Текст книги "Наследник братвы (ЛП)"
Автор книги: Джейн Генри
Соавторы: Софи Ларк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Джейн Генри, Софи Ларк
Наследник братвы
Переводчик: towwers
Беты (редакторы): Мисс Кофе
Глава 1
Константин
Я уже три недели нахожусь в одиночной камере.
Охранники больше не называют это «одиночной камерой» – теперь «ограниченное помещение», что должно звучать более гуманно. Я все еще заперт тут двадцать три часа в сутки, мне запрещено звонить или принимать посетителей, так что, возможно, им следует назвать это «медленной смертью от скуки».
Меня бросили сюда после того, как ирландцы попытались вырезать мою печень во дворе тюрьмы. Именно там происходит большинство драк. Предполагалось, что это будет не драка, а убийство. Трое ублюдков загнали меня в угол самодельным оружием – бритвенными лезвиями, вплавленными в ручки зубных щеток, – и мне не нужны были комментарии, чтобы понять, что происходит.
– Это за Рокси, – сказал один из них.
– Ни хрена, – ответил я.
Затем я поймал его за запястье и ударил головой прямо в нос.
У них получилось сделать несколько хороших порезов. Полоснули меня по плечу и спине. Один даже ударил меня в бедро.
Насколько я могу судить, у них сломан нос, вывихнуто плечо и колено.
Я был главным силовиком своего отца с пятнадцати лет. Я знаю, как уложить человека так, чтобы он больше не вставал.
Это единственное, в чем я хорош: насилие.
Если Коннор Магуайр хочет отомстить за свою дочь, ему придется послать гораздо больше людей. С чем-то получше зубных щеток с лезвиями.
Кусок бритвы даже остался у меня в голени. Тюремному врачу пришлось выковыривать его и заодно зашивать мне спину. Как только он закончил, охранники бросили меня в «ограниченное помещение». Вот тут я скучаю до смерти.
Поэтому я был не против, когда охранник сказал, что будет обязательная встреча с психиатром.
У меня нет никакого интереса к терапии. Но я не прочь увидеть другие стены.
Я позволяю им надеть наручники на мои руки и лодыжки и выхожу из своей камеры размером с лифт, через многочисленные контрольно-пропускные пункты и запертые двери, которые ведут из восьмого блока обратно в лазарет.
Мы резко поворачиваем направо и попадаем в ряд офисов, в которых я никогда раньше не бывал.
Они усадили меня за простой стол на деревянный стул. Закрепили цепочку между манжетами, чтобы я мог двигать руками только на сантиметров тридцать или около того в любом направлении. Потом я сидел там и ждал ровно восемь минут.
Тюремное время исчисляется по часам. 6:00 – включается свет, вырывая вас из сна, если хоть кто-то спал. 6:05 – охранники приходят, чтобы пересчитать заключенных. 7:00 – время завтрака – «любимая» овсянка. Время, отведенное на прием пищи, душ, упражнения, собрания анонимных алкоголиков… и так далее и тому подобное в течение дня, на счету каждая минута, пока не придет время спать и начинать все сначала.
Я довольно хорошо научился считать проходящие минуты, не от собственного желания.
Так что я точно знаю, сколько времени прошло, когда дверь за моей спиной приоткрылась, и зашла женщина.
Я почуял запах ее духов еще до того, как увидел. Тонкий и теплый, с оттенками розы и аниса.
От запаха у меня перехватило дыхание, расширились зрачки, участилось сердцебиение. В конце концов, прошло три месяца с тех пор, как я в последний раз видел женщину, не говоря уже о том, чтобы нюхать ее.
Тюрьма, блять, воняет. Промышленными моющими средствами, убогой едой, заплесневелыми камерами и потными телами.
От запаха этой женщины у меня слюнки текут еще до того, как она переступает порог. Это как обонятельный проблеск рая из недр ада.
Выглядит она тоже хорошо.
Она делает широкий круг, огибая стол, подходит с другой стороны, чтобы сесть прямо напротив меня.
Она подтянутая и миниатюрная – темноволосая, темноглазая. Может, ей и за тридцать, но она выглядит моложе из-за россыпи коричневых веснушек на щеках, которые напоминают пятнистого олененка.
