Текст книги "Книга колдовства"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В и о л а: Один лишь я – все дочери отца,

Все сыновья его…

У. Шекспир. Двенадцатая ночь, или Что угодно

(Перевод М. Лозинского)

По тому, какие предосторожности предпринимали обитательницы Киприан-хауса, вступая в близкие отношения со мной, а также по тем любовным приемам, каким они меня обучали, я понимала, что они боятся беременности и считают ее вполне возможной. Я, конечно же, изливала семя, когда испытывала тот невероятный двойной Экстаз (да, именно так, с большой буквы!), которому они так завидовали. И все-таки у меня не было уверенности в том, что я могу иметь детей, а тем более – забеременеть сама. Роль матери виделась мне особенно призрачной, поскольку обычное женское месячное недомогание меня так ни разу и не посетило, к еще большей зависти моих подруг.

Но даже эти немногие знания о собственном теле пришли ко мне с большим опозданием, когда я стала взрослой. Во времена моей учебы в монастырской школе я, увы, не знала ничего. Совсем ничего. Понимала я лишь одно: что представляю собой некую тайну, которую надо скрывать от всех. Я старательно делала это, во всяком случае до той грозовой летней ночи, когда прежний знакомый мир раскололся на части – на светлую половину, отвергшую меня, и мир теней, где меня поджидали… Да, среди этих теней мне предстояло жить, не ожидая рассвета. Однако ни тогда, ни позднее я не могла и предположить, что в ту ночь дала жизнь двум порождениям теней – вот именно, сразу двум, – когда, поддавшись зову плоти, сделала с Перонеттой Годильон то, что сделала.

Себастьяна, судя по всему, не смогла раздобыть на корабле ингредиенты, необходимые для ясновидения, и не прихватила с собой ничего из собственных запасов. У судового врача нашлось лишь небольшое количество какой-либо materia medica, [191]191
  Латинский термин, дословно переводимый как «медицинское вещество», некогда означавший всякое лекарство.


[Закрыть]то есть лекарств от болезней, обычных для торговых судов. Свои снадобья она оставила дома, а когда уезжала из Рима в Неаполь, не имела ни времени, ни желания купить там хоть что-нибудь из обычных ведьминских средств. Кроме того, Себастьяна писала о найденных детях с глубоким сочувствием, называя каждого из них «le trésor», то есть «мое сокровище», так что, полагаю, ей просто не хотелось заглядывать в их тяжелое прошлое. Мне кажется, ей вздумалось называть близнецов «сокровищами» для того, чтобы сравнить свой отъезд из Рима с возвращением оттуда солдат Наполеона I: в один из таких же летних дней, только лет сорок назад (в 1799 году, по словам Асмодея), они покидали Вечный город, нагруженные невиданными сокровищами, каких не могли себе представить знаменитейшие завоеватели прошлого. Себастьяна писала:

«Как указывает Шатобриан, [192]192
  Шатобриан (1768–1848) – французский писатель.


[Закрыть]Аттила потребовал всего несколько фунтов перца и специй за то, чтобы снять с Рима осаду. Наполеон пожелал за то же самое плату, достаточную для того, чтобы заполнить весь Лувр. Среди его поживы были такие сокровища, как, например, „Мальчик с занозой“. Ты видела эту статую, милочка? Думаю, нет, ведь ты не бывала в Риме, а она опять находится здесь, и заметь, дорогая Аш, по праву. Эта скульптура изображает сидящего мальчика – он нагнулся, чтобы вытащить занозу из левой ноги, и если бы ты его увидела, душечка, ты тотчас бы узнала малютку Люка, ведь у него тоже беда с левой ступней. Однако спешу добавить, ему очень помогают примочки и припарки, приготовляемые вашей покорной слугой. Не знаю, удастся ли мне до конца излечить малыша от „байронического недуга“, как выражается А., но его походка значительно улучшилась с того дня, когда он вышел из пещеры. Да, „Мальчик с занозой“ действительно возвращен в Вечный город – наряду со многими другими прекрасными вещами, потерянными Римом в результате наполеоновских войн, поскольку одному из римских пап по имени Пий с каким-то астрономическим порядковым номером чудесным образом удалось заполучить обратно все те ценности, которые этот Пий сам некогда где-то стянул. Вот так и ты, милая, вскоре получишь обратно свои сокровища. Как только мы приедем к тебе, mon amie. [193]193
  Мой друг (фр.).


