Текст книги "Обман зрения"

Автор книги: Джейн Стэнтон Хичкок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Джейн Стэнтон Хичкок
Обман зрения

Посвящается моей матери

1

На моей двери висит табличка «Оптические иллюзии». За умеренную плату я берусь расписать любую поверхность подо что угодно. Я умею имитировать мрамор, дерево, бамбук и черепаховый панцирь, а также любые архитектурные детали – арки, колонны, окна и двери. Могу заселить помещение животными, птицами и людьми, украсить гирляндами и лентами, пустить по потолку облака. Все это делается, чтобы привлечь внимание и позабавить людей, отвлечь их от реальности и заставить взглянуть, пусть даже мельком, на красоту иллюзорного мира.

Это кропотливое занятие, требующее большой усидчивости. Я не заляпываю краской холсты величиной с простыню, не испытываю муки творчества и не жду вдохновения. Не жажду славы и бессмертия. Я обычный ремесленник и лишь выполняю свою скромную работу. Меня не тяготит моя неизвестность. Я вполне довольна судьбой и не мечтаю о несбыточном.

Меня зовут Фейт Кроуэлл, мне тридцать девять, и я, как было принято говорить раньше, засиделась в девках. Этот факт доставляет мне какое-то странное извращенное удовольствие. Я никогда не стояла у алтаря, хотя один раз была от него совсем близко и даже купила себе свадебное платье. Но это совсем другая история. Подчас, возвращаясь в сумерки в пустую квартиру, я вспоминаю прошлое и размышляю, насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, выйди я тогда замуж. Но, оказавшись в своем крохотном жилище с котом, ситцевыми занавесками и любимыми безделушками – словом, всем тем, что так характерно для жизни одиноких женщин в большом городе, я чувствую себя вполне комфортно. После легкого ужина с бокалом вина берусь за книгу и читаю, пока меня не сморит сон.

В семь всегда просыпаюсь сама: привычка лучше любого будильника. Слегка перекусываю, принимаю душ, одеваюсь и оставляю коту миску с едой. В восемь пятнадцать я уже на улице.

Моя студия находится на третьем этаже неприметного дома из бурого песчаника, всего в десяти кварталах от моей квартиры. Мне нравится ходить пешком по утрам, когда все вокруг излучают энергию и деловитость. Изо дня в день я вижу одни и те же лица – владельцы маленьких магазинчиков, уборщики, загородные жители, спешащие на работу. Порой мы замечаем знакомое лицо и дружески киваем друг другу.

Моих соседей по дому я вижу довольно редко. Встретив кого-нибудь из них на лестнице, приветливо раскланиваюсь – и только. В Нью-Йорке не принято занимать у соседей сахар или забегать к ним на чашечку кофе, поэтому я ни с кем из них не общаюсь, что, впрочем, вполне меня устраивает.

Я живу в большом городе, потому что здесь находится моя работа, но с легкостью могла бы жить и в провинции. Когда-нибудь я обязательно туда перееду. В моей жизни есть только работа да несколько друзей. Я, конечно, одинока, по как подумаешь, сколько вокруг нервных расстройств и всяких несчастий, то получается, что мне еще повезло.

Несколько лет назад я вдруг начала страдать от бессонницы. Просыпалась среди ночи в ужасе от бессмысленности бытия – и прежде всего своего собственного. Вставала, бродила по комнате и, подходя к зеркалу, отшатывалась, увидев там искаженное лицо с лихорадочно горящими глазами, а по утрам чувствовала себя старой и немощной. Это стало отражаться на работе, дела пошли из рук вон плохо. В конце концов работу пришлось оставить – люди с нервическим темпераментом не могут создавать оптические иллюзии.

К счастью, кризис миновал довольно быстро. Через некоторое время я смогла взять себя в руки и перестала требовать от жизни слишком многого. Ведь мое пребывание на этой земле – всего лишь один шаг по бесконечной дороге бытия. Я стала воспринимать жизненные невзгоды, как некий пилигрим, который мирится с неизбежными неудобствами дальнего путешествия.