Она старается выглядеть профессионально в своем костюме и очках в темной оправе, но волосы оставила распущенными. И она не может скрыть напряжение в своих плечах или легкую дрожь в руках, когда раскладывает перед собой папку и ручку.
– Добрый день, – вежливо говорит она. – Меня зовут Клэр Найтингейл. Я здешний коррекционный психолог. Вы назначены моим… одним из моих пациентов.
Ее голос ниже, чем я ожидал – мягкий, но ясный. Когда она кладет одну бледную руку поверх папки, я вижу, что она потрудилась сделать маникюр, прозрачный лак. На ее левой руке нет кольца, и нет следов, что она его носила.
Она ждет, когда я отвечу.
Я ничего не говорю.
Поэтому она отваживается на вопрос, на который, как она думает, я обязательно отвечу.
– Вас зовут Константин Рогов, верно?
Я молча наблюдаю за ней.
Как я и подозревал, чем дольше длится молчание, тем розовее становятся ее щеки. Она ерзает на стуле.
Спустя почти целую минуту она говорит:
– Вы не собираетесь говорить со мной? Охранники сказали, что вы согласились на встречу.
Наконец-то я отвечаю:
– Чего вы надеетесь достичь, мисс Найтингейл?
Несмотря на то, что она пыталась спровоцировать меня на ответ, грубость моего голоса в этом маленьком пространстве заставляет ее вздрогнуть. Она сердится на себя за то, что напугалась, ее щеки краснеют сильнее.
– Я здесь, чтобы помочь в процессе реабилитации, – говорит она. – Регулярно встречаясь, я надеюсь помочь провести здесь время более эффективно и подготовить вас к успешному возвращению к нормальной жизни.
«К нормальной жизни». Как будто у меня или у братьев была такая роскошь.
А она борец.
Одна из тех женщин, которые думают, что могут изменить мир. Чем более драматична перемена, тем больше удовлетворения это принесет ей. Она могла бы делать прививки сиротам в Гватемале или выуживать пластик из океана. Вместо этого она здесь, пытается перевоспитать отбросов общества.
Я смотрю на ее сверкающие туфли, кожаный портфель, сшитый на заказ костюм. Все нарочито простое и без украшений, но, тем не менее, заметно дорогое.
– Что такая маленькая богатая девочка, как ты, делает в таком месте? – говорю я. – Наверняка были варианты получше, как только ты закончила… Колумбийский, полагаю?
Ее губы бледнеют, когда она плотно сжимает их.
Это слишком просто.
– Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне, – говорит она.
– Но ты думаешь, что я должен открыть тебе свою душу. Незнакомке. Которая не хочет отвечать на простой вопрос о себе.
Я вижу, как ее грудь поднимается и опускается под скромной рубашкой. Вижу, как трепещет ее пульс в милой впадинке на шее.
– Все, что вы мне скажете, конфиденциально, – говорит она. – Не будет использовано против вас в судебном разбирательстве.
– Это словно закрывать дверь сарая после того, как лошадь убежала, – говорю я. – Я отбываю пожизненный срок.
– Да, – говорит Клэр, слегка сжимая кончиками пальцев папку из плотной бумаги, в которой, несомненно, содержатся записи обо всех моих проступках. То есть все те, о которых они узнали. – За убийство вашей невесты, Роксаны Магуайр.
– Я не хочу говорить об этом, – огрызаюсь я грубее, чем намеревался.
– Нам не обязательно говорить об этом сегодня, – говорит Клэр, делая небольшое ударение на слове «сегодня», подразумевая, что к этой теме она обязательно вернется в будущем.
Ей не понравится ответ, который она получит, если попытается.
Неудержимо ее взгляд притягивается к моим массивным рукам, сложенным на столе. Толстые, мозолистые пальцы. Татуировки на костяшках и тыльной стороне ладоней. Ее глаза блуждают по моим сильно испещренным венами предплечьям, а затем по бицепсам, которые растягивают тюремную форму размера XXXL.
Слова в этой папке, должно быть, эхом отдаются у нее в голове.