[Закрыть]Attendes-nous». [194]194
  Жди нас (фр.).


[Закрыть]

Однако Себастьяне с ее «сокровищами» пришлось ждать меня, поскольку, став жертвой обмана со стороны двуличного Квевердо Бру, она вынуждена была покинуть Кубу до моего прибытия. Мы разминулись на несколько дней. Пока я жила в Гаване, то есть почти полгода, мои друзья находились на островке Индиан-Ки, куда мы с Каликсто теперь направлялись, чтобы встретиться с ними.

Куба, по словам Себастьяны, стала для нее сущим кошмаром, едва она сошла на берег. (И впрямь, как только моя soror mystica высадилась в Гаване, несчастья и неудачи посыпались на нее и стали преследовать по пятам.)

«Здесь, – писала Себастьяна, – носят абсолютно непригодные в жару вещи, тяжеленные шляпы и парики, какие у нас во Франции носили до революции, при старом режиме! Всюду грязь, пыль, военный оркестр играет на плацу бесконечную похоронную музыку. Невыносимо. Кто этот монах? Где его найти? И куда подевалась ты сама, моя милая? Должна сознаться, твое отсутствие меня обижает. Долгое плавание страшно измотало меня. Не знаю, смогла бы я его вынести, если бы не наши малютки, nos trésors, [195]195
  Наши сокровища (фр.).


[Закрыть]которые ухаживали за мною.

Милая, они буквально исцеляют меня. Люк порой беседует со мною и при этом расхаживает туда и сюда с этими гирями, привязанными шнурками к его ногам. Я имею в виду его тяжеленные башмаки – между прочим, он сам их выбрал. Именно башмаки, а не туфли. В Риме мы походили по магазинам и как следует принарядились: Люку еще приглянулся костюмчик из темного канифаса, похожего на тот, из которого шьют одеяния пасторы. В этом костюмчике мальчик выглядит очень серьезным. Леопольдина же предпочла три миленьких платьица – их изящество говорит о ее безукоризненном вкусе. Впрочем, она сама – настоящее чудо, и ее имя ей идеально подходит: да, милая, в ней несомненно живет дух львицы, который А. то и дело порывается подвергнуть новым испытаниям. Точнее, порывался, теперь это в прошлом. Однажды он сильно досадил ей вечером и переполнил чашу терпения бедного ребенка, а наутро проснулся и обнаружил, что значительная часть его львиной гривы, которой он так гордился, отделена от головы и преспокойно почивает на подушке. Я, разумеется, выступила посредником и настояла на заключении перемирия. Оно кое-как поддерживается, и подобные неприятности прекратились. А. проводит все свое время в обществе Люка на жилой палубе, а мы с Леопольдиной…

Скажу лишь, милая Геркулина, что девочка унаследовала твою восприимчивость к учебе. Она пробуждается на заре, как и я, затем подходит ко мне, демонстрируя свой несравненный l'oeil de crapaud, и спрашивает, какой урок сегодня ей предстоит. Ей очень нужны упражнения в Ремесле, она горит желанием освоить его. Больше, чем любая ведьма, о которой я слышала или читала. Причем она до такой степени жаждет этого, что я уже утомлена моей ролью наставницы, хотя до нашего прибытия в Гавану остается еще неделя. Жду не дождусь того момента, когда смогу передать свою ученицу тебе из рук в руки, милая Геркулина. Она станет самой сильной ведьмой из всех, кого я знаю, можешь не сомневаться. Дитя ни в чем не знает меры, ее не останавливают ни возраст, как меня саму, ни стыд или вызванная сомнениями нерешительность, когда-то сильно угнетавшие тебя. Ах, как я надеюсь встретить тебя и увидеть, что ты излечилась от них, моя дорогая! Ну а теперь мне нужно вздремнуть. Напоследок повторю: мир еще услышит о Леопольдине. Она делает такие успехи в ведовских заклятиях, что мне даже хочется предупредить: мир, берегись!»