Я снова начала работать. Как это ни удивительно, но после вынужденного перерыва мастерство мое только возросло. В нем открылась какая-то новая глубина. Это заметили и мои клиенты. Вскоре посыпались заказы, и мой маленький бизнес стал процветать. Имитации вошли в моду.

Мои клиенты обычно не приходят в студию. Все заказы делаются дизайнерами по телефону. Поэтому я очень удивилась, когда в один необычно теплый апрельский день в домофоне послышался голос: «Фрэнсис Гриффин хотела бы видеть мисс Кроуэлл».

Каждый, кто хоть что-то понимает в искусстве, слышал о Фрэнсис Гриффин. Она и ее покойный муж, Холт Гриффин, начали коллекционировать картины и старинную мебель в те времена, когда и того и другого было в избытке. Собрание Гриффинов создавалось в течение нескольких десятилетий до и после Второй мировой войны. Тогда экспортные ограничения были не столь строги, как сейчас, и на мировом рынке появлялось немало подлинных шедевров. После смерти мужа Фрэнсис отдала многие картины в музеи, и среди них – лучшего Тициана, когда-либо находившегося в частной коллекции. Все, кто хоть немного интересовался искусством, знали эту пару и их прекрасное собрание.

Холт Гриффин, наследник старинного и богатого нью-йоркского рода, в отличие от многих себе подобных сделал блестящую дипломатическую карьеру. Нажив состояние на нью-йоркской канализации, семья удачно вложила его в недвижимость. В конце девятнадцатого века Элиас Холт, прадед Холта Гриффина, основал литейный завод, производивший чугунные крышки, которыми в те времена закрывали канализационные люки. Я знаю эту историю, потому что интересуюсь такого рода вещами – пикантные подробности, не имеющие практического значения, привносят в нашу обыденную жизнь некоторую остроту.

Коллекция была куплена на деньги Холта Гриффина, но главным действующим лицом была Фрэнсис, та самая дама, что преодолевала сейчас три пролета лестницы, поднимаясь ко мне в студию. Все знали, что семейными приобретениями руководила она. Ее безупречный вкус и чувство стиля вызывали уважение в самых фешенебельных кругах. Однако после смерти мужа эта легендарная собирательница и гостеприимная хозяйка стала настоящей затворницей, избегающей появления на людях.

Выйдя на темноватую площадку, я увидела, как по лестнице с девичьей легкостью поднимается стройная, безукоризненно одетая дама. На тронутом временем, но по-прежнему красивом лице сияли ясные пытливые глаза. Ей, вероятно, было уже за семьдесят, но выглядела она гораздо моложе. Прекрасно сохранившаяся женщина, в которой, как это часто бывает у богатых, было что-то не совсем естественное. Изысканная одежда, сдержанное изящество движений и несколько притворное равнодушие к убожеству окружающей обстановки – сломанным ступенькам, облупившейся краске и кислому запаху на лестничной клетке – делали ее похожей на тщательно загримированную актрису, играющую какую-то роль.

– Здравствуйте, – произнесла миссис Гриффин, добравшись до площадки и протягивая мне узкую руку с безупречным маникюром. – Меня зовут Фрэнсис Гриффин.

– Рада вас видеть, миссис Гриффин. Я Фейт Кроуэлл, – ответила я неожиданно низким голосом.

На моей гостье был элегантный костюм из бледно-зеленой шерсти и шляпа того же цвета. В руках она держала белые лайковые перчатки и черную сумочку из натуральной кожи. Черные лодочки без каблука подчеркивали миниатюрность изящных ног. На правом лацкане жакета блестела золотая булавка в форме рыбки с зелеными и розовыми камнями.

Проведя даму в студию, я предложила ей чашку чая, которую она благосклонно приняла. Мы несколько скованно присели на позолоченные парадные стулья, которые мне заказали расписать под бамбук.

– Я слышала, что вы настоящий мастер своего дела, мисс Кроуэлл, – начала она с характерным аристократическим выговором жителя атлантического побережья.

