитав мои мысли, Фрэнсис продолжала:

– Но для вас я сделала исключение. Хочу, чтобы вы увидели меня без прикрас.

– Но почему?

Она на минуту задумалась.

– Наверное, для того, чтобы у вас сложилось хорошее мнение обо мне… Ведь ничто так не способствует симпатии, как легкое чувство жалости.

Я смущенно рассмеялась.

– Но зачем вам понадобилась моя симпатия? Я не совсем понимаю.

– Ничего удивительного. Вряд ли вы сразу поймете. Я и сама не совсем себя понимаю. Но, скажу откровенно, в один прекрасный день мне может понадобиться ваше сочувствие. Ведь на нем основаны любые взаимоотношения. От него так много зависит – все наши взлеты и падения определяются его количеством. Для меня вам потребуется совсем немного.

Миссис Гриффин снова поднесла зеркало к лицу.

– Раньше мне нравилось смотреть на свое отражение. Это придавало мне уверенности, – вздохнула она, проведя рукой по глубоким морщинам, бороздившим ее лицо. – Никогда не могла представить себя старухой… А сколько лет вам?

– Тридцать девять, – ответила я без запинки.

– О! В тридцать девять мне казалось, что я буду вечно молодой… Вы думаете о старости?

Я пожала плечами:

– И да и нет. То есть вообще-то стараюсь об этом не думать, но иногда чувствую себя совсем старой.

– Это потому, что вы одна, – заметила она. – Одиночество старит.

– Вы так думаете?

Эта мысль никогда не приходила мне в голову.

– Да, – твердо сказала Фрэнсис. – Чтобы оставаться молодой, надо постоянно общаться с людьми.

Горничная принесла два парика на болванках. Выбрав один из них, миссис Гриффин водрузила его себе на голову, привычным жестом убрав выбившиеся седые пряди.

– Вы знали, что я ношу парик?

– Я догадывалась.

– Вообще-то я их терпеть не могу. В них так жарко. Но вы же видели, мои собственные волосы не выдерживают никакой критики. Когда-то они были просто роскошными, хотя нельзя сказать, что это было моим главным украшением, как часто говорят о некрасивых женщинах. Будь я поскромнее, просто прикрывала бы голову шарфом. Но я довольно тщеславна и привыкла скрывать свой возраст. Когда Кэсси родилась, мне было тридцать три, но я всем говорила, что мне двадцать восемь. Теперь уже нет смысла лгать. Ну вот, уже немного лучше, – произнесла она, отодвигая зеркало от лица. – А может быть, мне это только кажется.

Парик действительно спас положение, но перед глазами у меня стоял ее прежний образ – морщинистое лицо, жалкие седые прядки.

– Как печально сознавать, что красота уже не вернется, – жалобно сказала она. – У меня рак в последней стадии.

Я не нашлась что ответить.

– Доктора говорят, что я проживу от силы год-два. Как-то странно это слышать – я совершенно не чувствую себя умирающей. И все же я обречена. Осталось уже недолго, но мне все кажется, что это происходит с кем-то другим, а я просто наблюдаю со стороны. Вы меня понимаете?

– Да.

– Я так боюсь ночей, – продолжала она. – Ночью особенно остро чувствуешь одиночество. Не знаю, почему так, ведь днем я тоже всегда одна. Видимо, сказываются темнота и тишина. Лежа без сна, я думаю о злокачественных клетках, которые пожирают мои внутренности, прямо-таки слышу их чавканье. Я не так уж привязана к этой жизни и могу с легкостью с ней расстаться, но для меня невыносима мысль о распаде. Не хочу разлагаться.

– Моя мать умерла от рака.

Это сообщение ее заинтересовало.

– Вы ухаживали за ней?

– Да.

– Я в этом не сомневалась. Было тяжело?

– Очень.

– А что было особенно тяжело?

Я на минуту задумалась.

– Особенно тяжело мне сейчас.

Миссис Гриффин погладила мою руку.

– Хорошая девочка. Но довольно траурных настроений, – резко сказала она. – Помогите мне подняться из этой могилы. Хочу посмотреть, как продвигается ваша работа.