Они своевременно прибыли в Гавану. Себастьяна и Бру встретились, как было условлено в письме, которое Себастьяна послала из Рима, когда решила пуститься в плавание и привезти ко мне свои «тайны». Письмо прибыло на Кубу на четыре дня раньше, чем его отправительница, и Бру встретил Себастьяну и ее спутников в порту.

Асмодей, разумеется, как мог сопротивлялся решению Себастьяны. Он даже угрожал немедля вернуться во Францию, лишь бы отделиться от этой компании, но в конце концов его удалось уломать – Себастьяна умела с ним ладить. «Он не может обойтись без меня, – писала она, – и он никуда не уедет». Куда больше я удивилась тому, что Асмодей получал удовольствие от общения с детьми, о чем я прочла в книге Себастьяны. Правда, он предпочитал возиться с мальчиком, с «лордом Байроном», а не с Леопольдиной. Девочка, как описано выше, вела себя с ним слишком независимо. Кроме того, Асмодей жаждал увидеть океанские просторы и дальние берега, а еще, как замечала С. (несомненно, из дипломатических соображений), «он очень хочет увидеть, как ты выросла и изменилась». Я ни капли в этом не сомневалась. Примерно так иной из американских переселенцев глядел на объятый пожаром лес и прикидывал, что от него останется. Что ж, мне придется терпеть общество Асмодея, и это будет цена за счастье увидеть Себастьяну и встретиться с моими… Как же их называть? Потомство? Ну да, таков биологический термин. Отпрыски? Не знаю.

Как-то слишком книжно. Hélas, буду звать их просто детьми. Моими детьми, хотя это право мне только предстоит заслужить.

Здесь мне, наверное, следовало бы привести выдержки из писем Себастьяны и Квевердо Бру, однако я не могу этого сделать. Два письма алхимика, адресованные ей (в них он так интересовался мною), потеряны. Ромео, вернувшись во Враний Дол, искал их повсюду, но Себастьяна так и не сумела припомнить, куда их положила. Память, увы, все чаще ее подводит. Что касается ее ответного письма, отосланного из Рима в тот же день, когда Себастьяна позвала меня на Кубу, оно тоже исчезло. Бру, должно быть, хорошенько его запрятал.

Себастьяна написала – возможно, она сразу что-то заподозрила, – что Квевердо Бру оказался не тем человеком, кого она ожидала увидеть. Он вовсе не был монахом. Она испытала разочарование, однако он разочаровался вдвойне, поскольку я в Гавану еще не приплыла. Когда Себастьяна упомянула, что собирается отправиться в Сент-Огастин и искать меня там, Бру «просто засветился от счастья, – так записала моя сестра в своей книге. – И тогда я поняла, что он не знает, где ты живешь, и пожалела о том, что открыла ему твое убежище». Как раз тут Бру и начал лгать: будто бы я написала ему, что заболела, но ничего серьезного не случилось, просто ненадолго задержусь и скоро приеду. Мое отсутствие огорчило Бру не меньше, чем Себастьяну. Он нуждался в ней, чтобы заманить меня в Гавану, и очень надеялся успеть сделать это до того, как она примет решение об отъезде. Если бы она все-таки решила уехать, ему оставалось бы только одно: заставить ее подождать. Любым способом. Ведь он был так близко к достижению совершенства, что не мог позволить своей мечте – своему Ребусу – ускользнуть от него по мимолетной прихоти какой-то пожилой ведьмы.