Поблагодарив, я без ложной скромности ответила, что по праву горжусь своими работами. Прищурившись, миссис Гриффин вынула из сумочки очки и, водрузив их на нос, внимательно оглядела студию.

– Да, я вижу, вы очень искусны, – сказала она, рассмотрев мои последние работы – комод, зеркало и небольшую каминную полку, а потом взглянула на меня поверх очков. – Пытаетесь расцветить реальность?

– И в жизни, и в искусстве, – с улыбкой ответила я.

Она усмехнулась:

– У вас талант живописца. Мне больше всего понравился искусственный мрамор. Вот это, – указала она на каминную полку. – Ваша имитация просто великолепна. Я люблю искусственный мрамор, он выглядит не так тяжеловесно, как настоящий. Натуральный мрамор слишком холоден для жилого помещения.

– Согласна с вами. Однако люди по-прежнему платят за него большие деньги.

– А вот натуральный черепаховый панцирь очень уютен, но сейчас его не достанешь, – заметила она.

– Искусственную черепаху очень трудно делать. Если небрежно нарисовать узор щитков, будет похоже на плохую леопардовую шкуру.

– Но у вас прекрасно получилось, – кивнула она в сторону рамы для зеркала, сохнувшей у стены.

– Благодарю вас. Я закончила ее только вчера. Получилось с третьей попытки. Да, сейчас выглядит неплохо.

– Подделки всегда пользуются спросом, даже если легко достать оригинал.

– Поэтому у меня всегда полно заказов.

– В наши дни безвозвратно утрачены многие натуральные материалы. То, что мы раньше воспринимали как должное, теперь ушло навсегда, – вздохнула она. – У вас красивый легкий мазок… Да, очень мило… – Она снова оглядела комнату. – Я бы хотела, чтобы вы поработали у меня в «Хейвене».

Она говорила с уверенностью королевы, отдающей распоряжения своим подданным, прекрасно осознавая свое могущество и ту честь, которую она оказывает, предлагая поработать у нее в доме. Многие согласились бы только ради того, чтобы увидеть легендарный особняк на Лонг-Айленде, который еще ни разу не появлялся на страницах модных журналов.

– Большая честь для меня, – ответила я. – Я с удовольствием принимаю ваше предложение.

Улыбнувшись, словно она и не ожидала другого ответа, Фрэнсис сняла очки и, аккуратно сложив, убрала в сумочку.

– Там довольно много работы. Она займет у вас несколько месяцев при полном рабочем дне.

– О Господи! Не знаю, смогу ли я.

Она продолжала, словно не слыша моих слов:

– Это танцевальный зал. Он был построен много лет назад для первого бала моей дочери. Я хочу его отреставрировать, чтобы он выглядел, как в те времена. Никогда не поздно начать все заново.

Миссис Гриффин говорила ровно и без всякого выражения, но за ее внешним спокойствием я почувствовала какое-то напряжение. Она теребила ремень сумочки, накручивая его на пальцы, и время от времени внимательно смотрела на меня, словно хотела что-то вспомнить или заглянуть мне в душу. Я почувствовала неловкость.

– Но мне придется отказаться от всех других заказов. Это довольно сложно.

– Вы можете прийти ко мне уже завтра. Я бы показала вам, что хочу сделать, и тогда вы решите, как вам поступить.

– Миссис Гриффин, – медленно произнесла я, – я очень польщена вашим предложением. Можно спросить – как вы нашли меня?

Она чуть помедлила.

– Мне о вас рассказали друзья.

Она назвала двух самых богатых и влиятельных из моих клиентов. Поразительно, как тесен мир богачей. Это какое-то особое государство, не имеющее границ. Толстосумы, подобно членам королевских фамилий, знают друг друга лично или хотя бы понаслышке, независимо от того, где они живут. И поскольку многие из них проводят свою жизнь в постоянной погоне за роскошью, удовольствиями и материальными ценностями, они передают друг другу лучших мастеров и дизайнеров, дилеров, флористов и поваров, подобно тому, как богатые члены племени раздают подарки на индейском празднике потлач. Я не питаю никаких иллюзий относительно своего места в их мире. Художник там – всего лишь один из предметов потребления.