6

Миссис Гриффин взяла меня под руку, и мы молча спустились по лестнице. Это путешествие, казалось, лишило ее последних сил. Когда она споткнулась, я удержала ее от падения, обхватив руками. Жест этот вызвал несколько преувеличенную признательность. Благодарность и беспомощность этой пожилой леди были столь трогательны, что у меня возникло невольное желание ее защищать. В ее присутствии я чувствовала себя молодой и сильной. Наше совместное передвижение, во время которого мне все время приходилось ее поддерживать, соединило нас незримыми узами. Я вспомнила свою мать в последние месяцы ее жизни. Она тоже цеплялась за меня, словно я могла ее спасти. Когда мы шли по саду, мне вдруг показалось, что Фрэнсис Гриффин представляет, что в эти предсмертные дни рядом с ней вновь оказалась Кассандра.

К тому времени, когда мы добрались до павильона, между нами установилась какая-то особая близость. Я больше не чувствовала неловкости в ее присутствии. И все же в зал я входила, затаив дыхание. Мне не терпелось узнать, как оценит легендарная Фрэнсис Гриффин мою работу, ведь ей может и не понравиться…

Я провела свою заказчицу внутрь. Стоя наверху лестницы, миссис Гриффин бегло оглядела стены и вдруг тихо вскрикнула. Вырвавшись из моих рук, она медленно спустилась в центр зала и стала внимательно рассматривать каждый рисунок. Потом, отвергнув помощь, из последних сил придвинула мой рабочий стул к центральному панно, опустилась на него и стала напряженно вглядываться в мое главное творение.

Над этим огромным панно с множеством фигур и сюжетов я трудилась дольше всего. Как и все другие, я набросала его угольным карандашом. Центром композиции была фигура молодой женщины в пышном белом платье. В руках она держала букет с кружевами и длинными струящимися лентами. Из-за ее плеча выглядывал симпатичный молодой человек во фраке, сопровождающий ее на балу. На месте лица у нее был пустой овал, который придавал фигуре несколько сюрреалистический вид.

– А эта девушка, кто она? – наконец заговорила миссис Гриффин, не отрываясь от безликой фигуры.

– Ваша дочь, – тихо ответила я.

– Моя дочь…

– Да, если вы не возражаете. Я подумала, что раз этот зал был задуман для нее, она должна стать его центром. Вы ведь построили его специально для ее первого бала?

Миссис Гриффин не ответила. Ее молчание меня насторожило. Я никак не могла понять, понравилась ли ей моя идея.

– Видите ли, – продолжала я, – мне показалось интересным запечатлеть это замечательное событие, как бы отдавая дань восхищения вам и вашей дочери.

Старая дама по-прежнему молчала.

– Конечно, это только набросок, – занервничала я. – Я могу кое-что поменять или вообще все переделать, если вы захотите. Уголь легко стирается. Считайте, что это только эскиз, представленный вам на утверждение. Я могу его уничтожить и начать все заново.

Почувствовав у себя в голосе извиняющиеся нотки, я замолчала. Миссис Гриффин не проронила ни слова. Мне казалось, что прошла целая вечность. Что происходит у нее в голове? Наконец по ее лицу поползла слезинка.

– Как вы узнали о лентах и кружевах? – глухо спросила она.

– Вы о букете? Я не знала. Это просто моя фантазия.

– А платье? Откуда вы знаете, как оно выглядело? Ее никогда не фотографировали в полный рост.

– И платье я тоже придумала.

Она повернула ко мне застывшее лицо.

– Это ее платье и ее букет. Поза, застенчивость, все как у нее. Кроме лица. Вы не нарисовали лицо.

– Я не хотела вас огорчить, миссис Гриффин.

– Огорчить меня…

Я затаила дыхание. О чем она думает сейчас? Миссис Гриффин подняла руки и, сложив пальцы рамкой, стала рассматривать через нее отдельные детали. Она бегло оглядела другие стены, все время возвращаясь к центральному панно и портрету своей дочери. Потом вдруг энергично вскочила со стула со словами:

– Абсолютно правильный выбор! Это будет чудесно.

Я с изумлением наблюдала, как она подходит к каждому панно, отмечая понравившиеся сценки. Сейчас это была совершенно другая женщина – помолодевшая и полная жизни.