Как ему удалось понравиться и Себастьяне, и Асмодею, трудно сказать. Однако у каждого из нас есть слабости. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что ему удалось привлечь Себастьяну роскошью, а Асмодея – пьянством и развратом, ибо две эти вещи легче всего сыскать на Кубе, причем в изобилии. Усталую и обессиленную Себастьяну (во время плавания она писала в книге о том, что чувствует близость Дня крови) Бру поместил в невероятно роскошную гостиницу с видом на залив. Асмодея же он стал водить на петушиные бои в квартал Экстрамурос, а также в Старый город, чтобы наслаждаться там другими развлечениями, обычными для порта. Что касается «сокровищ», то Бру нанял для них гувернера, и тот учил их по-английски хорошим манерам, пока Себастьяна спала, а Асмодей, не желая относить ее болезненное состояние на счет чего-либо, кроме усталости после морского путешествия, развлекался в заведениях около гавани. Тем не менее он поджидал меня так же нетерпеливо, как сам Бру.

Старый алхимик предусмотрительно держал гостей подальше от своего дома, объясняя это тем, что там проживает его тетушка, старая дева. При этом он шутя говорил Асмодею, что завещание этой святоши сильно зависит от того, найдет ли она в доме Бру тишину, которой ищет и требует на закате своих затянувшихся дней. Позаботился Бру и о том, чтобы его платье тоже не вызвало никаких подозрений. Себастьяна заметила – в одной из немногих записей, сделанных на Кубе, – что наряд Бру, посетившего ее в гостинице, был весьма опрятен и даже изящен, и прибавила, что ее новый знакомый «одет вовсе не как монах». Она не упомянула ни о бурнусе, ни о шрамах на шее, показавшихся мне совсем свежими, когда я приплыла в Гавану. Впрочем, это неудивительно, ибо происхождение их… Alors, я опять забегаю вперед. Сначала нужно сказать еще кое-что.

Через несколько недель по прибытии в Гавану Леопольдина решила проследить за Бру. Она вышла из гостиницы, где остановилась компания Себастьяны, и тайком увязалась за новым знакомцем. Он навещал Себастьяну – взял за правило наведываться к ней дважды в день с того самого вечера, когда встретил их в порту и отвез в гостиницу, приняв, по собственному настоянию, все расходы на свой счет. Он стал приходить так часто, что Себастьяна, забыв о скромности, встречала монаха в постели, в тончайших одеяниях из голубого шелка. Пальцы ее рук были унизаны кольцами – их было очень много, этих колец. Леопольдина позже мне рассказала, что Себастьяна никогда не принимала Бру, не надев несколько перстней, украшенных различными камнями: явный признак того, что Себастьяна, по словам Лео, начала подозревать Бру в обмане.

Леопольдина попросила Люка остаться и поухаживать за уставшей С., а сама покинула номер – вернее, апартаменты на верхнем этаже – и прокралась за Бру, когда он выходил от Себастьяны после дневного визита. Близнецы прекрасно умели обращаться в теней – полезная способность для шпиона, позволяющая избегать посторонних взглядов. Эта способность не была врожденной – по крайней мере, у Люка, которому вообще не передались мои колдовские способности. Ведьминскими талантами всегда наделяются только женщины… за исключением моего случая. Нет, эти умения проявились после смерти Перонетты, после тех месяцев, когда дети жили в Риме одни и им приходилось красть пищу: возможность прошмыгнуть незамеченным давала шанс выжить.

Уже смеркалось, вот-вот должна была наступить темнота. И на фоне темно-синего неба, пока ночь медленно запахивала свою черную мантию, Леопольдина увидела светоносных птиц, вьющихся над тем самым домом с черными как смоль воротами, куда нырнул Бру. Птицы вылетали из ворот и кружились, словно искали чего-то или кого-то. Заметил он ее или нет? А может, учуял? Леопольдина полагала, что нет. Сначала она приняла птиц за пепел, вздымающийся над невидимым костром. Но тут же поняла, что ошиблась. Они махали крыльями и летали осмысленно, в отличие от хлопьев пепла: то ныряли, то неслись как стрела, причем порой делали это одновременно и тогда, по словам Леопольдины, походили на вздымающуюся волнами световую скатерть, бьющуюся на ветру, словно ее трясли невидимые руки, стряхивая крошки.