– И кроме того, вы, как и я, увлекаетесь Паоло Веронезе, – продолжала она. – Я читала вашу прекрасную статью о вилле Барбаро. Вы сумели по достоинству оценить художника, которого я обожаю.

Упомянутую ею статью о знаменитой вилле Барбаро в Мазере, неподалеку от Венеции, я несколько лет назад написала для малозаметного художественного журнала «Светотень». Там находилась моя любимая причудливая фреска Паоло Веронезе, выполненная в технике оптической иллюзии. Тот факт, что миссис Гриффин прочитала эту статью, необыкновенно польстил моему самолюбию.

– Рада, что вам понравилось. Я так люблю эту виллу. Помню, как я впервые стояла в зале, а с разрисованной галереи на меня смотрели люди, животные и птицы. Такие чудесные и совсем как настоящие.

– Моя дочь была такая же восторженная, как вы, – вдруг сказала она.

Я промолчала.

– Так вы придете ко мне завтра? – спросила Фрэнсис, покачиваясь на краешке стула.

– Обязательно, хотя мне надо хорошенько обдумать, как ваше заманчивое предложение повлияет на мой жизненный уклад.

Миссис Гриффин еще раз обвела взглядом мою загроможденную душную студию.

– В любом случае оно его изменит, – безапелляционно заявила она.

С этими словами она поднялась со стула. Я проводила ее к выходу.

– Извините за некоторую нерешительность, – сказала я, открывая ей дверь, – но прежде чем раскрасить поверхность, я обычно внимательно ее изучаю. Возможно, даже слишком внимательно.

– У вас есть время подумать.

– Я провожу вас вниз.

– Нет, спасибо. Я дойду сама. Жду вас завтра, скажем, часа в четыре. Обсудим все за чашкой чая. Вот это поможет вам добраться.

Она протянула мне карточку с изображением своего особняка, на обратной стороне которой была схема проезда. Я не стала говорить, что знаю, где находится ее дом.

Попрощавшись, она ушла.

Вечером я возвращалась домой в состоянии, близком к панике, словно Фрэнсис Гриффин была вестником судьбы. Мне совсем не хотелось нарушать привычное течение жизни. Но с другой стороны, работа у столь выдающейся личности – это большая профессиональная удача. И надо признать, в ее обаянии было нечто завораживающее.

Я уже давно смирилась с тем, что жизнь моя будет серой и скучной, как написанная в технике гризайля картина. Постепенно я стала чувствовать разницу между атмосферами одиночества и уединения. Первая была сырой и тягостной, вторая – прохладной и бодрящей. Мне было ненавистно расхожее мнение о том, что люди, живущие и работающие в одиночестве, становятся оторванными от жизни. От одиночества нас спасает воображение. Без него теряет краски даже самая богатая событиями жизнь. Воображение же любой пустяк превращает в событие.

К счастью, мое искусство сродни ремеслу, оно более земное, чем другие его виды. Это скорее друг, чем возлюбленный. Приступы одиночества здесь не столь остры, как у моих творческих коллег, хотя и мне пришлось испить из этой чаши. Сейчас я почувствовала, как на меня снова накатывает знакомая волна. Мне срочно требовалось с кем-нибудь поговорить.

Выход был только один. Я купила два артишока, телячьи отбивные и сладкий французский пирог, после чего позвонила своему лучшему другу Гарри Питту в надежде, что у него свободен вечер. Надежды мои оправдались.

Гарри Питт, как и я, вел отшельническую жизнь, предпочитая обществу людей свои книги, картины и мистера Спенсера, маленького лохматого шнауцера. Ему было уже за семьдесят, и он всю жизнь прожил холостяком. В свое время он был известным артдилером, тонким эстетом и ухаживал за светскими дамами определенного возраста, когда они находились, как деликатно выразился один острослов, «между мужьями».