Подверглась сексуальному насилию…
Череп, проломленный винной бутылкой…
Причина смерти: удушение…
– Разве это не мешает на работе быть красивой? – спрашиваю я ее.
Она шумно выдыхает, наполовину не веря, наполовину взволнованная.
– Я не… пожалуйста, не пытайтесь манипулировать мной с помощью лести.
– Я не льщу. Ты потрясающая женщина, пытаешься работать с убийцами и насильниками. Хочешь сказать, это не отвлекает?
Она хмурится.
– Нет никаких проблем.
– Это невозможно.
Теперь она выглядит почти сердитой.
– Во мне нет ничего особенного, – прямо говорит она.
Я не знаю, почему она так упорно считает себя некрасивой – возможно, у нее нет очевидной броскости, присущей женщинам определенного типа, но красота Клэр тем более сильна своей утонченностью. Нежность и сияние кожи, как будто малейшее прикосновение может оставить на ней синяки… большие темные глаза, такие влажные, что кажутся почти полными слез…
Из-за этой хрупкости я хочу делать с ней ужасные вещи.
И также сильно хочу защитить ее. Она как маленькая птичка, которая могла бы поместиться в моей ладони… Соловей, поющий только для меня…
– Не скромничай. Ты видела, как мужчины смотрят на тебя. Скажи правду, Клэр.
Она прикусывает уголок губы, раздраженная тем, что я назвал ее по имени, и моим командным тоном.
Тем не менее, я вижу, как этот тон овладевает ею, заставляя ответить.
– Мужчины всегда пялятся на женщин, – говорит она.
– Они больше пялятся на тебя… хотя что тут удивительного?
– Мистер Рогов, – резко говорит она. – Я же сказала, мы здесь не для того, чтобы обсуждать меня.
– Помню, – говорю я.
Но думаю, что она будет обсуждать себя, если я подтолкну ее. Потому что, как бы мисс Найтингейл ни старалась быть строгой, сохранять профессионализм, я вижу правду за ее тонким фасадом. Я вижу, как она вздрагивает, когда я лаю, как она извивается под моим пристальным взглядом. Как ее глаза вспыхивают, встречаясь с моими, когда я говорю более мягким тоном, и как ее щеки розовеют, когда я делаю комплименты. Клэр была воспитана в уважении к авторитетам.
– Как именно ты планируешь меня реабилитировать? – спрашиваю я.
Кончик ее языка высовывается, увлажняя бледные губы.
– Часто бывает полезно изучить, существует ли глубинная психиатрическая проблема, которая может способствовать негативному поведению. Мы можем провести тесты, чтобы определить, может ли шизофрения или депрессия…
– Я не сумасшедший, – говорю я категорично.
– Психическое здоровье – это целый спектр, – говорит она. – Нет четкой границы между психическими заболеваниями и здоровым, рациональным умом. И в любом случае, даже без диагноза, я все равно могу помочь понять ваши триггеры и скорректировать ваше поведение.
– Правда? – говорю я. – И скольким заключенным ты помогла таким образом?
Она ерзает на своем месте.
– Это не совсем…
– Как долго ты здесь работаешь? – требую я.
Я услышал, как она запнулась. Я чертовски уверен, что она собиралась признать, что я был ее первым пациентом.
– Я новичок в этой тюрьме, – говорит она с отважной попыткой сохранить достоинство. – Но уверяю вас, я полностью лицензированный психолог с…
– Да? – смеюсь я. – Когда ты получила лицензию? Чернила то высохли?
Клэр делает медленный вдох, пытаясь избавиться от моих насмешек.
Это не работает. Когда она собирается открыть мою папку, ее рука дергается, и ручка падает на пол.
Это остается между нами.
Она сильно наклоняется со своего стула, чтобы поднять ее, длинная прядь блестящих темных волос соскальзывает с плеча и свисает на грязный ковер.
Она хватает ручку и снова подтягивается.
Когда она поднимается, я бросаюсь вперед, натягивая цепь. Хватаю прядь волос и крепко наматываю ее на руку, рывком поднимая ее со стула и подтягивая к себе. У меня не так много места для маневра, но даже закованный в цепи, я с легкостью одолеваю ее.