Должно быть, той ночью Леопольдина видела похожих на пчел птичек-колибри, и ей повезло, что они не накинулись на нее всем роем, как случилось со мной, и не изжалили.

Той ночью Леопольдина ушла от дома Бру (о, как я задрожала, когда она рассказала мне эту историю, живо напоминавшую о моих страданиях; как я благодарила судьбу за то, что моя малютка избежала опасности), а затем вернулась невредимой в гостиницу. Только брату она осмелилась рассказать о своем двойном открытии: о доме Бру и о птицах. Люк, разумеется, поверил ей. Он всегда верил сестре: во-первых, та никогда не лгала ему, во-вторых, это вполне походило на правду, а в-третьих, так ему было проще. Более того, к рассказу сестры он добавил свои собственные подозрения. Вернее, не столько подозрения, сколько… Он поведал о чем-то весьма странном.

Они безжалостно потешались над гувернером, которому Бру явно очень хорошо платил – в противном случае тот давным-давно сбежал бы от les trésors, проявлявших себя как самые отчаянные сорванцы. Наставник наверняка хотел бы увидеть своих учеников погребенными, подобно зарытым в землю сокровищам ценой в ту сумму, что была обещана ему в качестве вознаграждения за труды. Так вот, этот самый гувернер по имени Рене днем ранее пообещал дать Люку испанскую монету, если тот расскажет ему по секрету, как его сестрица делает «пи-пи».

– Как я делаю что?! – вскричала Леопольдина.

– Как ты делаешь «пи-пи», – повторил смущенный братец. – Ну то есть как ты мочишься, и…

– Да знаю я, что такое делать «пи-пи». Фу! Tues bête! [196]196
  Здесь: дурак! (фр.).


[Закрыть]Но почему наш Любопытный Нос хочет это узнать?

Нетрудно догадаться, что нюхательный орган гувернера напоминал хобот.

– Не знаю, – ответил Люк, с улыбкой доставая из кармана честно заработанную монету.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что знаю только, как ты какаешь.

И они рассмеялись, потому что Люк выбросил монету через окно прямо на улицу.

Не знаю, продолжали они после этого заниматься с Рене или нет; честно говоря, я сильно сомневаюсь. Скорее всего, они сбежали туда, где обожали играть, пока жили в Гаване, – в кафедральный собор. Близнецы отыскали там статую святого Себастьяна! Потом они мне говорили, будто искали там некий покой, но я полагаю, что цель их походов была гораздо проще: Люк оттачивал свое ремесло карманника, приносившее доход и ему, и сестре.

Услышав о странном вопросе гувернера, я сразу поняла, что именно Бру хотел выведать через своего наймита: не произвела ли я на свет нового андрогина? Нет ли у него под рукой еще одного Ребуса? Если бы оказалось так, он осуществил бы свой план и без меня. Он надеялся понять это, узнав, как мочится Леопольдина – сидя или стоя, либо то так, то эдак. Последнее устроило бы его больше всего: именно так делала я сама, пока была живой. Ах, Бру, проклятый дурак!

Конечно же, дети не унаследовали всех моих особенностей. Леопольдина была просто девочкой, а Люк – просто мальчиком. Но алхимику стало известно об этом не сразу.

Наконец Себастьяна решила, что достаточно окрепла и готова отправиться в новое плавание. По правде сказать, писала она, ее страшило приближение Дня крови и ей хотелось успеть повидаться со мной, тем более что Сент-Огастин – где, как она думала, я находилась – был совсем рядом. Тогда же она догадалась, что ее «сокровища» знают какой-то секрет; она расспросила их, и Люк выложил все, ибо не умел лгать. Леопольдина подробно рассказала и про дом Бру, и про птиц. Себастьяна похвалила девочку. У нее самой зрели кое-какие подозрения, но она была слишком слаба, чтобы докапываться до истины при помощи ясновидения или предпринимать какие-либо реальные действия.