Сейчас же он был лысым и толстым, что явилось следствием светской жизни, большая часть которой прошла за роскошными обедами и ужинами. Он знал множество никчемных подробностей о не менее никчемных людях, что делало его общество особенно интересным. Ему было известно и о роскошном саване, заказанном для миссис Огастас Бложе, и о привычке принца де Греве посылать мальчишек из трущоб Рио к дантисту, чтобы он вырвал им зубы, потому что так у них лучше получается минет.

Гарри знал все и обо всех и с удовольствием потчевал меня непристойными рассказами о «пустом блеске светской жизни». Я провела в его компании немало забавных вечеров, когда он, восседая, как паша, на шелковых подушках с кисточками и теребя длинный белый шарф на шее, дымил сигаретой в черном лакированном мундштуке и рисовал картины прошлой и настоящей жизни высшего общества. Проведя большую часть жизни среди богатых и знаменитых, он пришел к выводу, что почти все люди рано или поздно становятся негодяями.

– Среди своих пожитков и домашних животных чувствуешь себя как-то надежнее, – любил говорить он. – С ними можно не притворяться, да и обходятся они дешевле.

За ужином я рассказала ему о визите Фрэнсис Гриффин.

– Фрэнсис Гриффин… Фрэнсис Гриффин… – повторил он это имя, перекатывая во рту букву «р», словно смакуя хорошее бордо. – Интересная женщина, сложная и глубокая натура. Необычайно острый глаз. Ты, конечно, знаешь эту историю с ее камином?

– Нет, – заинтригованно ответила я.

– О, она похожа на анекдот, но, тем не менее это сущая правда. Я знаю… знал того архитектора. Теперь он уже умер.

– Гарри, ты еще ни разу не обманул моих ожиданий.

Усевшись поудобнее, я приготовилась слушать очередную байку Питта. Он был моим Марко Поло, возвращавшимся из дальних странствий с увлекательными сказками о сокровищах и принцессах. Рассказывая, Гарри не переставал методично поглощать свою отбивную так, как это делают только американцы: отрезав кусок, он каждый раз клал на стол нож и перекладывал вилку в правую руку. Мой друг называл это одной из своих «обременительных причуд».

– В тот день, когда было закончено строительство ее замечательного особняка «Хейвен», куда ты, счастливица, попадешь уже завтра, она обошла его вместе с архитектором, чтобы удостовериться, что все сделано как надо. Войдя в одну из комнат, она вдруг остановилась как вкопанная и, осмотревшись, заявила: «Здесь что-то не так». Бедняга архитектор в ужасе застыл на месте и стал что-то лепетать. История не сохранила его сбивчивых слов, но он, мягко говоря, был обеспокоен. Мадам тем временем медленно обернулась вокруг своей оси и наконец заявила: «Это камин. Он расположен не по центру, разве вы не видите?» Посмотрев на злосчастный камин, архитектор, у которого тоже был неплохой глазомер, сказал, что ничего не замечает. На его взгляд, с камином было все в порядке. Дело кончилось тем, что они взяли линейку и измерили стену. И, о Боже, камин действительно был сдвинут дюймов на девять от центра.

Итак, миссис Гриффин оказалась права. «Пожалуйста, исправьте свою ошибку», – заявила она архитектору. Тот чуть не поперхнулся. «Миссис Гриффин, я обещаю вам, что когда комнату обставят, никто ничего не заметит». – «Достаточно того, что заметила я». – «Но, миссис Гриффин, вы не понимаете. Я не могу переместить камин. Тогда придется взламывать все пять этажей». На что она ответила: «Меня не интересует, как именно вы это сделаете». С этими словами она вышла из комнаты, а ему пришлось разворотить весь дом – за ее счет, конечно, – чтобы камин оказался строго по центру стены. Через два года она вновь обошла особняк и, оставшись довольна, наконец въехала туда. Современная версия «Принцессы на горошине», не так ли?

– Потрясающе!

– Она патологически взыскательна, – продолжал Гарри. – Поразительное чувство пропорций. Известна тем, что, приходя в гости, обязательно дает указания хозяевам, как они должны расположить кусты роз в саду или переставить мебель в доме. И, что самое удивительное, всегда оказывается права. У нее глаз – алмаз. Как-то раз, придя в музей, она заявила, что одна из картин Грёза у них поддельная. Разразился ужасный скандал. Но картина действительно оказалась фальшивкой!