Я притягиваю ее полностью в кольцо своей правой руки, моя рука запутывается в ее волосах, пальцы сжимаются у основания ее шеи. Ее миниатюрное тельце прижимается к моей груди. Мы смотрим друг другу в глаза, нос к носу, моя другая рука зажимает ей рот.
В этом положении я мог бы поцеловать ее или задушить с таким же минимальным усилием.
– Вот как я понял, что ты гребаный любитель, – рычу я, глядя в испуганные глаза. – Потому что профессионал не распускает волосы и не берет ручку. Черт, я сомневаюсь, что они поднесли бы ручку ближе чем на сто футов к такому человеку, как я. Они бы знали, что я могу проткнуть глаз быстрее, чем они успеют моргнуть.
Все ее тело дрожит. Слезы блестят в уголках больших темных глаз.
К ее чести, она не кричит и не пытается сопротивляться. Она знает, что это бессмысленно.
Она чувствует, как моя рука обнимает ее. Она знает, что я мог бы сломать ей позвоночник прежде, чем охранники смогли бы пройти через эту дверь.
Она смотрит мне в глаза, что-то ища. Может быть, какую-то искру человечности. Может быть, какой-то намек на ужасную судьбу, уготованную ей.
Она не найдет того, что ищет.
Я рычу:
– Считай, что ты предупреждена. Я не гребаный социальный эксперимент. Я не буду исправляться. Я преступник. Чудовище. Убийца. Я был таким и всегда буду.
Она тяжело дышит, не в силах скрыть, как дрожит и задыхается в моих объятиях. Она напугана, унижена, изо всех сил старается не разрыдаться.
Она думает, что может проводить на мне тесты. Что ж, прямо сейчас я провожу с ней тест. И их будет еще много, если она осмелится навестить меня снова. У меня есть подозрения насчет Клэр, состояние, которое я мог бы диагностировать у нее так же легко, как она могла бы назвать меня социопатом и преступником.
Я делаю последний вдох этого небесного аромата.
– Иди домой, Клэр. Найди хорошего биржевого маклера[1]1
человек, работающий на бирже
[Закрыть], вступи в загородный клуб. Это твое единственное предупреждение.
Я отпускаю ее, позволяя ей отшатнуться от меня.
Ее так сильно трясет, что она с трудом может поднять свою папку и портфель.
Она бросает на меня последний полный ужаса взгляд. Затем выбегает из комнаты.
Проходит двадцать минут, возвращаются охранники.
Я ожидаю, что они накажут меня за то, что я поднял руку на психолога.
Вместо этого они уводят меня обратно в одиночную камеру, как будто ничего не случилось.
Это говорит все, что нужно о моем будущем с Клэр Найтингейл.
Глава 2
Клэр
Свет в туалете для персонала то включается, то выключается, и на один дикий, ужасающий момент я боюсь, что он вообще погаснет.
Я никогда не боялась темноты, но после сегодняшнего…
Лампы мигают и снова включаются, заливая комнату таким ярким светом, что он ослепляет. Я моргаю и оглядываюсь.
Несмотря на то, что здесь несколько кабинок и дверь должна оставаться открытой, я пинком закрываю ее и запираю на засов. Прислоняю предплечье к холодной стали, прижимаюсь лбом к руке, закрываю глаза и глубоко дышу.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Вдох – я все еще чувствую его запах. Сырой и землистый, как свежеотколотый камень, обнаженный оползнем. Чистый, с едва уловимым привкусом сосны. Непримиримо мужской.
Выдох.
Я в порядке.
Я в порядке.
Я выпрямляюсь и представляю, что сказала бы моя мать, если бы узнала, что я прислонилась к двери туалета в тюрьме. Она, вероятно, заставила бы меня вымыться в дезинфицирующем средстве для рук и сдать тест на ЗППП.
Здесь на удивление чисто, в отличие от остальной тюрьмы. Как учительская в захудалой школе, это маленький кусочек нормальной жизни в унылой обстановке.
Слава Богу за это. Мне нужно что-нибудь чистое сейчас. Что-то нормальное и обыденное.