– Вот это особенно удачно, – сказала она, указывая на часть стены, которой я особенно гордилась. – И вот это тоже – у вас такая богатая фантазия… столько выдумки… Когда вы закончите, эта панно будет просто украшением зала.

И дальше в том же духе.

Ее замечания не просто льстили моему самолюбию, они были удивительно точны. Она безошибочно распознавала скрытый смысл моих рисунков и все те настроения, что я пыталась в них передать. Продолжая восхищаться моей работой, она выделяла ее лучшие фрагменты, обращая внимание то на складку шторы, то на какой-нибудь цветок или выражение лица, словно это были бесспорные шедевры. Тревога ожидания, усугубленная ее молчанием, сменилась чувством упоительного торжества. Ее поразительная способность видеть конечный результат в очень приблизительных набросках привела меня в восторг. Она дала мне почувствовать, что я ничуть не уступаю своему кумиру – Веронезе.

Потом мы обсудили цветовое решение, придя к обоюдному согласию, что оно должно быть по возможности приглушенным, чтобы белоснежное платье Кассандры ярко выделялось на общем фоне.

– Только не торопитесь, – сказала моя заказчица. – Можете работать как угодно долго. Это должно быть совершенное творение.

– Я так рада, что вы одобрили мою идею, миссис Гриффин. Сначала мне показалось, что вам не нравится.

– Я просто была потрясена. Это как раз то, чего мне хотелось. Так редко удается получить сразу то, что хочешь. Конечно, у меня не было четкого представления о формах, но, увидев вашу работу, я поняла, что это то, что надо. Сама я ничего не могу создать, но у меня нюх на талантливых людей. Умение правильно выбирать – залог жизненного успеха.

Фрэнсис говорила медленно и с видимым усилием. Было видно, что она уже выдохлась.

– Извините меня, – произнесла она наконец. – Я очень устала.

Я предложила проводить ее домой, но она отказалась, заявив, что хочет побыть одна. Я смотрела, как она медленно карабкается по лестнице, цепляясь за перила, словно вот-вот упадет. Поднявшись наверх, она еще раз взглянула на центральное панно.

– Очень впечатляет, – заметила она. – Даже на расстоянии.

И с этими словами исчезла в саду.

После ее ухода я долго стояла в зале, размышляя над произошедшим. Мне по-прежнему нравилась моя работа, но то, что она была столь высоко оценена великой Фрэнсис Гриффин, меня просто окрылило. Ее энтузиазм вдохнул в меня энергию. Мне не терпелось приступить к работе, но я решила до конца насладиться своим триумфом.

Глядя на безликую фигуру Кассандры, я громко произнесла:

– Я нарисую твое лицо последним. Когда все будет готово к празднику, который я готовлю для тебя.

После этого я сразу же начала действовать: разложила краски и кисти и составила общий план работы. Однако мое торжество скоро омрачилось сомнениями. Слишком уж с большой готовностью восхищалась миссис Гриффин моими рисунками. Сейчас ее восторги уже казались мне преувеличенными и не вполне искренними.

Легендарная Фрэнсис Гриффин, сформировавшая вкусы целого поколения своими высокими требованиями к стилю и мастерству, была известна своей взыскательностью. Несмотря на все достоинства моей работы, она, надо признать, была далека от совершенства. Уже сейчас мне были видны недочеты, требовавшие исправления. Тогда почему миссис Гриффин так неумеренно расточала свои похвалы? Если верить тому, что о ней говорили, даже сам Веронезе не избежал бы критических замечаний, представь он ей свои картины. У меня же она не нашла к чему придраться, а я ведь далеко не Веронезе. Гораздо естественнее было бы услышать какие-то замечания или предложения.

Я снова задалась вопросом: что это – изощренная игра или плод моего слишком живого воображения, которое во всем видит тайные происки? Я решила отбросить все сомнения, отписав их на счет неуравновешенности артистической натуры. Возможно, я действительно себя недооцениваю или блестящая дама с возрастом стала менее требовательной. В любом случае нельзя допускать, чтобы радость успеха была омрачена какими-то беспочвенными сомнениями.