– Где же она этому научилась?

– Такому не научишься. Ее вкус и чувство гармонии – это как абсолютный слух: либо он есть, либо его нет. Но и знаний у нее тоже хватает: в старой живописи и антикварной мебели разбирается не хуже искусствоведа.

– А откуда она?

– Не знаю. Происхождение у нее довольно сомнительное, – фыркнул Гарри. – Но после замужества она заблистала. Утверждала даже, что ее отец был дипломатом. Но с этой профессией его роднит лишь то, что он успел дипломатично исчезнуть и тем самым лишил нас возможности уличить его дочь во лжи.

Мы оба рассмеялись. Гарри начал возводить пирамиду из оторванных листьев артишока.

– Я помню ее в молодости. Не слишком красивая, но очень стильная и общительная, душа любой компании. Каким-то образом ей удалось забраться в самый верхний ящик комода и вытащить оттуда завидного жениха – мистера Гриффина, приведя в ярость всех остальных девиц на выданье. В то время это вызвало настоящий скандал. Представляю, как все они облизывают ее сейчас.

– Да, в ней определенно что-то есть, – согласилась я. – Какая-то загадочность. Держу пари, что в молодости она была очень сексуальна.

– В молодости мы все были такими, – заметил Гарри, водружая на вершину пирамиды вилку. – Ходили слухи, что Холт Гриффин чуть не стал геем – во всяком случае, был от этого в двух шагах. Но она сумела удержать его на краю пропасти, приманив некими экзотическими сексуальными техниками. В этом смысле ее всегда сравнивали с герцогиней Виндзорской. Ну, ты понимаешь – кокаин на гениталии, объятия Клеопатры и все такое прочее.

– Объятия Клеопатры? – недоуменно переспросила я, втыкая вилку в кусок телятины.

– Это когда женщина напрягает мускулы влагалища, так что возникает ощущение массажа пениса, – равнодушно объяснил Гарри. – Очень эффективная техника, которой пользуются куртизанки и некоторые предприимчивые дамы. Но, честно говоря, я не очень-то в это верю. Скорее всего он просто в нее влюбился. Она была обворожительна и вызывала интерес. В той унылой среде, где он вращался, эта женщина была как глоток свежего воздуха. И к тому же она окружила его целенаправленной заботой. Говорили, что еще до знакомства она досконально его изучила – знала все его привычки, любимые вина, гастрономические пристрастия, интересы и увлечения, книги, сексуальные наклонности и тому подобное. Поэтому при встрече с ней ему показалось, что он обрел родную душу.

– Откуда ты все это знаешь?

– Это широко известные факты. Все были так поражены, когда она его окрутила, что высказывалась масса предположений относительно того, как ей это удалось. Ты же знаешь, каковы люди – они обожают докапываться до истины, чтобы затем смешать все с грязью. А все дело было в том, что джентльмены типа Холта Гриффина любят, когда их облизывают. Они не интересуются слабонервными девицами из высшего общества, которые разочарованы в жизни, постоянно жалуются на обстоятельства, и никогда не будут спать с мужчиной, если у них нет настроения. В конце концов они начинают пить, потому что им кажется, что им чего-то недодали. Такие мужчины, как Холт Гриффин, предпочитают, чтобы их ублажали, причем со знанием дела. Фрэнсис Гриффин проявила в этом незаурядное мастерство.

– Я представляла ее совсем иначе. Она казалась мне настоящей дамой.

– Она такая и есть. Поистине великая женщина, – торжественно объявил Гарри. – Ты зря думаешь, что сомнительное прошлое лишает людей величия. Наоборот, оно придает им вес, ведь им пришлось через многое пройти. Эти дураки, которые думают, что происхождение дает им право претендовать на возвышенность и благородство, вызывают у меня только смех. Фрэнсис Гриффин благородна в истинном смысле этого слова – она тверда, независима и обязана всем себе самой. Настоящая амазонка.

– А ты был с ней лично знаком?