Надо было подать рапорт. У него могут быть серьезные неприятности за то, что он сделал, и мой долг сообщать властям о любых случаях жестокого обращения или неправильного поведения. И если мой отец узнает…
Обычно я придерживаюсь правил… Но в этот раз я не могу. Я не совершу одну и ту же ошибку дважды.
Смотрю в зеркало над раковиной, наполовину ожидая увидеть синяки там, где он схватил меня за шею, но он не оставил никаких следов. Я наклоняю голову влево, затем вправо. Слабый оттенок розового, не более. Я сглатываю, наблюдая за горлом.
Я странно разочарована, что нет синяка, как будто мне нужно напоминание о том, через что я прошла. Но ничего нет. Я в порядке.
С другой стороны, мои волосы – это совсем другая история. Сегодня я выпрямила их и усердно постаралась, чтобы казаться профессионалом, но благодаря его мясистому кулаку волосы растрепались.
Ко мне никогда не прикасались такие сильные руки.
Такие руки невозможно забыть.
Большие, умелые руки с толстыми, грубыми пальцами, закаленными годами тяжелой работы и помеченными выцветшими татуировками. Я все еще вижу их, закрученные вокруг моих волос и над моим ртом. Умелый захват, который удерживал меня неподвижно, но обещал насилие, если я ослушаюсь. Спокойная сила, бурлящая под поверхностью. Готовый к разрушению.
Я так потрясена произошедшим, что даже не могу вспомнить цвет его глаз. Почти испытываю искушение пойти туда снова, чтобы собрать его образ воедино в своем сознании. Лишь помню, что его жесткие глаза сузились в ярости от дерзости моих притязаний, и моей цели. Как и многие заключенные, он не верит в реформу. По крайней мере, так он говорит. Думаю, если бы он поверил, что реформация возможна, ему пришлось бы признать, что заключение служит определенной цели.
Я расправляю плечи и пытаюсь поправить волосы. У меня полно дел, и я не позволю какому-то аморальному преступнику сорвать планы.
Но его голос. Боже, его голос с грубоватым русским акцентом, глубокий баритон, властно звучащий. Я все еще слышу его.
«Профессионал не распускает волосы».
Он выплюнул эти слова, как будто хотел ударить меня ими.
Я дрожу.
Он прав. Это первое правило самозащиты для женщин. Никогда, никогда не распускай волосы. Вторая самая глупая вещь, которую можно сделать – это собрать их в хвост, который представляет собой готовую ручку, практически приглашающую схватить его и напасть на вас.
Я знала это. Знала. И все же сегодня, во время моего первого визита в печально известный DesMax[2]2
Исправительное учреждение строгого режима
[Закрыть], я этого не сделала. Мне просто нужно быть профессионалом и собраться с духом.
Нахмурившись, я роюсь в своей сумке, пока не нахожу резинку и несколько заколок для волос. Быстро заплетаю косу, затем скручиваю ее в пучок на затылке. Раньше я выглядела заурядно. Теперь я выгляжу как домохозяйка.
Все во мне абсолютно среднее.
Каштановые волосы. Карие глаза. Средние губы. Обычный нос. Веснушки.
Я знаю, что его комментарии о моей «красоте» были просто насмешкой, попыткой проникнуть мне под кожу. Я ходила в школу с самыми потрясающими светскими львицами в городе. Я никогда не выделялась, и меня это вполне устраивает.
Бунтарским жестом я достаю блеск для губ со дна сумки, срываю крышку и провожу им по губам.
О, точно. Телесный оттенок. Цвет губ не изменился, теперь они просто липкие.
Вздох.
Мой телефон звонит песней Круэллы де Виль, и я делаю мысленную пометку сказать своей лучшей подруге Фелисити, чтобы она перестала менять мелодии на мамины звонки. В один прекрасный день она узнает. Я замолкаю, благодарная за то, что на мгновение отвлеклась.
– Да, мам, – бормочу я себе под нос. – Я прекрасно понимаю, что через тридцать минут у меня вечеринка по случаю дня рождения. Извини, но я привожу себя в порядок после нападения клиента, который отбывает срок за убийство.