В конце дня, когда я уже собиралась уезжать, Дин вручил мне нарядную коробку, перевязанную лентой.

– Миссис Гриффин поручила мне передать это вам, – сказал он. – Она просила не развязывать ее, пока вы не приедете домой.

Дворецкий помог мне сесть в машину. Я не стала открывать коробку, и дело здесь было не в просьбе миссис Гриффин. Просто я почувствовала себя участницей спектакля, которая не вполне понимает, что происходит на сцене. Конечно, мне было любопытно, что там внутри. Я поставила коробку на переднее сиденье и всю дорогу поглядывала в ее сторону.

Браш встретил меня у двери и, как обычно, стал тереться о ноги, тарахтя, как маленький мотор. Соскучившись за день, он с особой нежностью приветствовал меня по вечерам. Но мне так не терпелось увидеть подарок Фрэнсис, что я временно оставила кота без внимания.

– Подожди немного, дружок, – сказала я, опуская коробку на диван.

Ничуть не обескураженный, Браш прыгнул на диван и стал наблюдать, как я распаковываю коробку, обитую бледно-лиловой тканью и завязанную фиолетовой бархатной лентой. Вполне естественно, что Фрэнсис Гриффин уделяет такое внимание упаковке – ведь вся ее жизнь была чередой дорогих подарков. Я осторожно потянула за роскошный бант и развязала ленту.

Под крышкой я обнаружила целое море бледно-голубой папиросной бумаги. Нырнув в нее, мои руки извлекли кремовое атласное платье, отделанное мелким жемчугом и изящными кружевами. Там же лежал сухой букет, обернутый в кружева и завязанный длинными белыми лентами. Никакой записки не прилагалось, да в ней и не было необходимости. Я и так догадалась, что это такое.

– Господи, Браш, да это же ее платье! – громко воскликнула я. – Бальное платье Кассандры!

Кот внимательно наблюдал, как я вынимаю роскошное платье из коробки и держу перед собой, разглядывая детали. Оно практически ничем не отличалось от нарисованного мной: без рукавов, с простым овальным вырезом, прилегающим лифом и пышной юбкой со шлейфом. Плотный блестящий атлас выглядел как новый.

Судя по его размерам, у Кассандры была такая же фигура, как у меня. Движимая любопытством, я прошла в спальню и, встав перед большим зеркалом, приложила платье к себе.

– Похоже, это мой размер, – сказала я своему любимцу, который последовал за мной. – Как ты думаешь, зачем она мне его дала? Чтобы я оставила его у себя? Или возвратила назад? Что, по-твоему, у нее на уме?

Прижав к телу платье, я осмотрела себя со всех сторон.

– Удивительно, как точно я его нарисовала. И этот букет с белыми лентами. Как я об этом узнала, Браш? Ты веришь в привидения? А в телепатию?

Кот прищурил свои большие серые глаза.

– Нет… Вот и я не верю. Это просто совпадение.

Я так и не решилась надеть на себя это платье. В этом было что-то патологическое. Аккуратно свернув юбку, я положила его обратно в коробку, утопив в голубых волнах бумаги, после чего решила сразу же позвонить миссис Гриффин и поблагодарить за подарок. Ведь в выходные я ее не увижу. Однако подошедший к телефону Дин сказал, что хозяйка отдыхает и ему не велено ее беспокоить. Ей что-нибудь передать? Я ответила, что это вполне ждет до понедельника.

Готовя ужин, я прослушивала сообщения на своем автоответчике. Несколько раз звонил Гарри Питт, которому не терпелось узнать, как идут дела в «Хейвене». В одном из сообщений он также приглашал меня в субботу на выставку Гойи в музее «Метрополитен». Мне стало неловко, что я ни разу ему не позвонила. Были звонки от друзей, которые волновались, куда я исчезла. Оставил сообщение потенциальный клиент – некий декоратор просил срочно перезвонить ему в связи с большим заказом в Южной Каролине. И еще кто-то несколько раз просто повесил трубку. Это было довольно необычно. Кому понадобилось звонить мне, не оставляя сообщений? Может быть, это была миссис Гриффин? Нет, вряд ли это она, но тогда кто? Какой-нибудь шутник? Ладно, перезвоню всем после ужина.