– Она не водит знакомства с такими, как я, – задумчиво произнес Гарри. – Но я ее видел. Когда-то давно она зашла в мой магазин и с ходу купила потрясающий рейзеновский комод. Правда, перед этим она торговалась. Очень упорно, но не агрессивно. Это была одна из лучших моих вещей, вне всякого сомнения. Вряд ли кто-нибудь еще мог похвастаться такой редкостью. И она мгновенно его оценила. Сказала, что у меня прекрасный вкус, и попросила поискать для нее кое-что на аукционах. И мы действительно нашли пару-тройку изумительных вещей.

– Так часто бывает с теми, кто создал себя из ничего, – заметил Гарри после паузы. – Они легко отличают настоящее от поддельного, потому что в них самих много наносного и фальшивого. Правда, получается это не у всех. Но у нее выходило отлично. Я бы правую руку отдал за то, чтобы побывать у нее дома, но, увы, мне так и не повезло. У меня была мысль поехать к ней вместе с грузчиками, доставлявшими комод, но потом я решил, что это будет выглядеть слишком пошло.

– Завтра захвачу с собой «Полароид», – поддразнила я его.

– Боже упаси! – завопил Гарри. – Я все равно ничего не увижу на снимках. Ты знаешь, я, кажется, начал слепнуть.

Я потрепала его по щеке. Он был похож на старого грустного пса.

– Лучше бы я оглох, – вздохнул мой друг. – Я уже достаточно наслушался в этой жизни, но смотреть мне еще не надоело. Боже, как же я люблю красоту. Как можно жить без музеев и галерей? Проклятие!

Сняв очки, он двумя пальцами потер переносицу. Вид у него был усталый и раздраженный.

Я стала убирать грязные тарелки. Потом принесла пирог и отрезала от него большой кусок для Гарри. Он прямо-таки набросился на него.

– Мой любимый! Хорошая девочка.

Я закурила и стала смотреть, как Гарри расправляется с пирогом.

– Итак, она получила то, что хотела, – произнесла я через некоторое время. – Везет же людям.

– Но жизнь ее сложилась трагично.

– Приятно слышать. И что же случилось?

– Эта ужасная история с ее дочерью.

– А что с ней стряслось?

– Разве ты не знаешь? Я думал, это известно всем. Ее дочь звали Кассандра – как тебе нравится? Богачи столь самоуверенны, что называют своих детей Корделиями, Электрами и Кассандрами, совершенно не думая о последствиях. Они считают, что им все сойдет с рук.

– Так что же с ней случилось?

– Она умерла.

– В самом деле? О Господи. Как же это произошло?

– Неужели ты действительно не знаешь? – с видимым удовольствием спросил Гарри, постепенно оживляясь. Он обожал сплетничать – это придавало ему силы. – Пятнадцать лет назад Кассандру Гриффин зарезали в ее комнате.

– Не может быть!

– И до сих пор неизвестно, кто это сделал. Преступление так и не было раскрыто.

– Какой ужас!

– «Ужас» не то слово. Это случилось как раз в «Хейвене». Удивительно, как старушка Фрэнсис может там жить. Я бы не смог оставаться в доме, где зарезали моего ребенка, а ты? – несколько игриво спросил Гарри.

– Никогда в жизни…

– Этот случай наделал много шума, но разговоры как-то быстро утихли, и потом уже никто об этом не вспоминал. Наверное, из уважения к семье.

– Как давно это случилось?

– Лет пятнадцать-шестнадцать назад. Холт Гриффин был тогда представителем в ООН или кем-то в этом роде. Такое громкое дело, удивительно, что ты об этом не слышала. Наверное, просто не обратила внимания по молодости.

– Мне тогда было не до того, – ответила я, мысленно возвращаясь в те годы. – А сколько ей было лет – я имею в виду дочке?

– Двадцать пять – двадцать шесть. Что-то около этого.

– Значит, сейчас ей было бы столько же, сколько мне. Или чуть больше.

– Угу.

– Какой все-таки кошмар. И убийцу так и не нашли? Невероятно.