Представление выражения ужаса на ее лице немного приободряет меня.
Я оглядываю свою одежду. Ничего не порвано. Ничего даже не взъерошено и не помято. В тюрьме действуют очень четкие правила, что разрешено носить посетителям, но к профессионалам, которые здесь работают, относятся немного снисходительнее. Я специально выбрала этот костюм – классический двубортный темно-серый пиджак с юбкой-карандашом в тон. Профессиональный, и никак не сексуальный. Может быть, это годы страха перед мужчинами, которые привил мне отец, но по какой-то причине я чувствовала, что не могу показать даже проблеска кожи или женственности, идя в мужскую тюрьму строгого режима.
Это не помешало ему найти во мне самое женственное и надругаться над этим.
Придурок.
Почему я снова сделала это?
Потому что я верю в реформы.
Верю, что все люди способны на величие.
Верю в силу искупления.
Кто-то в моей семье должен это делать.
Телефон звонит снова, и на этот раз я смотрю вниз и вижу на линии не мать, а отца. Я качаю головой, вздыхаю. Мне двадцать девять лет, и моя мать все еще жалуется папе, когда не добивается своего. Очаровательно, на самом деле.
– Алло?
– Клэр, твоя мать в бешенстве, – по приглушенному звуку его голоса я бы предположила, что он сидит у бара на задней террасе, окруженный своими дружками. – Ты уже в пути? – он пытается говорить небрежно, но я почти вижу вопрос, который он задал, практически чувствую, как он кипит, потому что она жаловалась перед его друзьями. Так или иначе, это моя вина.
– Да. Буду примерно через тридцать минут.
Я всего в десяти минутах езды, но движение в Пустынном районе печально известно тем, что в час пик оно останавливается.
Это даст мне достаточно времени, чтобы собраться с мыслями, но сначала нужно подготовиться к вечеринке. Я точно не могу надеть костюм на день рождения. С таким же успехом я могла бы наклеить на лоб «Лицензированный терапевт», чтобы никто не спрашивал, кем я работаю.
Но они все равно спросят.
Я ставлю сумку на раковину и достаю платье, которое взяла с собой, чтобы переодеться, специально подобранное под пиджак и не мнущееся. Фелисити сказала, что это «милейшее платье миди с открытыми плечами, в складку», но я бы назвала его просто модным летним платьем. Дверь заперта, у меня достаточно уединения, чтобы быстро переодеться, а затем накинуть пиджак.
Прекрасно. Маленькие ленточки на лямках приподнимают плечи пиджака. Либо я выйду отсюда с этим нелепым видом, либо я выйду отсюда с открытой кожей.
Предпочитаю выглядеть нелепо. Это самый безопасный вариант.
Я морщусь от своего вида. У мамы был бы сердечный приступ.
Прежде чем уйти, я мою руки с мылом горячей водой, как будто хочу стереть из памяти воспоминание о сегодняшнем.
Не помогает.
Я отпираю дверь, перекидываю сумку через плечо и целеустремленно иду к парковке.
Наполовину ожидаю криков или тюремного бунта позади. В одной комнате слышен лязг металла и приглушенный гул голосов, но в остальном тишина.
Я оглядываюсь через плечо, всего в нескольких метрах от камер, где держат заключенных.
Где он сейчас?
Почему меня это волнует?
Мой пульс учащается.
После того, как я ушла, как долго он сидел в комнате?
Что он воображал себе?
Я прочитала файл. Я знаю, что он сделал с женщиной.
Иногда смотришь на преступника и не можешь представить, что он совершил преступление, за которое его осудили. Симпатичные, по-мальчишески выглядящие парни, виновные в школьных перестрелках? Никогда.
Но один взгляд в его глаза, и я поняла, что Константин Рогов способен совершить убийство.
***
На следующий день я просыпаюсь ни свет ни заря. Тусовщица пришла домой со своего дня рождения к десяти, смыла макияж и закончила процедуру ухода за кожей к десяти пятнадцати, а к половине одиннадцатого надела маску на глаза.