Потом мы с Брашем вместе ужинали. Поглощая спагетти со свежими помидорами и базиликом, я читала одну из своих любимых книг – «Жизнеописания знаменитых художников» Джорджо Вазари. По пятницам, после трудовой недели, я обычно позволяю себе выпить полбутылочки хорошего вина. Сегодня это было «Шато О'Брион» 1986 года. Съев печенку и вылизав миску, Браш запрыгнул на дальний край стола, чтобы вздремнуть, пока я зачитываю ему некоторые отрывки из книги. Жизнь художников вызывает у нас обоих неподдельный интерес.

– «По моему мнению, художники обязаны флорентинцу Джотто в той же степени, что и природе, той несравненной модели, красоту которой они постоянно пытаются копировать и воспроизводить…» – читала я вслух.

Мне нравится отождествлять себя со старыми мастерами. Увы, теперь ученые, а не художники создают величественные картины с помощью своих теорий и формул. Их странные компьютеризованные симфонии стали гимном нашего времени. Я же черпаю вдохновение в прошлом.

После ужина я ответила на все звонки. Бедный декоратор очень расстроился, когда я сказала ему, что не смогу полететь в Южную Каролину, чтобы посмотреть на старинную усадьбу, которую он там реставрирует. Я, не вдаваясь в подробности, сослалась на большую занятость и порекомендовала ему своего друга, большого специалиста по оптическим иллюзиям, который как раз очень интересуется Гражданской войной. Судя по всему, декоратор остался доволен.

Потом я коротко переговорила с друзьями, сообщив им, что работаю над большим проектом и практически отрезана от внешнего мира. Они были поражены, узнав, кто мой наниматель. Я совсем забыла, какой фурор производит имя Фрэнсис Гриффин.

Позвонив Гарри, я договорилась, что мы встретимся завтра в одиннадцать часов у музея. Ему хотелось поговорить, но я сказала, что устала и расскажу обо всем при встрече, после выставки приглашаю его на обед. Он согласился.

Раздевшись, я приготовилась ко сну. Но прежде чем лечь в постель, я снова вынула платье Кассандры, погрузив руки в тяжелый кремовый атлас, словно это было сдобное тесто. На этот раз я не сумела справиться с соблазном и, натянув платье через голову, долго стояла у зеркала, даже не застегнув крючки. Я никогда не была особо привлекательной, но теперь с удовольствием отметила, что с возрастом стала как-то лучше, словно когда-то была хорошенькой, а сейчас моя красота просто начала увядать.

Одернув корсет, я безуспешно попыталась застегнуть множество потайных застежек и крючков, которые являются непременным атрибутом сшитой на заказ одежды. Я представила себе, как перед балом плоскогрудую аристократку Кассандру Гриффин упаковывает в это платье горничная. Такое платье предполагает наличие слуг, которые будут его застегивать.

В конце концов я справилась со всеми этими крючками. Хотя платье сидело на мне отлично – даже длина оказалась впору, – оно все же предназначалось для молодого тела. Его царственная пышность и соблазнительный вырез только подчеркивали усталость моих черт. Короче говоря, оно меня не молодило.

Стояла ли Кассандра точно так же перед зеркалом в день своего дебюта, воспринимая как должное открывающееся перед ней блестящее будущее, словно это вид из окна, к которому она привыкла с детства? Или ее терзала неуверенность, и она никогда не ощущала преимуществ своего положения? А возможно, и не желала их иметь?

Сняв платье, я убрала его в коробку и легла спать.

Мой крепкий сои был нарушен настойчивым звонком телефона. Поначалу я даже не поняла, что происходит, и, потянувшись в темноте за трубкой, чуть не столкнула аппарат с тумбочки.

– Алло?

– Ну наконец-то, – произнес мужской голос, который показался мне знакомым.

– Кто это?

– А как ты думаешь?

«Сам дьявол» – подумала я, сразу узнав эти низкие хрипловатые модуляции.

– Джон? Джон Ноланд!

– Как поживаешь?

– Который сейчас час? – простонала я.

– Довольно поздно.

– Не то слово. Какого черта ты звонишь мне ночью? И зачем вообще звонишь?