– Действительно, странно. Но я уверен, что мы многого не знаем.

Я заметила, что Питт пристально смотрит на пирог.

– Еще кусочек?

– Ну разве что маленький ломтик.

Я отрезала ему большой кусок. Теперь он поглощал его медленно, снимая сверху яблоки, чтобы потом похрустеть оставшейся корочкой.

– Вкусная у него корочка. Прямо как домашнее печенье, – заметил Гарри. – Я только со второго раза могу распробовать еду.

– Как можно пережить такое? Ужасно, когда дети умирают от болезни или несчастного случая, а уж убийство… Она была единственным ребенком?

– Да, единственным, – коротко ответил он.

– Миссис Гриффин попросила меня расписать зал, который она построила для первого бала своей дочери. А потом сказала, что я на нее похожа.

– Правда? – с интересом спросил Гарри. – Насколько я знаю, ее дочь была совершенно неуправляемой. Во всяком случае, так считалось. После довольно бурной молодости она выскочила замуж за какого-то жиголо.

– И все же она нашла в нас что-то общее.

– Наверное, вы похожи внешне.

Я пожала плечами.

– Бедняжка.

– Ну, смотри веселей, моя девочка, – сказал Гарри, погладив меня по руке. – Видишь, деньги не всегда приносят счастье.

Я вспомнила сегодняшний визит.

– Как все-таки странно. Вот уж никогда бы не подумала, что у моей посетительницы такая судьба. Это в корне меняет дело. Теперь мне стало по-настоящему интересно. Как ты думаешь, что ей на самом деле нужно?

– Вот поезжай завтра и выясни.

– Но, Гарри, мне же придется отказаться от всех других заказов.

Он просто пригвоздил меня взглядом.

– Не валяй дурака, Фейт. Она кладезь полезных знаний. На нее стоит поработать. Это все равно что королевский заказ, даже лучше. Для тебя это счастливый шанс, ведь работа у нее – это лучшая рекомендация. Ты сделаешь себе имя.

– У меня и так есть имя.

– Но это будет громкое имя.

Браш вскочил на стол и стал лапой скрести Гарри по рукаву. Тот погладил его по выгнутой спине. Я попыталась прогнать кота.

– Оставь его, – остановил меня Гарри. – Ему хочется немного ласки, так ведь, Браши?

– Сколько лет твоему мистеру Спенсеру?

– Сто двадцать на человеческий счет. Он сварливый, беззубый и бесполезный, но я обожаю этого негодника. В следующий раз будем ужинать у меня. Он будет рад тебя видеть.

Ужины у Гарри носили крайне хаотический характер. У него было множество соусов, и он вечно их путал. Однажды он испортил чудесную баранью ногу, залив ее карамельным соусом, который принял за подливку.

– На твоем месте я бы не стал переживать из-за других заказов, – продолжал Питт. – После нее тебя просто завалят работой.

– Думаешь, мне хочется столько времени торчать в одном месте?

– Но, дорогая моя, ведь речь идет не о лачуге. «Хейвен» – один из лучших домов в мире, а ты сделаешь его еще прекрасней. Честно говоря, тебе давно пора сменить обстановку. Ты ведешь слишком замкнутый образ жизни, как будто уже собралась на покой. Я был гораздо старше, когда поставил на себе крест.

– А ты его поставил, Гарри?

– Видишь ли…

Мой друг откинулся на спинку стула и вставил в мундштук сигарету. Казалось, изящный стул в стиле английского ампира вот-вот развалится под тяжестью его грузного тела. Взяв серебряную зажигалку в форме обезьянки, которую он подарил мне на день рождения, Гарри нажал на ее хвост и прикурил от маленького язычка пламени.

– Хочешь услышать мудрый совет старого астматика? – спросил он, выпуская длинную струю дыма.

Я с готовностью кивнула.

– Я всегда жалел о некупленных мной картинах, несостоявшихся путешествиях и так и не случившейся любви. Иными словами, я жалел только об упущенном и никогда – о содеянном, – авторитетно заявил Гарри. – По-настоящему сожалеть стоит только о том, чего мы не совершили.