К тому времени, как я ушла, мама в шоке покачивалась на своих четырехдюймовых шпильках, а отец раскуривал сигары. Окружной прокурор Пустоши[3]3
вымышленный город, в котором происходят действия
[Закрыть], курящий на досуге. Но вечеринкой «Найтингейлов» это можно назвать только тогда, когда мама выкатывает тарелки со сладостями, а друзья отца начинают хвастаться своими достижениями.
Это не моё.
Я потягиваюсь и снимаю маску для глаз, жмурясь от света на телефоне.
5:45.
У меня нету дел до полудня, так что сегодня утром есть немного времени для себя. И я точно знаю, как его потрачу.
Я готовлю себе чашку кофе, сажусь перед компьютером и набираю его имя.
Константин Рогов.
Ссылок меньше, чем я ожидала, ровно две, следующие – профили всех пользователей LinkedIn.
Я нажимаю на первую статью. Пока читаю, кофе остывает.
Тридцатичетырехлетний Константин Рогов, родом из Москвы, осужден за убийство первой степени. Рогов уже отбывал срок за насильственные преступления. Череп его жертвы проломили тупым предметом, хотя причина смерти – удушение. Рогов не сознался, но присяжные единогласно признали его виновным. Рогов будет отбывать пожизненное заключение.
Я пью холодный кофе, мой разум пытается собрать все воедино. Вчера я подумала про себя, что он человек, способный на насилие.
Но насилие над любимой?
Я продолжаю читать.
«Их отношения были, мягко говоря, нестабильными», – сообщил один из источников. «Они постоянно ссорились, и в прошлом году в День святого Валентина она проколола ему шины, когда заподозрила, что он ей изменил. Источники утверждают, что это должен быть брак по договоренности, направленный на формирование союза между ирландской и русской мафией.»
Поэтому он избил ее. Ударил бутылкой из-под вина. Затем задушил до смерти. Я воображаю, как он обматывает мои волосы вокруг шеи и тянет.
Можно убить кого-то, задушив собственными волосами?
Я сглатываю желчь, которая подступает к горлу, когда звонит телефон.
Незнакомый номер.
– Алло?
Щелк-Щелк-Щелк. На линии раздается бодрый мужской голос.
– Исправительное учреждение города Пустошь. Мне нужна мисс Найтингейл.
– Слушаю.
Холодок пробегает по позвоночнику, заставляя волоски на руках встать дыбом. Это не тот номер, которым пользуется мой руководитель.
– Запрошенный звонок от заключенного по имени Константин Рогов. Вы согласны принять вызов?
Мои колени слабеют, и я опускаюсь на стул. Ищу всю свою энергию, чтобы притвориться, будто я не парализована страхом и во рту не пересохло от предвкушения.
– Согласна.
Как говорят на свадьбе.
Я закрываю глаза при звуке новых щелчков.
Теперь он. Его голос глубже, чем я помню, более хриплый, акцент более выраженный.
– Здравствуйте, мисс Найтингейл, – он делает паузу, и я действительно слышу насмешку в его тоне. – Доктор.
– Заключенным не позволено звонить своим врачам, мистер Рогов.
– Ты приняла мой звонок.
Я сглатываю, моя рука дрожит.
– Да.
Боже, как многословно, и за это я получила докторскую степень?
– Не буду вас задерживать, мисс Найтингейл. Я просто хотел сделать предупреждение.
Мой пульс учащается.
– Вы должны прибыть сегодня днем. Но в десять утра они узнают, что врач, назначенный на утреннюю смену, к сожалению, недееспособен и не сможет прийти, как планировалось. Тогда они позвонят вам, мисс Найтингейл. И попросят прийти пораньше.
Я выдавливаю весь воздух из своих легких, просто чтобы ответить.
– Ах, серьезно?
Он даже не потрудился ответить мне.
– Ты согласишься. И придешь на более раннюю смену. Тогда и увидимся.
Щелчок.
– Алло?
Линия оборвалась.
Я осторожно кладу телефон на тумбочку и, не моргая, смотрю в зеркало. Не знаю, мне просто угрожали или заманивали в ловушку. Но чую, у меня нет выбора.