– Тебя невозможно застать дома. Я уже несколько раз сегодня звонил.

– А почему ты не оставил сообщение?

– Ты же меня знаешь. Терпеть их не могу.

Я молча ждала, что он скажет.

– Ну… так как ты поживаешь?

– Спасибо, хорошо, – вежливо ответила я.

– Рад за тебя.

Снова последовала пауза. На этот раз молчание прервала я:

– Чего ты хочешь, Джон?

– Ничего. Просто я о тебе думал.

– И что ты обо мне думал?

Я почувствовала, что меня снова затягивает в его сети.

– Это тебя я видел пару недель назад?

– Где?

– Рядом с моим домом.

Так он меня видел.

– Да.

– Я так и думал.

– Ты меня видел?

– Угу.

– Так почему же не поздоровался?

– Это можно сделать и сейчас. Привет.

– Привет, – машинально ответила я.

– Что ты там делала?

– Проезжала неподалеку и не удержалась от любопытства, – небрежно сказала я. – Захотелось узнать, живешь ли ты там по-прежнему.

– А почему ты не позвонила?

– А откуда ты знаешь, что я не звонила?

– Я был дома.

– Ты был у себя в квартире?

– Я увидел тебя в окно.

– Почему же ты не окликнул меня?

– А почему ты не позвонила?

Разговор зашел в тупик.

– Джон, зачем ты мне звонишь?

– Не знаю. Наверное, потому, что скучаю.

Он сказал это так просто, словно мы не виделись всего пару дней.

– Но, Джон, ведь прошло уже двенадцать лет.

– А ты обо мне скучала? – продолжал он, игнорируя мое замечание.

Черта с два я скажу ему, что скучала. Не собираюсь льстить его самолюбию.

– Ну… а ты что делал все это время?

– Писал, путешествовал. Много чего делал.

– Я слышала, ты женился.

– Угу, – пробурчал он.

– На ком?

– Ты ее не знаешь.

– А кто она? – настаивала я.

– Мы уже развелись.

– Тогда кем она была?

– Просто женщина. Кстати, тоже художница.

– Правда?

Это меня заинтересовало.

– У меня слабость к художницам. Ты же знаешь.

– А какая она была художница?

– Плохая.

– Меня не это интересует, – заметила я с раздражением. – Какой живописью она занималась?

– Абстрактной.

– Ах, абстрактной.

Еще одна пауза.

– Так когда я тебя увижу?

– Никогда, – твердо ответила я.

– Но почему же?

– Джон, повторяю: чего ты хочешь?

– Увидеть тебя. Поболтать. Подарить тебе парочку моих последних книг.

– Зачем? Они посвящены мне?

– Нет.

– А кому ты их посвятил?

– Исчезающим видам.

– Ну значит, мне.

Он рассмеялся.

– С юмором у тебя по-прежнему все в порядке.

– Без него я просто сошла бы с ума.

– Давай поужинаем вместе на следующей неделе?

– Я не в восторге от этой идеи, Джон. Честно.

– Давай поужинаем вместе, – настойчиво повторил он.

Я мучительно боролась с соблазном – его голос по-прежнему волновал меня. А что, собственно говоря, я теряю? В конце концов, это всего лишь ужин. Мне действительно хотелось его видеть, хотя прежних чувств уже не осталось. Неужели он наблюдал за мной тогда у дома? Как это романтично!

Его домогательства сбивали меня с толку, лишая способности мыслить здраво, как это часто случается с людьми, попавшими в опасную ситуацию. Я убедила себя, что отказ от ужина будет выглядеть еще большей слабостью.

– Когда? – тихо спросила я.

– Во вторник. Я за тобой заеду.

Я еще чуточку поколебалась, подсознательно пытаясь спастись от угрозы.

– Хорошо, – вздохнула я, сдаваясь окончательно.

– До встречи, – коротко сказал он и повесил трубку. Интересно, сильно ли я изменилась за это время?

Видимо, не слишком, раз так легко приняла это приглашение. Что ж, жребий брошен. Я почувствовала необычное воодушевление. Впервые за много лет у меня появилось что-то, кроме работы. Я лежала в темноте, забыв о сне. До вторника еще так далеко.