После рассказа близняшек Себастьяна решила, что пора попытаться застать алхимика врасплох. Свое посещение она назвала «светским визитом», а то, что она знает адрес Бру, объяснила не то совпадением, не то умением угадывать подобные вещи, свойственным ведьмам. Якобы она решила поблагодарить монаха за гостеприимство. Себастьяна взяла с собой Леопольдину, они должны были попрощаться с алхимиком и выразить сожаление о том, что так скоро должны уехать. Итак, две ведьмы отправились к дому Бру, в то время как Асмодей и Люк занялись багажом, ибо все четверо (к сожалению, растолстевшая крыска, пятый член их компании, скончалась во время морского перехода и обрела вечный покой в шляпной коробке графини Скавронской, куда по такому случаю было положено три сорта сыра, добытого в буфетной корабля) должны были отплыть в Сент-Огастин на следующее утро. Они собирались нагрянуть ко мне внезапно и порадовать меня своим неожиданным появлением. Ах, если бы так и случилось! Если б они приехали ко мне во Флориду. Если бы я по-прежнему жила в том городе, если бы не уплыла в Саванну и не села на идущий в Гавану «Афей»!

Чтобы подробно рассказать о «светском визите» ведьм к ничего не подозревающему Бру, мне потребуется вспомнить все, что я узнала от участниц события, и подвергнуть их слова художественной обработке. Себастьяна после визита написала в своей книге только одно: «Беги!» Леопольдина также не рассказала всех деталей происшедшего. Что ж, это вполне понятно. Я сама с удовольствием оставила алхимика там, где он находится, причем в буквальном смысле, и никогда никому не раскрывала подробностей.

После такого уведомления я должна каким-то образом «законопатить» сию зияющую дыру, дабы она не потопила корабль моего повествования. Прошу прощения, если что-то из моего рассказа покажется вам не вполне достоверным – у меня нет иного выхода, кроме как дать волю своей фантазии, ибо без толики художественного вымысла я не смогу объяснить вам, что привело меня к моему нынешнему состоянию. Под словами «мое нынешнее состояние» я имею в виду не то, что моя душа ведьмы пребывает в истлевающем теле недавно скончавшейся невинной девицы. Правда, это обстоятельство ставит меня перед выбором: либо писать быстрей, либо искать новое вместилище, ибо тело нынешней моей hôtesse [197]197
  Хозяйка (фр.).


[Закрыть]вот-вот закоченеет и станет совсем бесполезным, а также начнет смердеть, покроется подтеками, так что я больше не смогу играть эту комедию. Сейчас я, как кукловод, дергаю за веревочки, вызывающие конвульсии девицы и оживляющие ее пульс, а также издаю притворные стоны, поймавшие судового врача в ловушку жалости: он не смеет передать мою hôtesse капитану, чтобы наскоро отпеть и предать волнам, но не смеет и обещать безутешным родственникам, что она выздоровеет. Он говорит об «инфекции», и это сильно мне помогает. Дело в том, что на судне присутствует моя спутница (о ней еще речь не заходила, но она еще появится на страницах этой книги), и стоит ей лишний раз упомянуть в разговоре об «инфекции», как у всех пассажиров пропадает желание приближаться к двери моей каюты. Если бы не это обстоятельство, моя костенеющая хозяйка и я сама не знали бы ни минуты покоя.

Так вот, когда я говорю о «моем нынешнем состоянии», я имею в виду состояние божественное, духовное или призрачное. Знаю, звучит излишне помпезно. Вообще-то моя спутница имеет обыкновение говорить: «Умерла – и хватит об этом!» Она советует потерпеть до прибытия к месту назначения и уж тогда вселяться в какое-нибудь новое тело. «К чему такая спешка?» – спрашивает она с улыбкой. Будучи смертной, она не в силах понять, какое неотложное дело я ныне делаю.

Поверь, моя дорогая неведомая сестра, читающая эти строки: мне крайне важно полностью и до конца поведать тебе правдивую историю моей жизни. И я прошу у тебя снисхождения, приступая к приукрашенному, «литературному» изложению событий, в которых сама не участвовала. Надеюсь на твое снисхождение. Итак, начинаю рассказ о том, как моя soror mystica вместе с «сокровищами» покинула Кубу.